Текст книги "Слепец"

Автор книги: Игорь Борисенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

– Что мы будем есть завтра? – пробормотал он. – На этой вашей замечательно дороге встречаются города?

– Я в этих местах по ней не ходил, – ответил Приставала, зевая и почесываясь. – Вот у нас, на юге, у Тракта вообще ни одного нету. Города ведь – они штуки древние, стоящие испокон веку. А дорожку эту проклятый Мездос всего-то сотни три лет назад сделал. Так что, может какая деревенька попадется, хотя сомнительно. Крестьяне – народ глупый, но не настолько, чтобы к Тракту лепиться.

– А чего в нем такого страшного? – удивился Слепец. – По-моему, так очень удобная и приятная штука. Посреди зимы – лето, посреди степи – дрова и отдых.

– Да разное говорят про Тракт этот. Что люди на нем пропадают, а то и целые караваны, – неуверенно сказал Морин. Помешав остатки снега, плавающие в котелке, он добавил таинственно: – Тут, сказывают, чудища разные обретаются. Для того мол и дорога построена, чтобы их кормить. Чудища, само собой, на службе проклятого Мездоса состоят, кого сожрут – все его имение тащат в Замок-Гору, так-то. И вообще, ты этот Тракт не хвали. Все знают, для чего он строен. Уж не для того, чтобы нам с тобой путешествовать легко было…

– А для чего же?

– Ловушка это. Вон как удобно, да хорошо! К чему бы Мездосу такой подарок делать всем подряд, он ведь сколько сил да золота разного на нее потратил! Неспроста, это и валуну понятно. Чтобы люди сюда шли, а тут их…

– Да что? Ты постоянно рассказываешь о слухах, изрекаешь туманные угрозы, но ничего конкретного так и не сказал! – вспылил Слепец. – Сколько можно пугать байками!

– Ты не знаешь ничего, – пробормотал Приставала. – Люди зря не говорят, да и сам я не дурак, в бескорыстие не верю.

– Дурень ты!

После этого Морин обиженно затих. Фило на некоторое время покидал их, а когда вернулся, всунул в крючья Слепцу нечто твердое и округлое. Тот непонимающе поднял голову, провожая Мышонка поворотом головы.

– Попробуй, откуси! – посоветовал Фило, шумно устраиваясь у костра. Слепец тщательно ощупал попавший ему в руки предмет: судя по всему, он походил на яблоко, только кожура на ощупь казалась шелковистой и нежной.

– Похоже на хлеб в сладком вине! – воскликнул Слепец, откусив и прожевав кусок. – Вкусно!

– Растут тут, промеж буками, на небольших деревцах, – просветил его Фило. – А ты, Морин, почему не ешь?

– Вот еще! – буркнул Приставала. – Не буду я их есть, они ведь тоже Мездосом созданы! Добра не жди. Даже если сразу дуба не дашь, потом обязательно что-нибудь гадостное приключится.

– Как хочешь, дурная голова, – усмехнулся Слепец в перерывах между пережевыванием странного плода.

– Тут еще орех растет, по полкулака каждая орешина! – похвастался Фило. – От голода не помрем…

Он бросил быстрый взгляд на мрачного Морина. Тот с решимостью взял себе больший из кусков мяса и принялся жадно его грызть. Не столь боязливые, как он, товарищи с удовольствием скушали по три сочных плода и закусили парой орехов. Потом они еще разделили между собой одну лепешку, но ели ее безо всякого удовольствия. По сравнению со свежими фруктами вкус лепешки можно было назвать разве что глиняным.

Костер весело потрескивал сучьями, ветер шелестел в кронах буков и заставлял поскрипывать их стволы. Приставала сразу после ужина уснул мертвым сном, а Слепцу и Фило не спалось. Некоторое время они лежали молча. Улегшись на спину, Слепец никак не мог отделаться от странного ощущения – словно бы он снова здоров, задержался на королевской охоте и заночевал на опушке леса. Стоит открыть глаза – и он увидит черное небо, яркую звездную пыль на нем, отсветы костра, прыгающие по ветвям ближайшего дерева… Нет, конечно нет. Глаза потеряны безвозвратно, но вот как насчет увидеть? Стоило ему подумать о звездах и ветвях, он как наяву представил себе серебристую, словно полог низкой облачности, пленку над головой. Звезд здесь не увидишь, однако огненные сполохи действительно озаряют склонившуюся вниз ветку бука. Тишина, лишь шепот ветра и мерное дыхание Морина. Треск костра, такой тихий и спокойный. Благодать! Тепло пламени оглаживает левый бок, а вдоль правого тянет легкой прохладой, как и положено в летнюю ночь.

