Текст книги "Певцы Родины"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
необходимое чувство меры и легкость исполнения, верность и силу удара кисти,
что приводит к тому чудесному их контакту, когда ты можешь сказать: что
вижу, то умею".
Да, поистине Пластов видел и умел!
Ефрем Зверьков
Серебряное кружево ветвей. Бирюзовые, сиреневые тени. Нежные белые
стволы. Неяркое голубое северное небо. Синие дали. Бескрайние просторы
полей. Неброская красота Руси. Легкий озорной ветер тронул хрупкие листья
молодых деревьев и вмиг зазвенел, запел теплый прозрачный воздух,
затрепетали солнечные блики, побежали лазоревые тени. Таковы "Березы",
написанные Ефремом Ивановичем Зверьковым.
Несказанная тишина и покой царят во многих пейзажах художника, и порою
чудится, что слышишь, как дышит сама земля, как струится легкое марево в
погожий день и весь мир природы, словно освеженный приходом весны, сладко
дремлет в какой-то неизъяснимой истоме. Все краски, все тона в полотнах
согласно поют славу юности природы. Наверное, нигде не найти такого
богатства синих и голубых цветов, какое бывает в России весною и ранним
летом. Может быть, потому что снег тает и словно умывает землю, а напоив
корни растений и исчезнув, вновь рождается в пушистых белых облаках и плывет
по лазурному небу, а потом падает на поля и луга веселым дождем. В этом
круговороте, смене состояний вся неповторимая мелодичность русского пейзажа,
его удивительная музыкальность.
"Ледоход на Мезени"... В начале мая стояли холода. Лишь порою в полдень
припекало солнце и звякала капель. Ночью трещал мороз. И вдруг в один из
пасмурных дней влажный ветер нагнал тучи, и вмиг шумный ливень упал на
ноздреватый снежный наст. Встревожилась река. Затрещали, двинулись льдины по
густой сини взбудораженных вод. В бездонном весеннем небе поползли
белопенные тучки. Выглянуло солнце, засверкала яркая бирюза небосвода. Сам
воздух затрепетал от наступившего тепла. Зашуршали бурые стебли прошлогодней
травы...
В этом пейзаже Ефрема Зверькова воочию ощущаешь все чудо перехода от
зимы к весне. Плывут голубые льдины с малахитовыми сколами по вспененной
реке. Плывут и тают. На крутом берегу деревня. Вдали зеленеет лес. И над
всем этим радостным раздольем – высокое небо. Бегут по молодому словно
умытому небосводу белые струги облаков. Плывут, наливаются ярой силой.
Словно слышишь треск и грохот льдин, шум ветра и весенний клекот журавлей.
Земля радуется приходу весны.
Полотно Зверькова полно скрытого движения, мощного, неодолимого. В нем
звучит мелодия пробуждающейся природы. Горький запах половодья, таежного
ветра пьянит душу, что-то неуемное входит в тебя, зовет стать ближе к
природе, к земле. И ты, послушный этому зову, как бы становишься моложе,
чище и сильнее.
Велики чары русского пейзажа, увиденного и прочувствованного истинным
живописцем. Особое качество присуще творчеству Зверькова – удивительно точно
найденное состояние природы. Это умение увидеть его и запечатлеть в
единственный и неподражаемый миг и создает то поразительное ощущение
движения и продленности во времени, которое присуще работам художника. Когда
глядишь на холсты живописца, невольно представляешь себе всю картину
природы, как бы читаешь предысторию рождения этого поистине неповторимого
момента натуры. Для этого надо обладать всем арсеналом мастерства
станковиста и, главное, сочетать необычайную точность колорита, тона с
простором полета фантазии души художника-поэта.
"Радуга" – одно из романтических полотен современной школы нашего
пейзажа. Вполнеба вскинулась самоцветная дуга. Трепетные розовые, зеленые,
фиолетовые, алые цвета переливаются, мерцают, и кажется, что само небо и
земля отдали все свои краски, чтобы горела эта дивная, словно перо сказочной
жар-птицы, радуга. Степь сверкает в лучах заката. Широкая, бескрайняя, она
убегает в бесконечную даль, и слышится, как над необозримыми ее просторами
звучат натянутые струны – драгоценные краски радуги. Некоторые критики видят
в холстах художника некую монотонность, излишнюю сдержанность колорита.
