Текст книги "Встреча с чудом"
Автор книги: Илья Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Встречи
Из Чапо через тайгу пробились три машины. Они привезли для буровиков ящики с какими-то инструментами, бочки с горючим, продукты. Приехало несколько рабочих. Машины пробирались через тайгу пять дней. Дальше груз этот потащит трактор. Он должен был вот-вот прийти от буровиков...
Из кабины выскочил по-прежнему тощий, долговязый и лохматый Лева Чемизов. Поправляя очки, он с любопытством посмотрел на палатки. Среди них вился дымок, было безлюдно. «Все ушли в поле», – подумал Лева.
Рабочие сгружали имущество в ложбинке у подножия пологой сопки. Лева бросил на траву саквояж, большую связку газет и журналов и начал помогать им.
Когда все было сгружено и Чемизов вытирал лицо подолом выбившейся из брюк рубахи, внезапно появился Колоколов.
– Елки-палки! Какими судьбами? – закричал Чемизов.
– Я-то понятно какими, а вот вы какими? – Колоколов пожал Левину руку.
– Я, брат, за очерком!
– А я отпуск взял, решил порыбачить. Обратно пешком пойду – на веслах не подняться.
Пожалуй, не было уголка в области, куда бы не забирался Чемизов, о котором бы не писал. Поэтому у него появилось множество знакомых. Писал он и о зверосовхозе и о Колоколове.
– Как сестры? – спросил Чемизов.
– Едут... пробиваются...
Лева задумчиво засвистел какой-то мотив, оборвал его, минуту молча смотрел в небо и снова засвистел...
– Веди меня к Грузинцеву... К Асе... – сказал он.
Стояла душная жара. Тайга извергала тучи гнуса. Стоило шевельнуть траву, как над ней серым дымом поднимались комары.
Пробираясь через лес, Чемизов хлопал пышной веткой по лицу, по шее, по спине, точно парился.
– Это комарье может довести до истерики, – пробормотал он, царапая на шее вспухшие лепешками укусы. – Вот сейчас я завою по-собачьи, упаду на землю и начну кататься.
Колоколов засмеялся. Он привык к этим мучителям, и они будто облетали его.
Между сопками в узком распадке бежал ручей. Но его не было видно, он бежал под камнями. Путь его указывала извилистая каменная дорога-русло среди яркой травы. Слышно было, как ручей плескался, клокотал. Порой он показывал себя в оконце между каменными плитами и булыжниками. Ледяная, светлая вода бурлила в этих оконцах, как в котле над костром. «Запомнить их, запомнить», – радовался Чемизов. Он припал к бурливому, сияющему оконцу, увидел в глубине свою тень и танец взвихренных песчинок. Глотнул, зубы заныли. Поднял голову, а на сопке чернеют фигурки людей.
Чемизов побежал, спотыкаясь, по каменной извилистой дороге, под которой клокотал поток. На боку его болтался фотоаппарат в кожаном футляре. И казалось, что он бежит к необыкновенному в своей жизни и с ним должно что-то случиться. А высоко на сопке чернели маленькие фигурки.
Чемизов и Колоколов прыгали с валуна на валун, запинались, чуть не падали. Они свернули с каменного потока и стали карабкаться на сопку. Грузинцев и Ася смотрели, ладонями прикрывая глаза от солнца. Чемизов и Анатолий брали сопку единым махом. Из-под ног их с шумом катились камни. Между карликовыми березками мелькали, краснея, земляничные полянки.
Донесся крик: Ася узнала, подняла лопату, Грузинцев взмахнул молотком.
– Стойте, стойте! Замрите! – завопил Лева. – Остановись, мгновенье, ты – прекрасно! – он бросился на траву, снизу навел фотоаппарат, щелкнул.
Шумно дыша, с разбегу обнял смеющуюся Асю, крепко потряс руку Грузинцеву, познакомил его с Колоколовым. Неужели эта загорелая, сильная, уверенная девушка – та самая девчушка-школьница, которую он встретил на московском вокзале? Ася выросла, ее странные оленьи глаза стали строже, голову она держала горделивей.
– Да вы ли это, елки-палки? – изумился Чемизов.
