Текст книги "Певцы Родины"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
имели на это право, как и те педанты, которые мерили с вершком высоту
суриковского Меншикова. Думается, что искусство трудно выверить сантиметром
или вершком. Тут категории более сложные – поэтичность, музыкальность,
народность...
Вглядитесь пристальнее. И вы поверите, что через миг из темной бездны
омута может появиться кикимора или добрая Царевна-Лягушка. Вслушайтесь... И
до ваших ушей долетят звуки летящей Бабы Яги. А из зеленой мглы ельника
высунется добрая рожа лешего... Таков колдовской мир васнецовской картины -
реальный и высокопоэтичный, созданный художником, глубоко поверившим с малых
лет в чудесную и волшебную ткань русской сказки и с великой щедростью
отдавшим эту веру людям.
Вот несколько строк из воспоминаний автора, раскрывающих тайну создания
"Аленушки": "Критики и, наконец, я сам, поскольку имеется у меня этюд с
одной девушки-сиротинушки из Ахтырки, установили, что моя "Аленушка"
натурно-жанровая вещь! Не знаю. Может быть. Но не скрою, что я очень
вглядывался в черты лица, особенно в сияние глаз Веруши Мамонтовой, когда
писал "Аленушку". Вот чудесные русские глаза, которые глядели на меня и весь
божий мир и в Абрамцеве, и в Ахтырке, и в вятских селениях, и на московских
улицах и базарах и навсегда живут в моей душе и греют ее!"
Игорь Грабарь со свойственной ему четкостью определяет качества
картины: "В. М. Васнецов в 1881 году создает свой шедевр – "Аленушку", не то
жанр, не то сказку, – обаятельную лирическую поэму о чудесной русской
девушке, одну из лучших картин русской школы".
Да, действительно, Васнецов бесконечно доступен и прост. На первый
взгляд даже простоват. Но лишь на первый взгляд, ибо в основе рождения
каждого его холста лежит поэтическая метафора.
Рождение замысла. Тайное тайных." "Как это ни кажется, может быть, на
первый взгляд удивительным, – сказал однажды художник, – но натолкнули меня
приняться за "Богатырей" мощные абрамцевские дубы, росшие в парке. Бродил я,
особенно по утрам, по парку, любовался кряжистыми великанами, и невольно
приходила на ум мысль: "Это ведь наша матушка-Русь! Бе, как и дубы, голыми
руками не возьмешь! Не страшны ей ни метели, ни ураганы, ни пронесшиеся
столетия!" А уже как дубы превратились в "Богатырей", объяснить не могу,
должно быть, приснилось!"
"Я не историк, – говорил Васнецов, – я только сказочник, былинник,
гусляр живописи! "Богатыри" мои – не историческая картина, а только
живописно-былинное сказание о том, что лелеял и должен лелеять в своих
грезах мой народ.
Я не хотел выдумывать, историзовать прошлое, а стремился только
показать его народу в живописных образах. Насколько я преуспел в этом,
судить, конечно, не мое дело, но всем моим художественным существом я
пытался показать, как понимал и чувствовал прошлое! Мне хотелось сохранить в
памяаги народа былинную Русь!"
Конец XIX века. Середина девяностых годов. Давно было закончено панно
"Каменный век" для Исторического музея в Москве, работа по-своему уникальная
в истории мирового искусства. Подходят к концу грандиозные росписи
Владимирского собора в Киеве. Наконец Васнецов может исполнить свою заветную
мечту: построить дом-мастерскую в Москве. В 1894 году он привозит туда из
Киева "Богатырей"...
"Это был один из счастливейших дней моей жизни, – восклицает
Васнецов, – когда я увидел стоящих на подставке в моей просторной, с
правильным освещением, мастерской милых моих "Богатырей". Теперь они могли
уже не скитаться по чужим углам, не нужно было выкраивать для них подходящее
место в комнате. Мои "Богатыри" стояли, как им нужно стоять, были у себя
дома, и я мог подходить к ним и с любого расстояния рассматривать их
величавую посадку... Работалось мне в новой мастерской как-то внутренне
свободно. Иногда даже пел во время работы. Главное, уж очень хорошо было
смотреть на моих "Богатырей"; подойду, отойду, посмотрю сбоку, а за окном
Москва, как подумаю, – сердце забьется радостно!"
