Текст книги "Певцы Родины"
Автор книги: Игорь Долгополов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
«Сватовство майора»
«Ни шагу без натуры» – таким мог бы стать девиз творчества Федотова.
Десятки эскизов, сотни набросков делались, прежде чем художник приступал к
самбй картине. Много времени он отдавал поискам типажей для своих полотен.
Вот любопытная история, рассказанная Федотовым своему другу: ;
– Когда мне понадобился тип купца для моего "Майора", я часто ходил по
Гостиному двору, гулял по Невскому проспекту с этой же целью, но долго не
мог найти того, чего мне хотелось. Наконец однажды у Аничкова моста я
встретил осуществление моего идеала, и ни один счастливец, которому
назначено на Невском самое приятное рандеву, не мог более обрадоваться своей
красавице, как я обрадовался моей рыжей бороде и толстому брюху.
Картина "Сватовство майора" принесла Федотову славу. Огромный,
неожиданный успех на выставке в академии, всенародное признание картины и
последовавшее затем присвоение художнику звания академика – это, пожалуй,
наиболее светлые страницы его биографии. Казалось, дорога перед ним открыта.
Петербург, а затем Москва стали свидетелями триумфа картин "Сватовство
майора", "Свежий кавалер" и "Разборчивая невеста".
Шевченко, находясь в далекой ссылке, отмечает в дневнике: "Мне кажется,
что для нашего времени необходима сатира, только умная, благородная. Такая,
например, как "Жених" Федотова или "Свои люди – сочтемся" Островского и
"Ревизор" Гоголя".
Находясь в Москве и тепло принятый московским обществом, Федотов полон
самых радужных надежд:
"Мои картины производят фурор. Новым знакомствам и самым радостным,
теплым беседам нет конца. В участи моего отца и сестры-вдовушки первые лица
города приняли участие; с божьей помощью я надеюсь, что их обеспечат
навсегда". ;
Надежды... Как порой они далеки от того, что предлагает суровая жизнь!
Не прошло и года, как Федотов познает всю суетность славы:
"Мой оплеванный судьбой фурор, который я произвел на выставке своих
произведений, оказался не громом, а жужжаньем комара, потому что в это
время... был гром на Западе, когда в Европе трещали троны. К тому же все,
рождением приобретшие богатство, прижали, как зайцы уши, мешки свои со
страха... Я... увидел себя в страшной безнадежности, потерялсч, чувствовал
какой-то бред ежеминутный..,"
Потерялся... Это слово наиболее подходит к состоянию Федотова в ту
пору. Что же случилось?
В Европе, во Франции, отгремела революция 1848 года, и резонанс от
этого события не замедлил сказаться. В журнале "Северная пчела" было
опубликовано правительственное сообщение, странно названное "Дополнительная
декларация":
"Пусть народы Запада ищут в революции того мнимого благополучия, за
которым они гоняются... Что же касается до России, то она спокойно ожидает
дальнейшего развития общественного своего быта как от времени, так и от
мудрой заботливости своих царей".
Как раз в этот период и были созданы картины Федотова "Свежий кавалер"
и "Сватовство майора". Журнал "Московитянин" не замедлил отреагировать на
"крамольное" творчество художника. В апрельском номере за 1850 год
публикуется большая статья профессора Леонтьева "Эстетическое кое-что о
картинах Федотова", где в упрек мастеру ставятся злоба и "изображение
действительности, какой она бывает". В конце статьи автор договорился до
того, что в "христианском обществе для него (Федотова. – И. Д.) нет места".
"Я боюсь всего на свете, – писал Федотов, – даже воробья, и он,
пролетая мимо носа, может оцарапать его, а я не хочу ходить с расцарапанным
носом. Я боюсь всего, остерегаюсь всего, никому не доверяю, как врагу..."
Положение Федотова становилось все более неблагополучным. После статьи
в "Московитянине" те, кто еще недавно предлагал наперебой крупные суммы за
картины или даже их копии, будто забыли о художнике.