"Радуга" как бы отвечает на эти претензии.
"Летний полдень". Свежесть, тишина растворились в красках пейзажа.
Зверьков не искал в этом мотиве ослепляющих контрастов, не стремился
поразить зрителя богатством палитры. Всегда сдержанный, до предела
собранный, живописец преследовал одну лишь цель – передать неповторимое
состояние пейзажа, пытался выразить то неуловимое качество пленэра, когда
самые яркие локальные красные, зеленые, синие, желтые краски тают в голубом,
серебряном мерцании солнечного света. И это ощущение пленэра, секрет,
открытый импрессионистами, несмотря на кажущуюся доступность – знай добавляй
во все тона голубое, – не так-то прост. Такое дается лишь тем живописцам,
которые до глубины души чувствуют состояние, общий тон в пейзаже, тот
неуловимый валер, когда достаточно лишь в одном мазке допустить фальшь, и
цвет мгновенно становится краской.
– Я родился в Калининской области, бывшей Тверской губернии, как
говорится, тверяк, – рассказывает Зверьков. – Годы детства... Деревня
Нестерове. Река Шостка, глубокая и узкая. Родниковая вода. Мокрый, всегда
влажный берег, зыбкий ковер зелени травы. Лужайки с желтыми лютиками. Мы
мальчишками ставили верши. Приплывали огромные щуки. Вдали крутой бугор,
белая церковка, высокое небо. Вечерний звон... Никогда не забуду песни моей
родины. А наши зимы! Голубые сугробы. Морозы. К избам приходило зверье.
Продуешь в заиндевелом оконце дырочку и видишь: мечутся серо-желтые тени -
волки... Но все это невыразимо далеко. Вспоминаешь как сон. И раннее купание
в ледяной воде, и набеги в чужие сады за яблоками. Сеча, куда ходили по
ягоду. И сегодня запах земляники у меня немедля вызывает образы той
прекрасной поры. Разве забыть русскую осень, полную тихой поэзии, прощальные
крики журавлей! Однажды отец привез из города левитановскую "Золотую осень".
С тех пор она сопровождает меня всю жизнь. Рисовать начал рано. Сперва
копировал картинки из азбуки, а потом начал писать с натуры. Помню, как отец
уже в Твери привел меня к художнику Борисову. Николай Яковлевич долго
рассматривал мои незамысловатые наброски и потом не торопясь сказал отцу.
"Пускай Ефрем побольше рисует с натуры". Я очень внимательно выслушал этот
наказ, ведь Борисов был учеником самого Ильи Ефимовича Репина. Так
состоялось мое "крещение"... Промелькнули годы детства, отрочества, годы
первого узнавания мира и учения, а вме-оте с юностью в мою жизнь вошла
война.
В 1942 году... я отбыл на фронт...
Апрель. Вокзал. Весенний звонкий день. Журчит капель. Вздыхает духовой
оркестр. В красные товарные вагоны грузят коней, повозки. Синие-синие тени
бегут по снегу.
Новый Оскол. Рядом фронт. Отчетливо врезалась в память молодая рощица
на берегу Северского Донца. На солнце сверкала первая зелень берез. Розовели
клены. Вырыли окопы. Тишина. Птичий гомон. Бегут прозрачные солнечные тени.
И вдруг взрыв. Первый снаряд разорвался в лесу. Начался артналет. Бурая
влажная земля встала дыбом. Грохот, треск ломаемых ветвей, стоны. И снова
как ни в чем не бывало запели дрозды, переливчато залились иволги, дробно
застучали дятлы. Мы лежали в окопе. Вокруг ликовала весна. Рядом с окопом
росла красавица верба, ее молодые клейкие листочки чуть не касались моего
лица. С необычайной четкостью я видел каждую жилку листка, каждый сучок на
ветке. Глядел и не мог наглядеться. Ведь с вербой у каждого из нас связано
детство, весна, самое дорогое. Весенний ветер ласково шевелил траву. Желтая
бабочка кружилась над окопом, солнечные зайчики разбежались по земле.