"В предшествующие годы я работал над "Богатырями", может быть, не
всегда с должной напряженностью... но они всегда неотступно были передо
мною, к ним всегда влеклось сердце и тянулась рука! Они... были моим
творческим долгом, обязательством перед родным народом".
"Молодчага, – говорил о нем С. И. Мамонтов. – Отгрохать такую штуку,
как киевские росписи, и говорить не об отдыхе, а о том, что ему хочется
писать и писать, – это может, Пожалуй, только коренной вятич с его
медвежьими ухватками!"
Приближалось пятидесятилетие Васнецова, и художник заканчивает холст к
сроку. В 1898 году "Богатыри" начали свою вечную жизнь.
...Богатырская застава. Земля во всю ширь любовно раскрыла ладони
кряжистых холмов, словно оберегая сынов своих. Гудит степной ветер, гонит
прочь грозовые тучи. Широк размах крыльев парящего орла. Широк разлет плечей
богатырских. Крепка их стать. Будто выросли они из самой земли отцов своих.
Так слиты воедино витязи, кони, мать сыра земля... Такова их былинная мощь.
Алексей Максимович Горький писал Чехову в 1900 году:
"Я только что воротился из Москвы, где бегал целую неделю, наслаждаясь
лицезрением всяческих диковин, вроде "Снегурочки" и Васнецова, "Смерти
Грозного" и Шаляпина, Мамонтова Саввы... Для меня театр, Васнецов... дали
ужасно много радости...
Васнецов – кланяется Вам. Все больше я люблю и уважаю этого огромного
поэта. Его Боян – грандиозная вещь. А сколько у него еще живых, красивых,
мощных сюжетов для картин. Желаю ему бессмертия!"
...Посетите в любой день Третьяковскую галерею. Зайдите в зал
Васнецова. Вы увидите в восторженных, счастливых, задумчивых, радостных
лицах посетителей живое подтверждение бессмертия этого богатыря русской
живописи.
Михаил Врубель
Есть художники, которые входят в нашу жизнь навечно. Время не вольно
стереть в сердцах людей память о любимой мелодии, книге, картине. И чем
глубже постигаем мы окружающий мир, тем сильнее испытываем чувство
благодарности к людям, проложившим дорогу к пониманию прекрасного...
Чудесным русским художником, создавшим произведения, полные поэзии и
симфонического звучания, художником, обладающим изумительным даром видеть и
отражать красоту жизни, был Михаил Александрович Врубель.
Судьба его сложилась трагически, а творчество полно противоречий и
драматизма. Он работал в трудную пору жестокой реакции. Художник ставил
своей целью "будить душу от мелочей будничного величавыми образами". Врубель
мечтал создать монументальные произведения, воспевающие человека и природу.
Умер он рано, не успев создать многого. Но то, что им сделано, волнует и
чарует нас и сегодня...
Холоден, суров январский Петербург. Порывистый, злой ветер дул с Невы,
гнал по небу грязные клочки туч, гудел в чугунных оградах, бросал в лицо
прохожим пригоршни ледяных брызг, срывал шляпы с пешеходов.
Особенно неуютно в ненастье, если нужда гонит тебя за тридевять земель,
а сапоги твои худы, и вместо тепла и ужина дома ждут неоконченные работы,
долги.
Когда Врубель вошел в свою каморку, начинало смеркаться. Только за
черными домами, у самого горизонта, еще пылали розовые лучи вечерней зари.
Ветер прорвался в пустую прихожую, хлопнул дверью, пошелестел в куче бумаг,
сваленных в углу, завыл в печной трубе, и ветхий дом наполнился вдруг
томящими душу странными звуками.
"Милая, милая моя Нюта, – писал Врубель сестре. – Я до того занят
работою, что чуть не вошел в Академии в пословицу... ничего не зарабатывая,
жил как птица даром божьей пищи... не смущало меня являться в общество в
засаленном пиджачке, не огорчала по целым месяцам тянувшаяся сухотка
кармана... И вместе с тем как легко и хорошо жилось..."
