Текст книги "Певцы Родины"

Автор книги: Игорь Долгополов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Игорь Викторович Долгополов

ПЕВЦЫ РОДИНЫ

Очерки искусствоведа, заслуженного деятеля искусств РСФСР Игоря

Викторовича Долгополова рассказывают о русских и советских живописцах, об их

творчестве, воспевающем любовь к нашей великой Родине. Повествование

дополняют многочисленные цветные иллюстрации, представляющие наиболее

известные работы мастеров кисти.

(C) Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.

Книга, которую вы, уважаемый читатель, взяли в руки, знакомит лишь с

небольшой частью огромного, необъятного мира прекрасного. Она рассказывает о

нескольких художниках XIX – XX веков, воспевших в своем творчестве Родину.

Им особо близка тема Отчизны, страницы ее истории, красота родных просторов,

образы современников.

Когда из гулкой дали веков долетели до нас вещие песни Бояна и мудрые

строки "Слова о полку Игореве", им вторили гениальные росписи Андрея

Рублева – подлинный гимн гармонии и светозарной радости. Творчество

художника расцвело в ту пору, когда Россия почувствовала во всей глубине

озареннность победы на Куликовом поле... Если вспомнить об этом, станут

понятными истоки рождения нашей культуры, которая дала человечеству

замечательную литературу, гениальные музыкальные произведения, изумительные

по своей красоте памятники зодчества.

XIX век... Волшебные строки поэзии Александра Пушкина открыли все

богатство русского языка. Михаил Глинка разбудил древние колокола Руси, мы

ощутили меру подвига Ивана Сусанина. Этим шедевром нашей литературы и музыки

отвечали творения Алексея Венецианова и Василия Сурикова – эпически простые

и полные любви к своему народу, к Отчизне.

Образы современников воспели наши прекрасные художники Карл Брюллов,

Орест Кипренский, Василий Тропинин, Иван Крамской. Они оставили нам целую

галерею великолепных портретов...

Песнь о Родине мы явственно слышим и в чудесных пейзажах Алексея

Саврасова, Ивана Айвазовского, Ивана Шишкина, Архипа Куинджи, Исаака

Левитана, Константина Коровина, Игоря Грабаря, Константина Юона.

С особой остротой звучит мелодия Отчизны в картинах Ильи Репина

"Бурлаки на Волге", "Запорожцы", которые, как и сури-ковские "Утро

стрелецкой казни", "Боярыня Морозова" и "Покорение Сибири Ермаком", показали

во всей широте лик народный.

А. И. Герцен писал: "Чем кровнее, чем сильнее вживается художник в

скорби и вопросы современности, тем сильнее они выразятся под его кистью".

Искусство Павла Федотова как бы отвечает этому призыву писателя. Он

показывает в своих полотнах пошлый, жуткий мир казенных бездушных будней

николаевской империи. Большой вклад в раскрытие быта народа внесли

художники-передвижники Василий Перов, Илларион Прянишников, Григорий

Мясоедов, Владимир Маковский, Николай Ярошенко, Николай Касаткин. Глубоки и

интересны холсты Николая Ге и Василия Верещагина.

Чарующий, сказочный, былинный мир Древней Руси предстает перед нами на

полотнах Виктора и Аполлинария Васнецовых, Андрея Рябушкина, Михаила

Нестерова. Чудесны и таинственны напевные лирические холсты Михаила Врубеля

"Пан", "Царевна-Лебедь", "Демон". В одно время с ним жил и работал Валентин

Серов – изумительный колорист, создатель глубоко психологических портретов.

Его "Девушка, освещенная солнцем", портреты Ермоловой, Шаляпина – жемчужины

нашего искусства.

Самобытны картины Филиппа Малявина, Бориса Кустодиева, Абрама Архипова,

воспевших радость бытия, красу народную...

Пути искусства сложны. Конец XIX и начало XX века стали ареной борьбы

реализма с декадентством, модернизмом, футуризмом.

Грянул Октябрь... Зазвучали новые песни, сложились новые стихи, были

написаны холсты, отражающие новую красоту эпохи.