Он писал в одном из писем:
"Я привык к моему несчастью, что выступил на сцену артистом в пору
шумно политическую. Отряхнулся, так сказать, от всего светского, объявил
гласно мое сердце навсегда запертым для всех... и равнодушно для окружающего
принялся за свои художественные углубления..."
Но равнодушие и Федотов не могли ужиться вместе, несмотря на его
желание казаться безучастным ко всему живому. И Федотов создает
произведения, которые являются лучшим подтверждением других слов художника:
"Часто добрые ходят по миру в жгучем холоде, в тошном голоде... Совесть
чистая, струнка звонкая и досадная – от всего гудит!"
Федотов видел бесчеловечность, грубость и пошлость окружающей
действительности, он задыхался в душной атмосфере николаевского режима. Все
это со временем привело к рождению художественных образов необычайной силы.
«Анкор, еще анкор!»
Так назвал Федотов свою известную картину. Пожалуй, никто до него в
искусстве так глубоко не проник в мир загнанной в тупик человеческой души.
Зловещая, прокуренная каморка, в которой пьяный офицер гоняет
несчастного пса. Безысходность, царящая здесь, гениально подтверждена
колоритом картины. Горящие краски превращают интерьер в преисподнюю, где в
смертной тоске мечется человеческая душа, не менее несчастная, чем загнанная
собака.
«Игроки»
Произведение, потрясающее по силе разоблачения пустоты и
бессмысленности существования человека-улитки, человека-червя. Как будто в
тине болота извиваются фигуры людей, освещенных фантастическим светом. Пусты
рамы, висящие на стене. Не менее пуст и внутренний мир игроков. Невольно
вспоминаются слова Гоголя: "Ныла душа моя, когда я видел, как много тут же,
среди самой жизни, безответных, мертвых обитателей, страшных недвижным
холодом души своей и бесплодной пустыней сердца..."
Трудно себе представить, как сводил концы с концами Федотов, когда
писал эти полотна. Бедность буквально задавила его. Он пытался заработать
деньги копированием своих картин, но болезнь глаз превратила эту работу в
пытку.
...Лампа угасала. Полосы света то вдруг исчезали совсем, то будто живые
бродили по сырым стенам мастерской. Федотову стало страшно, чувство тоски и
одиночества сдавило его сердце.
"Зачем мои мучения, – вдруг подумал он, – как я похож на моего бедного
пуделя. "Анкор, еще анкор!" – говорит мне судьба, и я, покорный, еще
усердней принимаюсь перепрыгивать очередное препятствие. Как я устал!"
Лампа вспыхнула и погасла. В наступившей темноте, раздался храп верного
слуги Коршунова.
Летний, жаркий день начался обычно. Федотов встал рано, быстро оделся
и, велев Коршунову подождать его, ушел на прогулку.
"Представь себе, моя голубушка Лизочка. – пишет жене друг художника
Бейдеман, – что Федотов сватается за сестру Лизу. Пришел он к нам рано,
обедал у нас, пел, читал свои стихи. "Майор" был весел, интересен. Подсел к
Лизе и сделал предложение. Она была поражена. Он, видя ее замешательство,
говорит: "Вы, барышня, подумайте, поговорите с маменькой, а я подожду".
На семейном совете было решено; "Что там думать, прелестный человек,
отличный художник, поэт, музыкант, да это прелесть".
Вскоре появляется Федотов. Ответ готов: согласны. Жених в восторге,
ухаживает за невестой и умоляет, чтобы вечером было обручение. Счастливый,
он отправляется купить кольца.
И вот часы пробили девять часов. Родственники, близкие друзья,
священник – все в сборе! Проходит час, другой, третий... Жениха нет как нет.
Бьет час ночи.
Откуда было знать бедной невесте, что ее жених еще с утра заказал себе
гроб, затем заехал в несколько домов, где также сделал предложения, а в час
ночи в Царском селе отставной гвардейский капитан Федотов объявил себя...
Христом!
Так начался последний путь художника. Сперва платное лечебное заведение
Лейдендорфа, а затем ввиду бедности академик императорской Академии
художеств Павел Федотов, "страждущий умопомешательством", был перемещен в
больницу Всех Скорбящих.