В академии Врубель был любимым учеником П. П. Чистякова. Вот что
говорил о нем его учитель: "Врубель меня радует – что-то тонкое и строгое в
то же время начинает проявляться в его работах".
Много помогал ему добрыми советами Репин. Врубель дружил с Серовым;
вместе они писали акварелью "Натурщицу в обстановке ренессанса".
"Антон (В. Серов. – И. Д.) да еще Врубель, – пишет Репин, – вот тоже
таланты. Сколько любви и чувства изящного! Чистяков хорошие семена посеял,
да и молодежь эта золотая!!!"
Казалось, судьба покровительствует Врубелю. Успехи его были велики,
рост несомненен. Однако постоянная нужда заставляла художника быстрее
заявить о себе, создавала нервозную атмосферу. Поэтому когда Врубель получил
предложение выполнить стенные росписи и иконы в Кирилловской церкви, а также
создать эскизы для росписей Владимирского собора, он бросил академию и
отправился в Киев. Изучение старой фресковой русской живописи, творческого
наследия мастеров Византии и Ренессанса, песещение Венеции, работы по
монументальным росписям – все это создало замечательную почву для расцвета
Врубеля-колориста.
Правда, все это сопровождалось постоянной неустроенностью, неудачами с
заказами, житейскими неурядицами. Когда Серов в 1889 году, находясь проездом
в Киеве, встретился с Врубелем, он был весьма расстроен его состоянием. Он
сделал все, чтобы помочь Врубелю перебраться в Москву.
...Врубель в Москве. Ему тридцать три. Позади годы исканий. Серов
знакомит живописца с Мамонтовым, от которого Врубель получает заказы.
"Ты знаешь, что я всю эту зиму провел в Москве, – пишет он сестре,
пожалуй, единственному другу, которому всю жизнь беззаветно доверял свои
тайны. – Васнецов правду говорил, что я здесь попаду в полезную для меня
конкуренцию. Я действительно кое-что сделал чисто из побуждения "так не
дамся ж!".
И это хорошо. Я чувствую, что я окреп... Но мания, что непременно скажу
что-то новое, не оставляет меня; и я все-таки, как, помнишь, в том
стихотворении, которое нам в Астрахани или Саратове (не припомню) стоило
столько слез, могу повторить про себя: "Куда идешь ты? Я этого не знаю..."
Куда пойдешь ты? Так можно было бы определить тему первого полотна,
созданного Врубелем в Москве. "Сидящий Демон"... Титаническая фигура юноши,
сложившего в ожидании свершений могучие руки. Взор устремлен вдаль и полон
раздумий... Картина удивительно музыкальна по ритму и колориту. Ее
неожиданный формат, декоративно-монументальный строй стали поистине
открытием.
Вслед за "Демоном" Врубель работает над серией иллюстраций к
Лермонтову. И снова из-под его кисти выходят отличные произведения. Казалось
бы, этого достаточно, чтобы создать художнику устойчивое положение и
необходимую обеспеченность.
Он будет изготовлять огромные панно по заказам меценатов, создавать
проекты домов для миллионеров с каминами, украшенными по его рисункам. А сам
часто будет думать о том, как свести концы с концами.
И как крик души прозвучат его слова: "Легче и богаче частный заработок,
но это роскошный луг, который часто оказывается трясиной..."
Врубель пишет прекрасные картины "Испания", "Гадалка", создает
разительные по мощи и характеристике портреты Мамонтова и Арцыбушева. Его
работы в театре, в скульптуре, в области прикладного искусства, серия
майолик на сказочные и былинные темы напоминают по своему масштабу
творчество мастеров эпохи Ренессанса.
Образы Микулы на гигантском панно нижегородской ярмарки, Садко, Морской
царевны, Снегурочки, Богатыря и Пана – это особый, сказочный, неповторимый,
волшебный мир.
...В начале XX века Врубель достигает вершин творчества.