Внезапно мы услышали протяжный, гнусавый вой самолета, пулеметную
очередь. В тот день погиб мой друг сержант Битков. Это случилось под вечер.
Он лежал на мокрой от росы лужайке, его каска валялась в траве, и весенний
теплый ветерок трепал русые, тонкие, шелковистые и мягкие как лен волосы.
Лицо было бескровно, бледно. Вечерний свет мерцал в открытых, уже
потускневших, голубых глазах и чуть золотил пушок усов над черной ямой рта,
открытого в последнем крике... В тот первый мой фронтовой день я с особой,
пронзительной остротой почувствовал беспощадную жестокость войны и
победоносную вечность природы... Мы долго стояли у могилы. В наступившей
тишине где-то в чаще кричала незнакомая птица. Высоко-высоко в небе сквозь
черные персты переплетенных ветвей мерцала первая звезда.
Отгремели салюты Победы. В декабре 1945 года я демобилизовался. Снова
родной Калинин. Через год попадаю в Москву, учусь живописи у Бориса
Владимировича Иогансона. Этот мастер заражал всех нас ощущением пафоса
искусства. В ту пору писал он портрет Зеркаловой и был очень воодушевлен.
Иоган-сон был человеком масштабным, крупным. Потом Су-риковский институт.
Шесть лет упорной учебы, труда. Учителя – Ефанов, Мельников, Нечитайло,
Цыпла-ков... Должен с благодарностью сказать: Цыплаков мне дал очень много.
Писал диплом в Прислонихе, на родине Пластова. Почему? Я вместе учился и
крепко дружил с Николаем Пластовым, сыном замечательного художника Аркадия
Александровича Пластова. На мое счастье, я чем-то показался Аркадию
Александровичу и он считал меня почти вторым сыном.
Пластов оставил в моем сознании глубочайший след. Он научил меня видеть
мир, писать только то, что знаешь, и писать правду. Дружба с Аркадием
Александровичем озарила всю мою жизнь. Я жил в его мастерской, будучи
студентом, и позже не раз проводил лето в Прислонихе, писал этюды. Никогда
не забуду последнюю встречу с ним. 29 апреля 1972 года. Моя мастерская на
Юго-Западе. Пластов приехал поглядеть мои новые пейзажи. Попили чайку.
Договорились, что летом обязательно приеду в Прислониху.
"Приедешь ли? – вдруг промолвил Пластов. – Смотри, ведь время бежит!" И
он по-пластовски горько и мудро усмехнулся.
Разве я знал, что в этих его, для меня последних, словах была страшная
правда. Вскоре его не стало.
Художник, – продолжал Зверьков, – имеет каждый и свою задачу и
сверхзадачу, как говорил Станиславский. Для меня пейзаж оказался кратчайшей
прямой к решению вопроса всей моей творческой жизни.
Пейзаж Зверькова "Колосится рожь".
– В такой погожий день, – говорит Ефрем Иванович, – особенно вольно
дышится. Когда колосится рожь, когда колышутся волны хлеба, на них можно
глядеть часами, как на море. В них вся глубина нашей жизни, вся философия
бытия. Послушайте, как шелестят колосья, – это музыка. Музыка природы.
Вам приходилось быть зимою в лесу, когда идет снег? – спросил меня
художник. – Ведь когда падает снег, его слышишь – такая тишина царит кругом.
"Музыка пейзажа. Вот ключ к творчеству Зверькова", – подумал я.
– Пейзаж, – вновь заговорил живописец, – может быть куском местности с
рельефом, домами, деревьями, рекой, но... он может нести и другое начало.
Пейзаж имеет духовную сторону, он вызывает в зрителе ряд ассоциаций,
ощущений, подобных музыке или поэзии. И я порой слышу, да, слышу голоса
пейзажей Венецианова, Левитана, Саврасова, Рылова, Бялыниц-кого-Бируля.
Венецианов открыл мне изумительный мир. Ведь он опередил в своих полотнах
великих французов Коро и Милле. Знаете, я немало поездил, и кое-что повидал,
и убедился, что русская реалистическая пейзажная школа, ее классика своей
духовностью, своим лиризмом, тонкой пластикой, высокой гражданственностыо
принадлежит к вершинам мирового искусства.
