Текст книги "Сердце солдата"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Немцы вывели отца из хаты.

– Не беспокойтесь, пан Гайшик. Все в порядке. Вас отвезут в Ивацевичи, допросят, зарегистрируют и отпустят. Уж я похлопочу, – ласково говорил Козич. – Я ж помню, как вы мне новую крышу ладили. Господам немцам нужны работящие люди.

– Пошоль, – сказал один из солдат и толкнул Василия Демьяновича в спину прикладом.

Отец оглянулся.

– Береги ребят, Ольга…

– Шнеллер, шнеллер! – Солдат снова толкнул Василия Демьяновича прикладом.

Отец вышел за калитку и пошел по дороге – босой, без шапки, в серой неподпоясанной рубахе и заплатанных «домашних» штанах. Солдаты и полицейские шли следом, а позади двое полицейских, подымая облако серой пыли, тащили на веревке пристреленную свинью.

До полудня приводили в порядок хату. Пол возле печки и кровати был густо покрыт пухом из разорванных подушек. Страницы книг перемешались – не поймешь, какая от какой. Повсюду валялись черепки битой посуды и стекла. Под образами коптила забытая лампадка.

Коля и Нина терпеливо сбирали пух и совали обратно в наволочки.

Мать ходила по хате, хватаясь то за одно, то за другое. Потом вдруг садилась на лавку и долго сидела молча, безучастная ко всему. Коле становилось не по себе. Уж лучше б она плакала, чем так вот сидеть и молчать. Коля с ужасом думал о том, что случилось бы, если бы немцы нашли оружие. Нет, не надо было его приносить из лесу!.. А что, если Мартын и Алексей не зайдут к ним? Оружие так и будет лежать в тайнике за сараем? А если снова придут немцы и найдут… Может, рассказать матери?.. Нельзя. Вон как переживает за отца, а сунешься к ней с оружием, и вовсе заболеет. Надо с Володькой посоветоваться.

Коля перешел к изорванным книгам и начал собирать их по листикам, отыскивая недостающие страницы в ворохе бумаги. Но постепенно им начало овладевать нетерпение. Скорей бы убраться в хате и – к Володьке. Рассказать ему про обыск, про отца…

Когда порядок в хате был наведен, Коля попросил у матери разрешения сходить к Володьке.

– Сиди дома, – ответила мать. – Еще, не ровен час, и с тобой случится что.

– Чего мне сделают? Я – маленький. А тут всего-то полторы версты.

– Сиди говорю! – Мать посмотрела на Колю сердито. Я пойду в поселок, может, что об отце узнаю. А вы чтоб из хаты ни на шаг! Запритесь и никого не пускайте. Говорите – нет хозяев. – Она вздохнула, накинула на голову платок и вышла.

Коля видел в окно, как зашагала она торопливо прямо через поле. Когда мать скрылась из виду, он сказал:

– Слышь, Нинка, у меня дело важное. Запрись и сиди в хате. А я мигом до Володьки и обратно. Может, и он к нам придет, все веселей втроем-то!

– Мама не велела из хаты выходить.

– Не велела, – передразнил Коля сестру. – А ты не ябедничай, она и не узнает.

– И не собираюсь, – обиженно ответила Нина. – А только попадет тебе, если пойдешь!

– Не попадет.

Коля схватил ботинки и собрался было надеть их, но раздумал. Роса высохла, земля теплая, а без ботинок куда быстрей идется!

– Ой, Коленька, пропадешь, – торопливо проговорила Нина. При этом глаза у нее стали большие-большие, а нос сморщился. – Гитлеры кругом ходят. Схватят…

– Не схватят, – уверенно сказал Коля. – Я от них убегу. Я ж – босой, а они – в сапожищах.

Коля выскочил в садик, но не пошел на дорогу, а остановился в раздумье. А что, если верно фашисты?.. Взять или не взять?.. Взять… Он шмыгнул за сарай и замер, прислушиваясь к биению собственного сердца. Потом лег на землю, втянул голову в плечи и, быстро перебирая руками и отталкиваясь босыми пальцами ног, пополз к своему тайнику. Лежа, раздвинул кучку сухой картофельной ботвы и руками стал отгребать землю. Долго возился, пока докопался до хвороста. Нащупал прохладный ствол винтовки. Потом добрался до пистолета. Но рука с пистолетом не пролезала назад. Коля сунул в тайник другую руку и начал раздвигать хворост. Какая-то ветка сломалась гулко, будто стрельнула. Мальчик прижался к земле, замер. Стало жарко. На лбу выступили капельки пота, светлая прядь волос лезла в глаз, а Коля боялся шевельнуться. Но вокруг стояла привычная тишина, только ласково шуршала сухая картофельная ботва да звенели злые осенние мухи. Немного успокоившись, Коля снова принялся раздвигать хворост. Наконец вытащил пистолет, сунул его под рубаху, за пояс штанов, и, засыпав тайник, отправился к Володьке.