В течение трех лет он создает картины, вошедшие в золотой фонд русской
живописи. Это "Сирень", "К ночи", "Царевна-Лебедь" и, наконец, "Демон".
"Царевна-Лебедь" – одно из самых совершенных полотен художника. Оно
пронизано жемчужным светом вечерней зари, нежные отблески которой
заискрились в самоцветных камнях, отразились в задумчивых очах царевны,
легли на белые крылья. Русская сказка, покоряющая своей свежестью и
напевностью, нашла здесь полноту пластического выражения. Образ царевны,
женственный и обаятельный, – один из проникно-веннейших поэтических созданий
русской школы. Врубель любил Россию, любил ее природу, был ее истинным
сыном. Еще будучи в Венеции, он писал своему другу:
"Сколько у нас красоты на Руси!.. И знаешь, что стоит во главе этой
красоты – форма, которая создана природой вовек, без справок с кодексом
международной эстетики, но бесконечно дорога потому, что она носительница
души, которая тебе одному откроется и расскажет тебе твою..."
Расцвет творчества Врубеля совпадает с его женитьбой на замечательной
певице Надежде Ивановне За-бела. Композитор Римский-Корсаков, глубоко
уважавший и любивший ее удивительный дар, специально для нее написал партию
в опере "Царская невеста". Он близко сдружился и с самим Врубелем. Эта
дружба дала художнику немало сюжетов для его будущих картин.
...В 1902 году Врубель работает над картиной "Демон поверженный",
работает неистово, по 10 – 12 часов в день. Он довел себя до полной
бессонницы. Жена художника, Надежда Ивановна, приходит в отчаяние от того,
что он постоянно переписывает готовое полотно.
Бенуа рассказывает в своих воспоминаниях: "Каждое утро до 12 публика
могла видеть, как Врубель "дописывал" свою картину... Каждый день мы
находили все новые и новые изменения. Лицо Демона одно время становилось все
страшнее и страшнее, мучительнее, его поза, его сложение имели в себе что-то
до последней степени странное и болезненное, общий колорит, наоборот,
становился все более и более фееричным".
Нервное напряжение, усталость, неудачи и лишения, выпавшие на долю
живописца, в конце концов привели к печальным результатам. Его здоровье
окончательно подорвано, и, несмотря на просветление после первого приступа
психической болезни, наступает трагическая развязка...
Однако, даже будучи тяжело больным, Врубель создает несколько
превосходных рисунков и композиций. Лучший среди них – портрет поэта Брюсова
(1906).
Врубель умер в 1910 году. "Что за бедствие вся жизнь этого
многострадальца и какие есть перлы его гениального таланта", – писал с
глубокой скорбью Репин после его кончины.
Валентин Серов
Письмо Мари
Дорогие сестры, это мое последнее письмо, может быть. Вся Франция на
дорогах, бежит – пешком, на велосипедах, даже на похоронных дрогах – до того
давление немцев велико. Мы окружены справа, слева и с севера, я думаю, я
буду расстреляна как довольно пожившая. Что же Россия не приходит к нам на
помощь?.. Шум адский со всех сторон. Это конец света. Прощайте, Мари".
Это письмо из Парижа пришло в Москву и попало к адресату лишь в июне
1940 года.
Кто автор этого письма? Кто эта женщина?
Мари – это "Девушка, освещенная солнцем", так хорошо знакомая нам,
задумчивая и немного грустная девушка Маша, написанная Валентином
Александровичем Серовым летом 1888 года.
Полвека отделяет мирный, погожий июнь в русском имении Домотканове,
когда молодой, еще неизвестный художник писал портрет юной Маши Симонович,
от тех пахнущих гарью дней, когда Мария Яковлевна Львова-Симонович писала
письмо к сестрам в Россию. Как драматичны и велики перемены на земле и в
судьбах людей за эти пятьдесят лет!
Думается, что история создания картины "Девушка, освещенная солнцем",
судьба скромной девушки Маши и ее семьи, так много сделавших доброго ее
автору, история замечательная и говорящая о многом.
