Текст книги "Певцы Родины"

Автор книги: Игорь Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

бьющего по наковальне. Цокот копыт по древней мостовой, скрежет мельничного

колеса и ропот белопенных потоков, свергающихся с гор, визг ржавых уключин и

глухой говор бубна.

Вот заскрипела половица, вздохнула старая дверь, лязгнул железный

замок, застучали каблучки по булыжнику, раздался звук поцелуя, тихий смех.

Плеск весел. Звон стаканов. Шум застолья. И снова и снова протяжный голос

органи – шарманки, которая то всхлипнет, то зарыдает, то захохочет. И вот

этому завораживающему ритму подчиняется расходящееся кругами кольцевое

движение света, цвета, звука. Вечная музыка жизни, прекрасной, сладкой и

горькой. Грохочут огромные винные бочки. Тихо потрескивает нагар на десятках

горящих свечей. И над всем этим многоголосием, перекрывая крики горластых

торгашей и духанщиков, над всем этим царством пестрых звуков мы все

явственнее слышим тихий стук сердца доброго Нико Пиросмани – мудреца и

ребенка, самого нищего и самого богатого человека в старой Грузии, одинокого

художника, этого Диогена Тбилиси начала двадцатого века, поэта, любившего

людей, презиравшего роскошь и бесконечно ценившего свободу.

Его муза, светлая, наивная, не знала лжи. Бездомный бродяга, он познал

всю горечь нищеты, но все же не было человека более счастливого, чем Нико.

Ведь он владел безраздельно миром, полным мрака и слез, света и радости.

Творец и мыслитель, Пиросмани забывал все, когда наступал желанный миг и он

натягивал на подрамник кусок обыкновенной черной клеенки. Тогда свершалось

чудо. В какие-то считанные часы на свет являлись люди, начинало сиять

солнце, звучали песни. Словом, во всем сверкании и убожестве, во всей

веселости и безотрадности перед нами представал славный и жестокий старый

Тбилиси.

На росписи Игнатова мы не видим лица Пиросмани. Нико пишет картину

"Девочка с шаром". И она словно озаряет мир простых людей труда. Это они,

взяв в руки свечи, славят подвиг мастера. Славят художника, окружив и взяв

его под защиту. Рядом с Нико свежий хлеб – шоти пури, лук, живая рыба -

цоцхали, кувшин с вином. Скромный обед, а порою и ужин и завтрак нищего

живописца. И снова чувствуешь аромат нежных фиалок, пронизывающий старый

город волною свежести, надежды и весны.

Неподражаемость творения Игнатова заключена в том, что "Посвящение

Пиросмани" не какой-то обобщенный сказочный мир старого Востока, который

предстает перед нашим взором. Нет, бесконечно точен, предельно правдив и

остр язык живописи. И несмотря на то, что на одном холсте живут рядом весна

и осень, светят луна и солнце, несмотря на иные метафорические дерзости,

допускаемые живописцем, мы видим Тбилиси начала века со всеми его заботами,

радостями, трудом народным, минутами веселья, порою наивного, порою

безудержного, шумного, полного терпкой остроты и неизменного добродушия. Мы

отчетливо различаем тяжелые плоды в садах, сверкающих всей роскошью осенней

палитры. Видим крутогорбые холмы и стада тучных овец. Зритель постигает

тайну труда хлебопека, кузнеца, рыбака. Молодой пекарь протягивает горячий

свежий хлеб, а через мгновение уже явственно ощущаешь запах шашлыка.

Игнатов не дает ни на миг отдохнуть, он властно держит в плену своей

фантазии, заставляет понять сложную и простую душу народа – трудолюбивого,

рыцарски храброго и прямодушного, красивого и широкого. "Посвящение"

открывает путь к самому сердцу старого Тбилиси. Будто заглядываешь через

магический кристалл в неповторимое время, канувшее в Лету, вспоминаешь певца

того времени Нико Пиросмани и вместе с Николаем Игнатовым ближе познаешь уже

ставший легендой мир. Мир, далеко не лучезарный и безоблачный, полный

невзгод и лишений, драм больших и малых. Вместе с художником проникаешься

любовью к простому люду старой Грузии, гордому и доброму, гостеприимному и

равнодушному, знающему цену хорошей песне и острому слову и главное – свято

берегущему дружбу...

