Текст книги "Сердце солдата"

Автор книги: Илья Туричин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

По утрам Козич, умываясь, гремел ковшом и фыркал в сенцах. Варвара подавала на стол хлеб, молоко, сало. Козич, покрестившись на образа, садился за стол и ел медленно и аккуратно. Сморщенными желтоватыми от табака пальцами он собирал на столе хлебные крошки и отправлял в рот. Варваре хотелось треснуть чем-нибудь по голому черепу Козича. Но она, только крепче сцепив пальцы под передником, старалась не смотреть на постояльца.

Потом Козич уходил в управу.

Днем, видя шагающих по улицам патрулей, часового под окнами управы, Козич чувствовал себя спокойно. Но домой старался вернуться засветло. Запирал двери на три специально сделанных запора, наглухо закрывал ставнями окна.

С дневным светом уходил покой, с вечерними сумерками являлось гнетущее чувство страха. Козич пробовал глушить его самогонкой. Он напивался и, шатаясь, храбро выходил на улицу. Скрипел под неверными шагами снег. Но стоило невдалеке мелькнуть тени одинокого прохожего, упасть с ветки дерева снежному кому, залаять собаке, Козич вздрагивал, начинало сосать под ложечкой, лоб мгновенно покрывался холодным потом. Козич трезвел и опрометью бросался в дом.

Страх не пускал его в родную деревню, к жене. Даже в воскресенье, на лошади не решался он навестить Тарасиху и не знал, что с ней, что с хозяйством, цело ли, не сожгли ли партизаны дом?

Партизаны!.. Пуще всего боялся Козич партизан.

Будь его воля, он бы закрылся у себя в доме, за высоким забором. Сидел бы там, не вылезая, пока пройдет смутное время. Черт с ними, с немцами! И дернула же его нелегкая услужить новой власти! Хотел всех опередить, выгадать, заработать! Ан вот оно как повернулось. Кто ж знал, что народ так за Советскую власть держаться будет! Ведь какая махина навалилась, а вот поди ж ты, Москву не сломили, не взяли. Обещают только. А ну как шуганут их назад?..

Просыпался Козич по ночам, скрипел зубами от страха да тоски. Думал, прикидывал, вздыхал. А выхода не было. От немцев уйдешь – немцы же и убьют. С немцами будешь – партизаны укокошат. И все же с немцами спокойнее. Они здесь, рядом, вооруженные, сильные, а партизаны пока что далеко.

Вот приехал господин Эрих Вайнер. Твердый человек, не гляди, что молодой. Теперь он партизанам покажет!

Господин Эрих Вайнер прибыл в Ивацевичи со специальным заданием. Несмотря на то, что он был молод и одет в штатский костюм, немцы обходились с ним почтительно. Был он высок, строен, белокур, голубоглаз, с красиво очерченным ртом и прямым с небольшой горбинкой носом. Над чуть припухлой верхней губой красовались густые светлые усики.

Эрих Вайнер приехал в конце января в блестящей штабной машине в сопровождении нескольких солдат-эсэсовцев и поселился в отведенном ему домике рядом с военной комендатурой. Забор вокруг дома обмотали колючей проволокой. На крыше установили высокую антенну. У двери дома бессменно днем и ночью стоял часовой.

Ходили слухи, что приезжий разговаривает по радио чуть ли не с самим Гитлером!

Сразу же после приезда Вайнер нанес визит коменданту. Как раз в это время Козич принес из управы бумаги на подпись и видел, как выскочил из кабинета навстречу гостю комендант – грузный, с бычьей шеей и карими глазами, господин Штумм. Тонкие бледные губы его расползлись в улыбке, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит. Он вытянулся у двери. Сидевшие в углу у стола два офицера тоже встали и вытянули руки по швам. Встал и Козич, спрятав за спину руку с потрепанной меховой шапкой.

Приезжий прошел через комнату, ни на кого не глядя. Остановился возле коменданта.

– Господин Штумм?

– Так точно! – рявкнул комендант.

Приезжий протянул ему красивую, по-девичьи белую руку:

– Вайнер.

И прошел в кабинет. Комендант устремился следом.

Офицеры тихо вытолкали Козича из комнаты и на цыпочках вышли сами.

Козич тогда же понял, что этот молодой красивый немец в штатском – важная птица.

А через два дня Козича неожиданно вызвали в комендатуру.