Шестьдесят лет хранила Мария Львова как самое дорогое письма и рисунки
Валентина Серова. Хранила как святую память о России, днях юности, счастье.
Незадолго до начала второй мировой войны, будто предчувствуя неминуемую
беду и желая сохранить для родины эти реликвии, она посылает из Парижа в
адрес Третьяковской галереи бесценный дар.
Вот одно из писем юного Серова к Маше:
"13 апреля 1879 года. Москва.
Маша!
Когда ты была в Москве, не правда ли, ты нашла во мне перемену,
перемена эта та, что прежде я недолюбливал девочек... они мне все не
нравились. Ты вот да Надя (Лелю не знаю) первая простая девочка, с которой
можно говорить по душе, хотя я видел вас мало...
Мне бы очень хотелось быть часто у вас – мы бы много прочитали хороших
вещей и подружились уж как следует. Живу я как и прежде, занятия идут
обычным порядком, рисую довольно много и с охотой, и если теперь поеду с
художником Репиным в деревню, то за лето сделаю огромные успехи.
Видел портреты ваши, довольно худы, у тебя рот немного крив, только ты
не обижайся этому.
Извини, что так размашисто.
В. Серов".
Это письмо интересно тем, что все названные в нем – и художник Илья
Репин и девочки Маша, Надя Симонович и Леля Трубникова – пройдут через всю
жизнь Валентина Серова: будут помогать ему, спорить с ним, любить...
Парижский ученик Репина
Никому из грубых надзирателей мюнхенской фольксшуле не приходило в
голову, что маленький русский, Серов, принятый в школу осенью 1872 года, вот
уже второй год, несмотря на их строгий надзор, живет в своем таинственном и
удивительном мире. Для них он просто средний ученик, не очень прилежный и
порой угрюмый, которого приходится наказывать за нерадивость и рассеянность.
Часто на уроках Тоша, как прозвали малыша, забывался и глядел в окно,
где за черными острыми крышами чужих домов было чужое небо. Он мечтал о
широких лугах, веселых ветрах, резвых лошадках, ярком, добром небе России.
Грубый окрик, а порой удар линейкой возвращали его из мира грез на грешную
землю.
Лишь длинными вечерами мальчик оставался наедине со своими мечтами. Он
мечтал... и рисовал. В рисунках Тоша вспоминал все, что ему было дорого.
И когда поздно ночью мать возвращалась домой с концерта или из оперы,
она нередко заставала сынишку уснувшим над рисунком.
Детство Валентина сложилось нелегко. Когда ему было шесть лет, умер
отец, Александр Николаевич Серов, знаменитый русский композитор. Мать,
Валентина Семеновна, очень любившая музыку, оставляет мальчика у друзей и
уезжает за рубеж продолжать занятия композицией. Лишь через два года
знакомые привозят Тошу к ней в Мюнхен.
Мир музыки, владевший всеми помыслами Валентины Семеновны, не мог
целиком заслонить от ее внимания необычайное дарование сына. Она принимает
решение везти Тошу в Париж к Репину, которого близко знала. Так встретились
на Монмартре девятилетний Серов и тридцатилетний, уже признанный художник.
Ежедневно маленький Тоша взбирается на мансарду к Илье Ефимовичу Репину
и там, в его мастерской, штудирует гипсы, пишет натюрморты. А придя домой,
изображает огромный мир, который его окружает. Бесконечной вереницей тянутся
дни, заполненные рисованием и живописью.
С недетской энергией преодолевает юный Серов все трудности. Вот как
вспоминает о тех днях Репин:
"В мастерской он казался старше лет на десять... Его беспощадность в
ломке не совсем верных, законченных уже им деталей приводила меня в
восхищение; я любовался зарождающимся Геркулесом в искусстве. Да, это была
натура!"
Геркулес в искусстве! Эти слова написаны о десятилетнем мальчике.
Мать радовалась успехам сына. В редкие дни, когда она была свободна от
занятий музыкой, Тоша водил ее по музеям Парижа.
Летом 1875 года юный Серов приезжает в Россию.
