Текст книги "Встреча с чудом"
Автор книги: Илья Лавров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Поезд несется к океану
Неделя, проведенная в Москве, была незабываемой. Чемизов ездил с поэтами на завод, участвовал в книжном базаре. В газете о его стихах появилась добрая статья. Его пригласили выступить по радио и телевидению.
Чемизов даже растерялся от такого щедрого внимания. Но когда чуть ли не все солидные журналы начали звонить ему в гостиницу и просить очерки о Сибири, он понял, почему им интересовались. Людей волновало освоение громадного, живописного края. Знаменитые сибирские стройки гремели на всю страну. В Сибирь двинулась молодежь, переезжали институты, академики – все написанное об этом ценилось. А тут появился молодой сибирский поэт и газетчик, который мог интересно рассказать о своем крае. Как же упустить такого человека? У Чемизова журналы приняли к печати два его очерка. Один из них назывался: «Луна, море и человек».
На прощанье Лева угостил ужином новых московских друзей. В зале ресторана очень высоко, точно под куполом собора, висели огромные люстры. Приятели о чем-то говорили весело и шумно. А Лева не торопясь пил холодное шампанское из отпотевшего бокала и думал о том, что люди сделали для него слишком много, что без них не праздновать бы ему встречи с мечтой. Люди выучили его, выкормили, сказали столько добрых слов, столько раз протягивали ему руку, что едва ли хватит у него таланта рассчитаться за все это. Ласковыми, влажными глазами смотрел он на новых товарищей.
За огромным овальным окном, подоконник которого походил на сцену, хлестал косой дождь. Мокрые скелеты деревьев шатались в печальном сумраке. Под ними в лужах затонула желтая листва. Люди торопливо шли, пряча лица в поднятые воротники. Намокшие зонты, наверное, так натянулись, что гудели от ударов капель. Вместе с дождем посыпалась крупа. Среди крупы и дождя кружились желтые листья. Ненадолго побелел асфальт. Колеса авто исхлестали его черными полосами. Ямки наполнились крупой. И все это сливалось с умиленными чувствами Левы, с его теплыми мыслями, с этим залом-собором и с шумным ужином.
– Ты что, Лева? – спросил его сосед.
– Да так... Что-то вроде стихов пронеслось в душе, – ответил он, кладя руку на плечо соседа. Ему казалось, что московские приятели очень любят его и очень жалеют, что он уезжает. Вот они даже собрались ехать с ним на вокзал, но он отговорил их. Зачем беспокоить ребят!
Опьяневший и полный нежности к людям, жажды сделать для них что-нибудь хорошее, приехал он в полночь на вокзал.
Продажу билетов на восток должны были начать в два часа. Он занял очередь и решил побродить по вокзалу. В зале ожидания подошел к буфету, выпил стакан портвейна, съел бутерброд, пошутил с буфетчицей и даже подарил ей плитку шоколада. Счастье и радость распирали Чемизова. Ему очень хотелось поговорить с кем-нибудь, кого-нибудь осчастливить, чтобы тот всегда его помнил.
И тут он увидел на пустом диване около буфета двух девушек. Они сидели, прижавшись друг к другу, их лица были утомленными и грустными. И такими молоденькими, трогательными были их фигурки в лыжных костюмах, в стареньких пальто какого-то детского, школьного покроя, что Лева не вытерпел и спросил:
– Вы, девчата, откуда? Случайно не сибирячки ли?
Славка сердито посмотрела на него, но, увидев лохматую голову, простое лицо в очках, тощую, долговязую и немного смешную фигуру, почувствовала доверие.
– Нет! Мы с Урала.
– А чего вы здесь? И чего носы повесили?
Чемизов подсел к ним и вдруг почувствовал, что у него кружится голова: он увидел печальные, оленьи глаза Аси.
У сестер в эти дни было столько неудач и горя, что они были рады хоть с кем-то отвести душу. Они возмущенно рассказывали о своих мытарствах, о том, как безуспешно пытались попасть к самому министру, о теперешнем положении своем. Их наивная повесть о верности мечте, их чистота и, в сущности, беззащитность так и перевернули сердце Чемизова.