Иван Шадр, Митрофан Греков, Николай Андреев, Сергей Коненков, Анна

Голубкина и многие другие мастера приветствовали революцию, отдали ей свой

талант. Вместе с ними были Михаил Нестеров, Николай Касаткин, Константин

Юон, Николай Крымов, Игорь Грабарь, Петр Кончаловский...

Одним из тех, кто первым создал полотна, новые по ритму, звучанию,

пластике, был Александр Дейнека. "Оборона Петрограда", "На строительстве

новых цехов", "Мать" – это была новь! Дейнека окончил ВХУТЕМАС, который

дал нам таких мастеров, как Юрий Пименов, автор "Новой Москвы", создатель

поэтических полотен-сюит, в которых отразил наше сегодня; Георгий Нисский,

прекрасный пейзажист, запечатлевший образ современного пейзажа в холстах

мажорных и ярких; Кукрыниксы, уникальный коллектив великолепных живописцев,

сатириков, графиков; Николай Ромадин, тончайший лирик русского пейзажа.

Глубинное, кровное ощущение Родины звучит в замечательных картинах

Аркадия Пластова, мастера сурового и нежного. Взгляните на его полотно

"Фашист пролетел", и вам сразу же станет ясна бесчеловечность войны,

развязанной нацистами.

В ряду прекрасных художников советских национальных республик – Таир

Салахов, превосходный живописец с острым, современным почерком, ученик

Дейнеки. Он всем сердцем любит, и это чувствуется в его картинах, родной

Баку, Азербайджан, его людей. Несомненно талантлив один из оригинальнейших

монументалистов Грузии Николай Игнатов. Его декоративное панно "Посвящение

Пиросмани" великолепно! Лиричны и своеобразны пейзажи Ефрема Зверькова,

рисующие неяркую красу северной России.

Молодые художники... Их десятки, сотни. Многие из них очень способны,

как, например, Елена Романова, ученица Дейнеки, творчеству которой присущи

строгое, острое чувство времени, яркий колорит.

Дорогие читатели! Мы надеемся, что небольшие рассказы о художниках,

собранные в этой книге, помогут вам еще раз раскрыть окно в мир прекрасного,

пробудят чувство любви к нашей великой Родине, заставят еще пристальнее

вглядеться в ее историческое прошлое и светлый сегодняшний день Отчизны,

Карл Брюллов

"Если бы вашему Эрмитажу, – писал Карл Брюллов, сравнивая коллекцию

Дрезденской галереи с петербургским собранием, – хоть одного крикуна из

здешних, то он стоил бы всех сокровищ Европы, Азии, Африки и Америки". Эти

слова, взятые из архива Брюлловых, относятся к поре, когда братья Карл и

Александр, получив благословение петербурского "Общества поощрения

художников", путешествовали по Европе.

Молодые живописцы отправились в дальний путь, как пишет современник,

"искать не вдохновенья, а усовершенствования". Они тщательно изучали,

смотрели, сравнивали...

Вот отрывок из письма Карла, написанного из Рима:

"...Вдалеке от родины, от друзей, от всего, что делало нас счастливыми

в продолжение 23 лет, каково нам – вы, может быть, после сего письма и

будете иметь вообразить себе...

Хотя здесь вместо сосен растут лавры и вместо хмеля виноград – все

мило, прелестно! – но без слов, молчат и даже кажется все вокруг умирающим

для тех, кто думает о родине".

Как много душевной чистоты и сдержанности кроется за этими словами!

Юный Брюллов воспитывался в стенах Петербургской академии художеств.

Молодой художник мечтал прославить отчизну своими творениями. Честолюбивым

мечтам суждено было сбыться. Но от великого дня триумфа русского художника в

Европе его еще отделяли долгие годы напряженного труда и учебы.

В Риме Брюллов снял мастерскую, в которой поместил слепки, напоминавшие

ему классические произведения древности: Аполлона Бельведерского, Венеру

Медицейскую, Меркурия Ватиканского, фрагменты фигур Аякса и Геркулеса.