Пистолет неприятно холодил кожу. Хотелось ежиться от его металлической прохлады, поджать живот. Но Коля с гордостью думал о том, что он теперь не просто мальчишка из деревни Волька-Барановская, а вооруженный человек, обладатель настоящего пистолета. Попробуй-ка, сунься! Он ка-ак бабахнет!..

Правда, Коля не очень отчетливо представлял себе, как именно надо «бабахать» из этого пистолета и вообще заряжен ли он. Но это не имело существенного значения. Важно было, что пистолет у него за поясом.

Солнце еще по-летнему грело. В воздухе плавали прозрачные белесые паутинки. Пахло сухой травой. Коля шел быстро, не оглядываясь, придерживая рукой ерзающий на животе, ставший теплым пистолет.

Вот и лес. Прелое болото. Мягкий зеленый мох. На высоких сухих кочках темно-зеленые жесткие и блестящие листья брусники с алыми пятнами крупных ягод. У пней – большие размякшие трухлявые подберезовики. Грибов много в эту осень, но никто их не собирает. И они никнут и падают со своих ножек влажными коричневыми блинами.

В другое время Коля непременно посбивал бы их ногами или прутиком – и эти старые подберезовики, и длинноногие тускло-серые поганки, что растут целыми стадами. Но сейчас он спешит. Ему не до войны с грибами.

Коля свернул к старым вырубкам и чуть не наткнулся на какого-то веснушчатого сердитого парня. Тот стоял прямо на тропинке, широко расставив ноги и опираясь на крепкую суковатую палку. Парень был в высоких охотничьих сапогах с отворотами, в сером пиджаке, из-под рыжей выцветшей кепки выбивались такие же рыжие выгоревшие вихры. Он смотрел на Колю в упор зеленоватыми глазами, и каждая веснушка на его плоском худом лице, казалось, хмурилась и сердилась.

Коля остановился и прикусил губу.

– Здорово живешь, гражданин хороший! – сказал парень.

– 3-здравствуйте, – ответил Коля.

Парень был незнакомый, и от встречи этой в лесу стало жутковато. А ну как стукнет дубиной?

– Откуда путь держишь?

– Из Вольки. – Коля крепче прижал пистолет к животу.

– Стало быть, из того села?

– У-гу…

– А куда?

– В Серадово.

– Стало быть, в то село?

– У-гу…

– Ты, я гляжу, шибко разговорчивый!

Парень вдруг засмеялся.

– Ты что за штаны держишься? Падают?

– Живот болит, – соврал Коля. И добавил для большей убедительности: – Кашей объелся!

– Кашей? – переспросил парень. – Кашей, браток, никак нельзя объесться. Каши можно ба-альшой котелок умять – и ничего. Только пузо получится, как барабан, – хоть бери палочки да играй! М-да-а… – Парень вздохнул и вдруг печально спросил: – А какая каша-то?

– Пшенная.

– Она-а-а, – сказал парень протяжно и снова вздохнул. – Ты мне вот что скажи, гражданин хороший, в селе немцев много?

– Утром были.

– А сейчас?

– Сейчас вроде нема. – Теперь парень уже не казался Коле страшным, и он спросил: – А вам на что немцы?

– Мне-то? – парень усмехнулся. – Лыко драть, лапти вязать, на пшенную кашу менять. Так нет, говоришь, немца в селе?

– Нету, – весело ответил Коля.

– Ай-я-яй!.. Видать, останусь я без лаптей, да и без каши.

Потешный парень и не страшный вовсе. А может, он из тех, что с Мартыном и Алексеем? Спросить? Нельзя. Отец строго-настрого запретил об этом разговаривать.

– Обратно пойдешь? – спросил парень.

– Пойду.

– Я, понимаешь, насчет каши дуже любитель. Хлеб тоже ем или там сало.

– А что, вам дома есть нечего?