Он шел по заснеженным улицам, подняв воротник. День был солнечный, безветренный, с легким морозцем, но Козича познабливало. Каждый раз, когда вызывали в комендатуру, его начинало знобить.

Козич умел услужить и ладил с войтом и с господином Негребецким, начальником полицайуправления, человеком жестоким и хитрым. Но коменданта Штумма Козич боялся. Боялся его огромной фигуры, его хриплого лающего голоса, боялся не угодить ему каким-нибудь лишним словом. Рассказывали, что у коменданта бывают вспышки гнева, и тогда берегись! Однажды во время такой вспышки он застрелил в своем кабинете в чем-то провинившегося полицейского.

А вдруг он, Козич, попадет к коменданту под горячую руку?

Преодолев озноб, Козич тихонько постучал в дверь кабинета, вернее поскреб, как мышь.

– Битте!

Козич приоткрыл дверь и вошел.

В кресле за столом коменданта сидел господин Вайнер, а Штумм приспособился сбоку у стола на венском стуле. Оба смотрели на Козича. Штумм закинул ногу на ногу, и стул под ним жалобно скрипнул.

Козич облизнул вдруг пересохшие губы и сказал:

– Приказывали, господин комендант.

– Здравствуйте, господин Козич, – сказал Вайнер по-русски, чисто, даже, пожалуй, слишком чисто выговаривая слова.

Козич растерялся. Вайнер, видимо, остался доволен произведенным впечатлением. Он весело рассмеялся, обнажив ровные, белые зубы. Штумм скривил губы и издал хриплый звук, тоже, очевидно, обозначавший смех.

Козич никогда не видел Штумма смеющимся, и смех этот напугал его больше, чем гнев.

– Садитесь, – пригласил Вайнер и кивнул на стул.

Это было очень кстати. У Козича начали дрожать колени, и он никак не мог унять эту дрожь. Он сел на краешек стула.

– Мы пригласили вас, господин Козич, чтобы сказать, что не очень довольны вами. – Лицо Вайнера сделалось серьезным.

Штумм забарабанил толстыми, как сардельки, пальцами по столу.

– Немецкое командование очень благожелательно относится к людям лояльным, к людям, которые помогают ему восстанавливать в России законный порядок. Вы предложили нам свои услуги, как честный русский патриот, и мы это ценим. Но вы плохо выполняете свою историческую миссию, господин Козич.

Вайнер замолчал и пристально посмотрел Козичу в глаза, будто гипнотизируя.

Козич снова облизнул сухие губы и тихо выдавил:

– Я стараюсь, господа…

– Плохо. Плохо стараетесь, господин Козич, – грозно сдвинув брови прохрипел Штумм.

– Слышите? – Вайнер покачал головой. – Господин комендант утверждает, что вы плохо стараетесь.

Козич опустил глаза и потер дрожащие руки.

– А между тем вы при желании могли бы еще быть полезны немецкому командованию и исстрадавшейся России.

– Всегда готов служить, – прошептал Козич в отчаянье.

Вайнер улыбнулся.

– Вот и отлично, господин Козич. Где находятся партизаны? А?

– В лесах прячутся, – не задумываясь, ответил Козич.

– В каких?

– Точно не знаю.

– А надо знать. Вы – местный житель. У вас здесь есть родственники, друзья, соседи. Нам очень надо знать, где именно находятся партизаны. Они сеют смуту. Сочиняют какие-то сводки. Дезориентируют население. Вот, полюбуйтесь. – Вайнер взял какую-то бумажку со стола и помахал ею над головой. – Сбито 116 самолетов! Удивительно! Красная Армия разгромлена и доживает свои последние дни. Чем же, спрашивается, она сбивает самолеты?

– Так точно. Не́чем, – сказал Козич.

– Вот видите. – Вайнер снова укоризненно покачал головой, будто виновным в появлении листовок со сводками Совинформбюро считал Козича. – Нам надо знать, каким путем эти листки попадают в Ивацевичи. Слышите, Козич?

– Так точно!

– Также важно узнать, где партизаны берут продовольствие. Не едят же они еловые шишки!

– Не едят, – согласился Козич.

– Вот вы этим и займитесь. Командование не пожалеет ни денег, ни наград, господин Козич. – И Вайнер снова улыбнулся. – Но если вы не приложите должного старания…

Вайнер замолчал, продолжая улыбаться. Козича опять затрясло, и на лбу выступила холодная испарина.

– Я буду стараться… – прошептал он.

– Надеюсь. – Вайнер встал.