Любовь и восторг Николая Игнатова, пристрастия этого мастера передаются

всякому, кто знакомится с росписью. Чувство парения, полета не покидает

каждого, кто рассматривает ее на конечной станции фуникулера, высоко над

городом. Это мудрый расчет художника, заставившего повторить полет, на этот

раз над старым Тбилиси. Не по воздушно-канатной дороге, нет – на крыльях

фантазии.

Кока. Так зовут все и в Тбилиси и в Грузии Николая Юльевича Игнатова.

Кажется порою, что никому не приходит в голову, что он давно не юноша, а

зрелый мастер, лауреат Государственной премии СССР 1974 года за

монументальные росписи "Песнь о Грузии" в Пицунде и "Посвящение Пиросмани" в

Тбилиси, уважаемый художник...

Кока! Этим сказано все. Это значит, что он хороший, добрый парень,

чудесный друг, верный товарищ. А главное, что он молод! Высокий, стройный,

он очень подвижен. И только ранняя седина да глаза, огромные, то задумчивые,

то лукавые, то острые и жесткие, говорят, что это характер сложившийся,

недюжинный, яркий...

Мы идем с Кокой по Мейдану – старому Тбилиси. Кривая улочка. Узкая, она

еле ползет в гору. Блестит влажный булыжник. Здесь, по этим древним камням,

бродил Нико Пиросмани. На узком тротуаре судачат соседки. Над ними шатер из

бронзовых веток винограда. За резной решеткой малыши учат уроки. На фоне

закатного неба острые зубцы – руины крепости Нарикалы. Стертые каменные

ступени. Мы выходим на площадку у церкви Бетлени.

– Вот мой старый город! – восклицает Кока. И спрашивает вдруг: -

Похоже?

Внизу розовые, красные крыши, сады. Зажигает первые огни огромный

город, шумят машины. А здесь – островок старины.

– Немало было курьезов со мной, когда писал "Посвящение Пиросмани", -

вдруг говорит Кока. – Ты не знаешь, как тбилисцы любят свой город. И вот я

пишу, а ко мне подходит пожилой дядя и говорит, глядя на роспись в зале

приемов: "Слушай, Кока! Где мой дом? Вот улицу я узнаю. Эта улица Ираклия

Второго. Вот ясно вижу соседский зеленый дом. Узнаю его. А моего дома нет, а

он должен быть здесь, рядом".

И он показывает мне место. Долго пытался его убедить, что эту улицу на

панно я придумал. Что на самом деле ее нет, что это фантазия.

Он ушел разочарованный и разобиженный.

Еще один из тех, кто приходил каждый день поглядеть, а заодно и

посоветовать мне, как писать, сделал мне серьезный упрек.

"Разве Кура такая изумрудная? – сказал краснолицый толстяк. – Она ведь

совсем другого цвета, более тусклого".

Пообешал ему пойти и поглядеть на Куру. Хотя точно знал, что в моем

любимом городе река должна быть именно такая – бирюзово-изумрудная...

"Посвящение Пиросмани" писал больше года. Много, очень много людей

перевидел и очень благодарен им за добрые советы. Хотя не обходилось и без

юмористических сценок.

Как-то в большой зал приемов, где я писал, пришел знакомый буфетчик.

"Кока, ты мне друг?" – взял он сразу быка за рога.

Я со всем свойственным мне пылом заверил его в вечной дружбе.

"Нет! – печально воскликнул буфетчик. – Почему ты не нарисовал

духанщика с моим лицом на твоей большой картине?"

Попытался растолковать ему, что из всех сотен людей, которых написал на

картине, нет ни одного с портретным сходством. Что все они мною придуманы.