"Серов рос не по дням, а по часам", – рассказывал друзьям Виктор
Васнецов об успехах молодого художника. Репин, его любимый учитель, у
которого он работал в мастерской и жил последние годы на правах члена семьи,
однажды, разглядывая этюд, написанный при нем с натуры, сказал:
"Ну, Антон, пора поступать в академию" (Антон – это Валентин,
Валентоша, Тоша – Антоша).
Пятнадцатилетнего Серова в порядке исключения зачислили
вольнослушателем в класс к Павлу Петровичу Чистякову.
Три друга
"Ученики – это котята, брошенные в воду: кто потонет, а кто выплывет, -
часто говаривал Чистяков. – Выплывают немногие, но уж если выплывут – живучи
будут".
Павел Петрович часто повторял, что он не встречал такой одаренности,
какой природа наделила Серова. И рисунок, и колорит, и композиция – все было
у ученика в превосходной степени. В академии юноша сдружился с Врубелем и
Дервизом. Они часто и много рисовали и писали вместе и быстро стали
неразлучными друзьями.
Вскоре Серов познакомил новых товарищей с семьей своей тетушки Аделаиды
Семеновны Симонович. В субботние вечера друзья спешили на Кирочную ули-щг,
где их ждали рисование, стихи, музыка и добрые знакомые – сестры Маша и Надя
Симонович и их подруга Оля Трубникова.
Так случилось, что судьба крепко связала жизни молодых людей. Владимир
Дервиз вскоре женился на Надежде. В этом доме начался роман Валентина Серова
с Ольгой, который в конце концов привел их к счастливому браку.
Михаил Врубель был влюблен в Машу. В работах художника есть отражение
этого увлечения – Тамара в иллюстрациях к "Демону". В рисунках переданы
поэтичные черты Машиного характера.
Академия с ее рутиной опостылела Серову. Из нее ушли его лучшие друзья
Врубель и Дервиз, с которыми художника связывали интересные творческие
поиски. С их уходом распалось знаменитое акварельное трио.
Серов сдает научные предметы за весь курс, получает диплом. Кажется,
лишь небольшое усилие отделяет его от конкурсной картины, но академическая
работа перестала быть желанной. Все чаще приходит мысль совсьм отказаться от
нее.
Правда, он очень благодарен Чистякову за его школу, но в академии, из
которой, по слбвам Репина, "трудно вывести этих крепко вцепившихся клопов
старого", молодому Серову нечего было больше делать.
Он едет к своей невесте в Одессу, куда вскоре приезжает Врубель. Серов
обрадован встречей е другом.
Весной 1887 года Серов посещает Италию.
"Милая моя Леля, – пишет он невесте. – Да, да, да. Мы в Венеции,
представь". Восторженно отзываясь о художниках Ренессанса, живописец
продолжает: "Я хочу таким быть – беззаботным, в нынешнем веке пишут все
тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только
отрадное".
По словам Серова, эта была "весна сердца", самая счастливая пора его
жизни. Художнику открылся новый мир гармонии, и он сразу перешагнул порог,
нвдоетуп-цый многим, порог, за которым живет сама красбта. Он вдруг что-то
понял и, откинув все наносное, обрел самого себя.
И когда Серов после Италии приехал в Абрамцево – имение С. И.
Мамонтова, – он по-новому, с невероятной остротой ощутил свежесть русской
природы, чарующие краски и прелесть любимой родины.
Он пишет портрет Верочки Мамонтовой – "Девочку с персиками".
В Домотканове
Домотканово. В тени деревьев прохладно и тихо. Птицы приумолкли в часы
зноя. Художник был очарован природой, игрой солнечных бликов, юностью
девушки. Его наполнило ощущение красоты и свежести, и все это рождало в нем
какую-то непонятную тревогу и грусть.
Вот что рассказывает Маша Симонович, позировавшая Серову в парке
усадьбы Домотканово:
"Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то
чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж... другого полотна у него
под рукой не было.
"Тут будем писать", – сказал он.
Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил
мной в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая
рукой в воздухе со своего места, как на полмиллиметра надо подвинуть голову
туда или сюда, поднять или опустить.