– Слушайте, девчата! Плюньте вы на все, что вам говорят эти трезвые старые умники! Они уже забыли, елки-палки, что такое молодость! – заговорил он, глядя на них восхищенно. – У них ведь за душой никакой мечты не было и нет. – Перед ним мелькнул Шошин, грызущий куриную ножку. – Они не смогут вас понять. Вы, конечно, отчаянные фантазерки. Но кто сказал, что это плохо? Человек без мечты – погашенная лампочка, человек с мечтой – включенная. Я сам шел к своей мечте через моря, леса и горы.
– И пришли? – спросила Ася.
– Пришел!
Ася взглянула на него с восторгом. Чемизов ответил ей тем же.
– Подождите! – воскликнул Лева, все больше переполняясь радостью. Он бросился к буфетчице, принес девушкам пирожные и, захлестнутый жаждой делать людям добро, принялся горячо убеждать:
– И нечего вам обивать пороги в Москве! Знаете, куда сейчас хлынула молодежь? В Сибирь! В Забайкалье! На Дальний Восток! Там бушуют дела. Туда нужно ехать. А знаете, что это за края? У нас все Забайкалье в горах, заросших дремучей тайгой. Там бьют знаменитого баргузинского соболя, там на заре в чистейших озерах купаются сохатые. Там даже в зобах глухарей находят небольшие самородки золота!
Сестры слушали, не спуская с него глаз. В памяти их смутно роились воспоминания о прочитанных «Угрюм-реке», «Дерсу Узала», «Даурии».
Лева долго рассказывал о родном крае и наконец привел в пользу его самый, как ему казалось, потрясающий факт:
– Да вы знаете, что Читинская область – родина Чингис-хана! – Уверенный в мощи этого доказательства, он торжествующе помолчал и, увидев в глазах сестер изумление, захохотал и даже подпрыгнул на диване. – По берегу реки Онон кочевало племя тайджутов. Ими правил отец Чингис-хана Есугей-Багатур. Темучин – так звали Чингис-хана – родился в урочище Дэлъюн-Болдок. Так и сейчас называется эта местность.
Лева дал сестрам возможность поразиться и ахнул в них новым залпом удивительных сведений:
– В наших местах жили декабристы! Это к нам ехала, елки-палки, княгиня Волконская! Это к нам, в Читу, Пушкин прислал послание: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье». Это в Чите был написан Одоевским ответ: «Струн вещих пламенные звуки до слуха нашего дошли». А, да чего я вам буду рассказывать! – Он раскрыл небольшой чемодан, забитый книжечками в алой обложке. На одной из них он сделал надпись Славке: «Человек – хозяин своей мечты! Вперед, к морям!» Асе написал: «Мечта – сердце человека! В далекой гавани вас ждет шхуна с алыми парусами. Имя ей: «Бегущая по волнам». Буквы он писал мелкие, как просо.
– Вот вам моя книжка. В ней кое-что рассказано о наших краях.
– Вы поэт? – изумились сестры. А увидев портретик Чемизова, преисполнились к нему необыкновенным почтением. Поэты всегда представлялись им легендарными людьми.
Ася раскрыла наугад и прочитала вслух:
– Как хорошо, – сказала она.
– Едемте! Едемте к нам! – Лева уже сам увлекся своей затеей. – Там вы будете соседями с океаном. Владивосток, мореходное училище под боком. Два года поработаете и – к кораблям!
Вот этот довод был самым сильным. Он мгновенно сразил сестер.
– По таежным чащобам, по горам бродят сотни геологов. Пойдете с ними, увидите необыкновенный мир, а потом – вперед! – к своей мечте. Я вас познакомлю с геологом Грузинцевым. Удивительный мужик! Он возьмет вас.
– Мы согласны! Мы хотим туда ехать! Правда, Ася? – спросила Славка.
– Конечно!
– Но у нас финансы поют романсы. Мы сели на мель.
Наконец-то, наконец-то Лева Чемизов мог осчастливить кого-то. Он вспомнил, как однажды мальчишкой потерял в вагоне свои деньги – пятьдесят рублей. Нужно было ехать еще три дня. Тут подошел какой-то мужчина, сунул ему в кармашек на груди сто рублей, молча потрепал его волосы и ушел. Никогда он не забудет этого родного незнакомца. Теперь пусть не забывают и его, Чемизова. А кроме того, Лева любил красивые эффекты, любил поражать.