"Только теперь я понял, что ты мне не друг, Кока. Тем более ты должен

нарисовать мой портрет на этом холсте. Я ведь старый тбилисец..."

"Эх, – подумал я, – родился бы ты раньше, старый добрый Пиросмани с

удовольствием запечатлел бы тебя с кувшином вина в руке..."

Солнце село. Мы шли по старому городу. Теплый оранжевый свет струился

из окон домов и красил старый булыжник. Навстречу шел молодой парень,

напевавший песенку. Шаг его был размашисто широк. Под мышкой он нес круглый

свежий хлеб.

Я сразу же вспомнил роспись Игнатова и его веселого пекаря,

предлагавшего нам вот такой, только что выпеченный, еще горячий хлеб. Кока

остро посмотрел на меня, на проходившего парня с хлебом и спросил:

– Похож?

– Да, – ответил я, пораженный.

Вместе с художником мы ездили в Мцхету – древнюю столицу Грузии,

поднимались по священным ступеням Джвари, посетили знаменитый храм в Атени,

где в росписях, фресках можно видеть истинные истоки творчества Игнатова.

Кока с благодарностью вспоминал Тбилисскую академию художеств, в которой, по

его словам, жил "дух Лансере", великолепного художника-монументалиста и

тонкого педагога. Он вспоминал его прекрасные слова о мастерстве, реализме.

Монументальная живопись... В наши дни это вид искусства, перед которым

раскрыта величественная перспектива развития. Но нельзя не сказать, что

понятие монументальности иногда трактуется некоторыми художниками как некое

упрощение, огрубление формы, обеднение цвета, сведение сюжета к ложно

плакатным решениям.

В этом свете искусство Николая Игнатова является примером глубокого

художественного осмысления темы, тонкого пластического выражения, необычайно

верного прочтения традиций национального искусства Грузии.

В становлении дарования художника большая роль принадлежит ученику

Лансере – Серго Кобуладзе, выдающемуся мастеру, блестяще владеющему формой,

Его композиции "Витязь в тигровой шкуре", "Слово о полку Игореве" входят в

золотой фонд советского искусства.

...Мастерская художника Кобуладзе. Необъятный мир мечты и ремесла,

счастья и забот. На стенах орлиный профиль Данте работы мастера, листы

иллюстраций к "Витязю", "Слову о полку Игореве".

– Кока всегда был хорошим студентом, отличным парнем, – говорит

Кобуладзе. – Ведь я был в ту пору директором академии, и мне было все

виднее... Знаете, я ведь за ремесло. Зная ремесло, можно стать мастером.

Кока мне верил и много работал. И вот видите, ремесло ему не повредило, и

сегодня талант Игнатова расцвел. Сегодня он сложившийся мастер. Я показывал

ученикам рисунки Леонардо и Рафаэля, пытался раскрывать перед ними законы их

гениального мастерства, их удивительное умение ювелирно рисовать детали, но

главное, не забывать видеть общее. Меня волнуют вопросы школы, я изучаю

каноны античных мастеров. Ведь греки обладали не только гениальным даром

гармонии, ритма, пропорции, они владели системой, которая контролировала

строго их дарования...

Мне нравится и "Песнь о Грузии" и "Посвящение Пиросмани", потому что в

этих росписях виден полет фантазии, тонкий вкус, облеченный в крепкую форму.

В этих работах чувствуется рука настоящего мастера, знающего, чего он хочет,

умеющего это сказать языком высокой пластики...

Великий русский художник Илья Ефимович Репин в конце прошлого века, в

1897 году, выступил с большой статьей "Нужна ли школа искусств в Тифлисе?",

которая была опубликована в седьмом и восьмом номерах газеты "Кавказ". В

этой статье Репин доказывал необходимость развития и поощрения национального

искусства. "Надо пожелать им, – писал он, – побольше самобытности и

смелости... Пусть каждый край вырабатывает свой стиль и воспроизводит свои

излюбленные идеи в искусстве по-своему, уверенно и искренно, без колебаний,

без погони за выработанными чужими вкусами". В конце статьи художник выразил

надежду, что "художественная пора Кавказа впереди".