Десятки пейзажей созданы Ефремом Ивановичем. Они передают множество
состояний дня, вечера, утра, осени, зимы, лета, весны...
"Осинки". Прислониха. Яркий изумруд озимых, золотой багрянец березовых
рощ. Молодые осинки выбежали на опушку. Солнце спряталось. Бледно-ясное небо
покрылось перламутром прозрачных тучек. Неяркий свет выткал бронзовое
кружево листвы. Ветер пробежал по ветвям деревьев, и звонкий их шорох
нарушил тишину. Тонкие стволы юных осин зябко жались друг к другу, словно
чуя приближение холодов. Ветер вырвался из плена березовой рощи и покатил
зеленые волны по озими. Осень. Прозрачные, легкие тени от облаков тихо
скользят по бурому ковру опавших листьев. Шумят макушки осин.
– Немало мы побродили, постранствовали вместе с замечательным русским
пейзажистом Владимиром Стожаровым, который так безвременно, в расцвете
творческих сил покинул нас. Меня связывала с ним крепкая многолетняя дружба
и общая привязанность к русскому Северу. Стожаров любил писать белые ночи.
Бывало, будит меня в два часа. Выходим из дому, и нас встречает великое
волшебство природы.
"Белая ночь". Важгорт. Бывшее ярмарочное село. Дома как корабли. Под
одной крышей много срубов. Войдешь и не сочтешь комнат – по
пятнадцать-восем-надцать в доме. Белая ночь всегда тайна. Мерцает колдовской
свет. Все тает в пепельных сумерках. Даже зеленый стожок кажется в этом
призрачном сиянии седым. Весна. Деревянные тротуары-кладки кажутся
нематериальными, их очертания тают в сизой мгле.
– Прекрасен русский пейзаж вечером, когда только-только стемнело и
наступают сумерки, – говорит Зверьков.
"Вечер в Прислонихе". Край села. Взошла луна. Но еще светло. Солнце
только что село. Тесно прижались друг к дружке избы.
– Вот здесь Аркадий Александрович Пластов написал знаменитый "Родник".
Он любил свою Присло-ниху и оставил людям бесценную летопись жизни родного
села. Сколько километров мы изъездили на велосипедах с Николаем Пластовым в
поисках мотивов! Писали этюды. Иногда с нами на этюды ездил и сам Аркадий
Александрович. Он привечал эти места. Тут рядом когда-то стоял мирской
амбар, там хранилось общественное зерно на случай пожара. Теперь это место
называется Мирская гора. Здесь растет чабрец – богородская травка, которую
брал с собою в поездки за рубеж Пластов. Эта душистая трава всегда напоминал
ему родную Прислониху.
"Голубой апрель". Лучезарно, светло в природе. По разливу неба бродят
розовые паруса весенних облаков. Дрожит, мерцает лиловое марево березовых
рощ. Теплый воздух струится, тянутся ввысь белоснежные стволы берез,
колышутся их кружевные вершины, ветер гонит рябь по глубокой сини половодья,
мерно покачиваются лапы ели. В такой погожий апрельский день все колера
пейзажа будто написаны акварелью – так они светлы, мягки, удивительно
прозрачны. Солнце еще не набрало силу. Тени прохладны, все будто подернуто
легкой вуалью. Какие только оттенки лазоревых цветов не растворены в
весеннем воздухе русской природы! И эти краски поистине поют, так музыкальна
тишина "Голубого апреля", так мелодично расположены цвета на полотне.
Вглядитесь в красочный строй холста. Как тонок валер, какие нежные,
серебристые, жемчужные переливы включены в холодные цвета неба и реки, как
мягко и настолько сложно и точно противостоят этим чистым цветам бурые,
бронзовые, ржавые земляные краски прошлогодней травы и листвы. Удивительная
свежесть растворена в самом воздухе пейзажа, напоенном ароматом талого
снега, набухающих почек, горьким запахом старых осенних трав.
Немало русских пейзажистов воспели в своих полотнах весну. Нам с
детских лет знакомы и близки саврасовские "Грачи прилетели", левитановский
"Март". Прекрасна весна в холстах Сергея Герасимова, Ромадина, Грицая.