Молодой живописец получил хорошую школу, но в Риме он впервые так

близко подошел к изучению великих шедевров классики и с поразительной

зрелостью делает первые глубокие выводы.

В письме к брату Федору, также художнику, он писал:

"Первое, что я приобрел в вояже, есть то, что я уверился в ненужности

манера. Манер есть кокетка или почти то же; делая соображения из всего

виденного во всех галереях, на дороге встречавшихся, вижу, что метода,

употребляемая древними мастерами, не без причин".

Тонкое чувство формы, поражающя пластичность картин Брюллова -

результат любовного изучения классики. Еще в академии художник сорок раз

рисовал сложнейшую группу Лаокоона, двенадцать раз копировал Веласкеса.

Шли годы. Живопись Брюллова становилась прозрачнее, колорит картин

напряженнее, краски свежее. Он пишет свои Картины "Итальянское утро" и

"Итальянский полдень", в которых сюжет взят не из мифологии или Библии, а

просто из жизни. Это шокирует почтенных членов "Общества поощрения

художников", и они лишают Брюллова стипендии. Но, к счастью, к тому времени

его мастерство настолько окрепло, что он решает идти своим путем.

"Всадница" – прекрасная картина Брюллова – сразу поставила его в ряд с

крупнейшими живописцами Европы. Виртуозно написанная, она вызвала сенсацию в

Риме. Вот один из отзывов прессы тех дней:

"Отличный живописец, которого до сих пор мы знали только по некоторым

прелестным рисункам, исполненным акварелью, в этом году появился с большой

картиной, написанной масляными красками, и превзошел всеобщие ожидания. Эта

картина, портрет в настоящую величину, изображает очень красивую девушку на

лошади, в саду, и написана господином Карлом Брюлловым по заказу графини

Самойловой. Манера, которою исполнен этот портрет, заставляет припомнить

прекрасные произведения Рубенса".

За девять лет, проведенных в Риме, Брюллов достиг в своих портретах и

картинах высокого живописного класса. Но молодой художник, верный своей

мечте, продолжает упорно работать, изучать мастеров Ренессанса, чтобы

создать произведение монументальное, способное прославить русскую школу

живописи.

Стендаль в своих знаменитых "Прогулках по Риму" писал о посещении

Ватикана, где любовался стансами Рафаэля, и в частности "Афинской школой":

"Наши спутницы с первого же взгляда уловили оттенки в выражении

действующих лиц этой картины благодаря копии в размере подлинника, которую

пишет какой-то русский художник-Яркие краски русской копии послужили нам

прекрасным комментарием, отлично поясняющим текст старинного автора..."

Этот "какой-то русский художник", поразивший Стендаля, был Карл

Брюллов.

Успех

"...Брюллов, усыпляя нарочно свою творческую силу, с пламенным и

благородным подобострастием списывал "Афинскую школу" Рафаэля. А между тем в

голове его уже шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали, народ бежал по

улице, чудно освещенной вулканом". Эти слова Пушкина очень точно рисуют

страстную увлеченность художника, вынашивавшего замысел "Последнего дня

Помпеи" – своей будущей знаменитой картины.

Катастрофа, постигшая древний город, целиком захватила все помыслы

живописца. Он так описывает свои первые впечатления от посещения Помпеи:

"...Нам открылась откопанная часть сего несчастного города. Мы взошли;

у входа сидели сторожа-проводники; один из них предложил нам свои услуги и

сказал, что это место был малый форум, или место, где сбирался народ для

торга и других публичных дел... Вид сих развалин невольно заставил меня

перенестись в то время, когда эти стены были еще обитаемы, когда этот форум,

на котором мы стояли одни и где тишина была только прерываема какой-нибудь

ящерицей, был наполнен народом... Нельзя пройти сии развалины, не

почувствовав в себе какого-то совершенно нового чувства, заставляющего все

забыть, кроме ужасного происшествия с сим городом".