Ровно через четверть века, в 1922 году, молодая Советская власть

открыла в Тбилиси академию художеств, где грузинские и русские художники

рука об руку работали, учили, воспитывали молодежь.

В наши дни широко известны великолепные произведения грузинского

декоративного и монументального искусства, поражающие своей красотой,

колоритом, блестящей чеканной формой. Среди имен мастеров, составляющих

подлинную гордость советского многонационального искусства, по праву звучит

имя Николая Юльевича Игнатова. Коки Игнатова...

Елена Романова

На пороге меня встретила девушка. Стройная, в высокой меховой шапке,

длинной розовой шубке, отороченной мехом, в сапожках с киноварно-красными

каблуками. Лицо ее, румяное от мороза, русая коса, перевитая алой лентой,

большие серые глаза, чуть прикрытые ресницами, – весь облик ее, по-девичьи

строгий, пленял чистотой и живостью. Казалось, еще мгновение – и прозвучит

приветливое слово.

Но незнакомка безмолвствовала.

Три века отделяли нас от "Московской девушки XVII столетия". Она

шагнула ко мне навстречу с репродукции картины русского художника Андрея

Ря-бушкина. Это случилось в прихожей квартиры, в которой живет и работает

молодой художник Елена Борисовна Романова.

– Диво дивное, как современен силуэт рябушкин-ской москвички, -

промолвила Лена, – ведь и розовая макси-шубка, и высокая шапка, муфта,

сапожки будто скроены сегодня. Героиня полотна Андрея Рябушкина могла бы

смело пройтись зимой по улице Горького или проспекту Калинина Москвы

семидесятых годов XX века и затеряться в пестрой толпе прохожих, не вызвав

никакого удивления. Таков круговорот моды. Я думаю, появись рябуппсинская

москвичка в ателье Диора, парижские модельеры обомлели бы от восторга. Это

уж точно!

Маленькая комната заставлена подрамниками, холстами, папками с

рисунками и эскизами. Мастерская молодого художника... Есть что-то заветное,

святое в особом расположении репродукций любимых мастеров, в небольшом

собрании книг и монографий, бережно расставленных на полке.

Пьеро делла Франческа, Александр Иванов, Рябуш-кин, Петров-Водкин,

Дейнека... Учителя.

Следует заметить, что сегодня молодые мастера пытливо изучают не только

творения русских художников, но и произведения живописцев раннего

Возрождения. Их волнует и привлекает свежесть кисти неподражаемого Доменико

Венециано, могучая патетика образов Мазаччо, одухотворенность и изысканность

метафор Боттичелли, просветленная логика Пьеро делла Франческа.

Не меньший восторг в молодых сердцах рождают светлый гений Андрея

Рублева и Александра Иванова, тонкий колорит и любовь к Руси в картинах

Рябуш-кина, многоцветная радуга палитры Кустодиева, строгий ритм полотен

Петрова-Водкина и новая красота холстов Дейнеки.

И в этой серьезности устремлений нашей художественной молодежи к новому

осмыслению произведений классиков мироввго, русского, советского искусства

находит выражение замечательный завет о преемственности, об усвоении

строителями будущего всех богатств культуры, науки, искусства, созданных

человечеством.

На одной из стен комнаты, где работает Елена Романова, копия "Рождения

Венеры" Боттичелли, выполненная с большим вкусом. Ее написал дед художницы,

Николай Ильич Романов, – большой знаток итальянского Ренессанса.

– Я деда почти не помню, он умер в 1948 году, мне было всего четыре

года. Зато в памяти навсегда остался дом в Кривоколенном переулке, старая

квартира, где висели подлинники Архипова, полотна Кустодиева. Это был

сказочный для меня мир красоты... Русской красоты. И он остался со мной на

всю жизнь. Беда только в том, что я еще не научилась всю мою любовь выразить

в живописи.