Козич стремительно вскочил со стула.

– Вот вам пока на расходы. Отчета не надо. Было бы сделано дело. – Вайнер небрежно бросил на стол толстую пачку денег.

У Козича, несмотря на страх, вновь охвативший его, алчно сверкнули глаза. Вайнер засмеялся.

– Берите.

Козич взял деньги и торопливо сунул их за пазуху.

– Я могу идти?

– Идите. Желаю успеха.

Козич, пятясь задом и кланяясь, вышел из кабинета.

Когда захлопнулась дверь, Эрих Вайнер снова засмеялся.

– Порядочная скотина этот Козич! – сказал он по-немецки.

– Все они здесь скоты, господин Вайнер, – прохрипел Штумм.

– Что поделаешь! Приходится работать с тем материалом, который есть. Их мы повесим последними!

Вайнер, довольный своей шуткой, весело захохотал. У Штумма внутри что-то забулькало в ответ.

В РАЗВЕДКУ

Козич радовался деньгам. Он пересчитал их несколько раз. Сумма была порядочной. Деньги советские. Это хорошо. Оккупационные марки немцев шли туго, советские деньги брали куда охотнее. Радость омрачало только то, что деньги надо отрабатывать: хитрить, изворачиваться, выспрашивать, вынюхивать.

Козич знал, что в Ивацевичах немало партизанских явок, что порой поселок навещает даже сам бывший секретарь райкома. Но где эти явки? Как их найти?

А перед глазами все время стояла улыбка Вайнера и в ушах звучал его приветливый голос: «Если вы не приложите должного старания…»

Козич толкался на рынке, прислушиваясь и присматриваясь. Заговаривал с людьми, менял, покупал, продавал. Но безрезультатно. Съездить бы в Вольку-Барановскую. Может, жена что знает. Да и давно не видал ее. Хоть бы кто из Вольки на рынок приехал. Порасспросить. Да куда там! Кто в такое время на рынок поедет!

Как-то утром, наскоро поев, Козич вышел на пустынную улицу. Сыпал снег, мелкий и жесткий, как крупа. Февральский студеный ветер подхватывал его, тащил по твердому насту, закручивал в маленькие смерчи, тут же бессильно опадавшие у покосившихся заборов.

Козич надвинул шапку на уши, поднял воротник и собрался было двинуться в управу, как вдруг заметил в конце улицы маленькую заснеженную фигурку.

«Кто бы это?» – подумал он и стал ждать. Фигурка приближалась. Это был подросток в старом полушубке, подпоясанном солдатским ремешком, в шапке-ушанке и больших подшитых валенках. Подросток тащил за собой санки. На санках стоял, привязанный к ним веревкой и окутанный мешковиной, какой-то предмет. По контурам Козич догадался – бидон. Когда подросток поравнялся с Козичем, старик узнал его и радостно закричал:

– Миколка! Здравствуй!

Подросток остановился. Вот кого не хотелось бы встретить! Но ничего не поделаешь. Отступать поздно. Он улыбнулся:

– Здравствуйте, Тарас Иванович!

– А я тебя, Микола, разом не признал. Растешь. Скоро добрым мужиком станешь, – обрадованно заговорил Козич. – Уж не на рынок ли молочко везешь?

– На рынок.

– Экую далищу, да по такой погоде! Замерз, поди, и заголодал? Заходи-ка, заходи-ка в хату. Я Гайшикам завсегда рад, – ласково пропел Козич и, взяв из рук Коли веревку, потащил сани к крыльцу.

– Некогда мне, Тарас Иванович. – Коля что было сил уцепился за веревку. – Молоко продать надо. Маленько купить муки, да и домой. День короткий…

Но Козич не слушал и настойчиво тянул санки.

– Заходи, заходи, гостюшко дорогой. Поешь, обогрейся. А молоко я тебе помогу продать. Это для нас ничего не составляет. – Козич открыл дверь и втащил санки с бидоном прямо в сени. – Заходи. Варвара! Приготовь-ка что поесть! Сымай полушубок-то. – Почти насильно Козич втащил Колю в горницу и стал снимать с него заснеженный полушубок.

Ребятишки, сидевшие на печке, притихли и с удивлением смотрели на незнакомого.

– Садись, садись, – пел Козич, усаживая Колю на лавку, возле стола. – Как батя-то, поправился?