– Послушай, – прошептал вдруг Мышонок, осторожно подползая ближе. – Ты вправду слепой, или только притворяешься?

– Не верится? – усмехнулся Слепец. – Могу вынуть наружу смоляной шарик, который вставлен в глазницу.

– Да нет, на слово поверю. Только больно ловко ты ходишь, да мечом орудуешь, да все остальное. Отчего так?

– Если б я знал, то обязательно объяснил тебе, дружок, – Слепец глубоко вздохнул и поправил служивший подушкой мешок. – Сам не пойму, что это такое? Сначала вроде как мне казалось, что я сплю: что ни представлю, все вокруг так и оказывается, как мне грезится. Будто бы в каждом месте, куда случится угодить, я был раньше, и не раз, и будто так прекрасно все запомнил, что теперь могу найти любую мелочь, не глядя! Вот, скажем, представится мне, что рядышком лежит высохшая буковая ветка, протяну руку – и точно! Тут, как тут.

Слепец задумчиво помолчал, отправляя ветку в костер и сторонясь от взлетевших искр, которые, надо думать, ему тоже явственно пригрезились. Фило многозначительно вздохнул и пробормотал:

– Колдовство, не иначе.

– Да откуда оно возьмется! Я же ведь с того берега Реки, где никакого волшебства отродясь не было! И сам я там рожден, и отец мой оттуда, насколько я знаю. Правда, много в его жизнеописании тайн и разных туманностей…

– Вот видишь! Может, на самом деле, был он великим колдуном с этого берега, которому удалось Реку одолеть?

– Ну да, скажешь тоже. Когда в наших краях появился колдун, это все разом заметили, ох как заметили! Такое не утаишь от потомков. Если бы отец был волшебником, до меня обязательно дошли хотя бы слухи, но нет, ни одного.

– Скрывал почему-то, может быть…

– Что об этом гадать? Все равно правды уже не узнать, потому что отец пропал давным-давно, и следа за собой не оставил. Ты лучше послушай дальше обо мне, ведь рассказ еще не окончен! Теперь стал я будто бы видеть, хоть глаз у меня и не выросло, только картины предстают какие-то странные. Нет белого света, нет черной ночи… Просто прямо посреди полной тьмы, в которую я погружен – странной, надо сказать, такой, что и цвета-то ее толком не определишь – появляются разноцветные пятна, и каждое пятно – это чье-нибудь чувство. Красное – это злоба, или сильный ужас, багровый – ярость с ненавистью, зеленым видится страх или раздражение. Даже равнодушие можно уловить, вот как… И все эти цветные сияния не просто сами по себе плавают посреди темени, они еще и высвечивают вокруг себя тех, кто их порождает. Можно разглядеть лицо, фигуру, или даже окружающие предметы, или например сугробы. Однажды я таким образом небо увидел, словно бы оно тоже что-то чувствовало.

– Ух ты! – восхитился Мышонок. – А вот я, к примеру, каким сейчас цветом тебе вижусь?

– Сейчас – никаким. Сейчас я как будто обычный слепой, или человек с закрытыми глазами. Мелькнула в мозгу картина нашего бивака – и исчезла. Все это появляется, когда у меня возникает в том потребность. Опасность или еще что. Например, когда мне очень интересно увидеть, чего такого рядом творится? И пожалуйста, сразу представляется, или же те цветные пятна разгораются.

Удивленный Фило молча переваривал услышанное. Так, в думах, он и уснул, а вслед за ним и Слепец. Даже о карауле не вспомнил…

К счастью, никто и ничто не пыталось обидеть их во время ночлега. Проснулись они поздно, включая Приставалу, уснувшего раньше остальных. Чего-чего, а поспать и поесть он любил больше всего на свете. Едва проснувшись, Морин стал разжигать потухший костер, сбегал с котелком за пределы волшебного "тоннеля", снова разложил на куске кожи нехитрую снедь.

– Чего это вы ничего не жрали вчера? – спросил он, не отрывая взгляда от еды. – Животы, небось, сводит?

– Да не особо, – пожал плечами Слепец. – Съели-то мы не меньше твоего, да еще свежего, вкусного – пальчики оближешь! Лепешка по сравнению с той прекрасной пищей – земля землей! Кстати, Мышонок, ты не сходишь за этими замечательными фруктами и орехами?

– Уже сходил.

– Молодец! Давай сюда мою долю, а наш мучимый подозрениями друг может грызть плесневелое мясо, сколько хочет.