Иногда Павел Андреевич приходил в себя. Так, по прибытии в больницу он
заполнил "Скорбный листок", где на вопросы об образе жизни и привычках
ответил:
"Постоянно работал... Жизнь воздержанная, даже очень". Сколько лишений,
невзгод и неприкрытой нищеты скрывалось за этими словами!
Известно, что больной порой рисовал, узнавал приходивших к нему друзей.
В одном из воспоминаний рассказывается, как при прощании Федотов прошептал:
"Как меня здесь мучат! Если бы вы могли помочь". Но помочь уже никто не мог.
За два дня до смерти он пришел в себя и, подозвав Коршунова, не
покидавшего его ни на один час, попросил созвать близких друзей. Но злая
судьба и тут поиздевалась над несчастным. Служитель, посланный с письмами,
по дороге зашел в кабак, а затем попал в участок.
Сутки просидел в кресле одинокий художник, дожидаясь друзей, но так и
не дождался. Он умер на руках верного слуги 14(26) ноября 1852 года "от
грудной водяной болезни". Художнику было 37 лет...
За бедным, ничем не покрытым гробом шел рыдающий Коршунов, а рядом с
ним солдат в балахоне нес чадящий факел. Мелкий, холодный дождь гасил пламя.
Федотова похоронили. О его кончине в печати не появилось ни слова.
И только много лет спустя Крамской написал о трагической смерти
художника: "Федотов был явлением... неожиданным и единым. В то время из
официального мира никто не давал значения этому явлению; когда же Федотов...
стал угрожать величию... на него восстали, и он был раздавлен".
Николай Ге
Несчастье рано вошло в судьбу маленького Коли Ге. В трехмесячном
возрасте он лишился матери. Всю жизнь благодарная память художника будет
сохранять образ доброй няни, заменившей ему самого близкого человека.
Тридцатые годы прошлого века. Крепостное право...
Никогда Николай не забудет, как однажды отец подкатил к дому на бричке.
И среди вещей, в мешке – маленький мальчик Платошка. Отец купил его за
двадцать пять рублей...
Николаевский режим. Он оставил глубокие следы в памяти будущего
живописца: "Еще одно тяжелое воспоминание: сижу я с няней у окна, против
дома площадь, на ней учат солдат. Солдаты... ходят правильными квадратами,
линиями, и вот вдруг выносят одного. Что с ним? Его страшно били и потом
вынесли замертво".
Палки, кнут, розги – с ними встретился Николай Ге и в гимназии.
Зрелый мастер через многие годы пишет с чувством горечи: "В наше время
один из известных литераторов, наверное, незлой человек, соболезновал, что
нельзя сечь или что мало секут".
Было бы неверно вообразить, что маленький Ге не ощущал красоту природы,
не замечал хороших людей, окружавших его. Он видел все. Его записки рисуют
нам светлую сцену детства: "Рано утром я проснулся. Маленькая
комната-спальня вся залита солнцем. Дверь растворена прямо в садик.
Канарейки поют во весь голос".
Спустя полвека с лишним, накануне смерти, он снова так же остро,
по-детски первозданно увидит природу. И напишет полотно, ставшее жемчужиной
Третьяковской галереи, – женщину у отворенного в сад окна. Картину, в
которой выразит свой безмерный восторг перед радостью бытия.
Николай Ге рисовать начал рано. У колыбели юного таланта стоял
преподаватель рисования в гимназии. Через много лет, будучи обладателем
золотых медалей Академии художеств, Николай проездом заглянет к старому
учителю в Киев... Состоится трогательная встреча. "Он мне сказал грустным
голосом: "Я знал, что ты будешь художником, я тебе не говорил этого, я
боялся тебя соблазнить. Нет больше горя, как быть художником!"
К счастью, Ге все же стал художником. В этом ему помогли добрые люди, и
среди них его няня, крепостная женщина.
"Добрая, милая няня, равной тебе не встречал я более. Никогда тебя не
забуду. Ты своей чистой, кроткой народной любовью осенила мое младенчество и
завещала мне чуткость к чужому горю".