Пять тысяч за очерки свалились на него нежданно-негаданно. И гонорар за книжку цел.
– Деньги – чепуха! – воскликнул он. – Я покупаю вам билеты!
– Дорого же... Нет, нет! – смущенно воскликнула Ася.
– Чего «нет»?! – практичная Славка толкнула ее в бок. – Мы заработаем и отдадим. Мы согласны! – торопливо сказала она Чемизову.
– Молодец! Чего там еще... Свои люди! А отдавать не надо. Выручали и меня. Это я плачу свой долг людям. А потом вы кого-нибудь также выручите. А тот – другого. Вот и будет расти и расширяться эта выручка.
Ошеломленные и обрадованные сестры не знали, что и говорить. Лева взглянул на часы, вскочил:
– Пора. Иду за билетами. Ждите здесь, курносые фантазерки.
Подходя к кассе, натыкаясь на людей, он бормотал новые строки. Стоя в очереди, записал в блокнот, будто просо рассыпал:
Как парус без ветра – обычная тряпка,
Костер без огня – только сучьев охапка,
А речка без русла – болотная скверна,
Так мы без любви и не люди, наверно.
Через час, когда поезд тронулся в моросящую осеннюю тьму, сестры, сидя в уютном купе, не могли прийти в себя, им все это казалось сном или каким-то невообразимым сумасбродством. В темноте среди леса кружились стаи паровозных искр.
Они поднялись рано. Лева Чемизов еще спал, спал и четвертый их спутник – багровый, туго надутый толстяк.
Сестры пошли умываться, остановились в коридоре. Мимо окон проносились бурые, печальные пажити. На них сыпался дождь. Над всей Россией заненастило. На пустынных берегах свинцовых озер стояли могучие, отлитые из меди дубы. Медленно падая, крутились лапчатые огненные листья клена, румянился мокрый вереск.
– Славка, ты соображаешь что-нибудь? – спросила Ася.
– А что?
– Ведь в Сибирь едем... И даже много дальше – куда-то в Забайкалье.
– Э, была не была! Руки, головы есть – не пропадем! – отчаянно воскликнула Славка.
– А вдруг это он потому, что был выпивший? А сегодня пожалеет деньги?
– Да брось ты! Неужели уж нет добрых людей? Вот так – просто добрых, и все. Без всяких задних мыслей. Он же поэт!
Когда они пришли в купе с влажными, свежими лицами, Чемизов уже завязывал галстук.
– Ну, сестры-разбойницы, выспались? – весело и простодушно приветствовал он. И это восклицание успокоило их.
Толстый сосед проснулся опухшим и хриплым. Он с похмелья будто весь ржаво скрипел. Свет белый ему явно был не мил. Он ладонями стиснул виски.
– Трещит? – спросил Чемизов.
– Раскалывается. Пойду освежусь. – И он, не умывшись, поплелся в вагон-ресторан.
– Великомученик! – засмеялся Лева. – Я таких знаю. На работе, дома – нормальный человек, а поехал в командировку – не просыхает.
Пока сестры прибирали купе, готовили завтрак и ждали проводника с чаем, Чемизов курил в коридорчике у окна.
«Сманил девчонок, а вдруг им будет плохо? – думал он в смятении. – И вечно я баламучу людей! »
Если бы друзья узнали об этом событии с девушками, они сказали бы: «Лева в своем репертуаре!» Чемизов известен был как неугомонный фантазер. Он постоянно кого-нибудь увлекал необыкновенными планами.
Нынче летом, например, загорелся он путешествиями и предложил группе студентов связать на Хилке плот, спуститься на нем в Селенгу, а по Селенге проплыть к Байкалу. Путь был длинный, трудный, таежный. Но Лева так увлекся этим, так расписал красоту дороги, нафантазировал такие приключения, что студенты немедленно взялись за дело. А Лева тут же остыл. Под разными предлогами он увильнул от этого путешествия. Студенты уплыли, а он сразу же воспламенился новой идеей. Он уговорил художников совершить путешествие на велосипедах по тем местам, где жили декабристы, сделать зарисовки и написать книжечку очерков. Доверчивые художники поддались его красноречию. И Лева развил бурную деятельность. Он начертил маршрут, составил список дорожных вещей и даже сложил их в рюкзак. На каждом перекрестке он радостно рассказывал о своей затее и до последнего дня был уверен, что поедет. Но вдруг все это путешествие показалось ему слишком канительным, трудным, и он отвертелся от него. Художники уехали одни. А Лева носился с новыми проектами.