– Сколько хочет! Да там его на один укус, и одна лепешка несчастная осталась.

– Ну, может ты передумал и присоединишься к нам?

– Ишь чего захотели! Это в вас уже говорят зловредные соки, которые вы вчера так неосмотрительно поглотили. Хотят и меня тоже… того. Вот увидите, и вспомните мои слова, да только поздно будет! Придем к Замку-Горе, увидите его – и сами собой побежите внутрь, под топоры, в чаны кипящие!!

– Вообще-то мы туда шли еще до "встречи" с фруктами, – напомнил Слепец разошедшемуся в своих обвинениях Приставале. – А про топоры ты откуда знаешь? Уже бывал, или опять "люди говорили"?

Таким образом, после короткого разговора Морин снова был погружен в состояние мрачной неразговорчивости. После еды, когда они отправились в путь по гладкой и прямой дороге, в приглушенном свете, схожем с мягким сиянием пасмурного дня, Приставала долго молчал. Фило и раньше не отличался разговорчивостью, Слепец тоже не имел желания болтать. Так они прошли, в полной тишине, несколько тысяч шагов. Наконец Морин не выдержал и плаксиво сказал, словно собираясь продолжить оборванный разговор:

– Чего же мне делать-то, а??! Куда податься?

– О чем это ты? – деланно удивился Слепец, представляя, как при этом лицо Приставалы искажает гримаса недовольства.

– Как о чем? Не улыбается мне в гости к твоему любимому Мездосу шагать. Тебе-то что, тебе Река по колено, заречник треклятый. А я здешний, я про него столько наслышан, что в здравом уме не могу туда путь держать…

– Ну так давай мы тебя разок о дерево башкой шмякнем, чтобы поубавилось разумности, – предложил Слепец. Морин шарахнулся от него в сторону – чего доброго, еще взаправду шмякнет!

– Нет уж, спасибо! Мне мой ум-разум дорог… Не то что вам, даже жизней своих никчемных не жалеете. Лезете прямо в зубы разным опасностям, на авось надеетесь, на удачу.

– Мы-то ладно, безголовые, – согласился Слепец. – А как же ты, такой разумник, все время за мной увязываешься? Как это назвать?

– Бросить тебя жалко. Куда ж ты такой – безрукий, слепой? Как кутенок новорожденный, честное слово, – важно заявил Приставала. Слепец сначала едва не споткнулся от такого поворота мориновской мысли, потом открыл рот, чтобы сказать в ответ что-нибудь особенно едкое, но в конце концов промолчал, ибо понял – Приставала сейчас борется со своим страхом и уговаривает сам себя не бояться и идти дальше вместе с остальными.

– Ладно, не мучайся! – сказал Слепец после тягостного молчания. – Встретим какой-нибудь караван по дороге, или может деревня все-таки попадется, там и останешься. Мне вот гораздо интереснее узнать, как бы нам с вами постирать одежду? Не знаю, как вы, а я задыхаюсь, потому что смердеть стал уже не хуже Уродов.

Кровь залила его куртку и штаны во время схватки в степи, посреди метели. Юшка орошала его из растерзанных разбойничьих носов в таверне, горячие соленые брызги попадали на него во время страшного пиршества Клотки совсем недавно. На холодном ветру, посреди снежных просторов, пропитавшая одежду кровь не давала о себе знать, однако теперь, в тепле, быстро начала гнить. Слепец пытался оттереть крутку и штаны снегом, но слишком поздно к нему пришла эта идея. Кровь впиталась и накрепко присохла к ткани, затаилась на меховой оторочке рукавов и воротнике. Вонь не давала спокойно дышать, лезла в горло, даже временами кружила голову. Тут Слепец снова познал обманчивую сущность своего внутреннего ока: порождаемые запахами, в мозг непрестанно лезли видения одно хуже другого. То ему казалось, что он идет по огромному кладбищу, могилы которого были разрыты и наружу вырывались удушающие испарения гниющей плоти, то вдруг грезилось, что попал на бойню, и вот-вот сам пойдет под топор, как обещал Приставала. Меховая куртка давно была снята и подвешена к мешку, за спиной, но избавиться от смрада это не помогло. Пришлось заматывать лицо тряпицей сомнительной чистоты, нашедшейся у Морина. В таком состоянии проблема стирки становилась самой главной.