Ефрем Зверьков нашел свою весеннюю песню. Его пейзажи своеобычны,
глубоки по живописи, музыкальны по колориту. Людям очень нужна красота,
гармония, поэзия. Именно сейчас особенно остро стоит вопрос о сохранении
мира природы. Пейзажи Ефрема Зверькова воспитывают в человеке любовь к
прекрасному. Они воспевают вечную прелесть русской природы и рождают в
каждом из нас гражданское чувство гордости за свою великую Родину.
Таир Салахов
В жизни каждого человека огромную роль в его мировидении играет
детство... Таир Салахов – сын Баку, Апшерона...
Дюны Нардарана, шепот Каспия, рассказывающего свои древние сказки,
плеск рыбачьих весел, розовый цветущий миндаль. Неспешный накат волн. Запах
нефти и роз. Шелест пыльной зелени апшеронских деревень. Старые руины, как
полустертые знаки ушедших времен... И скрежешущие и грохочущие нефтяные
вышки, как графический символ нашего века. Вот мир, полный радужного сияния
и трепещущих бликов солнца, который окружал юного Таира, глубоко проник в
душу будущего художника...
Он бродил по кривым улочкам, всматривался в затейливые домики,
сложенные из подаренного морем ракушечника, чутко прислушивался к музыке
Востока – звонкому топоту копыт, крикам ишаков, пению озорного шалого ветра.
Долго ходил малыш по набережной тихой бухты, в которую вечером словно
опрокидывались огни большого города.
Детство – пора неповторимая, когда искристая сила жизни заставляет тебя
вдруг мчаться сломя голову наперегонки с ветром или толкает часами глядеть в
малахитовую, пронизанную светом глубину яэря, где плавают диковинные рыбы и
медузы, и кажется порою, что ты сам становишься частью этой заколдованной
красоты. Или вдруг кто-то приводит тебя на нефтяные вышки, и ты, стараясь не
мешать взрослым, наблюдаешь, как трудятся гордые, сильные и мужественные
люди... Весь этот дивный и непостижимый мир – твой! Гляди, осязай и
запоминай!
Баку... Город, где зримо живут рядом вчера, сегодня и завтра. Седые
мечети, узкие переулочки, шум и гомон базаров с их толчеей и тем особым
ароматом красок, которые свойственны лишь Востоку, и грохот машин, мир нефти
и техники самой современной, и рядом вечное море, то бешеное, с седыми
бурунами, то ласковое, изумрудно-лазоревое. Крик чаек, шум прибоя и веселый
смех молодежи – весь этот многоцветный калейдоскоп чарует, и кажется, что
это бытие, пестрое, как дорогой восточный ковер, чуть-чуть убаюкивает. И
становится трудно представить, как родилось особое искусство Таира Салахова,
сумевшего найти свой ключ к отражению жизни современного Азербайджана. Ведь
в его холстах живут и строители, и бурильщики, и деятели культуры...
В полотнах живописца нет персонажей бездеятельных, скучающих, не
занимающихся своим делом. Напряженный труд – подлинный герой его картин, и
секрет этого в самом творческом методе мастера. Композиции, портреты,
пейзажи, натюрморты – плод глубокого и тщательного изучения натуры, знания и
любви к своей теме, пришедший с годами. Любви постоянной и верной.
"Будьте правдивыми, молодые люди, – говорил Роден. – Выполняйте ваш
труд, как честные рабочие".
Особенно привлекательны свежестью и ощущением радостного, светлого
видения мира работы Таира Са-лахова последних лет.
Натюрморт "Солнечное утро"... Где-то вдалеке поблескивает серебряная
чешуя Каспия. Солнце, беспощадное и нежное, царит на холсте. Его лучи
купаются во влажной упругой зелени, проникают в широкое окно мастерской
художника, сверкают на пузатых глиняных сосудах, зажигая горячие рефлексы в
холодных тенях. Это полотно не несет в себе примет бурного XX века. Оно с
первого взгляда даже архаично. Однако язык живописи Салахова, светоносный,
простой, конструктивный, ясно обозначает время его создания. В картине автор
открывает свое кредо – предельную ясность ощущения. Никаких ненужных
деталей, все до скудости четко и архитектонично.