Художник вначале создает несколько эскизов, а потом приступает к

грандиозному холсту. На его прорисовку вчерне ушло три года. Вот запись,

свидетельствующая о том, сколь напряженным был этот труд: "К концу 1830 г. в

брюлловской "Помпее" все фигуры были только поставлены на места и пропачканы

в два тона. Вся эта работа была окончена и так подействовала на организм

Брюллова, что у него от упадка сил дрожали голова, руки и ноги".

Не представляется возможным описать все сложности создания холста,

размер которого достигал около тридцати квадратных метров.

Но наконец картина написана. Вот как рассказывал сам Брюллов о своей

работе: "...Чудные моменты пережил я, писавши эту картину! И, как теперь

вижу стоящего перед нею маститого старца Камуччини. Спустя несколько дней

после того, как весь Рим стекался смотреть мою картину, пришел он ко мне в

мастерскую (на) Виа Сан Клавдио и, постояв несколько минут перед картиной,

обнял меня и сказал: "Обними меня, колосс!"

Римляне и жители других городов Италии приходили в мастерскую

полюбоваться шедевром. Слава художника росла с каждым днем... Великий

английский писатель Вальтер Скотт, рассматривая "Последний день Помпеи",

сказал с восторгом: "Это не картина, это целая поэма".

Полотно привезли в Милан. И снова, как и в Риме, в зале, где оно

экспонировалось, с утра до вечера теснились толпы любителей живописи.

Брюллова узнавали на улице, приветствовали его, а однажды, когда художник

посетил театр, публика устроила ему овацию.

Можно себе представить, как ожидали в России "Последний день Помпеи".

Ликованию соотечественников не было предела. Самые высокие ценители

искусства были поражены творением Брюллова. Гоголь писал:

"Его произведения первые, которые могут понимать (хотя неодинаково) и

художник, имеющий высшее развитие вкуса, и не знающий, что такое художество.

Они первые, которым сужден завидный удел пользоваться всемирною славою, и

высшею степенью их есть до сих пор "Последний день Помпеи"... У Брюллова

является человек для того, чтобы показать всю красоту свою, все верховное

изящество своей природы. Страсти чувства, верные, огненные, выражаются на

таком прекрасном облике, в таком прекрасном человеке, что наслаждаешься до

упоения".

"Гениальным художником" и "первым живописцем Европы" назвал жизописца

Белинский.

Атмосфера всеобщей любви возникла вокруг счастливого художника. Это

была полная мера народного признания за творческий подвиг.

Оказавшись на родине, прославленный живописец спешит в Москву, куда

приезжает в декабре 1835 года. Город произвел на Брюллова огромное

впечатление. Он целыми днями бродил по его улицам, восторгался красотой

древнего Кремля. Все здесь для него дышало великой историей России.

В голове художника роились десятки замыслов, он рисовал эскизы,

увлеченно рассказывал новым друзьям о своих планах.

Москвичи приняли его радушно, хлебосольно. Его звали на банкеты,

приемы, в честь него были сложены стихи:

Принес он мирные трофеи С собой в отеческую сень, – И стал "Последний

день Помпеи" Для русской кисти первый день!

Однако Брюллову были в тягость каждодневные встречи, Приемы, но не в

его силах было приостановить радость новых друзей.

Большим событием в жизни художника стало его знакомство и завязавшаяся

дружба с Пушкиным. В письме к жене от 4 мая 1836 года поэт пишет:

"...Мне очень хочется привезти Брюллова ь Петербург. А он настоящий

художник, добрый малый и готов на все. Здесь Перовский его было заполонил;

перевез к себе, запер под ключ и заставил работать. Брюллов насилу от него

удрал".

А через две недели он сообщает Наталье Николаевне в другом письме, от

18 мая:

"Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце, боится климата

и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить, а между тем у меня у самого

душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист".

Не прошло и месяца со дня приезда Брюллова в Санкт-Петербург, как в

помещении; Академии художеств был дан обед в честь знаменитого живописца.