– Дома?.. Дома, друг, такие щи – объеденье, да ложки нет, хлебать нечем. Стало быть, нет, говоришь, немца?

– Нет.

– Ну, добре, будь здоров, гражданин хороший. – Парень подмигнул и исчез в ельнике.

Коля постоял немного, прислушиваясь к треску сушняка. Потом треск затих. Что за парень, что он делает в лесу? Коля, раздумывая, побрел дальше по тропинке, но не успел отойти далеко, как услышал короткий свист, повторенный трижды. Вроде ни одна птица так не свистит. Может, это тот рыжий свистнул? Может, он не один в лесу? Коля на всякий случай свернул с тропинки и замер, прислушиваясь. Кругом привычно шуршала листва, пели птицы. Они щелкали и свистели на разные голоса. Но ни одна из них не свистела короткими свистками с равными промежутками, как та, что услышал он сразу по уходе незнакомца. Снова стало жутковато, но любопытство оказалось сильнее страха. Коля на всякий случай вытащил из-под рубахи пистолет и, пригнувшись, нырнул в ельник. Крадучись, пробирался он, подползая под колючие ветви, стараясь не ступать на сушняк, чтобы не треснул под ногой. Останавливался, замирал, вслушивался в лесные голоса.

Было жутко и увлекательно красться по лесу, навстречу неизвестному, слышать биение собственного сердца, которое то отчаянно стучало, то вдруг сладко замирало.

Постепенно напряжение тела слабело, сердце стало биться ровней. Лес кругом становился все обыкновенней, и Коле стала казаться напрасной его затея. Уж не померещился ли ему свист? И тут вдруг он услышал тихие голоса. Кто-то разговаривал неподалеку. Коля замер, прислушиваясь, но слов не разобрал. Тогда он лег на траву и медленно пополз на голоса.

Сквозь ельник он увидел полянку, ту самую, на которой был раньше Володькин тайник. На противоположном ее краю в тени густой ели сидели трое мужчин. В одном Коля сразу узнал рыжего парня. Двое других сидели к мальчику спиной. Из разговора до него долетали только отдельные слова.

– Поглубже… Острова… Не надо горячиться…

Потом все трое встали. Один из тех, кто сидел к Коле спиной, повернулся, и Коля чуть не вскрикнул от радости: он узнал Мартына. Теперь таиться не было смысла. Коля вскочил на ноги и вышел на поляну. Хрустнул ельник. Все трое обернулись, и у рыжего блеснул в руках пистолет. Так они и замерли друг против друга – рыжий парень и Коля с пистолетами в руках. Потом Коля сказал:

– Здравствуйте, дяденька Мартын!

– Ба! Да это Гайшиков сынишка! – удивленно сказал Мартын.

– Опусти пистолет-то, гражданин хороший, – засмеялся рыжий. – А то ненароком продырявишь мне живот, куда я тогда кашу класть буду?

Коля опустил пистолет.

– Здравствуй, Гайшик, – сказал Мартын и нахмурился. – Ты откуда ж взялся, да еще и с пистолетом?

Коля подошел поближе и, узнав третьего, сказал:

– Здравствуйте, дяденька Алексей.

– Здорово, коль не шутишь.

– Ну-ка садись, – сердито сказал Мартын. Все четверо сели. – Выкладывай все начистоту.

Коля, торопясь и сбиваясь, рассказал о Володькином тайнике. О том, как они перенесли оружие и решили отдать его Мартыну и Алексею. Как пришли немцы, увели отца и пристрелили свинью.

Трое мужчин слушали его внимательно, и лица их становились суровыми. Рыжий завладел Колиным пистолетом, чем-то щелкнул. Пистолет открылся.

– Да он же у тебя не заряжен!

– Та-ак, – протянул Мартын, – увели отца, говоришь?.. Ну, насчет его мы разузнаем. Может быть, и поможем. А за оружие уши тебе с твоим Володькой отодрать бы надо. Незачем было домой тащить!.. Ну да ладно. Победителей не судят. – Мартын улыбнулся. Морщинки у глаз и на переносице собрались в пучки, потом разбежались.

Мартын встал. Встали и остальные.

– Ты вот что. К Володьке не ходи. Возвращайся домой, а то мать беспокоиться будет. Про нашу встречу – никому ни слова. Даже матери. Я, как стемнеет, зайду. А за оружие – спасибо вам от красных партизан. Очень оно нам пригодится. – Мартын протянул руку, и маленькая Колина ладонь утонула в его шершавой большой ладони. – Все понял?