– Кашляет…

– Ай-яй-яй… – вздохнул Козич, и лицо его сделалось печальным, сморщенным, даже лысина сморщилась и померкла. – Да-а, били они его, шибко били… Насилу вырвал я твоего батю. Уговорил отпустить.

И Козич, вздыхая и охая, пустился рассказывать о том, как он хлопотал за друга своего, Василия Демьяновича, и перед войтом, и перед господином Негребецким, и даже перед самим страшным Штуммом. В ногах валялся, ручательство давал. А господин комендант так осерчал, что чуть не пристрелил бедного Козича.

Козич рассказывал, и при этом на белесых подслеповатых глазах его то появлялись, то исчезали слезы. И так убедительно он говорил, что Коля, пожалуй, мог бы поверить ему, не будь он Козичем. Но Козичу Коля не поверил бы, даже говори он чистую правду. Разве не он привел тогда немцев в их избу? Нет, пока жив, Коля не забудет того дня!

– Спасибо вам за все, Тарас Иванович.

– Да не за что, сынок. Мне будет худо – батя твой выручит. А как же! В миру живем! Человек человеку завсегда помочь должен. В миру живем, – ласково повторил Козич.

Варвара, громко гремя ухватом, метнула на стол чугунок картошки. Поставила тарелку с хлебом и вяленую воблу.

– Поешь-ка, поешь-ка, – предложил Козич. – Вот видишь, сколько у Варвары ребятишек. А я ей помогаю. Картошечки или еще чего подбрасываю. Так-то…

Варвара бросила на Козича злобный взгляд и отвернулась.

Коля с удовольствием отказался бы от угощения, но это было неудобно, и он принялся за картошку. А Козич расспрашивал его о своем доме, о Тарасихе. Коля подробно, чтобы досадить Козичу, рассказал, как Тарасиха утопила ведро и ушла от колодца несолоно хлебавши.

Козич закусил губу, белесые глаза его сверкнули, но тотчас потухли.

– Зря это они, бабоньки-то… Я что? Я ведь ничего такого… Только чтоб жить. Вот скоро к партизанам подамся, – неожиданно сказал он и покосился на Колю.

Ни один мускул не дрогнул на Колином лице. Он проглотил картофелину, повернулся всем корпусом к Козичу, лицо его стало доверчиво-простоватым. Он спросил:

– К каким, Тарас Иванович?

– Будто не знаешь, – хихикнул Козич и шутливо погрозил Коле пальцем. – К тем же, что и к вам заглядывают.

– К нам? – удивился Коля.

– К Василию Демьяновичу, – уточнил Козич. – Я-то знаю, но ты не бойся, дальше меня никуда не пойдет. – Козич вдруг перешел на таинственный шепот. – Ты так отцу и скажи. Мол, Козич не выдаст, могила. Скажешь?

Коля по-отцовски прищурился:

– А чего не выдадите-то?

– Ну, что партизаны у вас бывают.

«Крути, крути, лиса», – подумал Коля и сказал:

– Если б заходили! – и тоже перешел на шепот: – Тарас Иванович, а вы, верно, живых партизан знаете? Покажите. Хоть бы одним глазком взглянуть! А то всё говорят партизаны, партизаны…

– Кто говорит? – торопливо спросил Козич.

– Да все ж. Вот и вы тоже. А какие они?

Козич кашлянул.

– Обыкновенные. Я тебе при случае покажу.

– Верно? А не обманете?

– Вот истинный крест, – перекрестился Козич.

– Ой, спасибо вам, Тарас Иванович! И за угощение спасибо. Мне пора. День-то короткий, а еще молоко продать надо. Да муки купить.

– Муки у меня нет, а молоко… Посиди-ка пяток минуток. Я быстро обернусь.

Козич накинул шубу и вышел.

Коля остался сидеть на лавке. Неожиданный уход Козича озадачил его. Он не знал, что и подумать. А вдруг Козич догадался и пошел за солдатами? Вот сейчас они войдут, заберут его и бидон с молоком и потащат в полицайуправление. Коле стало не по себе. Уйти? Бидон оставить нельзя. А с бидоном далеко не уйдешь. Все равно поймают. И потом, с чего Козич догадается? Может, он по какому другому делу вышел, и торопливый уход Коли только вызовет у него подозрение.

Варвара, не оборачиваясь и не обращая внимания на Колю, укачивала маленького.

Ребятишки завозились на печке. Старший слез и начал совать босые ноги в старые валенки.

Чтобы отвлечься как-нибудь от неприятных мыслей, Коля спросил:

– Тебя как звать?