В жизни иногда встречаются удивительные противоречия: рядом с безалаберным краснобаем в Леве жил упорный и постоянный труженик пера.
Но одно дело заманить студентов на плот, другое – неопытных девочек завезти от дома за тысячи километров. Сначала Лева испугался, а потом стал уговаривать себя: «Им нужно понюхать жизнь, поработать. А я помогу им устроиться. Они были в трудном положении, я их выручил, елки-палки. Это для них путешествие в жизнь. И ничего худого с ними не стрясется». Лева сразу же повеселел. Перед ним замерцали глаза Аси. Неплохо на свете жить, когда существуют девушки с такими глазами! Лева, рассеянно улыбаясь, пятерней раздирал русые лохмы, близоруко щурясь, подталкивал средним пальцем сползающие очки. В Асе чудилось ему что-то такое пронзительно юное, о чем можно сказать только в стихах... У Чемизова была еще одна слабость: о его влюбчивости ходили анекдоты.
– Лев Сергеевич, идите чай пить, – позвала Славка, выглядывая из купе.
Ему нравилась и статная Ярослава, порой бесцеремонная, всегда неунывающая. Белокурой россиянкой назвал он ее мысленно. И какое дивное имя – Ярослава!
В купе было чисто и уютно, свежо, приятно пахло дешевенькими духами. Пили чай с московской колбасой. Радиоузел поезда передавал концерт. Женский хор запел грустную, милую песню:
Ивушка зеленая
Над водой склоненная...
И вдруг Ася тихонько, почти незаметно заплакала. Она не отвернула лица и даже засмеялась, когда по щеке скатилась всего лишь одна слезинка.
– Да ты что, мать, рехнулась?! – закричала Славка. – О чем ты?
– Просто так, – засмеялась Ася и смахнула вторую слезинку. – Песня вот...
И действительно, от песни смутно промелькнуло перед Асей лицо мамы, фуражка на затылке Кости, полка с книгами, далекий белый парусок на синем озере и как-то на мгновение показалось сердцу, что это уже на веки вечные потеряно. И захотелось ей уюта и беззаботности, и чтобы оберегали ее, как ребенка, и любили. А сквозь это желание пробилось что-то темное, тревожное, неведомое. Но все это стремительно возникло, высекло две слезинки и опять унеслось.
Чемизов задумчиво смотрел на нее поверх очков.
А Славка с завидным аппетитом уплетала большой бутерброд и хохотала, изображая стонущего с похмелья толстяка.
Лева то поглядывал в окно – там мелькали ярко-зеленые озими и сарафанно-пестрые рощи, в которых, конечно, шныряли зайчишки-листопадники, – то поглядывал на Асю. И все это сливалось в один смутный, ноющий образ: и темные ели, под которыми алели калина и бересклет, и стук поезда, и оленьи глаза Аси, и запах духов, и зайчишки-листопадники, и песня про ивушку склоненную, и слезинка на смеющемся лице. Все это было такое русское, из-под самого сердца, что Лева долго не мог говорить. Теперь он знал: дорога, овеянная образом Аси, будет для него незабвенной. И впервые он почувствовал себя старым: ведь ему уже двадцать восемь, а ей – восемнадцать. И ему показалась своя жизнь очень одинокой, неуютной. Глядя в окно, он потихонечку просвистел: «Люблю ли тебя, я не знаю, но кажется мне, что люблю». И Ася почему-то поняла, что именно эти строки он просвистел.
– Хотите, я расскажу вам один случай? – задумчиво произнес Лева.
Славка лежа читала книжечку Чемизова. А он и Ася облокотились на столик, смотрели в окно. Ася сняла куртку. В голубой шелковой тенниске с короткими рукавами она выглядела совсем школьницей.