– Все, дядя Мартын.

– Ну молодец. Беги.

Коля повернулся, но его остановил рыжий:

– Между прочим, гражданин хороший, меня зовут Сергеем. Может, еще встретимся. И имей в виду: я очень даже обожаю пшенную кашу. Живот-то прошел?

Коля покраснел:

– Прошел.

Сергей засмеялся:

– Вот и хорошо. Тем более, что от такой каши кое у кого живот заболит. – И он подбросил на ладони черный Колин пистолет.

Коля пришел домой очень довольный и встречей в лесу, и новым знакомством. Он понимал, что судьба столкнула его с большой и важной тайной, и мысленно давал себе крепкую клятву хранить эту тайну – умереть, если надо, но не выдать ее никому.

К вечеру возвратилась мать, усталая и молчаливая. Собрала на стол, накормила ребят. Уложила спать. Сама легла и долго ворочалась и вздыхала.

Коля мог бы ее утешить, сказать, что есть сильные люди, которые помогут отцу. Но тайна есть тайна, он даже матери ничего не расскажет.

ЧЕГО БОИТСЯ КОЗИЧ

В эту ночь товарищ Мартын не пришел.

Коля проснулся утром с таким чувством, будто забыл сделать что-то самое главное. Тревожные мысли не давали покоя. А что если партизаны приходили, стучали в окошко, но не добудились и ушли? Ведь не сидеть же им до свету под яблоней!

Прихватив яблоко и кусок хлеба, Коля вышел в сад. Было сыро и прохладно. Видимо, ночью моросил дождь. Ветер гнал по небу со стороны леса рваные серые облака. Земля была влажной, а на дороге сверкали мелкие серые лужицы.

Коля медленно обошел хату, внимательно вглядываясь в землю. Мокрая трава была не примята, клумба под окном не тронута, только серая полоска земли вдоль хаты – вся рябая, будто в оспинках: сюда падали тяжелые капли с крыши.

Коля присел на верхнюю, сухую ступеньку крыльца, быстро съел хлеб с яблоком, удобно прислонился головой к перилам и стал смотреть в небо. Это была старая, привычная игра. Если долго смотреть на быстро бегущие облака, то кажется, будто они останавливаются, а сам ты летишь вместе с землей и солнцем, летишь неведомо куда. Сладко замирает сердце и кружится голова.

Неизвестно сколько Коля просидел бы вот так, зачарованный ощущением полета, если бы рядом не раздалось громкое: «Здравствуй».

Коля вздрогнул. Земля остановилась. Облака побежали прочь.

По ту сторону забора на дороге стояла белобрысая девчонка в высоких коричневых ботах и коротком синем пальтишке поверх пестрого сарафана. На голову ее был накинут серый платок. Лицо у девчонки было круглое, глаза серые и такие большие, будто она все время чему-то удивляется. Нос – пуговкой. Весь ее облик напоминал деревянную «матрешку».

Коля ее отлично знал. Звали девчонку Еленкой. Жила она в соседней деревне Яблонке с матерью и братом и была на год старше Коли.

– Ты чего, оглох, что ли? На «здравствуй» не отвечаешь, – сказала Еленка и вошла в калитку.

– Здорово. Тебе чего?

– Ничего.

– Ничего, так проваливай.

– Чего огрызаешься?

– А ничего. – Коля отвечал беззлобно. Ему, собственно, не хотелось обижать Еленку, но надо же было как-то поддержать свое мужское достоинство. Решив, что он достаточно подчеркнул разницу между ним, мужчиной, и ею, девчонкой, он уже совсем миролюбиво спросил: – Ты к Нинке?

– А вот и нет. К тебе.

– Ко мне-е? – переспросил Коля протяжно, и белесые брови его дрогнули и поползли верх.

– Дело есть.

– М-м-м… – хмыкнул Коля и, помолчав для важности, сказал: – Выкладывай!

– Не здесь, – тихо ответила Еленка. – Проводи меня немного.

Вот еще новости! Коля уставился на нее, будто впервой увидел. Уж нет ли тут какого подвоха?

– А ты куда?

– На кудыкину гору. Нечего дорогу закудыкивать. – Еленка засмеялась.

Коля покраснел от досады. Действительно, не принято спрашивать: «Ты куда?» Говорят, – дороги не будет. Есть такая примета. И он переспросил по-другому:

– Далеко идешь?