– Виташка. – Мальчик утер нос рукавом.

– А батя твой где?

– На фронте. Фашистов бьет!

– Цыц ты, окаянный! – крикнула Варвара, подбежала к Виташке и дала ему крепкий подзатыльник. – Марш на печку! Распустил губы-то!

Виташка надулся, но не заплакал. Засопел и молча полез на печку.

Варвара сердито посмотрела на Колю и снова занялась маленьким.

В это время вернулся Козич с большим новеньким бидоном в руках, поставил бидон возле двери.

Вот. Покупаю у тебя все молоко. Для ребятишек.

Коля оторопел.

– Почем продаешь?

– Как все.

– Ну и ладно. Я тебе еще по рублику лишнему дам на литр. Много ли у тебя его?

– Литров тридцать не то тридцать два, – соврал Коля, явно преувеличивая, чтобы запугать Козича цифрой.

– Ну и ладно, – сказал Козич. – Сейчас зима, не скиснет. А тебе тридцатка перепадет. Мне не жаль, бери!

– Да что вы, Тарас Иванович? И куда вам столько! Сколько надо, я отолью, – торопливо заговорил Коля.

– Ничего-о, – протяжно сказал Козич, – ребятишки выпьют. А ты куда же потащишься в такую вьюгу на рынок! Все беру. И с бидоном вместе. Вот. Забирай новый. А за это и жене моей записочку отнесешь.

– Не надо, Тарас Иванович! – жалобно сказал Коля. – Мне за тот бидон от бати влетит!

Козич ласково засмеялся.

Ну-ну, ладно, будь по-твоему. И вышел в сени.

«Что делать? – подумал Коля. – Молоко надо отвезти по адресу. Во что бы то ни стало! Что делать?»

Козич вернулся из сеней, таща Колин бидон.

– Варвара, перелей-ка.

– Не надо! – взмолился Коля.

Козич удивленно поднял брови.

– Ты ж на продажу привез?

– На продажу, – ответил Коля упавшим голосом.

– Вот я и купил. Давай поживей, Варвара. А я записочку жене напишу.

Козич начал считать деньги.

Варвара сняла крышку с нового бидона.

– Чистый?

– Чистый, чистый, – буркнул Козич.

Варвара сняла крышку с Колиного бидона, подняла его и наклонила. Струя молока звонко ударила в дно нового бидона. Коля побледнел и закусил губу.

Варвара заметила, как что-то продолговатое, темное мелькнуло в молоке и исчезло в горле нового бидона. Она удивленно подняла брови, скосила глаза на Колю и увидела его побледневшее напряженное лицо, закушенную губу. «Что-то здесь не то», – подумала Варвара. Она перелила молоко. Поставила пустой бидон на пол и выпрямилась.

– Хорошее молоко, – сказала она. – Вот тебе твой бидон.

Коля перевел дух.

– У нас в Вольке завсегда знатное молоко было. Сено хорошее, – сказал Козич. – На вот. – Он протянул Коле деньги и принялся за письмо.

В хате наступила тишина. Козич кончил писать, сложил листок и заклеил его жеваным хлебным мякишем.

– Держи. Отдай Елене. И привет передай. А повезешь еще молоко – милости прошу. Завсегда куплю.

– Спасибо, Тарас Иванович, – с трудом сказал Коля.

– Одевайся-ка.

– А может, я посижу немного, Тарас Иванович? С ребятишками поиграю. С Виташкой вот. На базар-то идти не надо, с молоком. Выручили вы меня.

Козич заулыбался.

– Что ж, погрейся. И я бы с тобой посидел, да идти надо.

В то зимнее утро, когда Коля Гайшик появился в Ивацевичах с бидоном молока, четверо мужчин шли заснеженной лесной тропой из поселка Житлин на юг.

Первым шагал парень в домашнем стеганом ватнике, в облезлом заячьем треухе и огромных валенках с коричневыми подметками. Можно было только удивляться, как он передвигает ноги! За плечами у парня болталась на толстой крученой веревке старая двустволка. У пояса на ремне висел охотничий нож с деревянной ручкой.

Парень то выбирался на тропу, то вдруг сворачивал на целину и двигался между деревьями, с трудом выдергивая из снега ноги и тяжело дыша.

Следом за ним шел товарищ Мартын в овчинном полушубке, кожаной с серым каракулем шапке и светлыми бурками на ногах. К ворсу бурок прилипли комочки снега, и бурки казались обшитыми бисером. Такой же бисер висел на усах товарища Мартына, и от этого обветренное лицо его казалось еще более темным.