"Вам не новы приемы торжественные, похвалы восторженные, – говорил в

своей речи, обращенной к Брюллову, конференц-секретарь В. И. Григорович. -

Дань таланту истинному есть дань справедливости. Но здесь вы найдете

радушие, привет и чувства родственные. Вы наш по всему: как русский, как

питомец, как художник, как сочлен, как товарищ".

Брюллов был растроган. Он стоял неподвижно, в глазах блестели слезы.

Громовое "ура!" и звуки торжественного марша прозвучали в стенах здания, где

родился и воспитался великий талант художника.

А на следующий день столица встретила Брюллова строгими деловыми

буднями.

Императорская Академия художеств, предложив художнику руководство

историческим классом, возвела его в звание младшего (второй степени)

профессора. Для получения более высокого звания ему надлежало написать

большую картину на тему, утвержденную академией.

Наверное, почетный член многих европейских академий художеств был

озадачен таким оборотом дела. Но картина "Последний день Помпеи", написанная

по собственной инициативе, как ни странно, была недостаточным основанием для

получения звания старшего профессора, не говоря уже о звании академика,

которого, кстати, Брюллову так и не суждено было получить никогда.

Таково было высочайшее государя Николая I благоуважение.

Государь нахмурился

Зимний. Сюда вместе с Волконским приехал Брюллов, чтобы предстать перед

самодержцем России. Дворцовые часы пробили десять.

– Пойдемте, Карл Павлович, – промолвил князь. Странные, сложные

чувства владели художником, когда они шли по бесконечным анфиладам дворца.

Золоченые двери будто сами распахивались настежь. Будто во сне мелькнул

пустынный ряд великолепных покоев. Ледяной блеск паркетов, холодное сияние

зеркал, колючее мерцание золота. Последние шаги... Согнутая фигура

Волконского, и вдруг Брюллов почувствовал на себе оловянный взор монарха.

– Я хочу заказать тебе картину, – сказал Николай I прямо, без

приветствий и обиняков.

Брюллов поклонился.

– Напиши мне, – продолжил государь, – Иоанна Грозного с женой в

русской избе... перед образом, а в окне покажи взятие Казани.

От заказа царя, такого банального и нелепого, нельзя было отказаться.

Как быть? Ведь Николай, очевидно, уже с кем-то советовался, обсуждал эту

тему.

Бесцветные глаза самодержца уставились ка Брюллова.

Художнику показалось, что щеки царя побледнели. Надо немедля отвечать.

– Государь, – промолвил Брюллов, – если я займу первый план двумя

холодными фигурами, статичными, – тут же поправился живописец, – а самый

сюжет, широкую панораму зажму в маленькое окно, то меня закритикуют, не

поймут.

Николай вонзил в художника свой жесткий взгляд.

– А что ты предлагаешь?

– Я работаю над "Осадой Пскова", – ответил Брюллов, – и хочу верить,

государь, что картина получится.

– Хорошо, – сказал сухо самодержец.

...До самой смерти Брюллов не забудет этого диалога, как до самой

смерти не завершит огромную картину.

Надуманность сложнейшей композиции холста (Брюллов затеял картину

больше "Помпеи"), нажим, опека – все это было ненавистно живописцу. Холст не

удавался... Между царем и художником сложились очень трудные отношения.

Брюллов стремился к монументальной живописи, к фреске. Ведь недаром он с

успехом прошел школу Рафаэля. Но царь не понимал его. И когда после пожара в

Зимнем дворце в 1837 году Брюллов просил царя разрешить расписать стены

фресками с сюжетами из истории России, его хлопоты, кстати, горячо

поддержанные поэтом Жуковским, не увенчались успехом.

Николай I ответил резким отказом. Он не понял, не поверил, что Брюллов

мог бы создать фрески, которые превратили бы Зимний в уникальный музей,

подобный Ватикану.

Талантливый живописец отлично понимал, что ему не сломать косность

двора, недружелюбие самодержца. Он стал пренебрегать просьбами царя.

Ученик Брюллова Железной рассказывал о прелюбопытнейшей "дуэли",

состоявшейся между царем и мастером.