– Домой.

Помолчали. Еленка выжидательно смотрела на Колю. Он нехотя поднялся с крыльца.

– Ну идем.

Они вышли за калитку и двинулись по скользкой влажной дороге к селу, аккуратно обходя лужицы. Коля старался идти подальше от Еленки. Еще увидит кто – засмеет, с девчонкой связался. Барышню провожает.

Когда отошли от дома, Еленка повернула к Коле круглое веснушчатое лицо и тихо спросила:

– К тебе ночью человек должен был прийти?

Коля от неожиданности остановился у края лужи.

– А ты… ты почем знаешь?

– Знаю. Придет на той неделе. Велено сказать: «За чем придет – о том ни слова. И чтобы хранил». Понял?

– Понял. – Коля смотрел на Еленку во все глаза, шагнул к ней, ступив прямо в лужу, да так и остался стоять в воде. – А больше ничего не велено?

– Выйди из лужи-то, промокнешь, – сказала Еленка и направилась дальше.

Коля догнал ее и пошел рядом, плечом касаясь ее плеча.

– Еще насчет бати твоего…

– Ну?

– Жив он. Сидит в сарае вместе со всеми… Солдаты дуже строго сторожат…

– Чего с ним сделают? – в тревоге спросил Коля.

Еленка вздохнула.

– Не знаю… Может, только допросят и выпустят. Ну побьют маленько.

Коля почувствовал на своей руке теплую Еленкину ладошку и легкое пожатие маленьких пальцев.

– Ты не печалься. Там тоже наши люди есть.

Коля взглянул на Еленку. Губы ее были плотно сжаты. Глаза прищурились и стали колючими. Сходство с «матрешкой» исчезло.

Они сделали молча еще десяток шагов. Потом Еленка остановилась.

– В лес уходит народ. И мой брат уходит, – сказала она серьезно и тихо.

– А ты?

– Мы с мамой пока дома останемся. Ну, прощевай пока.

– До свиданья, Еленка. Спасибо тебе, – сказал Коля и протянул девочке руку.

Еленка пошла в село, а Коля повернул к дому.

Пошел мелкий холодный дождик.

Возле дома Коля обернулся. На другом конце дороги, едва видимая за тусклыми нитями дождя, маячила маленькая фигурка в коротком пальтишке.

Несколько дней Коля провел возле большого проселка, ведущего в Ивацевичи. Наносит матери воды и хвороста и уйдет. Справа и слева от дороги пожелтевшие березы гляделись в зеленоватые лужицы болот. Коля выбирал сухое местечко, с которого можно наблюдать за дорогой, садился и ждал. Может, пройдет кто знакомый, и от него можно будет узнать об отце.

Томительно тянулось время. Размытая дождем, не совсем еще просохшая дорога была пустынна. Редкие прохожие шли торопливо, с оглядкой. И даже знакомые останавливались и отвечали на вопросы мальчика неохотно. А иные просто, махнув рукой, спешили дальше.

Несколько раз по дороге проезжали и проходили немцы. Завидев их, Коля ложился на живот и будто вжимался в землю. Сизая осока скрывала его от глаз проходящих.

Шли дни, а Коля все сидел и ждал. Бесшумно кружась в воздухе, с берез падали ржавые листья, ложились на мертвую воду и коченели там, оторванные от родных ветвей, отжившие свой короткий летний век.

Придет зима, закует их в лед, занесет снегом. Березы будут стоять на студеном ветру беспомощные и нагие, и ветер будет пугать их разбойничьим свистом.

Коля отчетливо представлял себе эти места через месяц-другой, и безысходная тоска сковывала сердце. Жаль было и этих доверчивых берез, и жарких листьев, оброненных ими, и снующих кругом лягушек да притихших птиц – все живое на живой земле.

Все худое, что было вокруг, – и беспомощность осени, и беспощадность идущей зимы, и слякоть опустевшей дороги – все, все сплеталось в одно: пришли фашисты. Они во всем виноваты. И пока они бродят по родной земле – не наступит весна, не нальются соком березы, не сбросят болота ледяного покрова, не проклюнутся на красном лозняке нежные пушистые комочки вербы, не запоют птицы. Все вокруг будет сковано тяжелой мучительной дремой.

…На пятый день на дороге появился человек. Он был босой, без шапки и, видимо, пьяный, потому что шел, ступая нетвердо, то и дело пошатываясь.