Слезы няни, страдания крепостных, свист кнута и розог. Зти видения
отрочества рождают в душе художника протест против насилия, любовь к народу,
что найдет отражение в полотнах гневных и страстных. Художник станет черпать
сюжеты из легенд далекой древности, но его картины будут волновать
современников, поражая остротой композиции и глубиной философских проблем.
"Тайная вечеря". Больше ста лет отделяют нас от того дня, когда молодой
Ге окончил это полотно. И, глядя сегодня на картину, трудно понять, почему
этот классический по форме, удивительно гармоничный по колориту холст вызвал
такую бурную реакцию разных кругов общества.
Вернемся в далекий 1863 год. Долгожданный Ге, предваряемый молвой,
прославившей картину, приезжает из Флоренции в Санкт-Петербург. Художника и
его холст немедля доставили в академию. Распаковали "Вечерю", натянули на
подрамник. Почтенные профессора и академики не стали ждать утра, приказали
зажечь свечи... Трепетный свет озарил полотно. Все замерли, пораженные.
Живая встала перед ошеломленными мастерами сцена из древней легенды... Будто
зазвучали под гулкими сводами слова: "Один из вас предаст меня".
Совет профессоров академии тут же торжественно присуждает Ге звание
профессора, что по регламенту было выше звания академика.
Картину выставляют в академии, тысячи петербуржцев вереницей проходят
перед холстом, ставшим в считанные дни легендарным. Но все ли было так
гладко? Вот один из отзывов на "Вечерю". Скульптор Рамазанов в "Современной
летописи" писал: "Ге первый из живописцев намеренно отнял у величайшего из
мировых событий его божественность. Художник сумел угодить ходячим
современным идеям и вкусам... он воплотил материализм и нигилизм, проникший
у нас всюду, даже в искусство".
Однако не подобные отзывы определяли успех или неуспех полотна. Картина
была великолепна, это понимали почти все.
Однажды профессор Тон сказал художнику:
– Вы необыкновенно чувствуете живописную правду, силу. Напишите в моей
церкви в Москве святого Александра Невского, возьмите сколько хотите.
– Я не могу писать теперь такую вещь, – возражал Ге, – я занят другим.
Александр Невский для меня дорогой святой, но я его теперь не вижу, у меня
другие задачи.
– А, я знаю, почему вы не хотите. Вы революционер. Вы антимонархист.
– Не знаю, почему в этом вы видите революционный взгляд?
– В вас верят юноши, вот почему вы не хотите взять этого заказа.
– Я не знал, – отвечал Ге, – что юноши верят в меня, но если это так,
тогда я свято сохраню их веру и не поддамся соблазну...
Стасов так объясняет остроту этого диалога: профессор Тон предложил Ге
написать Александра Невского с лицом здравствующего императора Александра
II.
Есть еще одна важная подробность создания "Вечери". Как стало известно,
художник использовал при поисках образа Христа для картины портрет Герцена.
И это было сделано не случайно, ибо Герцен и Белинский, по свидетельству
самого художника, для него "были самыми близкими по душе и самыми
влиятельными".
Вскоре в Италии Ге напишет портрет Герцена, вошедший в золотой фонд
русской реалистической школы. О его достоинствах лучше всего сказал сам
Герцен: "...по-рембрандтовски написан".
Однажды к Николаю Николаевичу Ге пришел Иван Крамской посоветоваться,
правильно ли взбунтовались четырнадцать выпускников Академии художеств,
отказавшись участвовать в конкурсе на золотую медаль. Ге взволнованно
сказал, что ежели бы он был с ними, то сделал бы то же самое. Так началась
духовная близость двух больших русских художников.
Профессор Тон, назвавший Ге "антимонархистом", после "бунта" в академии
без обиняков заявил Крамскому: "Случись это прежде, вас бы всех в солдаты!"
Прошло семь лет. Ге побывал в Италии, написал там несколько картин, не
имевших успеха, и вернулся навсегда в Россию.
Семидесятые годы... Это было время становления крупнейшего русского
прогрессивного объединения художников – Товарищества передвижных выставок.