– Николаю Павловичу очень хотелось, чтобы Брюллов написал с него

портрет, но он долго надеялся, что Брюллов сделает ему удовольствие и сам

будет искать чести оставить потомству его изображение. Наконец, утратив эту

надежду, государь как-то раз, гуляя в Петергофском саду, случайно встретил

Брюллова и сказал ему:

– Карл, пиши мой портрет.

Брюллова это не застало врасплох, он тут же ответил, что не взял с

собой в Петергоф этюдника с красками.

Сеанс был отложен.

Царь назначил другое время, но опоздал на двадцать минут. Брюллов

свернул этюдник и ушел.

Когда самодержец приехал и спросил, где художник, ему сообщили, что он

не дождался.

– Какой нетерпеливый мужчина! – сказал царь в сердцах.

Портрет Николая I кисти Брюллова так и не был создан...

Своеволие художника обошлось довольно дорого русскому искусству. Ведь

ему так и не удалось получить заказ на росписи и создание фресок с

историческим содержанием. В результате наше искусство не имеет ни одной

монументальной картины или фрески Брюллова, написанной на тему истории

России.

Таковы факты.

Красная комната

Вся жизнь Брюллова была в работе, целиком принадлежала живописи. Иного

он себе и не представлял. С утра уходил в мастерскую, где проводил долгий

день в трудах. Ему частенько приходилось слышать в свой адрес и восторженную

лесть, и похвалы... Все это на первых порах, может быть, кружило голову, но

потом стало просто мешать жить, трудиться.

Дом Брюллова, мастерская были его единственным приютом, маленькой

крепостью, и он приложил много трудов, чтобы обставить ее со вкусом.

Художник очень любил красные цвета.

Молодой Тарас Шевченко, впервые попав к Брюллову, был поражен "красной

комнатой".

Через прозрачные алые занавеси в помещение проникал солнечный свет.

Стены были: покрыты пурпурными штофными обоями, диван обтянут кумачовым

сафьяном... Сам хозяин встречал гостей в халате кораллового цвета, на

мольберте стоял рисунок, сделанный красной сангиной.

Кстати, эта комната стала для Шевченко как бы "символом свободы". Ведь

здесь он получил из рук друзей вольную, освободившую его от крепостного

рабства. Думается, что многим известна история с выкупом Шевченко, когда

Брюллов выставил на аукцион специально написанный портрет Жуковского и на

вырученную сумму в 2500 рублей добыл волю юному поэту.

Брюллов работал как одержимый. Есть много записей, рассказывающих о

неистовом темпераменте живописца, его феноменальной работоспособности.

"Мы очень хорошо помним Карла Павловича, встававшего вместе с солнцем и

уходившего в свою мастерскую, в то время когда он был занят этой картиной.

Сумерки только заставляли Брюллова бросать кисть. Так длились с небольшим

две недели, и художник до того горел, что, кажется, хотел бы обратить и ночь

в день. Никто в это время не был допускаем в его мастерскую, несмотря ни на

какие просьбы и ни на какое лицо. Брюллов страшно похудел в это время -

одним словом, Брюллов работал..."

Живописец не всех охотно пускал в свою обитель. Вот как описана,

например, история визита царя к нему:

В 1838 году зимою, около трех часов пополудни, государь в санях

возвращался из Горного корпуса во дворец... Он увидел в окно Брюллова,

который сидел... на лестнице и писал... Государь приказал кучеру повернуть

сани и остановиться у подъезда академии. Брюллову тотчас же дали знать, что

государь идет к нему. Мастер бросил палитру на то место, где сидел, сбежал с

лестницы, ушел на антресоли, в спальню и лег на постель. Государь вошел в

мастерскую, посмотрел на картину, на брошенные, запачканные кисти и палитру

и спросил Липина: "А где Карл Павлович?" – "Он, ваше величество, ушел в

спальню", – отвечал Липин.

Государь поднялся на антресоли, застал Брюллова в постели и

осведомился, что с ним. Брюллов пожаловался государю на нездоровье. Государь

улыбнулся, простился с Брюлловым и, уходя, сказал ему:

– Ну, ну, выздоравливай скорее; мне пора домой.