«Нашел время напиваться», – неприязненно подумал Коля. Фигура человека казалась знакомой. Коля вспоминал, где он его видел, но никак не мог вспомнить.

Когда человек подошел поближе, Коля разглядел худое осунувшееся лицо. Левый глаз затек, и вокруг него, будто огромная клякса, расплылся черно-лиловый синяк. Коля присмотрелся, охнул и бросился к человеку прямо через болото, не разбирая дороги.

– Батя…

– Николка, – сказал отец и улыбнулся.

Коля, пожалуй, за всю свою короткую жизнь не видел ничего страшнее этой улыбки. У отца не хватало нескольких зубов, потрескавшиеся опухшие губы кровоточили.

– Батя!

Коля прижался к отцу и всхлипнул. Тот погладил его волосы, и мальчик почувствовал, как дрожат руки отца.

– Дома-то как?

Коля шумно утер рукавом нос:

– Да дома что, все как было…

Василий Демьянович оперся о плечо сына, и они медленно побрели к селу. Шли молча. Только возле самого села Коля спросил:

– Били они тебя?

Отец кивнул.

– Сам видишь. Ну да отольются кошке слезы.

Несколько дней Василий Демьянович отлеживался. Во сне стонал и скрипел зубами. В хате воцарилась тишина. Все ходили на цыпочках, чтобы не тревожить больного.

Несколько раз приходил Володька и молча сидел на лавке. Однажды принес банку клубничного варенья. Поставил ее на стол.

– Мамка прислала.

– Спасибо. – Василий Демьянович повернулся на бок и скрипнул зубами. Потом спросил: – А как там?

И все поняли: там – это за стенами хаты, в огромном мире, охваченном смертельной, беспощадной войной.

– Гитлер Москву берет, – тихо сказал Володька.

– Москву-у?.. – Василий Демьянович скрипнул зубами. – Кишка тонка. Лопнет с натуги.

– Мужики говорят: аж до самого Урала немец прет без роздыху.

– Плюнь в глаза… Нет такого войска, чтоб Россию покорило. – Василий Демьянович приподнялся на локте. – Бьют они здорово, гады. Да только ребра можно сломать, и руки, и ноги… А душу… Душу нашу не сломать!

Как-то ночью тихо постучали в окно двойным ударом три раза с равными промежутками.

Отец и сын проснулись разом. Коля сел, протирая глаза. Гулко барабанил по крыше дождь. Может, никто не стучал, может, показалось.

– Глянь-ка, кто там, – тихо сказал Василий Демьянович.

Коля босиком прошел в сени, приоткрыл дверь.

– Кто здесь?

– Я, Еленка…

– Еленка? – удивился Коля.

– Я не одна…

Еленка поднялась на крыльцо. За ней поднялся мужчина. Разглядеть его в темноте Коля не мог.

– Заходите.

Коля взял Еленку за руку и повел через сени в хату. Сзади что-то громыхнуло. Видно, незнакомец задел ковшик, и тот свалился с кадки.

– Кто? – спросили одновременно и отец и мать.

– Вам привет от тети Пани из Пружан, – тихо сказал мужчина, и голос его показался Коле знакомым.

– Здорова ли старушка? – спросил отец.

– Как девка на выданье, – ответил мужчина.

«Откуда взялась у нас тетя в Пружанах?» – удивился Коля.

– Садитесь, товарищ, – пригласил отец. – Простите, сам не встаю.

– Знаю.

Мать зажгла свечку. От вещей по стенам побежали длинные дрожащие тени.

Коля взглянул на гостя и улыбнулся. Это был рыжий парень из леса – Сергей. Он стоял посередине хаты, и с промокшей одежды его капала на пол дождевая вода. Сапоги были заляпаны грязью. Сергей глянул под ноги и смутился:

– Извините. Наследили мы тут…

– Чего уж там, – сказал отец. – Раздевайтесь. Печь затопим, обсохнете.

– Времени нет на просушку. А вот девочка не простудилась бы.

– Никак Еленка? – присматриваясь, спросила мать.

– Я, Ольга Андреевна.

– И тебя по ночам носит! Иди скорей, переоденься. А то и впрямь простынешь.

Еленка ушла за занавеску.

– Как жив, кашеед? – спросил Сергей. Коля покраснел и ничего не ответил.

Сняв мокрую куртку и повесив ее у двери, Сергей подсел к отцу, и они начали о чем-то тихо разговаривать.