Стасов подчеркивает особую роль Ге в его организации: "Мясоедов и вслед за
ним Ге, приехавший в то время назад в Россию, выговорил недостававшее слово,
и все тотчас же встало и пошло, колеса завертелись, машина двинулась могучим
взмахом вперед".
В 1871 году открылась Первая передвижная художественная выставка.
Трудно сегодня переоценить роль этого движения, в котором участвовали такие
мастера русской живописи, как Репин, Суриков, Перов, Крамской, Ге, Саврасов,
Левитан и многие другие.
Первая передвижная имела небывалый успех. Крамской писал: "Перов и Ге,
а особенно Ге, одни суть выставки". И далее в другом письме: "Ге царит
решительно". Ге представил свое полотно "Петр I допрашивает царевича
Алексея", ставшее ныне классикой...
Мастерская художника Ге на его хуторе Плиски. Выцветшее, старое фото
тона сепии.
Большая комната с верхним светом, с высокими окнами, выходящими в сад.
Всюду картины. Огромный мольберт на переднем плане. Холсты, повернутые к
стене, приставленные к шкафам, к мольбертам. На полу толстые веревки (видно,
ими художник привязывал модели, когда писал "Распятие"). Сосуды, драпировки.
В центре мастерской начатое полотно – знаменитая "Голгофа"... Слева в
глубине портрет Наталии Ивановны Петрункевич, настолько живо и сочно
написанный, что кажется реальной женщиной, стоящей у растворенного окна.
Справа на мольберте картина "Совесть"... На одном из огромных подрамников
приколот в углу автопортрет – седой старик со всклокоченной бородой...
Самого хозяина мастерской на фото нет... Возможно, он ушел в один из своих
походов, в простой русской рубахе, поношенном костюме, с котомкой за
плечами.
Ге – человек удивительной судьбы. Прошло много лет с тех пор, как он в
расцвете сил и дарования бросил шумный Петербург, суету и пустословие и
"сбежал" на этот хутор. Он знал, что его ждут трудности. "Лучше в лишениях
окончить, – писал Ге, – но не изменять своей веры и своих убеждений. Я чист
и считаю себя счастливым человеком, а помирать все равно, что на золотом
ложе или под воротами..."
Да, на первых порах было нелегко, но художник не сдавался. Он вел
хозяйство, работал в поле и... даже клал печи. Вот запись, рассказывающая о
тех днях: "Я делал печь бедной семье у себя в хуторе, и это время было для
меня самое радостное в жизни. И кто это выдумал, что мужики и бабы, вообще
простой люд, грубы и невежественны? Это не только ложь, но, и подозреваю,
злостная ложь. Я не встречал такой деликатности и тонкости никогда нигде..."
Огромную роль в судьбе Ге сыграл Толстой, дружба с которым крепла год
от году и продолжалась до кончины живописца. Замечательным свидетельством
этому может служить их переписка. Любовью, заботой о творчестве художника
проникнуты письма Толстого. Он боится, как бы Ге совсем не забросил
живопись: "Про вас ничего не знаю. И что-то мне все чудится, что вам было не
совсем хорошо и что вы потому мало работали. Не дай бог. Ничто в нашем
возрасте так не желательно, как то, что вызревающие на нас плоды без бури и
ненастья, а при тишине и солнце, падали мягко один за другим на землю. И вот
я под вашим деревом стою, дожидаюсь..."
Ге отвечает Толстому: "Не смущайтесь, что я на время оставил работу. Я
опять принимаюсь, я не могу жизнь, свое сознание отделять от работы. Я
столько пережил в это время, столько переродился, что от этой работы только
выиграл, ежели бог это позволит, я действительно вас порадую работой
художественной. Искренно только и можно работать, по-моему, но еще нужно
жить тем, что хочешь сказать..."
И это были не просто слова. Ге пережил на хуторе Плиски второе рождение
как художник. В восьмидесятых годах начинается последний, лучший период в
его искусстве. Он создает свои шедевры: "Что есть истина?", "Распятие",
"Голгофу", чудесные портретные работы.
Подобный поздний взлет доступен только немногим мастерам, способным
сочетать в преклонные годы юношеское сердце, глаза ребенка и мудрость.