Жара вдруг оказалась совсем не шуточной. Теперь не было того ласкового ветерка, который пробирал дрожью ночью, и, хотя солнце тоже не палило сверху, разгоряченные ходьбой путники скоро скинули все теплые одежды. Слепец постепенно снял и переложил в изрядно опустевший мешок свою безрукавку, теплую шапку, расстегнул рубаху. Сапоги его, потраченные едким туманом, совсем рассохлись и нещадно терли ноги. Штаны, тоже изрядно пованивающие, снять не было никакой возможности – когда Таттлу собирала его в дорогу, то никак не думала о Великом Тракте с его волшебным тоннелем, хранящим внутри лето в самую студеную зиму. Потому штаны она дала очень толстые, теплые, и других у Слепца просто не было. Приставала мог бы дать запасную рубаху, даже плохонькую шапку, но вот вторых штанов тоже не имел. Фило вообще обладал только тем, что было на него одето, или висело на поясе.

Поэтому приходилось терпеть полный набор страданий, от жары до неприятного запаха. К полудню всю одежду с верхней половины тела Слепец нес за плечами. Мышонок тоже разделся, и только Приставала шел, как ни в чем ни бывало, разве что скинул свой тяжеленный драный полушубок.

– Надеюсь, теперь ты счастлив, – ворчал на него Слепец. – Жара ведь у тебя любимое время года…

– Это так, – жизнерадостно заявлял Приставала. Настроение у него значительно улучшилось, уж не от того ли, что он видел мучения остальных? – Идешь себе и не боишься упасть в сугроб и больше оттуда не встать. Вам нехорошо? Вам не нравится? Пожалуйста, в двух шагах отсюда вас ждет ваша любимая зима, холодный ветер, растаявшие, а потом накрепко замерзшие сугробы и прочие радости. Там жара вас не станет донимать, выходите и продолжайте путь с той стороны!

Слепец и Фило сносили издевательства стойко и молча, потому что Приставала был прав. Не нравится жара – иди по холоду. Правда, там нет такой удобной дороги, напротив, того и гляди соскользнешь в рытвину между сугробами и рухнешь наземь. Приходилось терпеть.

Дорога, убегая далеко вперед, исчезала в серебристо-зеленой дымке. После обеда стал дуть слабый ветерок, заставляющий шеренгу буков и вязов провожать путешественников дружным шелестом листвы. Казалось, она приглашает остановиться, отдохнуть в тени… хотя какой тени? Солнца-то не видно.

Кроны деревьев наполняли щебечущие птички, которые, видно, слетались сюда со всей округи. Частенько дорогу прямо перед носом путников перебегала серая мышь или даже наглый заяц, не торопясь переваливавшийся с коротких передних лап на длинные задние.

– Эх, жирный какой! – провожал такого наглеца Приставала, и непременно вздыхал. Мясо прыгало мимо, но поймать его не представлялось возможным, потому что ни Морин, ни Фило не могли похвастаться способностью точно метать ножи на два десятка шагов. Слепец мог бы попробовать, но не с крючьями вместо пальцев… Они облизывались и понуро шли дальше.

В стороне, за серебряной пеленой волшебной пленки, можно было разглядеть окрестности. Там снова бушевала зима: сильный ветер мел поземку над сугробами, которые походили на обломанные зубы. Оттепель заставила их потечь, заостриться – а потом вернулась зима и превратила мягкий рыхлый снег в твердокаменный лед. Случись брести по такому – беды не оберешься… Упал – считай наверняка до крови, если не до смерти. Еще снаружи стали попадаться торчащие к небу, изъеденные ветрами скалы, только не светящиеся, а самые обычные, небольшого росточку, в два-три человеческих. Изредка крючились вдоль дороги голые деревца, вставали на горизонте гряды холмов… По словам Приставалы, неустанно описывавшего увиденные им картины, все это он видел, словно ожившую гравировку на тянувшейся рядом стене. Слепец сам не старался охватить окрестности разумом, его мир ограничивался дорогой под ногами, деревьями и некоей мощной силой, отгораживающей теплое лето от свирепой зимы.

Однако, помимо воли, разум улавливал еще кое-что. Смутную угрозу, нечто зловещее в окутавших маленький отряд спокойствии и благолепии. Казалось, из неимоверного далека прилетали обрывки тающих мыслей, в которых не разобрать смысла, мысленные вскрики боли. Слепец даже не мог быть уверенным, что действительно "слышал" их. Глаз, и тот может обмануть, увидеть то, чего на самом деле нет, или не заметить нечто существующее, а уж эфемерное внутреннее око… Сколько раз в последнее время оно готово было сыграть со своим обладателем злую шутку? Однако дело было сделано: Слепец мог не доверять собственным ощущениям, но тревогу в его душе они заронили. Еще немного – и он поверит в демоническую сущность Великого Тракта, о которой неустанно повторяет Приставала.