Еленка вышла из-за занавески в большом, не по росту, платье, с синими мелкими цветочками по голубому полю. Села на лавку рядом с Колей.

– Сильно его побили? – кивнула Еленка в сторону отца.

– Еле до дому дошел.

– А мой брат в лесу сховался. А то бы и его.

– Товарищ Мартын у вас не был часом? – спросил Коля.

– Был… В лес ушел.

– Ты Сергея давно знаешь?

– Какого Сергея? – спросила Еленка.

– Да вот этого.

– А-а… Часа два… Его к нам товарищ Мартын привел. «Проводи, – говорит, – Еленка, к Гайшикам». Вот я и привела. Обсохнет маленько одёжа – домой пойду.

– Ночью? Одна?

– А что ж!..

Коля посмотрел на Еленку с восхищением и предложил:

– Ты лучше у нас ночуй. На рассвете я тебя провожу.

Еленка хитро улыбнулась:

– А ребята не засмеют?

– Меня-то? – Коля нахмурил белесые брови. – Пусть попробуют!

– Коля, – позвал отец. – Поди-ка сюда.

Коля подошел.

– Ты что ж про оружие молчал?

Коля опустил глаза: «Сейчас взбучка будет».

– Что тебе – игрушки оружие? – сердито спросил отец. – Где оно?

– За сараем.

– Который день дождь идет! Заржавело, поди!

Коля посмотрел на отца, на Сергея.

– Не-е… Туда дождик не достанет.

– А если достанет?

Отец потрепал его волосы и засмеялся.

– Эх ты, вояка!

У Коли от сердца отлегло: не будет взбучки.

Он надел отцовскую куртку, вышел из избы вместе с Сергеем. Лил дождь. Хлюпала под ногами грязь. Коля повел Сергея за сарай. Вдвоем они разворошили тайник, вытащили винтовки и гранаты, набили патронами карманы.

Коле приятно было удивление Еленки, когда он предстал перед ней мокрый, заляпанный грязью, но с винтовкой за плечами и со штыком в руке.

Сергей осмотрел, протер оружие и остался доволен. Наскоро закусив, он собрался в путь. Коля взялся проводить его до тропки, ведущей в лес.

Дождь хлестал, не переставая. Ботинки прилипали к земле. Идти было трудно. У тропинки Сергей крепко, как взрослому, пожал Коле руку и ушел, будто растворился во тьме. Коля долго стоял и слушал, как шумел и хлестал по земле косой дождь.

Наступила зима.

Где-то там, на востоке, гремели орудия, дыбилась промерзшая земля. Там шла битва за Москву.

Но сюда, в Вольку-Барановскую, не докатывался гул боев. Здесь была тишина. Она нависла над деревней, морозная, жуткая. Редкие дымки над хатами, наткнувшись на нее, жались к трубам и таяли. А заснеженные хаты, казалось, глубже врылись в землю, притаились.

Дорог никто не расчищал. Свирепый ветер намел на них такие сугробы, что ни пешему не пройти, ни конному не проехать.

Немцы в селе не появлялись. Не появлялся и Козич.

Иногда Коле казалось, что вовсе и не забирали отца, не переворачивали в избе все вверх дном, не было ни оружия, ни людей, приходивших из лесу, не было войны. Все это только сон, кошмарный сон.

Многие мужики из тех, что ушли в лес, вернулись. Деревня зажила привычной спокойной жизнью.

Но спокойствие это было обманчивым: люди настороженно присматривались друг к другу, будто знакомились заново. А каким-то ты будешь, сосед, когда станет трудно, может, потрудней, чем прошедшей осенью?

Обычно, несмотря на мороз, женщины с ведрами собирались у колодца и подолгу судачили, пересказывая друг другу новости. Теперь они стали молчаливы. Перекинутся двумя-тремя словами, вздохнут – и по домам.

Когда к колодцу подходила жена Козича Тарасиха, все расступались. Тарасиха, укутанная поверх полушубка тремя платками, начинала переступать с ноги на ногу, пыталась заговаривать:

– И чего это вы, бабоньки?.. Мне не к спеху. Погодить могу.

Женщины молча отворачивались. Тарасиха багровела и, набрав воды, быстро уходила домой. Иногда кто-нибудь из женщин в сердцах плевал ей вслед.

Однажды Тарасиха обронила ведро в колодец. Беспомощно посмотрела она вокруг Женщины отвернулись. Тарасиха попробовала выловить ведро, но ей никак не удавалось подцепить его крючком. Молчание соседок угнетало, пугало. Тарасиху начало трясти как в лихорадке. Она махнула рукой и, плача, убежала.