– И я и не я, – ответила Ася. – А ты с неба, что ли, свалился? – спросила она Колоколова. И вдруг вспомнила Славкину перемену, ее исчезновения на рассвете и все поняла. Ася покачала головой.
– Эх вы черти, черти!
– Всякое бывает, – ответил смущенно Колоколов.
– Ну, рассказывайте же, как вы живете? – потребовал Чемизов, и вдруг сердце его окатило такое тепло, что он ни к селу ни к городу произнес: – Счастливый я!
– Почему? – спросила Ася.
– Стойте так! Не шевелитесь! – Лева нацелился объективом на Асю, щелкнул. Потом сфотографировал всех троих, потом каждого поодиночке.
– Вы с бородой – великолепны, – сказал он Грузинцеву.
И вдруг захотелось Леве не то расплакаться, не то рассмеяться, не то крикнуть что-то этим просторам.
Новый человек в тайге – событие. Грузинцев обнял Леву за плечи, усадил на траву. Чемизов вытащил из кармана толстое письмо. Грузинцев, торопясь, разорвал конверт. На него глянула смеющаяся мордочка.
– Ах ты, Буратино мой, – пробормотал Грузинцев. Улыбающиеся глаза его увлажнились.
– Жена здорова, дочка тоже, все шлют вам привет, – рассказывал Чемизов.
– Ну, как там в городе? – допытывалась Ася. – Даже не верится, что есть на свете город и я когда-нибудь в нем буду!
Начали шумно говорить, перескакивая с одного на другое. Лева вытряхнул все газетные и спортивные новости, рассказал содержание двух фильмов, а потом читал свои новые стихи.
– Ладно! Обо всем поговорим у костра, – он вскочил, – а теперь работайте. Я похожу с вами, посмотрю.
Грузинцев, чувствуя буйный прилив сил, молотком дробил камни, неустанно шел вверх. Ася по пути собирала ягоду и всю ее отдавала Чемизову. Ее красные от сока пальцы пахли земляникой. Ослепительный свет заливал склон сопки, шумел сильный ветер, пытаясь раздуть в пожар цветочные язычки пламени.
Все это запомнилось Чемизову.
Вечером, усталые, шумные, притащили они в лагерь пробы.
– Ты давай переноси свой костер сюда, – сказал Чемизов.
Колоколов побежал к лодке. На берегу он столкнулся с Космачом.
– Что, брат, прискакал? – спросил Космач насмешливо. – Я уж не раз поглядывал в сторону Чапо. Все ждал, когда ты рысью прибежишь.
– А ты все такой же? – сдержанно спросил Колоколов. Ему не нравилось, что Космач сует свой нос туда, где его не спрашивают.
– Нет, брат, был Космач, да весь вышел. – Он щелчком швырнул окурок вверх. – А тебе я советую не мямлить. А будешь рассусоливать, при пиковых интересах останешься.
Колоколов нахмурился, ничего не ответил...
Увидев Чемизова, Славка так и всплеснула руками. И бросилась к нему, как к родному. Он поцеловал ее в щеку. Славка еще больше поразила его, так она похорошела и расцвела.
– Вы, Ярослава, чудо природы, – сказал он.
Славка засмеялась.
Чемизов услышал голос Грузинцева:
– Вы что, первый раз в тайге!? – Он стоял около груды имущества, накрытого брезентом. – Во время дождя здесь вода идет. Вот промоины, видите?
– Э-э, товарищ начальник! – беспечно воскликнул один из приехавших рабочих. – Бог не выдаст – свинья не съест! Вёдро стоит. Какой дождь? А от буровиков должен вот-вот трактор притащиться.
– Ну, смотрите, тайга шутить не любит, – предупредил Грузинцев, – и ротозеев тоже не любит. – Он повернулся к Леве: – Идемте ко мне в палатку.
Навстречу им попался Палей. Он был весь какой-то жеваный, синяки вылиняли, расползлись желтыми пятнами, глаза суетились, бегали.
– Александр Михайлович, я хотел с вами поговорить, – торопливо произнес он.
Грузинцев остановился. Чемизов отошел.