– Вся эта история произошла в Сухуми. Старые жители еще помнят ее. Жила в городе красавица гречанка со странным именем Евдоха. Была она величавая, точно королева. Идет по улице, а на нее не только мужчины, но и женщины оглядываются. Была она неграмотная, продавала шнурки и ваксу, чистила сапоги. И был у Евдохи жених – русский рыбак. Однажды он исчез, бросил ее. Евдоха не плакала, не кричала – она сошла с ума. Бросила свои щетки, шнурки и стала искать всюду рыбака. Заходила в учреждения, в дома жителей. Молча осмотрит комнаты и уйдет. Она бродила среди шумных улиц, появлялась в кино, в театрах, на ходу прыгала в трамвай ~– и всегда заглядывала в лица мужчин. Она караулила ночами в парке. Представьте себе густую тьму южной ночи. Дует черный ветер, пахнущий розами. В смятении бушуют заросли пальм, магнолий, лавра, листья шуршат, будто бумажные. Печально шумит невидимое море. Пылают светильники крупных звезд. По темной аллее идет мужчина. И вдруг его нежно окликают: «Коля!» И откуда-то из кипящей лавины листвы выбегает оборванная женщина и жадно заглядывает ему в лицо. Жутко! Несколько лет искала она рыбака. Особенно Евдоха волновалась перед грозой. Она тогда бегала по всему городу, металась от мужчины к мужчине, умоляюще заглядывала в лица... Однажды ночью, когда полыхали молнии, она полезла через забор какого-то склада, и сторож застрелил королеву Евдоху. Подумал, что это грабитель...
Ася слушала, неотрывно глядя ему в лицо. Чемизов замолчал, потом удивленно пожал плечами.
– А зачем это я стал рассказывать?
– Очень печальная история, – раздался голос Славки. – Бедняга Евдоха! Плюнула бы на этого рыбака с высокой вышки. Вот, хоть убейте, не могу понять, как это некоторые дурехи из-за мужчин теряют головы. Все это чепуха на постном масле.
– Подождите, еще сами будете, как Евдоха, заглядывать всем в лица, – пообещал Чемизов.
– Нет уж, дудки, господа!
– Вот так могут и вас полюбить, – Чемизов грустно улыбнулся, глядя в глаза Аси. Она покраснела.
– Вы скроетесь, а кто-нибудь ночами будет заглядывать в лица всех девушек, искать вас...
– Ну, меня искать не будут. Что во мне хорошего? – Ася смущенно засмеялась.
– Вы думаете? – многозначительно спросил Лева. Ася отвела глаза.
– Это вот меня искать не будут. Я некрасивый.
Они замолчали и, не решаясь посмотреть друг на друга, глядели в окно. Он закурил и задумчиво прочитал:
Я не завидую тем людям, что уютно
Прожили жизнь, не ведая беды,
Не встретившим печали, хоть минутной,
Не евшим вместо хлеба лебеды,
Не плакавшим от дорогой потери,
Не знавшим никогда цены рубля.
Счастливчикам таким я плохо верю.
Ну, чем такому дорога земля?!
Где след его в полях ее зеленых?
Что жизнь такая? Проплывет, как дым.
Завидую седым вискам ученых,
Солдатским старым шрамам боевым...
Чемизов оборвал чтение.
– Черт знает, что сегодня со мной! Вот и стихи зачем-то... елки-палки...
Он перехватил серьезный, пытливый взгляд Аси.
– А стихи вы пишете здорово! – раздался из-за ее спины голос Славки.
Ася вышла в коридорчик, стала у окна.
– Вздремнуть, пожалуй, – наигранно беспечно проговорил Чемизов и легко взобрался на вторую полку.
Приплелся толстяк. Он был до того пьян, что стал разговаривать с вещами.
– А, ты ждешь? – спросил он у постели. – Ну-ну, я сейчас. А ты виси и не мнись, – погрозил он пиджаку. – Стойте здесь и ни-ни, ни шагу без меня, вы еще мне понадобитесь, – сказал он туфлям, упал на полку и захрапел. В купе запахло так, будто разлили бочонок вина.
– Получил полное счастье, – заметил Лева. – Я знал одного парикмахера, у которого с коленок не сходили синяки. Он всегда напивался до того, что падал.
Славка засмеялась...
Ася смотрела в окно. Его усеяли крупные капли. От хода поезда затонувшие в них пылинки крутились. «Сколько всего на земле происходит, – думала Ася, представляя себе Евдоху. – И какая она, эта жизнь, большая». Ася почувствовала себя несущейся в ней щепочкой. Эта жизнь разжигала жадное любопытство.