Лена долго шелестит бумагами в большой старой папке и наконец достает

маленький сверток. В нем пожелтевшие от времени эстампы Нивинского, Доброва,

Верейского.

– Вот портрет деда работы Верейского, с которым он очень дружил.

Глубокий старец, седобородый, с большими кустистыми бровями. Светлые,

острые глаза. Он преподавал в университете академикам Алпатову, Лазареву и

многим другим. Они бывали у него в доме, и девочка росла в атмосфере любви к

искусству.

– Мне повезло, – говорит Елена, – с малых лет я училась в Московской

художественной школе, что в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской

галереи. И это с первых шагов как-то сроднило меня с Третьяковкой. Весною не

вылезали из сквера, не говоря уже о самой галерее. Мы были там совсем свои.

Маленькие, но свои, нас все знали и привечали.

В классах много рисовали, писали, компоновали.

Прошло семь лет. И вот настал 1962 год, экзамен в Суриковский институт.

Никогда не забуду, какой был большой конкурс. Все было как во сне. Не помню,

как получила "пять" по рисунку, "четыре" по живописи. Спасибо школе, которая

меня многому научила. Первые три года в институте пролетели незаметно. Снова

студия, модели, композиции, совсем как в школе. Но зато летом мы ездили в

Керчь, Таллин, Махачкалу. Писали этюды, пусть не очень умелые, но

откровенные. Я увидела и полюбила яркую, яркую нашу жизнь. Навсегда

останутся в памяти эстонский праздник песни, дивные головы поющих девушек и

парней, монументальные и вдохновенные. Простые, как фрески Джотто.

На другое лето поехали в горы. Аул Кубачи. Все было непривычно, ведь

облака заходили в мою комнатку, я научилась здесь мечтать. Меня учили

строгости отбора мастера древнего народного искусства. И конечно,

незабываема первая встреча с Каспием, капризным, иногда грозным. Махачкала,

соленый запах моря, рыбаки, романтика труда. Наши студенческие поездки,

летняя практика были большой школой жизни.

...Четвертый курс. Заветная дверь монументальной мастерской. Не забыть

мне летнего дня, когда мы с подругой Леной Тупикиной пришли на улицу

Горького, в огромный дом, поднялись на верхний этаж и с трепетом

остановились у двери с табличкой "Дейнека". Только теперь я понимаю, какой

"наив" была мечта уговорить Дейнеку вести нашу монументальную мастерскую.

Но вот звонок прозвучал. Нескоро открылась дверь. Небольшого роста,

коренастый мужчина в клетчатой спортивной блузе. Дейнека не ждал нас, мы

пришли экспромтом, а он работал, в руках была испачканная краской тряпка...

Мы что-то лепетали, он на нас внимательно глядел, а потом резким движением

крупной, очень крупной руки пригласил войти. И вот мы с подругой переступили

порог мастерской Дейнеки. Нам она показалась огромной, хотя теперь я знаю,

что она совсем небольшая. Помню Венеру Милосскую и бельведерский торс в

натуральную величину. Картины Дей-неки на стенах. В центре мольберт и

завешенный холст.

"Ну что, две Лены?" – вдруг улыбнулся Дейнека и перестал быть страшным

и великим. Он положил большие рабочие руки на круглый столик и стал

слушать... и отвечать.

Всю жизнь буду себя клясть, что я не записала эту беседу. Но мы были

юны и, наверное, совсем глупы. Как миг, пролетел час.

Помню, как он, прощаясь с нами, вдруг сказал:

"Монументалист – звание высокое. Ведь вы создаете свои творения на

века. Я пробовал себя в самых разных манерах – и в журнальной графике, и в

живописи, и во фреске, и в мозаике, и в скульптуре... Должен вам

посоветовать, дорогие Леночки, – работайте, работайте и дерзайте.

А самое главное, принадлежите своему времени.

Что касается мастерской и моей работы в институте – это вопрос сложный,

я подумаю. Я ничего вам, девочки, обещать не могу".

Мы стояли уже у дверей, когда я вдруг спросила:

"Александр Александрович, вот вы написали девушку – "Юный конструктор".