Если вспомнить сложную атмосферу той далекой эпохи, когда немилость

царя могла стоить любому человеку слишком дорого, то поведение Брюллова

можно счесть довольно оригинальным, если даже не смелым.

...Одним из редких качеств Брюллова была необыкновенная

доброжелательность и отзывчивость к своим коллегам-художникам. Всем известно

его отношение к Федотову, когда тот, будучи еще только начинающим

живописцем, пришел к великому мастеру и встретил у него поддержку и

внимание... Прошло несколько лет, и Федотов снова у Брюллова.

Вот выдержка из письма Федотова к историку, публицисту и писателю

Погодину после посещения тяжело больного художника:

"Милостивый государь, Михаил Петрович!

Извольте получить ответ на ваш вопрос. Перед тем, как представил я

первые картины в Академию, я так давно не бывал у Брюллова, что и не видал,

как он захворал и как дошел до отчаянного положения, в каком его находили и

каким я сам нашел его, когда по его зову явился к нему с Басковым. Худой,

бледный, мрачный, сидел он в Вольтере; перед ним на полу приставленные к

стульям мои две картины: "Кавалер" и "Разборчивая невеста". "Что вас давно

не видно?" – был первый вопрос Брюллова. Разумеется, я отвечал, что не смел

беспокоить его в болезни. "Напротив, – продолжал он, – ваши картины

доставили мне большое удовольствие, а стало быть – и облегчение. И

поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали..."

Какой искренностью души надо было обладать, чтобы сказать всего лишь

три слова: "Вы меня обогнали".

Автопортрет

В один из серых петербургских дней, когда доктора разрешили Брюллову

после семимесячной болезни покинуть постель, он попросил придвинуть кресло

ближе к трюмо, потребовал принести в спальню мольберт, палитру, кисти. Вмиг

наметил на картоне рисунок головы, рук... С вечера он повелел не пускать к

нему никого!

Автопортрет Брюллова 1848 года... Художник на пороге пятидесятилетия.

Живописец перенес тяжелую болезнь. Но не только недуг отнял у него краски

лица и блеск глаз.

Усталость. Постоянная, неуходящая. Она залегла в тревожных складках

крутого, чистого лба, притаилась в пепельных, некогда блестящих золотых

кудрях. Усталость во вздутых венах тонкой руки, повисшей на подлокотнике

кресла. Усталость в самом колорите полотна, в сочетании черных, красных,

восково-бледных тонов.

Время. Зрелость. Пора жестоких переоценок, пора разочарований и

потерь – вот истинные слагаемые образа...

Мастерство Брюллова в эти годы достигло совершенства.

Его кисть поистине виртуозна. Ведь автопортрет написан всего за

каких-нибудь два-три часа!

Но почему же глаза художника так безрадостны, почему в них нет сияния,

удовлетворения творца? Почему они так тревожны? Почему так пристально

всматриваются они в зеркало?

Может быть, потому, что Брюллов впервые за всю полувековую жизнь именно

в эти часы, именно в этот миг так остро ощутил бег времени, так трезво

оценил свои потери, так чутко понял суть безвозвратно упущенных лет. Может

быть, в эти короткие часы перед художником промелькнула вся его жизнь?

...Многое не свершилось. Не сбылась заветная мечта оставить родине

картины, в которых была бы видна вся ее жизнь, самое сокровенное – судьба

народа, великая история России... О, как он мечтал заткнуть глотку светской

черни, болтавшей в своих золоченых салонах об угасании его таланта! О, как

он мечтал уйти от мелочной и тем не менее тяжкой опеки царя, от неотступного

взора монарха!

Но все это были лишь мечты.

...Привычно ходит кисть, и на холсте возникают черты больного, усталого

человека.

Бьют часы. В мастерской тихо. Шум Петербурга не проникает сюда. Но это

только кажущийся покой.

Напряженно глядят на нас с автопортрета глаза великого художника,

создавшего прекраснейшие образы, воспевшего человека во всей его красоте,

отдавшего всего себя людям.