– Я хотел вас попросить замять все это дело, – услышал Чемизов. – Ей-богу, зачем раздувать? Я еще пару месяцев отработаю и уеду. Ведь, поймите, скандал же в университете будет. У меня срывается дипломная работа. Все мое будущее ставится на карту. Я просто по-товарищески прошу вас...
– Знаете что, Палей, – сухо прервал его Грузинцев, – даже в таком положении умейте сохранять свое достоинство. Не унижайтесь. Вы уже достаточно унизили себя. А вот подумать обо всем – подумайте.
Грузинцев подошел к Чемизову.
Палей заскочил в палатку и тут же появился с чемоданом и спальным мешком. Он сбежал вниз, к грузовикам.
– Что это за фрукт? – спросил Чемизов.
– Стервец один, – нехотя ответил Грузинцев и прошел с Левой в камералку.
Петрович и Посохов понравились Чемизову. Новые интересы, разговоры, дела окружили его.
Лева бросил на стол пачки газет, журналов, книг, писем.
– Вот это хорошо, – обрадовался Грузинцев. – А то мы уже одичали: ни газет, ни кино.
Получили письмо и сестры.
Несясь к палатке, они вырывали его друг у друга, пока обе не налетели на пенек и не рухнули в траву. С хохотом нырнули они в свой полотняный домик.
– Батин почерк!
– Наконец-то тронулся лед!
– Наверное, грозное послание!
– Папа... У него душа большая!
– Да скорее распечатывай!
Сестры уселись на спальном мешке, ноги – калачиком. Склонились над письмом, голова прижалась к голове, черные волосы спутались с белокурыми.
Буквы крупные, тщательно выписанные. Сестры помнили, как отец, бывало, писал родным. Он не писал, а весь вечер трудился, долго обмозговывая каждую фразу, подыскивая весомые слова, переписывая набело.
– «Вы перевели нам взятую тысячу рублей, – читала Ася вслух. – Я весьма этому рад. Не денежным знакам я рад. Когда Вы прибудете к Тихому океану, я верну их Вам. Я горжусь тем, что мои дочери так участвуют в полезном Труде на благо общества, что Государство, наша великая Держава выплачивает им такие солидные суммы. Я уважаю Вас за это. Труд – это самая верная дорога в жизни».
– Любит батя завернуть торжественное словцо! Философ! – Славка засмеялась. – Смотри: «Вас, Вы» с большой буквы. И любимые слова тоже с большой буквы.
– Помнишь, как он сказал: «В семнадцать лет я был стрелочником государства нашего!..» Но слушай дальше! – И Ася продолжала:
– «Теперь я перехожу к наиглавнейшему. Ася, Ярослава! Я всегда восставал против Вашей затеи с морем. Но коли уж Вы отважились вступить, вопреки родительской воле на этот путь, то доводите дело до конца. Не в моей натуре уважать болтунов, а кроме этого, весь городишко наш знает, куда Вы и зачем двинулись. Я не хочу, чтобы Вы превратились в предмет насмешки. Дело Вы затеяли серьезное, а посему действуйте твердо и до победного конца. Стойте на страже своей Чести...»
– Смирился! Простил! – воскликнула Ася. – Теперь хочешь не хочешь, а добивайся своего. Иначе какими же глазами будем смотреть на отца? Вернуться жалкими, побитыми? Нет уж, не бывать этому!
Славка нахмурилась, молчала, дергала шнурок на ботинке.
– Ты что помрачнела? – с подозрением спросила Ася.
– Так просто... Идем ужинать...
...Большой дымокур обрушивал на стол клубы дыма. И все же комары, мошка и всякий таежный гнус сыпались в миски.
– Жирнее будет! – балагурил Космач и с аппетитом ел, не глядя, что у него в ложке.
Рабочие смеялись.
Максимовна поставила на стол ведро с чаем. Сморщенный, беззубый Комар посмотрел вслед дебелой поварихе и от всей души восхищенно выдохнул:
– Экое туловище!
Чемизов расхохотался.
Сестры закрылись с головы до ног марлей. Из-под нее доносился смех и бряканье ложек.
– Слышь, Комар! Сколько твоей родни навалило из тайги, беда! – зубоскалил Космач.
– В лесу из любой воды можно приготовить чаек, – степенно поучал кого-то Бянкин. – Делай так: вскипятил воду – брось в котелок на две-три минуты березовую головешку. Уголь в себя всю нечисть и всосет.