Кто она?"

Дейнека снова стал улыбчивым.

"Леночка, ведь таких девушек сейчас много. Вот, наверное, и вы скоро

будете такими".

Он крепко пожал нам руки. Больше я никогда его не видела.

Ребята-студенты потом долго шутили над нами и посмеивались. Ведь наша

"миссия" не увенчалась успехом. Но все же школу Дейнеки мы получили, ведь к

нам пришла вести курс Клавдия Александровна Туте-воль – ученица Александра

Александровича. Начался трудный путь, мы копировали Джотто, Венециано, Пьеро

делла Франческа, Боттичелли. Резали сграффито, писали фрески, укладывали

мозаику, учились готовить левкас. Много рисовали, писали натуру. Я была

влюблена в этюды Александра Иванова, мне помогли раскрыть мир Венецианов,

Рябушкин, Петров-Водкин, Дейнека.

И вот наконец наступило лето. Судьба привела нас на родину Кустодиева

под Астрахань, и мы увидели во всей живописной красе юг России. Село Соленое

Займище. Старинное предание гласило, что у Крутого Яра, на котором стоит

село, затонула баржа с солью и просолила волжскую воду. В колхозе нас ждали.

Ведь институт прислал нас по просьбе правления расписать Дворец культуры. Но

когда председатель увидел нас, признаться, он был разочарован: слишком юны

мы были. Наверное, не хватало солидности. Но когда мы начали работать, то

понемногу, не спеша началась и дружба. Мы жили в новом доме, который был

приготовлен для молодоженов. Не скрою, они очень ждали, чтобы мы быстрее

кончили роспись. А мы старались вовсю. Нас было четверо. Осетин Арнольд

Лолаев, белоруска Галя Синяк, перуанец – да, перуанец, не удивляйтесь -

Лионель Анхель Веларде...

...Пять месяцев, с июня по октябрь, мы работали не покладая рук. Сдали

работу раньше срока и уехали в Москву. Жалею, что я не была на торжестве

открытия, но верю, что наша скромная работа принесла людям радость. Для меня

и моих товарищей по бригаде это была первая школа. Мы близко увидели Волгу,

село, колхозников, сдружились, сроднились с ними. Я никогда не забуду

славных волжан. Им посвящены мои три композиции "Тетя Шура", "Волжане" и

"Банный день тети Маши"...

"Тетя Шура". За столом, покрытым белой скатерью, собрались пить чай

тетя Шура и ее внучки. Шумит самовар, сверху расписной, цветастый чайклк.

Бабушка неспешно пьет чай, младшая внучка в оранжевом пестром платьице

уплетает астраханский с малахитовой коркой арбуз. Старшая завороженно

слушает бабушкины рассказы. За окном виден причал Соленого Займища. Черные

востроносые рыбачьи лодки. А дальше необъятная, серебряная от солнца Волга и

малыш буксир. На лавке сидит ухоженный хозяйский кот, вскормленный на

волжской рыбке. Он глядит в упор на художницу, видно, ждет часа, когда

осетин Арнольд сделает душистый шашлык из барашка и угостит его.

"Волжане". На этом небольшом холсте изображены те самые молодожены, в

будущем доме которых жила бригада художников. Открытые, добрые лица. Особый,

волжский, напоенный ветром и солнцем, легкий, золотистый загар лиц. Поэтому

так своеобразно глядятся выгоревшие русые волосы, поэтому так мягко

отражается небо в ясных глазах молодых. Форма живописи обобщенна,

монументальна. Автор картины не скрывает своей любви к этой славной паре.

Широко написан и фон: село на Крутом Яру и простор великой русской реки.

"Банный день тети Маши". Соленое Займище. Деревянные избы, украшенные

затейливой резьбою. Узорчатые, кружевные наличники окон. Погожий день. На

скамеечках у изб чинно беседуют старухи. По стенам сараев развешана и

вялится серебряная волжская рыбка. На переднем плане – тетя Маша.