Павел Федотов

В Первом московском кадетском корпусе парадный выпускной акт. Играет

музыка. Среди присутствующих на торжестве – юный Павел Федотов, будущий

знаменитый живописец.

Любопытный факт – в корпусе Павел был отмечен как ленивый в рисовании и

черчении ситуационных планов. Как же могло случиться, что, считавшийся

способным к живописи, он отстал в рисунке? Ответ весьма простой, хотя и

несколько неожиданный. Федотов правил чужие рисунки: "Я за это получал

булки, чего со своего рисунка взять было нельзя, и поэтому свой всегда был

неокончен..."

Кадетов учили "фортификации, экзерциции, верховой езде, закону божьему,

словесности, чистой математике, танцеванию" и многому другому, в том числе и

рисованию. Не все выдерживали муштру, многие г.оспи-танники оставляли учебу

из-за "трепетания сердца, аневризма и подобных болезней". Эти напасти, к

счастью, миновали Павла. Он прибыл в Петербург полным сил и энергии.

В лейб-гвардии Финляндском полку чсе полюбили талантливого юношу за его

жизнерадостность, умение сочинять песни и прекрасно исполнять их, за доброту

и, главное, за его способность к рисованию. Он писал портреты своих друзей

по полку, "и вот начали уже говорить, что всегда делает похоже".

Федотов серьезно интересуется искусством, посещает вечерние классы в

Академии художеств. Он пробует писать акварелью жанровые сцены из полковой

жизни. За одну из них получил в подарок от великого киязя Михаила Павловича

бриллиантовый перстень. Однако успехи не делали его счастливым.

"Столица поглотила пять лет моей лучшей молодости... Пока в столице,

успокойся сердцем, не жди и не обманывайся".

Художник удивительно тонко чувствовал красоту окружающего мира и не

принимал жестокости, грубости и меркантилизма петербургской жизни.

Постоянной спутницей его жизни в те годы была нужда.

«Свежий кавалер»

Маятник стенных часов печально отстукивал минуты, дни, месяцы серых

будней. Федотов, уйдя в отставку, оставил за дверьми маленькой квартирки на

Васильевском острове суету полковой жизни, светские порывы и желания души

своей. Он целиком отдался любимому труду.

Казалось, далеко в прошлое ушли долгие сомнения и колебания, лишь порой

вспоминались полковые друзья, давно позабывшие дорогу к художнику, и

осталась только одна неистовая, неутомимая жажда – постичь, овладеть тайнами

мастерства.

"Вам двадцать пять лет, – сказал ему однажды Карл Брюллов, глядя на его

работы, – теперь поздно уже приобретать механизм, технику искусства, а без

нее что же вы сделаете, будь у вас бездна воображения и таланта?.. Но

попытайтесь, пожалуй, чего не может твердая воля, постоянство, труд".

Прошло семь лет. И Федотов проявил волю и постоянство. Все это время

каждый день был предельно размерен. Вставал на заре, обливался холодной

водой (в любое время года) и уходил на прогулку. Бродил по городу, беседовал

с прохожими.

Придя домой, Федотов принимался за работу. Рисовал, писал, компоновал.

Наброски, эскизы, этюды создавались с энергией и упорством непостижимым, и

скоро результаты стали заметны. Его рисунок окреп, в нем появились

необыкновенный лаконизм и острота.

Он отказывал себе во всем. Уйдя в отставку в чине капитана, Федотов

получил весьма скромное содержание, из которого ровно половину посылал отцу

и сестрам в Москву.

Казалось, он вовсе не знал развлечений. Труд занимал все его время.

Единственной отрадой были игра на гитаре и пение.

В 1846 и 1847 годах художник написал первые свои картины – "Свежий

кавалер" и "Разборчивая невеста".

Он решается послать их на суд к Брюллову.

Больной Карл Павлович радушно принял у себя автора. После он часто

говорил, что счастье Федотова в том, что он смотрит на натуру своими

глазами, а не через академические, классические очки, зрящие только

библейские либо мифические сюжеты.