– В совхозе у нас десять тысяч серебристо-черных лисиц, – рассказывал Колоколов Грузинцеву.
– Ого! Это же целое богатство! – удивился тот.
Под марлей о чем-то шептались.
Чемизов вдруг почувствовал острое волнение, будто он должен был вот-вот что-то понять, что прежде было непонятным. Он сидел тихо, стараясь быть незаметным, боясь, что кто-нибудь заговорит с ним. Он накрыл кружку бумагой. Отхлебнет чай и опять закроет. Он слушал говор за столом, слушал, как неторопливо текла жизнь.
Дым ел глаза до слез, все чихали, кашляли...
Потом собрались у костра на «посиделки», как называл Грузинцев этот свободный вечерний час перед сном.
Пылал говорливый костер. На стенках палаток танцевали огненные пятна.
У Левы сегодня было какое-то особое состояние души: он удивительно ясно, почти физически ощущал течение жизни. Ее поток складывался для него из множества подробностей. Фигуры людей, озаренные пляшущим костром, говор, смех, запах дыма, суровая задумчивость Петровича, попивающего деготь-чай, яростный спор Колоколова с Грузинцевым о судьбе тайги, мелькнувшие глаза и пышные волосы красавицы Славки, душевная настороженность Аси, радость и грусть в ноющем сердце, которое не знает, примчалось ли оно на свидание или на разлуку, далекий ропот реки, ласковая песня из палатки, огромная лунная ночь, спящая тайга.
Все это ощущалось Левой, как единый поток. А душа Чемизова окрашивала этот поток в свои краски, наполняла своими чувствами.
Чемизову было грустно от того, что вот он сидит рядом с Асей и может взять ее за руку, и все же ее нет. Она далеко от него.
– Ешь больше меда – дольше сердце сохранится, – поучал Бянкин Космача. – А желчь медвежья от любой болезни на ноги ставит.
– Не слышу! Чего так тихо говоришь, будто у мачехи рос! – кричал Космач.
– Где геологи пройдут – там города встают, – донесся голос Грузинцева.
– Значит, вы считаете, что все нужно под корень? – злился Колоколов. – Повалить столетние кедры, а потом на их место втыкать хилые прутики осины?
Шипел, щелкал, пищал костер.
– И все-таки я рад, что вас встретил, – тихо проговорил Чемизов.
– Почему «все-таки»? – спросила Ася.
– Я думал встретиться по-другому, – ответил Чемизов. – Бывают же встречи... без разлуки.
Ася будто не слыхала этих слов.
– А я вот без «все-таки» рада, что встретила вас, – спокойно сказала она.
В палатке зазвенела гитара. Космач запел:
Пойду я к милой в терем
И брошусь в ноги к ней...
Слабая улыбка шевельнула Асины губы. Раскатисто и мягко засмеялась Славка, бросила в Колоколова сосновой шишкой.
– О господи, – где-то за костром вздохнула Максимовна.
– Да, встречи бывают на всю жизнь, – согласилась Ася. – Вот вы – на всю жизнь.
Лева насторожился.
– Разве можно забыть, как вы на вокзале подошли к нам...
Чемизов потер грудь, точно у него заболело сердце. Из костра стрельнуло, уголек прочертил над Левой огненную дугу, упал за спиной.
– А дорога... Ваши стихи... Ваши букеты на каждом вокзале... Их приносил проводник, а вы притворно удивлялись...
Лева засмеялся. Из клубов дыма выступило бородатое лицо Грузинцева. Ася повернулась к нему, посмотрела в дым. Запахло вспыхнувшей сосновой хвоей.
– Этого же не забыть!
– И только?
– Скоро мы уедем. И начнется у нас новая жизнь. А вам мы всегда будем говорить спасибо. И вспоминать вас.
– И только? – опять спросил Чемизов, и опять Ася не услыхала.
«Зачем я приехал сюда? – подумал Лева. – Приехал – уехал, вот и весь сказ».
– Мы тогда говорили по телефону... Журавли и гуси вам передавали привет? – спросил он.