Другие холсты приглашают побродить по старым селениям Апшерона,
поглядеть на древние зубчатые башни, увидеть игру сине-фиолетовых теней,
оценить ослепительную мощь южного солнца. Художник будто вместе с нами
шагает по краям, где протекала его юность, и тогда начинаешь еще сильнее
ощущать силу корней таланта Салахова.
Активная гражданственная позиция художника особенно ярко раскрывается в
портретах. Его любовь к своим героям, их делу, творчеству заставляет как-то
особо гармонично звучать краски и рисунок. Характер мастера, добрый,
отзывчивый, по-восточному неторопливый в решениях, но глубокий в
привязанностях, благодарный к старшим, к учителям, находит отражение в его
холстах.
Одна из самых известных работ, созданных Сала-ховым, – портрет
композитора Кара Караева. Мало кому известно, сколько предварительной
работы – эскизов, этюдов, рисунков – сделал художник, прежде чем он увидел
свет. Живописцу свойственна привычка долго вынашивать выбранную тему,
неспешно находить единственное для нее пластическое решение, искать наиболее
острое и типическое. Для его творчества характерны романтическая
приподнятость, взволнованность в сочетании с монументально обобщенной
формой, в которой слышны отзвуки влияния Дейнеки и мексиканцев, Корина и тех
восточных миниатюр, в которых наиболее остро и символично работает силуэт и
цвет.
"Портрет композитора Кара Караева" написан в 1960 году. Появление
картины далеко не случайно. Ведь Караев – земляк живописца. Их связывает
многолетняя, крепкая дружба. Художник знает и любит творчество композитора.
И наверно, поэтому так глубинен, остр и психологичен анализ портрета,
производящего впечатление собранной стальной пружины – столько внутренней
динамики вложено в его построение.
Композитор изображен в профиль. Его сильная фигура напоминает натянутый
лук, взор устремлен вдаль, руки сомкнуты. Мир звуков переполняет его душу...
И он мучительно и радостно ищет решения этому стихийному потоку мелодий.
Черный концертный рояль режет гладкий серый фон. Согнутая мускулистая спина
музыканта залита ярким светом. Лицо в тени. Это решение как бы подчеркивает
волшебность акта творчества.
Портрет принес Салахову заслуженную славу и заставил говорить о нем как
о мастере. Пожалуй, это полотно – одно из лучших изображений наших
национальных композиторов, портрет умный, покоряющий своей сдержанной
эмоциональностью.
В 1962 году Салахов пишет портрет поэта Сабира, одного из
основоположников современной азербайджанской поэзии.
...Тесная убогая каморка. Рассвет, блики бледной зари проникают в
маленькое оконце и выхватывают из сумерек фигуру Сабира, стоящего в глубоком
раздумье. Лишения и заботы омрачили его крутой лоб. Глубоко запавшие, все
остро видящие глаза скорбят. Тонкий нос, сомкнутые губы, нервный овал худого
лица рисуют образ глубоко человечный. Крепко сжаты руки. Зябко... Сабир
накинул на плечи пальто. Его надежды на создание народной школы в Баку
разрушены. Фанатики не отдали учиться своих детей. Силы молодого поэта
подорваны, но дух его не сломлен. Его перо и сейчас готово к борьбе за
светлое будущее. На картине Салахова внимание приковывает чистый лист,
лежащий на столе. Кажется, еще мгновение – и гневные строки стихов Сабира
побегут по бумаге...
Художнику удалось передать эпоху, в которой жил, творил и боролся поэт.
На картине – сложный образ борца за светлое будущее.
"Мы должны, – писал Салахов, – создать образ нашего современника во
всем его повседневном величии, я бы сказал, в его будничной праздничности".
В последние годы творчество художника является как бы ответом на эту
декларацию. Живописец остается причастным своей изначальной теме. Он
ежегодно проводит несколько месяцев в родном Баку, посещает Нефтяные Камни.
В результате рождаются полотна, герои которых смелые, побеждающие стихию
люди. Таковы, например, те, кто сегодня составляет славу Апшерона и кого мы
видим у Салахова.