На другое утро Ася поднялась раньше всех. Было грустно, словно в душе моросил дождичек. Ночью поэт долго курил, что-то записывал в блокнот, что-то шептал себе под нос. И на Асю повеяло дыханием неведомой жизни. Потом она, засыпая, подумала, что Лева хороший. И она ему нравится – Ася это видела. И для нее это было настолько новым, что она даже плохо спала.
Едва светало. Поезд остановился около спящей станции. Ася вышла из вагона. Перрон и вокзал были совершенно пустыми. Серо-синий ненастный полусвет только-только начал бороть тьму. Меж голых тополей, чумазых от паровозной копоти, висел еще легкий туман. Сыро, студено, осенне. И никого. Над неуютной землей ярко и печально сияла всего лишь одна звезда.
И тут Ася увидела женщину в светлом плаще. Женщина подошла к синему почтовому ящику, подняла козырек над щелью, но не опустила письмо, а задумалась. Потом нерешительно, медленно вложила угол конверта в щель и тут же выдернула, точно обожглась. И опять сунула наполовину в ящик и, как будто тяжесть, выволокла обратно, прижала к груди. Ася, замерев, следила. Женщина то протягивала руку с письмом к ящику, то отдергивала, то вновь протягивала. Наконец, комкая, торопясь, она почти вбила письмо в щель и тут же испуганно схватилась за ящик, но было поздно: чья-то судьба решилась. Склонив голову, она побежала, скрылась за садиком.
Ася чуть не бросилась за ней. Жизнь на каждом шагу открывала перед ней то один, то другой свой уголок. Ася вошла в спящий вагон и не удивилась, когда в пустом коридорчике у окна увидела Чемизова. Конечно, он вышел к ней. Они стояли рядом, смотрели в окно, и он говорил:
– Вот тысячи людей устремились по этой дороге, происходят тысячи мимолетных встреч... На каком-нибудь полустанке, около торговки огурцами, в суете заденешь девушку, извинишься, положишь огурцы в фуражку и уйдешь в свой вагон. А она – в свой. И тебе даже в голову не придет, что случайно толкнул ту, которую всю жизнь искал... Или вот так стоишь .у окна, разговариваешь о пустяках и не подозреваешь, что говоришь со своей судьбой...
Ася пальцем рисовала домик на запотевшем стекле.
Мимо окон проплыл стог в пустом и сумрачном поле. На стоге, вдавив ямку, спала собака, мокрая от росы.
Чемизов взял Асину руку и вдруг поцеловал.
Она дернулась, перестала видеть окружающее.
Потом она не могла вспомнить – сказала что-нибудь или нет. Должно быть, все-таки что-то сказала. Сказала и ушла в купе, забралась на полку. И не знала, что делать: заплакать или рассмеяться.
Она посмотрела на свою руку, нахмурилась: рука была маленькой, запачканной о поручни, рука неряхи школьницы...
Весь день она видела ласковые глаза поэта. И весь день сердце у нее замирало: вечером они должны были проехать родной город. Она пронесется мимо. И от этого ей было печально и беспокойно. И все же весь день она не забывала, что Чемизов поцеловал ей руку. Небывалые и, как ей казалось, запретные мысли обдавали жаром ее щеки. Ведь придет время, и кто-то полюбит ее, будет целовать ее, и она выйдет замуж. От этих мыслей ей было и весело, и страшно, и стыдно. Она не могла представить, как это все произойдет. Потом она поняла, что ей нравилось тайно перехватывать влюбленные взгляды Чемизова. Но она тут же возненавидела себя за эти мысли, почувствовала себя гадкой и заявила сама себе, что этого не может быть, что она замуж не выйдет потому, что будет вечно плавать на корабле.
Это опять жизнь приоткрыла ей новый уголок свой, встревожила все ее существо, пробудив жгучее любопытство.
Вечером она вышла на тихой станции, подошла к решетке вокзального сквера. Сгущались грустные сумерки. В пустой аллее стояла сырая скамейка. Лужи, грязь, палый лист. На листьях валялся окурок. Кто-то только что сидел здесь. Над окурком вилась длинная синяя прядка дыма. Вилась тоскливо. Окурок был искусан. В луже плавали клочки письма, на них расползлись фиолетовые буквы. Ася долго смотрела на дымок в сумерках. И столько было печали в этом дымке, что Ася запомнила его навсегда. И на миг жизнь показалась ей совсем невеселой. Нет, никого и ничего она не хочет! Пусть будут только корабли! Нет, нет, никогда с ней не может случиться .подобного! Она никого не любила, да и не хочет любить. Зачем ей это?