За Мартыном следовал Алексей в зеленой немецкой шинели и неизменных комсоставских сапогах. На голове его красовалось что-то вроде папахи из рыжей мохнатой овчины. Такие можно увидеть только в кинофильме про горных чабанов. Шапку эту Алексей сшил себе сам и очень гордился ею.

Замыкающим был Сергей, одетый в теплую суконную куртку с коричневым цигейковым воротником. На ногах охотничьи высокие сапоги, с которыми он не хотел расстаться так же, как и Алексей со своими комсоставскими. Отвороты сапог были подняты. Огненные волосы Сергея покрывала все та же рыжая, видавшая виды кепочка. Только сейчас к ней были пришиты черные наушники.

Все четверо шли молча. Лишь Сергей изредка приглушенно чертыхался, когда приходилось сворачивать на целину, хотя ему было гораздо легче, чем идущим впереди. Собственно, и чертыхался-то Сергей не из-за трудности пути, а потому, что был недоволен собой.

Вчера вечером он и Алексей должны были встретиться с товарищем Мартыном в Житлине. Вышли из партизанского лагеря сразу после полудня, чтобы попасть на место встречи первыми и там поджидать товарища Мартына. А получилось наоборот. Товарищ Мартын прождал их полночи. А они в это время петляли лесом по пояс в снежных сугробах. Попросту говоря – заблудились. А когда под утро, да и то случайно, наткнулись на Житлин и отыскали нужную избу, товарищ Мартын, расспросив их, ядовито заметил:

– В трех соснах заплутались? Так ходить, то и воевать будет некогда!

Алексей обиделся:

– Мы ведь в чужом лесу. Я у себя бы на родине с закрытыми глазами дорогу нашел.

Товарищ Мартын сердито сдвинул брови:

– Лес вам не чужой… Не первый день живете. Пора бы знать. А нет – проводника возьмите. Ванюша! – позвал он.

Из темного угла появился парень в заячьем треухе.

– Вот, знакомьтесь. Еще осенью в отряд просился. Да больно парень тихий. Думал здесь в Житлине придержать, присмотреться. А он, видишь, набедокурил. Вез откуда-то сено домой на санях, а навстречу два немца. «Слезай, – говорят, – нам в другую сторону ехать». «Не слезу», – отвечает. Они его с саней! Так он вытащил из сена двустволку да в упор одного и другого! – товарищ Мартын засмеялся.

Ванюша переступил с ноги на ногу и опустил глаза.

– Вот я еще забыл спросить, Ванюша, какой дробью у себя двустволка была заряжена. Бекасинником?

Парень застенчиво улыбнулся:

– У меня не дробь… шматочки такие были. Сам делал.

– Шматочки?.. И порядочные?

– Ничего… На волков.

Все засмеялись. Товарищ Мартын похлопал парня по плечу.

Немцы-то живы?

– Не знаю. Я сразу утек…

– «Утек!» Хоть бы автоматы поотбирал.

– Так ведь их двое, а мне сколько времени надо, чтобы дробовик перезарядить. Ну я и утек.

Товарищ Мартын вздохнул.

– Трудно нам с дробовиками против их техники.

– Оружие надо добыть, – вставил Сергей.

– Вот и добудь, – усмехнулся товарищ Мартын.

– И добуду, – с вызовом ответил Сергей, но почувствовал, что не очень-то верит ему товарищ Мартын.

– Так вот, – сказал товарищ Мартын. – Прикрепляю тебя, Ванюша, к товарищам командирам в качестве проводника. В лесу не заплутаешься?

Ванюша застенчиво улыбнулся:

– Что вы…

– Вот и хорошо. Заряжай свое оружие шматочками – и в путь.

На рассвете они вчетвером вышли из деревни и направились напрямик через лес к партизанскому лагерю.

Сергей вспоминал этот разговор про оружие и сам себя чертыхал. Расхвастался: «Добуду!» Как будто так просто добыть оружие!

Вот и знакомая тропа – близко лагерь.

– Стой, кто идет? – окликнули их из-за заснеженных елей.

– Свои, – громко ответил Алексей.

На тропу вышел старик в большой, не по росту, шубе.

– Не признал? – спросил Алексей.

– Признал, товарищ командир, – старик кашлянул. – Это я для порядку окликнул. По дис-ци-пли-не!