Величественная, в белом платке. На полном плече вышитое полотенце. Не спеша,

с чувством заплетает она тугие дочкины косы, еще влажные после бани.

Неспешным, но каким-то очень основательным и устойчивым укладом

пронизан этот холст. Московская художница откровенно восхищается пластикой

детей Волги – сильных и наполненных неистребимым жизнелюбием.

В этих полотнах Елена Романова впервые заявила о себе как талантливый

живописец и рисовальщик, способный не только отражать красоту внешнего мира,

но и проникать в сложный духовный мир полюбившихся ей людей.

Есть еще одна черта, присущая творчеству молодого мастера. С самых

первых шагов она понимает монументальность не как некое необходимое

огрубление формы, а старается выразить таким образом красоту, пластичность

окружающего мира. Раскрывает гармоничность духовного облика человека. Может,

не всегда это доведено до конца в цвете, но думается, что это преодолимые

трудности роста.

– И вот пятый курс, преддипломный, – рассказывает Романова, – я

поехала в Каргополь Архангельской области. Русский Север... Он пленил меня

своей строгой красотой. Я жила дипломом, носила в душе лишь диплом, собирала

материалы, копила запас впечатлений.

Здоровый уклад, простые нравы. Крепко сколоченные люди дали и мне те

внутреннее здоровье и чистоту, которые так необходимы художнику. Я много

ездила, собирала и наблюдала.

На этюдах и эскизах – осанистые старики, молодые статные женщины,

белобрысые, вихрастые мальчишки. Таких людей встретишь в каждой русской

деревне, в каждом селе.

Дипломной работой Елены Романовой стала "Русская мать". В

монументальную роспись вложен огромный труд художника. В этой композиции

весь опыт наблюдений, многолетняя школа. Более тридцати фигур в рост

написала Романова. И это не просто натурщики. Это характеры сильные,

честные, прямые. За длинным столом стар и млад. Все они, как цветы к солнцу,

обращены к матери. Группы скомпонованы сложно и пластично. Фон – отягощенные

плодами яблони – подчеркивает лейтмотив полотна. Роспись оставляет ощущение

радости жизни и редкой духовной чистоты.

А вот что рассказывает автор о создании картин "Автопортрет", "Бульвар

космонавтов", "Председатель колхоза".

– Я писала "Председателя колхоза" в Барыбине, под Москвой, где мы

работали с Леной Тупикиной, расписывали клуб. Героя моей картины зовут

Василий Григорьевич Елисеев. Это необыкновенный человек большой воли и

самодисциплины. Он вставал с первыми петухами, каждое утро в пять часов, и

ложился спать после полуночи. Мне стоило огромного труда уговорить его

позировать: так он всегда был занят. И сказать откровенно, конечно, мне мало

было трех сеансов, чтобы по-настоящему, как мне хотелось, написать этого

человека.

"Председатель колхоза"... Вот он на миг остановился и задумался. О чем?

О буднях, о жизни. А может быть, о завтрашнем дне. Художник рисует нам образ

сложный, лишенный напускного оптимизма. Несмотря на то что сюжет полотна -

прогулка, главный персонаж картины не беспечно фланирующий человек,

рефлексирующий мечтатель. О его характере говорят черты лица – мужественные,

открытые. Вот он сорвал где-то василек и на один миг остановился...

Прислушался к голосам лета: поет жаворонок, гудят пчелы, где-то вдалеке

пыхтит трактор, поют женщины, идущие с сенокоса, звенят ведра у колодца,

кричат мальчишки, запускающие змея.

У маленького домика молодая женщина с малышом. Дочка бежит по дорожке

встречать идущую с работы маму... Люди. Их заботы и радости. Обо всем должен

помнить настоящий председатель.

Напоенный душистым ароматом сена ветерок колышет травы, гнет венчики

полевых цветов, гонит бумажного змея, доносит до нас смех мальчишек.