– Они всю ночь летели и кричали... Было темно, и валил снег... Вот и это вспомню где-нибудь на Ревущих широтах, стоя на палубе...
Захотелось сжать ей руку, попросить: «Не уплывайте! Почему мы все уплываем друг от друга? Я некрасивый, в очках. Я никогда не смогу быть вашим капитаном».
– А вы могли бы представить меня капитаном? – спросил он вдруг тревожно и настойчиво. – Я могу быть капитаном?
– Пишите лучше стихи о капитанах, – ласково попросила Ася.
И Чемизову захотелось немедленно уехать.
Над гольцами сияла луна. Он увидел ярко-белое облако ниже вершин, другое, третье. Потом понял: на гольцах сияли снега.
И тут он подумал, что не зря приехал. Эти облачно-белые снега при луне и красные, пахнущие земляникой пальцы Аси – ради этого стоило приехать.
Чемизов почувствовал себя уверенней и даже красивей. Разговор с Асей и вообще все их встречи в жизни напоминали невидимый, но слышимый поток под камнями. Этот поток иногда показывал себя в сияющем бурливом оконце...
Чемизов затих. В душе его, как тень от пролетевшей птицы, пронеслись какие-то смутные стихи, вернее, ощущение этих стихов, что-то вроде бессловесного напева.
– Беру пробу раз, беру два – заколодило, – густо стелился бас Посохова.
– А если бы строить города, поселки, не вырубая тайгу? Как строился Ангарск? – горячился Колоколов. – На улицах, во дворах, в парках – всюду куски тайги!
– Это разумно.
– Пусть бы каждый город имел свое лицо. Например, всей стране Чита известна, как город лиственниц и багульника. Она вся утопает в лиственницах! А Иркутск, положим, город сосен, Красноярск – город елей, Новосибирск – город берез. И жить-то бы в таких городах было веселее. Ведь славится же Прага каштанами!
Пухлое облако всосало в свою утробу луну, весь блеск ее. Вокруг потемнело, а костер только и ждал того – сразу стал ярче.
Чемизову показалось, что его окликнул какой-то дорогой ему голос. Незаметно отошел от «посиделок», побрел к Чаре. Странное было ощущение: все, все в этот вечер потоком текло в душу. И вот она отяжелела, переполнилась, томится и просит: освободи! И что-то случилось у него важное: не то горькое, не то радостное...
Одинокая лодка
Колоколову пора было уходить в Чапо. В последний вечер у костра Славка шепнула:
– В полночь, вон в том сосняке... Я должна сказать тебе что-то важное... Ты хочешь, чтобы я сказала тебе очень, очень важное?
– Хочу. – У Колоколова чуть-чуть задрожали пушистые ресницы, он уже понял, что она скажет ему.
И вот он пришел на этот склон сопки. Он лежал на спине, сунув руки под затылок.
Посыпался дождик, и тьма стала кромешной. Колоколов завернулся в плащ, закурил. До полуночи было еще сорок минут.
Сначала слышалось только шуршанье дождя, потом оно перешло в плотный шум. О стволы щелкали невидимые, крупные капли. Когда Анатолий включил фонарик, в узком и длинном луче сыпалось серебро.
Через несколько минут он услыхал журчанье и плеск. По песчаным руслам высохших потоков пошла вода. Колоколов посветил фонариком: рядом у подножия сосны, сердито урча, вода вгрызалась в песок и вымывала его из-под толстого корня. Скоро он повис в воздухе, как перекинутый мостик. С него ниспадала черная бахрома длинных, тонких веревочек-корней. А вода, расширяя и углубляя русло, уже бушевала, мчалась вниз, взбаламучивала песок и уносила его. Она тащила ветки, шишки. Вот вода уже стала рычать и реветь: образовался водопадик.
Длинный, яркий и будто твердый луч метался, рассекая тьму. Он то становился коротким, толстым и дымящимся, упираясь в сосну, то копьем уносился вдаль, бесконечно вытягиваясь, делаясь тоньше.
Яма расширялась, углублялась, потянулась по всему руслу, извилисто разрезая сопку. Уже бурлил, гудел двухметровый водопад, и над ним висел мостиком толстый корень с бахромой.
«Придет! Ее и дождь не остановит», – весело подумал Анатолий.