"Мои картины, – говорит Таир, – это то, что меня волнует, что мне
по-настоящему дорого, что я хорошо знаю и люблю..."
"Я родился на Апшероне, я бесконечно люблю его землю, море, воздух.
Краски этой земли, сдержанные, суровые, особенно близки мне... Я стараюсь
перенести их на свою палитру".
Думается, что эти слова живописца убедительны и раскрывают многое...
...Портрет Дмитрия Шостаковича. Больше полутора десятилетий отделяют
его от портрета Кара Караева, и мы убеждаемся, что этот путь проделан
художником не зря. Значительно глубже, человечнее, масштабнее стал
психологический анализ Салахова. Он пытается постичь в этой работе тайну
творческой мастерской композитора, заставившего в своих творениях звучать
саму эпоху, полную драматизма и героики.
Вот как рассказывает живописец об истории ее создания;
– Шостакович... Я много, много лет подходил к решению портрета и
теперь счастлив, что все же удалось запечатлеть образ этого человека. Не
скрою, холст дался нелегко, не говоря уже о том, что Дмитрий Дмитриевич
очень неохотно позировал. За всю его жизнь лишь немногим художникам довелось
с натуры написать композитора...
И вот раздался долгожданный звонок... И я на даче в Жуковке. Мы сидим и
беседуем с Шостаковичем... Он много говорил о произведениях искусства, о
музыке. Я слушал, слушал внимательно, пристально вглядываясь в его черты.
Потом захотелось спросить у Дмитрия Дмитриевича: какого композитора он
больше всего любит? Он как-то мило улыбнулся и ответил: "Мне нравятся очень,
очень разные композиторы", – и опять как-то застенчиво улыбнулся...
К процессу работы над портретом он отнесся очень серьезно, позировал
несколько раз. Он надел свой любимый зеленый жилет и сел напротив, прямо
смотря на меня. Поза нашлась не сразу, она была трудная, сидеть нужно было
без спинки, и выдержать часами такое положение не так легко... Но он сидел.
Терпеливо... Он забыл, что я пишу его, и пальцы его неслышно скользили,
будто он наигрывал какие-то еще никому не ведомые мелодии. Порою казалось,
что звучит, да, звучит немая музыка, мощная, подобная колокольному набату. Я
трепетно ощущал борьбу этого человека с физическим недугом, недомоганием,
возможно, с возрастом. Но я видел могучего, с непокоренным духом композитора
и постарался выразить это в портрете...
Словно вспышкой белой молнии озарено полотно. И нам понятнее становятся
вечные раздумья о борении духа человека с роковыми преградами, которые
ставит судьба. О победе творца, о прозрении... и об усталости, идущей вслед
за битвой. Мы невольно ощущаем глубокие философские обобщения, которые
пришлось решать живописцу. Мощная, монументальная лепка как бы утверждает
величие характера крупнейшего музыканта нашего времени.
В распахнутой белоснежной рубашке, необычайно простой и близкий, сидит
в раздумье композитор. Глубокие борозды морщин, острый, во все проникающий
взгляд много видевшего и сделавшего человека. Непринужденно падают ломкие
складки одежды... И все это нанесено на холст кистью острой и точной. Только
тонко видящий художник мог создать многоплановый, если хотите,
полифонический образ современника. Салахов прошел большой путь
живописца-новатора, длинную, многотрудную дорогу тщательного отбора. Потому
полотно лишено многословных деталей, которые как будто могли бы помочь еще
глубже раскрыть всю бездну сложнейшего характера. В холсте звучит лишь одна
музыкальная тема, скорее даже один инструмент, солирующий и не требующий
аккомпанемента, – человек!
Вглядываясь в усталые черты немолодого лица, невольно вспоминаешь
огромный труд Шостаковича в создании новых звучаний времени. Портрет
композитора лишен какого-либо внешнего блеска, позировки. Он прост до
предела, так как выстроен мастером, знавшим свою сверхзадачу, – оставить
людям образ современника. Холст поражает аскетичностью, сверхотбором,
удалившим все лишнее, что могло бы помешать услышать биение великого сердца
великого музыканта...