Кто-то из женщин выловил ведро и бросил в сугроб. Там оно и лежало, никто не притрагивался к нему, будто оно было поганое.

Изредка в хате у Гайшиков появлялись незнакомые люди. Обычно они приходили с наступлением темноты. Коля молча надевал старый полушубок, теплую шапку с жесткими отвислыми ушами и выходил на крыльцо.

Василий Демьянович выздоровел, только лицо так и осталось бледным, бескровным, остроскулым. Да порой все его тело начинало сотрясаться от приступов удушливого кашля.

В те вечера, когда кто-нибудь приходил, отец оживал, на щеках появлялся слабый румянец, блестели глаза.

Пришедшие ужинали, грелись, рассказывали новости, а с рассветом уходили, чтобы к ночи появиться в другом селе, где-нибудь за десятки километров от Вольки-Барановской.

Были среди них и старики, и молодые, и даже женщины, кутавшиеся в платки.

Но во всех Коля подмечал одну и ту же черту: какую-то спокойную уверенность, неторопливость, обстоятельность. Несмотря на то, что все они рисковали быть каждую минуту схваченными, подвергнутыми пыткам, даже казненными, в них не заметно было ни тени страха.

Коля завидовал этим непримиримым, удивительным людям.

Партизан – мужественное слово, раньше знакомое только по книгам, теперь ожило, стало осязаемым и самым чудесным, непостижимо большим словом. К партизану можно было прикоснуться, пожать ему руку, посидеть с ним рядом, похлебать картофельного супа из одного чугунка. И Коля смотрел на приходивших влюбленными глазами. А те, перехватив его взгляд, улыбались в ответ. И на какое-то мгновение теплая улыбка снимала с их лиц жесткую суровость.

Часто по ночам, свернувшись клубком под одеялом, Коля думал о партизанах. Представлял себе их лагерь в лесу. Как они роют землянки, упрямо вгрызаясь в мерзлую почву. Как делают из свежих бревен могучие накаты – крыши, ладят печи. А вокруг лагеря со всех сторон стоят часовые. И нет в этот дремучий лес никому дороги. Только они, партизаны, знают неприметные, невидимые тропы, ведущие в лагерь.

Где-то там, в землянке, живут его друзья: и строгий товарищ Мартын, и Алексей, и веселый Сергей. Каждый день вспоминал их Коля, каждый день ждал: может, придут. Но дни складывались в недели, недели – в месяцы, а их все не было.

Иногда Коле начинало казаться, что с ними что-нибудь случилось. Он представлял себе Сергея лежащим где-нибудь у дороги, в снегу, со смертельной раной в груди. Больно сжималось сердце и неприятно щекотало в носу. Но Коля старался отогнать эти тревожные мысли.

Плохо спалось длинными зимними ночами и Тарасу Ивановичу Козичу. Жил он в Ивацевичах в доме своего дальнего родственника Лубенца. Сам Лубенец был в армии, сражался с фашистами где-то на юге. Жена его, Варвара, осталась одна с пятью ребятишками. Старшему было девять лет, а младшему несколько месяцев. Жить было трудно, и, если бы не нужда, Варвара ни за что не пустила бы Козича, которого и раньше-то недолюбливала, а сейчас, когда он стал работать на немцев, возненавидела лютой ненавистью. Однако приходилось терпеть. Надо было кормить ребятишек, а Козич был хорошим постояльцем, он где-то добывал то кусок сала, то мешок картошки, то пару банок каких-нибудь консервов.

С ребятишками старик был ласков. Иногда одаривал их безвкусной немецкой шоколадкой в пестрой обертке или сладковатыми мятными лепешками.

Но даже за это не питала солдатка к нему чувства благодарности. Когда Козич заговаривал с ней, отвечала неохотно, односложно, сквозь зубы.

Днем, когда Козича не было дома, Варваре дышалось свободней. Часто, укачивая младшего сынишку в большой корзине, плетенной из ивовых прутьев, Варвара вспоминала мужа Ивана. Вернется Иван – осудит ее за Козича. А что она может сделать – одна, сама шестая? Как прокормить ребятишек? Не в управу же идти полы мыть! В глазах закипали слезы, и Варвара смахивала их концом старенького ситцевого передника, чтобы дети не увидали.