Вообще он никогда ничего не говорил, как будто находился перед гипсом;
мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесенное какое-нибудь слово
уже не только меняет выражение лица, но и перемещает его в пространстве и
выбивает нас обоих из того созидательного настроения, в котором он
находился, которое подготовлял заранее, которое я ясно чувствовала и
берегла, а он сохранял его для выполнения той трудной задачи творчества,
когда человек находится на высоте его.
Он все писал – я все сидела.
Часы, дни, недели летели, вот уже начался третий месяц позирования...
да, я просидела три месяца!
И я со спокойной совестью сбежала, именно сбежала в Петербург.
Только теперь, на расстоянии пятидесяти лет, в спокойной старости,
можно делать анализ чувств, нас так волновавших. Время молодости, чувства
бессознательные, но можно сказать почти наверное, что было некоторое
увлечение с обеих сторон".
Занималась заря, когда Серов вернулся домой. Он проводил Машу на
станцию. Мокрый от росы, шел по седой траве. Утренний холод заставлял зябко
ежиться.
Небо было сумрачно и пустынно, лишь где-то далеко мерцала одинокая
звезда. Он вошел в парк и побрел по аллее. Кругом была тишина и свежесть.
На душе у Серова было грустно и одиноко. Казалось, он отдал самое
дорогое, что у него было. Отдал без остатка.
Так родилась "Девушка, освещенная солнцем".
...Мало кто в истории русского искусства получил такое категорическое
признание после первой же своей выставки, как Серов.
"Впечатление, которое произвела восьмая по счету периодическая
выставка, – вспоминает Грабарь, – не поддается описанию. Впервые... особенно
ясно стало, что есть не один Репин, а и Серов".
Иной, менее крепкий талант, чем Серов, захлебнулся бы в похвалах. Но
молодой художник встретил по-своему, по-серовски поток восторгов – работой,
ученьем, трудом.
Любимым его изречением было; "Надо знать ремесло, рукомесло, тогда с
пути не собьешься". И Серов великим трудом стремился достичь простоты. Он,
пожалуй, был одним из тех русских художников, которые оказались достойными
требований, предъявляемых к современникам Крамским:
"Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется справедливым, чтобы художник
был одним из наиболее образованных и развитых людей своего времени, он
обязан не только знать, на какой точке стоит теперь развитие, но иметь
мнение по всем вопросам, волнующим лучтих представителей общества, мнения,
идущие дальше и глубже тех, что господствуют в данный момент, да вдобавок
иметь определенные симпатии к разным категориям жизненных явлений".
...Курорт Биарриц во Франции. Поздняя осень. В океане шторм, ветер
гонит огромные волны, пляжи пустынны, давно опустели и виллы богачей.
Лишь одна из роскошных дач не покинута владельцами. Миллионеры -
супруги Цейтлины – не могут уехать. Не могут, несмотря на неотложные дела:
ведь портрет хозяйки виллы Цейтлиной пишет сам Серов.
Все нервничают, томятся, но портрет "не идет".
"Да, кажется, я больше не выдержу близости океана – он меня сломил и
душу издергал, надо бежать, – пишет Серов жене. – Портрет тоже (вечная
история) не слушается, а от него зависит отъезд. Ты мне все говоришь, что я
счастливый... Не чувствую я этого и не ощущаю".
Двадцать тысяч франков за портрет. Начало века – вершина славы
художника, Серов, как никто до него из русских художников, знал мир буржуа.
Поэтому его "деловые" портреты с небывалой остротой раскрывают души
изображаемых, как бы искусно они ни прикрывали свое "я".
И хотя "у Серова писаться опасно", хотя из-за его откровенности за ним
ходит молва ужасного, невоспитанного человека, отбоя от заказов нет.
Серов становится первым портретистом России. Но нигде и никогда не
покидала художника забота о завтрашнем дне, о хлебе насущном. Он писал
портреты долго, часто по 70 – 90 сеансов, и поэтому постоянно не вылезал из
долгов.
Когда приступ болезни свалил Серова и юристы начали составлять
завещание, они были поражены. Кроме красок, кистей да одномесячного
жалованья в училище живописи, завещать семье художнику было нечего.