А дождь все усиливался, ручейки и малые потоки неслись в большой поток. С шумом летела вода с вершины сопки, хлюпали, отваливаясь, куски берега и растворялись в ней. Шагни в поток, и он собьет, закрутит, потащит. И все это совершалось в непроглядном мраке, среди пустынного леса и дождя.
Колоколов кутался в плащ, прижимался к толстой сосне. Он любил вот так подсматривать за тайнами природы.
И вдруг треснул выстрел, и красная ракета шипя взвилась во тьму и дождь, на миг озарила мокрые палатки и выбегающих людей.
Анатолий вспомнил: «У подножия сопки выгружено имущество буровиков». Он побежал к палаткам, бросил плащ с пиджаком под навес.
– В воде будь осторожней, а то собьет! – крикнул он Славке.
– Такую тумбу, как я, рычагами не своротишь!
Поток уже хлестал между ящиками, валил железные бочки с горючим.
Бородатый Грузинцев, в одних трусах и сапогах, кричал:
– Без паники! Сначала выносите все продукты! Мешки с мукой. Сахар, масло. Космач! Организуй свою группу, вытаскивай ящики с инструментами!
– Эй, тюха-матюха да Иван Колупай! Идите сюда! – закричал Космач Бянкину и Комару.
Славка вошла в холодный поток. Вода была уже по пояс. Она гудела во мраке, катясь с сопки. Славка рывком бросила себе на спину мешок с чем-то и даже крякнула, присела от тяжести. Но тут подоспели Ася с Максимовной, и они втроем потащили мешок на берег. Рядом, пыхтя, тащили большой ящик Чемизов и Колоколов. Скользя по грязи, спотыкаясь, они едва-едва выволокли его из воды.
– Аж кости трещат, – донесся голос Анатолия.
А Славка уже схватила небольшой ящик с консервами. Посохов с Грузинцевым вкатывали на сопку железную бочку с горючим.
Рев воды, сбивающей с ног, дождь, мрак, крики, тяжелое запаленное дыхание, шлепанье по грязи, вспышки фонариков, команда Грузинцева, громыхание далекого грома – все это слилось вместе и огорошило Славку. Но потом она стала разбираться что к чему. Вон Ася с Максимовной вцепились в мешок, вон покатило бочку с горючим, Анатолий бросился за ней и все никак не мог задержать, и все бежал, пытаясь ухватить ее. Вот он уже далеко, скрылся. «Одному не осилить – где тут! В Чару унесет», – подумала Славка.
– Помоги! – позвала Ася.
Космач орал кому-то:
– Эй, слушай сюда! Кого там делаешь? Бери инструменты!
«Как смешно он говорит: «кого делаешь» – на секунду подумалось Славке.
– Ну, заваруха! И чего только нам не пришлось хлебнуть! – сказала она Асе и уцепилась за ящик, закричала: – Раз, два – взяли! Еще – раз!
– Чего ты веселишься? – заворчала Ася.
– Так заваруха же!
Наконец все перетащили. Кучу всякого добра накрыли брезентом.
Славка оттягивала прилипшие к телу шаровары, отжимала воду.
– Брр, противно, – проговорила она и огляделась, разыскивая Анатолия. Но его нигде не было. Чемизов сел на ящик, сдернул с ног туфли, вылил воду, отжал носки, снял брюки и принялся выкручивать их, бормоча что-то похожее на елки-палки. Шумела вздувшаяся Чара. В темноте мелькали фигуры, но Анатолия не было видно.
Грузинцев нещадно ругал рабочих, сгрузивших привезенное где попало. Чемизов потянул через голову прилипшую рубаху. Космач, должно быть, довольный всей этой историей, возбужденно говорил:
– Эх, мать честная! А Бянкин – молодец! Ишь как ящики таскал. Его еще оглоблей не зашибешь. Он, брат, кули ворочать может!
Славка все отжимала свою одежду. Грузинцев собрал людей у палаток, спросил:
– Все на месте?
Славка вглядывалась в мокрую, грязную толпу.
– Ты не видишь Анатолия? – спросила она Асю. Та тоже начала смотреть по сторонам.