Товарищ Мартын шел по лагерю, все внимательно осматривая и подмечая каждую мелочь. Рядом с ним шагал командир отряда Алексей, быстро, так, чтобы не заметил Мартын, поглядывая в ту же сторону, куда и он. Явно хотелось командиру, чтобы секретарю понравился лагерь.

Они шли по центральной «улице». Справа и слева на равных расстояниях друг от друга, скрытые под разлапистыми елями, виднелись землянки. Они были укрыты голубоватым снежным покровом, казались просто большими сугробами, из которых, как самоварные, торчали жестяные трубы. Сейчас, днем, трубы не дымили. Печи разрешалось топить только с наступлением темноты, чтобы дымом не выдать место расположения лагеря. Постоянные дежурные наблюдали за небом. Стоило появиться над лесом вражескому самолету, тотчас раздавался звенящий на морозе голос:

– Воздух!

И все в лагере замирало. Ни одно движение не должно было выдать лагерь врагу. Маскировка – первый закон партизанского лагеря.

В одной из землянок совсем по-мирному заливался баян. Звонкий девичий голос выводил одну за другой частушки. Голос был веселым, а частушки грустными:

 
Я не знала, что на елочке
Иголочки растут,
Я не знала, что миленочку
Винтовочку дадут.
 

Товарищ Мартын остановился и слушал, чуть склонив голову на бок.

 
Я не думала с миленочком
Разлуку получить,
Но проклятая Германия
Сумела разлучить.
 

Мартын нахмурился. Алексей, подметив перемену в лице Мартына, сердито буркнул: «Санчасть называется» – и пошел к землянке.

Мартын остановил его, тронув за рукав.

 
Ты, германец, ты, германец,
Разлучил с залеточкой.
Его взяли на войну,
Я стала сироточкой!
 

Алексей остановился и в недоумении смотрел на товарища Мартына. А девичий голос все выводил задорно, вторя переборам гармошки:

 
Не судите вы меня
За веселость за мою:
Я не с радости танцую,
Не от радости пою.
 

– Понял? – тяжело вздохнув, сказал товарищ Мартын и взглянул на Алексея. – Санчасть, говоришь? А ну зайдем.

Они спустились по ступенькам вниз, открыли тяжко скрипнувшую дверь и пошли в землянку. Здесь царил полумрак, только сквозь маленькое оконце пробивался тусклый свет. Музыка оборвалась. Кто-то в землянке зашевелился, но кто – не разобрать, уж очень резким был переход от сверкающего снега к сумраку землянки.

С минуту стояли молча. Потом, когда глаза привыкли, товарищ Мартын заметил двух девушек и парня с баяном. Парень был в расстегнутом городском пальто, под которым виднелся пестрый галстук. На голове – лихо заломлена светлая фетровая шляпа.

Обе девушки были в ватниках и серых платках. Одежда делала их похожими друг на друга, несмотря на то, что одна была худенькая и черноглазая, а другая светлоглазая и круглолицая.

– Здравствуйте, товарищи, – поздоровался Мартын. – Здесь, стало быть, санчасть?

– Так точно, медико-санитарная служба. Лазарет, – бойко ответил парень, и при этом баян в его руках тоненько пискнул.

– А ты что ж, Петрусь, заболел? – грозно спросил Алексей.

– Здоров, – сказал гармонист и притворно плюнул. – Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Девушки в один голос хихикнули.

– А вы здесь хозяйки? – спросил Мартын.

– Наша медицина, – буркнул Алексей. – Это вот, – он кивнул на черноглазую, – Наталья Захаренок, почти фельдшер. Правда, ветеринарный. А Вера назначена санитаркой. Специального образования не имеет, но девушка смышленая. – Алексей обернулся к Петрусю. – Ты чего здесь околачиваешься, раз здоров?

– Греемся. Так сказать, художественная самодеятельность. Очень даже приличный вид развлечения.

Товарищ Мартын присел на нары возле железной печурки.

– А чего это частушки у вас такие грустные? Другие можете?

– Можем, – ответила Вера.

– А ну-ка.

Девушки пошептались. Потом Вера кивнула гармонисту. На лице у Петруся появилось выражение равнодушия. Он склонил голову направо, беззвучно потрогал пуговки баяна, замер на мгновенье и вдруг растянул меха. Пальцы стремительно побежали по ладам, и в землянке стало тесно от широких, замысловатых переборов, наполнивших ее всю от крошечного оконца до железной печурки.