Можно призадуматься
Старомодный купеческий дом с мезонином в Большом Знаменском переулке.
Здесь снимает квартиру семья Серовых.
В просторном зале мастерская. На мольберте очередное полотно – огромный
портрет Марии Николаевны Ермоловой. Обычно художник писал портреты вне дома,
и лишь некоторые привозил и заканчивал в студии.
Серов не любил развешивать дома картины. Во всей квартире на стенах
висели лишь акварель Бенуа, рисунок Сомова и зимний пейзаж Домотканова
работы самого Серова.
В этом доме в гостях у Серова бывали К. Коровин, А. Бенуа, П.
Кончаловский, М. Врубель, Ф. Шаляпин. Гостила у Серовых и старая знакомая -
Маша. Она вышла замуж за врача Львова и бывала наездами в Москве.
По вечерам после чая в большой гостиной разгорались споры. А поспорить
было о чем. Многое было неясно. Художник Бакст пишет:
"В общем, все немного сбиты, стащили старых идолов с пьедесталов, новых
не решаются поставить и бродят вокруг чего-то, что-то чувствуют, а нащупать
не могут!"
Новые идолы. Сезанн, Ван Гог, Матисс...
В письме к жене из Парижа Серов говорит о Матиссе: "Хотя и чувствую в
нем талант и благородство, но все же радости не дает, и странно, все другое
зато делается чем-то скучным – тут можно попризадуматься".
Это пишет художник с мировым именем. Но в этом был весь Серов. Весной
1907 года он вместе с Бакстом путешествует по Греции.
"Акрополь, – пишет Серов жене, – нечто прямо невероятное. Никакие
картины, никакие фотографии не в силах передать этого удивительного ощущения
от света, легкого ветра, белизны мраморов, за которыми виден залив".
Теплые ветры Эгейского моря навеяли много идей, много новых тем. Вот
одна из них. Могучий Зевс, если верить мифу, без памяти влюбился в юную
прекрасную Европу, дочь финикийского царя Агенора, и решил ее похитить. Он
превратился в быка и вплавь задумал доставить возлюбленную на остров Крит.
Родилось прелестное полотно "Похищение Европы". А за ним – "Одиссей и
Навзикая", пронизанное солнцем и светом.
Поиски простоты, более обобщенных решений, повышенная декоративность -
таков был ответ Серова на вопрос, куда идти.
...В районе бульвара Инвалидов парижские извозчики запомнили
любопытного пассажира.
Каждое утро, рано-рано, в любую погоду он появлялся у их стоянки, брал
извозчика и ехал в Лувр. Судя по большому альбому, который носил под мышкой,
это был художник. Пассажир был добр, весел, хорошо платил.
Художнику легко работалось в Париже. Здесь он вспоминал свою юность,
бродил по музеям, заб.ывая о портретной заказной кабале, копировал, рисовал.
Много энергии, времени, сил отдал Серов созданию эскиза театрального
занавеса для постановки "Шехерезады" русской балетной труппой Дягилева. В
нем он продолжает поиски новых, оригинальных декоративных решений. Тогда же
им написан портрет танцовщицы Иды Рубинштейн.
Художник непрестанно рисует с натуры. Для этого он ежедневно посещает
студию Коларосси. Там в основном рисовала молодежь. Серов часто был
недоволен своими работами, выдирал листы из альбома и выбрасывал их. Кто-то
сказал ему: "Вы бросаете кредитные билеты".
"Ну, какая я знаменитость! – ответил Серов. – Знаете, есть такой
табак – "выше среднего". Вот я такой табак, не больше".
Валентин Серов был прогрессивно настроенным человеком, ненавидевшим
пошлость, несправедливость, насилие. Его угнетала обязанность первого
портретиста России – принимать заказы царского двора.
Еще в 1900 году, когда Серов заканчивал писать портрет Николая II,
произошел такой случай. В зал дворца вошла царица. Она взглянула на портрет,
взяла сухую кисть из ящика с красками и указала пораженному художнику: "Тут