– Да где же он? – опять спросила Славка. Грузинцев выкликал фамилии. Славка ходила среди геологов, заглядывала всем в лица.
– Вы не видели Колоколова? – спрашивала она. – Тот, что из Чапо, зверовод. – И она опять заглядывала в лица.
– Он все время таскал с нами ящики, – сказал Космач, – а потом бочки выкатывал.
– И я с ним таскал!
– И я тоже! Старался вовсю парень! – послышались голоса.
– Человека нет! Колоколова нет! – проговорила Славка, подбегая к Грузинцеву.
– Как нет? – удивился Грузинцев. – Может быть, задержался где-нибудь на берегу?
Грузинцев выпустил ракету, она засыпала небо огненными брызгами.
– Ты успокойся! Ты подожди! – уговаривала Ася заметавшуюся Славку. Но та уже бросилась вниз, к потоку, где только что работали. Она вспомнила, как Анатолий пытался удержать бочку.
– А ну-ка, ребята, проверим, – приказал Грузинцев и тоже пошел к реке.
Славка стояла около несущейся воды, всматривалась в нее.
– Э-ге-гей! – зычно гаркнул Космач. – Анатолий!
Поток уже начинал уменьшаться – дождь перестал.
– Он не мог уйти! Он никуда не мог уйти, – бормотала Славка.
Грузинцев, Космач и Петрович шли по пояс в воде.
Они увидели Колоколова в затопленных кустах.
– Вот же он! Вот он! – закричал Космач.
В шуме воды Славка не слышала этих слов, она только видела, как все сгрудились, раздвигая кусты.
Потом она разглядела, что выносят человека. С него потоком лилась вода.
Славка подбежала. Космач, зачерпнув кепкой воду, зачем-то лил ее на лицо человека.
Славка отшатнулась: Анатолий!
Грузинцев, торопясь, положил его животом на свое колено, выдавливая воду.
– Скорее искусственное дыхание! – закричала Славка. – Дайте я буду делать! – Она рвалась из рук Аси.
Грузинцев резко разводил и снова складывал руки Колоколова на его груди.
– Это он, значит, бочку с бензином один покатил, да и упал. И захлебнулся в секунду, – хрипло объяснял Космач. – Вода-то была – силища. Смяла – и крикнуть не успел.
– В этакой темени да в суматохе разве можно было за всеми доглядеть!
– Вот чертовщина! Прямо приехал за своей смертью!
– А кто знает, где она тебя караулит?
Среди толпы в одних трусах нелепо метался Чемизов. Он размахивал брюками, скрученными в жгут. Посиневшие губы дрожали.
– Товарищи! Надо же что-то делать! – умолял он. – Врача же нужно!
– А где его возьмешь!
Славка все это видела, слышала, но не могла уже ни крикнуть, ни двинуться. Она все ждала, что вот-вот Анатолий вздохнет, шевельнется. Она даже была уверена, что все кончится хорошо.
Ей вспомнился веселый, ловкий паренек. А у этого человека голова, руки, ноги болтаются, точно сломанные. Сейчас, сейчас они снова нальются силой, оживут...
Колоколова унесли под брезентовый навес, положили на груду веток и накрыли с головой плащом.
Славка села около него на скамейку, непонимающе смотрела на смутные очертания фигуры под плащом.
Ася, с лицом, распухшим от слез, принесла куртку, накрыла ее мокрые плечи, вытерла ее босые ноги и натянула ботинки. Славка будто и не замечала этого. Ася присела рядом.
Из палаток доносился смутный говор. Чемизов стоял недалеко у столбика, и дергающаяся рука его с трудом подносила ко рту горящую папиросу. Рядом с ним, сунув руки в карманы брюк, широко расставив ноги, стоял Петрович. Погруженный в думу, он, опустив голову, пристально смотрел в землю. У Грузинцева горела свеча, она залила палатку светом, сделала ее в темноте похожей на большой фонарь. На просвечивающей стенке четко виднелся силуэт хозяина. Он сидел на раскладушке, охватив руками лохматую голову. Сидел недвижно, окаменел...