А мать, отец? Ведь она любит их, и еще как! Ну и что же? Ну и что же? Нельзя же всю жизнь сидеть под маминым крылышком... Вот через два часа будет родной город...
Ася металась по всему вагону, от окна к окну. Она то жадно смотрела на мелькающие знакомые полустанки, то начинала лихорадочно разворачивать кулек с конфетами, чтобы свернуть его еще красивее. Это был их подарок матери.
– А папе... папе ничего нет! – воскликнула она. – Чего бы ему купить?
Долго ломали голову, и вдруг Лева закричал:
– Ура! Выход найден! – он выдернул из кармана пиджака изогнутую трубку из верескового корня. Она лежала в красивом замшевом кисете с кистями.
– Спасибо! – от всей души сказала обрадованная Ася. – Вот это подарок так подарок!
Она бережно положила трубку в кулек с конфетами. И опять бросилась к окну. Но не стоялось на месте, и она вернулась в купе.
Славка тоже была сама не своя. И она томилась, не зная чем. заняться.
– Вот как батя ввалится в купе да обеих нас ухватит за шиворот, тогда запоем мы с тобой! – проговорила она бодрясь.
«Останутся. Не вытерпят», – подумал Чемизов.
Сестры бросились к окнам: замелькали огни, знакомые постройки. Сотни километров ехали среди незнакомого, невиданного, и вдруг родной островок: город детства. Они узнавали исхоженные ими улицы, здания, в которых не раз бывали, тополя, скверы, которые росли вместе с ними. А вот и дом их, такой знакомый до последнего сучка.
Лицо Славки стало пунцовым, а лицо Аси – бледным.
Проплыл ярко освещенный перрон, исхоженный их ногами, фигурный, с башенками, старинный вокзал. На него сыпались с .тополей листья. Ася и Славка быстро одевались, путаясь в рукавах пальто. Поезд остановился. Сестры подняли воротники, закутали шарфами лица, натянули на глаза шапочки.
«Останутся», – уныло подумал Чемизов.
– Значит, я к Косте, а ты к нашим окнам. Только осторожнее, – распорядилась Ася.
Она выпрыгнула из вагона, легко промчалась в диспетчерскую, припала к окошку.
– Ты откуда? Ты вернулась? – бросился к ней Костя.
Она схватила его за рукав, теребила.
– Нет, нет! Еду дальше. За озеро Байкал. Милый Костенька! Я очень соскучилась. Зайди к маме, скажи: все в порядке. Вот передай записку и кулек.
– А как же, понимаешь, с училищем?
– Училище будет. Мы здоровы, скажи. Я тебя буду вспоминать. Прощай же!
Не успел Костя придти в себя, как она исчезла.
Ася пронеслась по перрону, узнавая знакомых носильщиков, киоскерш, работников вокзала. Она бесшумно распахнула калитку. Славка притаилась у окна в мамину комнату. В нем горел свет. Окна в комнате сестер были темными, унылыми, как в нежилом помещении. В освещенном окне медленно проплыла большая тень.
– Папа, – прошептала Ася.
– Стукнуть в окно? – спросила Славка.
– С ума сошла!
– Заскочим в дом, обнимем их – и обратно! Ведь переживают они, – отчаянно зашептала Славка.
– Тебе отец покажет «обратно»!
– Мы подло мучаем их!
– Молчи!
Весь подоконник завален дозревающими помидорами. Сестры сажали и поливали их вместе с мамой. Как чудесно пахнет помидорный лист! Вот оно, вот оно, родное, удобное, спокойное. Вот сейчас бы взять чемодан из вагона – и все, конец всем тревогам, всей темной неизвестности. Через две минуты они войдут в свою милую комнатку-каюту, их встретят знакомые, привычные вещи и книги. Отец и мать, журя, обнимут их. Зашумит на столе самовар.