Девушки прислушались и дружно запели:

 
Ой, на улице туман,
Полное затмение.
Глянул Гитлер на Москву
И лишился зрения.
 
 
Партизанские отряды
Бьют фашистов из засады.
Ни дороги, ни пути,
Ни проехать, ни пройти.
 
 
Хороша наша гармошка,
Золотые голоса.
Немцы нос боятся сунуть
В партизанские леса.
 

Пока девушки пели, оставшиеся возле землянки Сергей и Ванюша настороженно приглядывались друг к другу.

Сергей прищурил глаза и подозрительно спросил:

– А ты, парень, собственно, откуда дорогу в наш лагерь знаешь?

– Знаю… – уклончиво ответил Ванюша.

– Бывал здесь?

– Не был.

– А откуда ж все-таки знаешь?

Ванюша только пожал плечами.

– Та-ак, – протянул Сергей, – ты что же, всегда такой разговорчивый?

Ванюша промолчал.

Из землянки донеслось:

 
У моста большой дороги
Был немецкий часовой,
А теперь остались ноги
Да прическа с головой.
 

– Слушай, парень, ты все здешние места так же знаешь?

Ванюша кивнул. Сергей посмотрел на него пристально и испытующе. Потом спросил:

– Пойдешь со мной?

– Куда?

– В разведку. Оружие добывать.

Парень ответил не сразу. Посмотрел зачем-то на вершины елей.

– Ну? – нетерпеливо спросил Сергей. – Пойдем вдвоем.

 
Мой миленочек хороший,
Некрасив, зато богат!
Носит валенки, калоши,
Пистолет и автомат.
 

Сергей подмигнул Ванюше и улыбнулся.

 
Партизан такой хороший,
Партизан такой атлёт:
На боку несет гранаты,
За плечами пулемет.
 

– Слышал? Вот как про нас поют, а у нас – дробовичок. Исправиться надо Понятно?

– Понятно, – сказал Ванюша и улыбнулся.

Вечером Сергею и Ванюше разрешено было идти в разведку.

Разведчики улеглись рядом на нарах возле изрядно раскалившейся печки. Было приятно лежать вот так, без курток и шапок, разувшись. Жар, идущий от печки, размаривал, клонило ко сну.

– Ты как насчет выдержки? – спросил Сергей шепотком, чтобы не тревожить сон соседей.

– Не знаю.

– Вот если прикажут тебе стоять на месте и не двигаться, что бы ни случилось, пока условного знака не дам, что будешь делать?

– Стоять…

– А ежели на меня фрицы нападут?

– Подмогну.

– Без сигнала?

– Так ведь нападают же…

– А что ж, я по-твоему сам не вижу, что нападают? Ты себе стой и жди сигнала. Может, я нарочно так сделал, чтоб они на меня напали. Я, может, и вид делаю, что их не замечаю. Пусть подойдут поближе. Понимаешь?

– Понимаю.

– Ну вот. Тут, брат, не понять, тут вникнуть надо. Нутром.

– Я вникаю.

– Ну то-то… На лыжах ходишь?

– Приходилось.

– Спать давай. Чуть свет выйдем.

На крайних нарах, возле окошка, поднялась голова Петруся-гармониста.

– Слышь, Серега, ты в Яблонке, часом, не будешь?

– Может, и буду.

– Загляни к моей сеструхе.

– К Еленке?

– Ага… Там ноты мои… Прихвати, пожалуйста.

– Это зачем? – удивился Сергей.

– Товарищ Мартын велел концерт готовить. Сольный. Чуешь?

– Ладно. Спи.

Козич ушел, а Коля остался на лавке.

Варвара, не торопясь, убрала посуду, протерла тряпкой светлые, недавно выскобленные доски стола, достала из корзины, стоявшей в углу, цветные лоскутки, села и начала шить.

Коля смотрел на ее проворные руки и молчал.

Молчала и Варвара, только изредка уголком глаза поглядывая на гостя. Она подметила его тревогу, когда переливала молоко в новый бидон, видела, как в молоке что-то мелькнуло. И теперь, привычно двигая иглой, думала, что бы это могло быть, почему так заволновался мальчишка и так упорно не хотел продать Козичу молоко и сменить старый, потемневший и примятый бидон на совсем новенький?

Молчали и ребятишки, свесив головы с печки, и во все глаза глядели на Колю. Даже недавно кричавший в корзине малыш притих.