...Накаленные, словно сплавленные в жарком огне цвета горят на поздних
полотнах Ге. Пламя янтарных, золотых, желтых красок соседствует с
оранжевыми, пурпурными, рдяными колерами... Но художник не избегает и
холодных тонов. Пожалуй, мало у кого из живописцев так звучат бирюзовые,
лазурные, синие цвета, как у Николая Ге. В борьбе холодных и теплых цветов,
света и тени, в романтической взволнованности композиций весь художник Ге –
мятущийся, ищущий. Его полотна всегда поражают новизной, неожиданностью
решения. Нервная, эмоциональная манера письма заставляет зрителя пытаться
активно осмыслить сложный язык картин. Ярок, не схож ни с кем колорит Ге.
Удивительно точно найдены состояния природы. Лунная ночь. Раскаленный
полдень. Раннее прохладное утро,.. Всегда предельно выражена метафора,
символ, задуманные художником. Мужествен, лаконичен почерк его последних
холстов.
В полотнах Ге разлит поистине магический свет, его образы живут в
предельно обостренной, накаленной высокими страстями атмосфере. Холсты
последних лет творчества живописца – симфонии борьбы зла и добра, света и
тьмы. Порою, глядя на творения Ге, будто слышишь музыку Скрябина – гневную,
неистовую и нежную...
"Что есть истина?"... Пилат – наместник Рима. В складках белой тоги,
облегающей фигуру, все самодовольство Рима – владыки античного мира. Будто
слышишь топот когорт империи, рев военных труб, стоны рабов и скрежет цепей.
Пилат торжествует. Холеный, полный иронии и скепсиса. "Что есть истина?"
Великий Рим не дал ему ответа. Неужели этот оборванный нищий, стоящий на
пороге лютой казни, может дать ответ?
Льются лучи нестерпимо жестокого солнца на раскаленные плиты мозаичной
мостовой. Сверкающий меч света положил грань между жизнью и смертью. Там, в
огнедышащей тени, осужденный пророк. Взгляд его, испепеляющий, спокойный,
поражает, не забывается никогда.
Христос Ге – апостол страждущих и нищих – бесконечно далек от
канонических изображений Спасителя, принятого церковниками. И церковники, а
вместе с ними власти предержащие восстали.
Победоносцев, обер-прокурор и духовный наставник Александра III,
доносил царю, что художник Ге поселился у Льва Толстого. Сошлись два
безбожника... Касательно картины "Что есть истина?" обер-фискал писал, что
полотно оскорбляет религиозное чувство и несомненно тенденциозно!
Предложение... убрать с глаз публики картину...
На письме Победоносцева Александром III начертана резолюция: "Картина
отвратительная..."
Картину сняли.
А Лев Толстой так оценил полотно. "Достоинство картины, – писал он, – в
том, что она правдива (реалистична, как говорят теперь) в самом настоящем
значении этого слова. Христос такой, каким должен быть человек, которого
мучили целую ночь и ведут мучить. И Пилат такой, каким должен быть
губернатор теперь. Ге нашел в жизни Христа такой момент, который важен
теперь для всех нас и повторяется везде во всем мире. И это верно
исторически, и верно современно..."
Не обошлось и без курьезов. Ге, взбешенный причитаниями светской дамы,
сетовавшей, что-де, мол, Христос на его холсте "Что есть истина?"
некрасивый, ответил: "Христос, сударыня, не лошадь и не корова, чтобы ему
быть красивым. Я до сих пор не знаю ничего лучше человеческого лица... Да
притом человек, которого били целую ночь, не мог походить на розу..."
"Вся моя работа до сих пор, – пишет Ге за год до смерти, – состояла в
том, что я пробовал все то, чего "не нужно делать", и наконец дошел до того,
что "нужно сделать", что ужасно просто и что стоит очень давно, т. е. что
вечно".
В этих строках нет ни тени кокетства художника, знавшего себе цену. В
своем творчестве он всегда был предельно правдив. Жить для него – это вновь
и вновь рождаться в своих полотнах. Последние годы жизни художника отмечены
необычайным взлетом творчества. Это озарение было подготовлено долгим,
мучительным путем осмысления явлений бытия.