А через два-три дня они будут спокойно работать на этом знакомом вокзале среди знакомых людей, а через два года спокойно пойдут учиться в транспортный... Все так славно, просто и не очень-то уж трудно... Ася упрямо сдвинула брови, сердито шепнула:
– Пойдем! Пора!
– Мама! Мамина тень! – громко вырвалось у Славки, и она шумно приникла к окну.
– Тише! – Ася оттащила ее за руку.
– Аська, а может... останемся? Еще хоть на годочек? – жалобно прошептала Славка, и неожиданно для самой себя всхлипнула.
– Ты что говоришь? Ты мямля или человек? Идем! – приказала Ася и не вытерпела, тоже припала к окну. Через нее стала заглядывать Славка, сорвалась с завалины, зашумела. Сестры бросились из садика. И только забежали в вагон, Костя объявил им отправление.
– Ты только представь, как беспокоится, мучается, страдает мама? И все из-за нас! Да и папе не легче, – всхлипывая, шептала Славка. – А мы жестокие дуры, черствые, сухие...
– Ничего, мы еще сюда приедем. Когда каникулы будут в училище. Приедем! – уговаривала Ася сестру.
Поезд тронулся. В купе вошел большеротый проводник и, ухмыляясь, подал Асе букет мокрых астр. Листья их кое-где были, испачканы раскисшей землей.
– Это вам от родного города, – прошлепал губами проводник.
Сестры удивленно переглянулись.
– А кто передал? – спросила Ася.
– Вам не известный, но вас знающий. Так он велел сказать. – Проводник растянул резиновый рот до ушей и вышел.
– Ничего не понимаю, – проговорила Ася, кладя букет на колени. Остро запахло землей, зеленью, дождиком, осенью.
Насвистывая, беспечно вошел Лева Чемизов и воскликнул:
– Астры?! Откуда?! «Цветы последние милей роскошных первенцев полей... Так иногда разлуки час живее сладкого свиданья».
Ася пристально посмотрела на него, подала букет Славке. Шаровары на коленях промокли от цветов...
И все это была жизнь...
Отец называл свою транссибирскую магистраль Дорогой жизни. Ася родилась и выросла около нее, знала ее голоса, дыхание, запахи. Но никогда не уезжала Ася так далеко по этой дороге. А дорога, выписывая плавные огромные зигзаги, неслась, ломилась через таежные дебри, через неоглядные степи, сверлила туннелями горы, грохотала через реки. Если бы сестры ночью взглянули на нее со спутника, то увидели бы огненный пояс, что размотался на восемь тысяч километров, до самого Тихого океана. На волшебном поясе огромными алмазными пряжками сгущаются созвездия огней – это вдоль дороги распалили свои костры города и села. Дорога властно притягивала к себе всю жизнь Сибири. От нее, как от чудовищного ствола, ветвями вьются в стороны другие, меньшие дороги, мерцают в темноте огненными пунктирами. Их так и зовут ветками.
Смотрела Ася в окно и понимала дорогу, ведь Ася была дочерью машиниста.
Неслись и неслись сверкающие составы скорых и экспрессов, мелькали белые холодильники-рефрижераторы, красные теплушки, открытые платформы, угрюмые цистерны. Катился поток людей, машин, станков, бревен, пшеницы, тракторов. Вдоль дороги бежали веселые спутники ее – гулкие столбы, тянулись провода, по их жилам била беспрерывная молния энергии, света. А под грохочущей дорогой в трубах лилась жирная нефть. А над земной – жила невидимая воздушная дорога. За облаками, ревя, пожирали пространство крылатые лайнеры, падучими звездами катились через все небо их зеленые и красные огни...
Все в движении. Жизнь – это движение, и у жизни есть дорога...
Ревут паровозы, шарахают в землю снопы искр, полыхают адовыми топками, пыхтят и дышат котлами, со свистом вываливают тяжелый пар, похожий на снеговые комья. Сила, мощь! Но нет. Людям уже мало этой силы. Хрипло гудят, паровозы, и в ревущих глотках клокочет прощальная, смертельная тоска. На дорогу выбежали бездымные, сине-красные чистюли – богатыри электровозы. Их молодые гудки приятны, как музыка. И сразу стало видно: одряхлел паровоз, напрасно угрожает адовыми топками, близок его конец. Как бы ни был могуч старик, но он старик.