– Как начинается песня? Как рождается голос поэ-га, художника? Мне
думается, – говорит Салахов, – когда они начинают видеть красоту своей
земли, ощущать ту непреходящую поэзию простых будней, из которых состоит
почти вся наша жизнь, и стремятся рассказать современникам о романтике
прозы, о прекрасном, которое всегда с нами. Баку, Апшерон – это не только
гамма земляных, черных, серых и белых тонов, но и вспышки то алой, то
багровой краски цветущего граната. Весь город как бы опоясан кружевами вышек
и напоен кипением цветущих садов... И когда еще мальчишкой я бродил по
берегу Каспия, в меня навсегда вошло море, с его вечным беспокойством, то
грозным и величавым, то ласковым и добрым...
А когда приехал учиться в Москву в пятьдесят первом году в институт
имени Сурикова, меня поразили и потрясли величавые древние храмы Кремля,
Новодевичьего монастыря, Василий Блаженный. Я также увидел новь, новое
время. Никогда не забуду замечательную выставку Дейнеки в Академии
художеств, которая сыграла огромную роль в формировании моего взгляда на
искусство и жизнь... Он звал активно вторгаться в ритм будней, знать и
любить свое время... Я чувствую порой себя участником великого отряда
строителей прекрасного, соратником борцов за светлое начало в человеке, и
это мне помогли понять и сделать не только Дейнека, не только наши
мастера... Не могу не вспомнить Сикстинскую капеллу, и подвиг гениального
Микеланджело, и фрески раннего Ренессанса. Хочу сказать слова благодарности
Ороско, Ри-вере и Сикейросу. Я всегда с восторгом слушаю стихи Маяковского,
смотрю фильмы Эйзенштейна. Они все, эти столь разные могучие таланты,
принадлежали своему времени. И мне хотелось загореться этим же священным
чувством. Быть гражданином своей страны. Быть участником, строителем этого
сложного, взволнованного, порою напряженного, но всегда чудесного и
поражающего воображение по масштабам свершений времени – эпохи, которая
творит новую красоту и м и р на нашей планете.
Кока Игнатов
Утренний Тбилиси. Ласковое южное солнце. Жемчужная дымка над городом.
На проспекте Руставели станция воздушной канатной дороги, красно-желтые
вагончики которой доставляют пассажиров на гору Мтацминда. У ее подножия
широко, просторно раскинулась столица Грузии. Тают в лиловой дали горы.
Узорной лентой вьется Кура. Скользят по крышам фиолетовые прозрачные тени.
Зал приемов в здании верхней станции фуникулера на вершине горы.
Большой, светлый. Во всю стену напротив огромного окна роспись "Посвящение
Пиросмани" – работа грузинского художника Николая Игнатова.
Шестьдесят квадратных метров живописи. Гигантский труд. Стоцветное
марево. Словно само солнце пришло в гости к художнику и расцветило немую
стену. Заставило роспись заговорить, запеть, засиять всеми колерами спектра.
Но во всем этом буйстве, безудержном пиршестве красок, в кажущемся на первый
взгляд случайным потоке стихии цветописи есть камертон – тонкий,
своеобычный, определяющий лейтмотив грандиозного холста. Букет фиалок. Да,
маленький букет фиалок в руках у веселого мальчишки-подростка.
Он принес их, принес целую корзинку и, мило улыбаясь, предлагает нам.
Фиалки... Символ весны, нежности, чистоты, надежды. "Посвящение" все
пронизано свежестью. Фиолетовые, сиреневые, лиловые колеры вкупе с
бирюзовыми, лазурными, синими, сапфировыми, голубыми, лазоревыми и другими
холодными тонами создают неповторимую основу величественной полифонии.
Обратите внимание на мнимое беззвучие цвета. Вглядитесь пристальнее. Еще
миг – и вашего слуха достигнет музыка старого Тбилиси, сонное бормотание
Куры. Зазывное, немудреное, то грустное, то веселое пение шарманки. Крик
петуха. Вы услышите тихую мелодию свирели. Гортанные звуки песни загулявших
кинто в широких шароварах и лихо заломленных фуражках. Звонкий голос молота,