Портрет Наталии Ивановны Петрункевич. Молодая женщина читает книгу у
открытого в сад окна.
Как по вечерней глади озера неслышно бегут мимолетные блики плывущих
облаков, так и в этом холсте будто видишь легкие тени раздумий, печали,
мечты... Это полотно – целый мир. Бездну ассоциаций, сложную гамму чувств
рождает художник, создав внешне статичную композицию. Но покой, с первого
взгляда властвующий на холсте, только кажущийся. В глубоких тенях, в тишине
старого дома, в тяжелых складках платья, в самом силуэте женщины неуловимо
скрыта напряженность. Как будто ощущаешь бег времени, отсчитывающего меру
радостей и невосполнимых потерь.
За окном жизнь. Скользят по дорожке прозрачные блики солнца. Они зовут
нас в глубину сада, в зеленую прохладу деревьев. Тихо... Прошелестела
страница книги. Вздохнула женщина. Пробежал ветерок. Зашептались листья...
Неуловимые миги бытия... Где-то в лазоревой выси светит летнее солнце,
где-то в просторной степи гудит вольный ветер, где-то кипит жизнь... В
старом доме тишина. Пробили часы. Проскрипел паркет. Кто-то прошел по
комнатам... Еле заметная, чуть грустная улыбка осеняет юное лицо. Чуть
приподняты дуги бровей. Тончайшие интонации чувств улавливает мудрый
художник. И эта объемность зрения живописца сообщается нам. Мы начинаем
вместе с Николаем Ге бродить по тенистым аллеям запущенного сада, любоваться
игрой света и тени, холодных и теплых тонов зелени. Начинаем зорче видеть
чудесный мир, окружающий нас, учимся у живописца доброте, приобщаемся к
прекрасному.
Ге бесконечно любил природу. Он часто говорил, что сумасшедшие те, кто
не находит, что лучше всего на свете весна, сад, деревья, птицы, трава...
Николай Ге... Бесконечно далеки от наших дней сюжеты многих его картин.
Большинство из тех, кто видит их, мало знают легенды, послужившие художнику
канвой для его глубоких, философских холстов. Но такова сила реалистического
искусства, таково обаяние пластики портретов, пейзажей, картин живописца,
что мы воспринимаем их, как читаем сегодня стихи Пушкина и Фета, прозу
Толстого и Тургенева, слушаем музыку Чайковского и Скрябина.
Алексей Саврасов
Белокаменная Москва встречает утро благовестам. Тянутся в небо сизые
дымы. В стоячих лужах бродят пухлые облака, натыкаясь на золотые маковки
церквей. Низко над землей носятся стаи стрижей. Парит. Быть грозе.
Ярко-желтый домик потонул в белой кипени черемухи. В окнах алая герань.
Ветер колышет кружевные занавески, раскачивает клетку с канарейкой, тревожит
ржавый скрипучий флюгер. В саду поет малиновка... В маленьком доме сегодня
праздник. У хозяина – купца третьей гильдии Кондрата Саврасова – родился
сын. Нарекут его Алексеем. В приходе Николы Мученика, что у Яузы, в мае 1830
года появился новый прихожанин.
Доволен, не скрывает радости Кондрат Артемьевич. Есть наследник! Будет
кому продолжать торговое дело. Не бог весть какая негоция – сбыт глазета,
кистей с бахромой, со шнурами. А все же коммерция!.. А там, глядишь,
подрастет сынок, и, неровен час, можно рискнуть затеять дело посерьезнее,
дело, которое наверняка будет неприбыльнее.
Но откуда было знать ликовавшему Кондрату Артемьевичу, что все его
расчеты пустые? Что Алешка, его кровинушка – "блажной" и не выйдет из него
купца. Что будет он шататься по слободе, глазеть на реку или смотреть в
небо. А мать будет только качать головой и тяжело вздыхать: "Пустоцвет".