– Раздолье. Мир. Человеческое счастье, радость труда и будничные

заботы хотелось собрать в этом холсте, – говорит автор, i – только жалко -

было мало времени, и я не все довела до конца. Один критик на обсуждении

справедливо ругал за открытый, локальный цвет картины. Мне, конечно, больно

это слушать, но я знаю, что во многом он прав. Надо работать, работать, как

говорил нам Дейнека.

"Бульвар космонавтов". Весна. Грачиный грай. Мягкие пушинки вербы.

Стройная стрела Останкинской телебашни. Вечно живые цветы у бюста Гагарина.

Сегодня... И в этом огромном звенящем мире стайка гуськом идущих детишек.

– Может быть, эта моя картина и чистая лирика, но это, знаете, бывает

весною... Это уж точно.

Когда я писала "Автопортрет", мне хотелось сказать, что монументальное

искусство – серьезное дело. И что, может быть, я тоже стала взрослее и

серьезнее. Может быть, мне порою и страшно, но надо, надо, надо пытаться

сказать полновесное слово о нашем времени, в котором все мы живем и которое

я так люблю. Мне еще раз хочется вспомнить Дейнеку и его напутственные

слова: "Художник должен принадлежать своему времени".

Дейнека... Хочется вспомнить об одном вечере... 1969 год. Май. Сумерки.

В квартире на Бронной тихо. В окно доносится шепот вечернего города, обрывки

музыки, чей-то смех.

Александр Александрович сидит в глубоком кресле. Он как бы

прислушивается к голосу города.

– Хорошо быть молодым, – вдруг проговорил Дейнека. – Да, хорошо быть

молодым, гулять вечером по парку. Где-то вдалеке играет оркестр. И ты

слушаешь звуки музыки Чайковского или Шопена. Это хорошо.

Голос мастера звучал глухо. Тени сгущались. В синем провале окна

зажглись первые звезды.

– Посмотри в окно. Дети, старушки, девушки бегут, бегут. Куда-то

спешат. Так бежит жизнь. Я видел в Европе на старых замках вырубленные

слова: "Мы слишком поздно понимаем, как у нас мало времени". Надо не терять

время.

как прекрасна "Сирень" Врубеля! – произносит Дейнека. – Это вечерняя

песня. Я сейчас слышу, как звучит цвет врубелевской сирени.

На черной раме окна загорелись блики отсветов площади Пушкина. Город

зажег тысячи огней, в комнате стало светлее.

– Людям нужна красота, она очень нужна им...

Я верю – молодежь найдет и покажет новую красоту нашего времени.

Содержание

КАРЛ БРЮЛЛОВ

ПАВЕЛ ФЕДОТОВ

НИКОЛАЙ ГЕ

АЛЕКСЕИ САВРАСОВ

ИЛЬЯ РЕПИН

ВАСИЛИЙ СУРИКОВ

ВИКТОР ВАСНЕЦОВ

МИХАИЛ ВРУБЕЛЬ

ВАЛЕНТИН СЕРОВ

АНДРЕЙ РЯБУШКИН

БОРИС КУСТОДИЕВ

ИГОРЬ ГРАБАРЬ

ПЕТР КОНЧАЛОВСКИЙ

АЛЕКСАНДР ДЕЙНЕКА

ЮРИЙ ПИМЕНОВ

ГЕОРГИЙ НИССКИЙ

НИКОЛАЙ РОМАДИН

АРКАДИЙ ПЛАСТОВ

ЕФРЕМ ЗВЕРЬКОВ

ТАИР САЛАХОВ

КОКА ИГНАТОВ

ЕЛЕНА РОМАНОВА

Долгополов И. В.

Д64 Певцы Родины. – М.: Мол. гвардия, 1981. – 271 с, ил. В пер. 1 р. 10

к. 50000 экз.

Очерки искусствоведа, заслуженного деятеля искусств РСФСР Игоря

Викторовича Долгополова рассказывают о русских и советских живописцах, об их

творчестве, воспевающем любовь к нашей великой Родине. Повествование

дополняют многочисленные цветные иллюстрации, представляющие наиболее

известные работы мастеров кисти.