Ася нередко слышала и сама иной раз произносила: «Буду помнить до конца своих дней». И вот только сейчас она поняла, что это такое «конец дней». И впервые ярко ощутила, что и ее жизнь кончится смертью. Это неотвратимо. Она представила, как на земле цветет, бушует жизнь, а она, холодная, лежит в земле. Ася с ужасом посмотрела на то, что было прикрыто брезентом. Сердце стало чугунно-тяжелым, заполнило всю грудь. Ася растерянно оглянулась, как бы спрашивая: «Зачем же такая несправедливость? Почему же жизнь кончается смертью?»
И еще она подумала: «Наступит такое время, когда нас и вот этот день будет отделять от живущих тысяча лет. От нас даже праха не останется. Все, кто сейчас живут на земном шаре, – все бесследно исчезнут. И думать о нас грядущие не будут. Вот ведь жили же люди тысячу лет назад, а мы о них и не думаем, и имен их не знаем, и не больно нам, что их нет и никогда не будет. Вот так и о нас никто не вздохнет. Не закричит от боли. И не почувствует, не представит, как мы горячо любили, как звонко смеялись, красиво пели, горько плакали...»
Ася изнемогала, придавленная этими мыслями.
Сегодня сестры поняли то, что им до сих пор не давала понять и почувствовать слепящая глаза шумливая юность. Они впервые столкнулись со смертью. И этот миг остудил в их душах то звонкое, птичье, что делало их беззаботно-счастливыми. И даже лица их стали взрослее, суровее...
Чувствуя непреоборимую, свинцово-тяжелую усталость, Славка с трудом поднялась и, опираясь на плечо сестры, ушла в палатку, повалилась на спальный мешок и мгновенно заснула, будто потеряла сознание. Близкий костер просвечивал палатку, озарял лицо Славки. Она спала с полуоткрытыми глазами, иногда резко дергаясь всем телом. Ее крупные, огрубевшие пальцы все время шевелились, как будто она что-то перебирала ими. Ася испуганно смотрела на темную половину полузакатившегося глаза. Так и казалось, что Славка следит за ней.
...Во сне Славка ясно услышала крик Анатолия: «Эх, удалые мои! Вперед!»
И неслись олени, и в клубах снежной пыли смеялось его лицо.
Она быстро поднялась, подумала: «А может быть, вся эта ночь только сон, бред после тяжелого маршрута?» Глянула на бледное лицо Аси, услыхала стук молотка и как-то обломилась в плечах, ссутулилась...
Все, что еще вчера имело для нее значение, сегодня стало ненужным и мелким. Ей противно было что-нибудь желать. Ей стало непонятно, почему она так рвалась к морю. И вообще, зачем оно? Собственная жизнь показалась ей конченной. Она не могла представить, как будет жить дальше. Она думала об этом, а в ушах все звучало: «Эх, удалые мои! Вперед!» И в клубах морозного пара смеялось лицо. И этот голос, и это лицо преследовали ее весь день. И даже когда геологи хоронили Анатолия, он все кричал ей радостно: «Эх, удалые!» Славке стало дурно. «С ума, что ли, схожу? Или это истерика?» – подумала она.
Все, что положено узнать человеку, узнали в тот день сестры, все, что могли вместить горького, вместили их сердца. И глубокая могила, и стук земли о крышку, и холмик с обелиском из досок – было все, что завершает жизнь человека.
Когда все ушли, а сестры остались у холмика на берегу лебединой протоки, Славка села на траву, закрыла глаза и опять в уши ей закричал радостный голос: «Эх, удалые! Вперед!» Славка испуганно открыла глаза. Это сюда они приплывали на заре. Вон и полувытащенная на берег старенькая, жирно просмоленная лодка. На дне ее в лужице с рыбьей чешуей лежала консервная банка – вычерпывать воду.
Вот и все, что осталось.
Славка встала, подошла к лодке и сильным ударом толкнула ее на середину протоки. Пусть их лодка плывет в те лесные, нехоженые края, которые он так любил. Пусть хоть она доплывет до них.
Лодка, чуть колыхаясь, медленно развернулась и тихонько поплыла.
Одинокая. Пустая.
Сначала она скользила едва заметно, будто нехотя, потом пошла быстрее и быстрее, а там, где кончался остров, ее подхватило течением и понесло.
Славка долго смотрела ей вслед...