Нет, не могли понять родители Алексея, в каком особенном, дивном мире
жил их сын. Как жадно впитывал он в себя шум весенних вод, шорох берез,
грачиный грай. Как чутко слышало его сердце разговор молодого месяца и
звезд, звуки утренней зари, тихую беседу ивы с рекою. Он рано прикоснулся к
прекрасному. Ему открылось все колдовство простого, будничного, он узнал
радость познания красоты.
Пройдет много лет, выпадет на долю Алексея много испытаний, прежде чем
накопленное еще в юности богатство души найдет выход в творениях простых и
волшебных...
А пока суровый отец, открыв пристрастие сына к рисованию, жестоко
наказывал его. Сына изгнали на холодный чердак, где он упрямо рисовал,
рисовал, рисовал.
Зябкое утро, на Яузе гнилой туман. Алеша торопливо вышел из дому.
Скользит под ногами мерзлая булы-га. Моросит. Алексей шагает по Солянке.
Долговязый, нескладный, с большим свертком под мышкой. Пасмурно. В серой
мгле тускло подмигивают фонари.
Алеша убыстряет шаг. Пахучий пар валом валит из распахнутых дверей
кабака. Багровые блики горят в черных лужах. В густом тумане бродят босяки и
нищие. Галдят извозчики, горланят торговки студнем, ливером.
Думал ли четырнадцатилетний Саврасов, что через полвека он,
прославленный художник, академик, но уже позабытый и одинокий, будет
толкаться с этими босяками и нищими по Солянке и Хитровке?..
Китай-город. Белые древние стены. Никольские ворота. Лавочки, лавочки,
лавочки... Каких только диковинок не сыщешь тут! Яркие лубки с пожаром
Москвы и гравированные портреты генералов с нафабренными усами. Тут же рядом
Василиса Прекрасная и Еруслан Лазаревич и сотни пестрых картин, малев&нных
масляной краской.
Вот и знакомая лавка. Алексей неспешно разворачивает сверток. Лавочник
пересчитывает картины. "Извержение Везувия", "Восход", "Закат солнца на
море" – всего двенадцать.
– Шесть рублей за дюжину, – цедит торгаш.
Алеша спешит домой. Он несет выручку. Он горд. Хотя знает цену ходовому
товару. Он просто хочет доказать родителям доходность своей профессии.
Но его ждет грозный отец и холодный чердак.
Скоро друзья спасут Алешу с мерзлого чердака и устроят его в Училище
живописи, ваяния и зодчества. Так начинал Саврасов свой сложный и тернистый
путь в искусстве.
Промелькнули годы учения. Добрые наставления Карла Рабуса,
преподавателя живописи, бесконечные копии с классических оригиналов,
компоновка романтических сюжетных пейзажей, изучение техники.
А как же с тем запасом душевных замет, которым владел Алексей с
детства? Они были почти не тронуты. Слишком далека была академическая школа
от каждодневного бытия, от природы.
В 1850 году молодой Саврасов получает звание неклассного художника. Он
многое умеет. Одна из первых работ вне школы, написанная в 1851 году, – "Вид
Кремля в ненастную погоду".
Пейзаж романтический. Налицо все атрибуты "возвышенного" стиля первой
половины XIX века. Гонимые порывом ветра облака, пышные кроны деревьев,
убогий шалаш... Холст наполнен деталями, обычными для полотен романтиков.
Что же волнует нас и заставляет все пристальнее вглядываться в картину
молодого художника? Кремль. Древний, белокаменный. Как сказочный корабль,
расправив белые паруса храмов, горделиво и неспешно приплыл он к зеленым
берегам Москвы-реки и бросил на реку серебряные отсветы.
Так тривиальный романтический мотив получил новое звучание.
Двадцатилетний художник остро чувствовал красоту, но еще робко подходил к
своей теме.
"Степь днем". Этот пейзаж – новое слово в живописи. Лучезарное, широкое
приволье напоено светом и радостью. Бескрайние дали тают в жарком мареве.
Тишина. Где-то в голубой выси вьется жаворонок.
Казалось, что вот-вот наблюдения, труд и духовная одержимость художника
дадут плоды самого высокого качества. Саврасов окончательно найдет себя.
Но судьбе угодно было распорядиться по-другому. В 1854 году президент