– Не пора ли поесть? – хрипло осведомился Морин после очередного долгого перехода. Кажется, он тоже перестал изображать наслаждение жарой и разделся до нижней рубахи.

– Ты проголодался? – насмешливо спросил Слепец. За весь день упорный Морин кушал только остатки своей, принесенной издалека пищи и по-прежнему не прикасался к дарам дороги. Остальные постоянно лакомились хлебными плодами и орехами, немного устав от однообразия, но зато имея полный желудок. Приставала мужественно отказывался. Утром он скушал половину лепешки, в обед доел кусок мяса, очень маленький и заветренный, а на ужин его ждала вторая половина последней лепешки. Недостаток пищи он пытался компенсировать обильным поглощение воды, но толку от этого не было никакого. В результате Морин просил передышки через каждые пару тысяч шагов и долго набирался сил, прежде чем снова двинуться в путь. Слепца стало несколько раздражать его глупое упрямство, но он сдерживал себя, памятуя, что после второго своего рождения, вроде бы, стал человеком очень мягким и добрым. Все равно завтра жрать Приставале будет совершенно нечего, и придется-таки перейти на фрукты, – думал он, усмехаясь. Поэтому привалы устраивались по первому требованию, и сейчас Слепец лишь пожал плечами и скинул с них наземь мешок.

Они принялись разбивать лагерь – вернее, делали это двое зрячих, а слепой посиживал на травке, с наслаждением вытянув гудящие ноги.

– Последний кусочек остался, – уныло бурчал Приставала, доставая из сумки свой скудный ужин.

– Может, наконец попробуешь фруктов? – предложил Слепец, но ответа не получил. Фило уже разжег костер и убежал за ужином, и тут вдруг Приставала дико заорал и опрометью бросился прочь от кустиков, к которым присоседился, дабы справить нужду.

Слепец молниеносно вскочил на ноги, пытаясь одновременно нашарить на боку рукоять меча.

– Что случилось?? – закричал он.

– Не знаю! – отозвался Морин дрожащим голосом. – Что-то такое склизкое и зеленое торчит из земли.

– Наверное, корень дерева? – насмешливо поинтересовался Фило, тоже прибежавший на крик с кучкой плодов в подоле рубахи.

– Думаешь, я совсем спятил? – ощерился Морин.

– От голода, – спокойно предположил Мышонок.

– Вот уж нет! Как ни голодай, а все равно корней толщиной в два меня не бывает… по крайней мере, у буков.

– Шевелится? – спросил Слепец.

– Вроде нет, – неуверенно отозвался Морин. Слепец смело двинулся вперед, присел и пошарил в траве рукой.

– Не успел тут намочить, приятель?

– Нет… Осторожно!

– Не бойся… Судя по всему, какая-то падаль.

Слепец поднялся, брезгливо отирая руку и поправляя пояс с не пригодившимся мечом. Подошедших приятелей он попросил описать находку, потому что сам никак не мог представить ее в подробностях – почему-то, она так и представлялась ему гигантским древесным корнем.

Оказалось, что рядом с самым настоящим буковым корнем в невысокой траве лежит массивная полуистлевшая туша – квадратная спина, пупырчатая и твердая, как копыто, кожа. Конечности походили на сросшиеся вдвое бычьи рога, причем все четыре ушли под землю, словно перед смертью существо пыталось зарыться в грунт. Головы не было вовсе… Судя по строению тела, чудовище передвигалось как человек, на двух ногах.

– Что это, Фило? – спросил Слепец после того, как внимательно выслушал описания.

– Не знаю… Никогда не встречал ничего похожего, – прошептал тот.

– Давайте уйдем отсюда подальше! – добавил Приставала.

*****

– Да… – грустно протянул Морин, выплевывая последние косточки от съеденного фрукта. – И зачем я только соблазнился? Продал жизнь свою за проклятое колдовское яблоко!! А оно… Вы нарочно расхваливали, а сами поди тайком кривились да плевались? И хлеб кисловат, и вино водянистое больно. А орехи горчат. Как можно грызть эту гадость второй день подряд? Я мяса хочу!!

– Чего расстонался? – возмутился обычно спокойный Фило. – Никто тебя не заставлял и не обманывал, не придумывай! Просто ты привередливый и вредный. А если мяса хочешь – сбегай к тому дереву да отрежь себе кусочек.

От таких слов Морина едва не вывернуло наизнанку.

– Больше так не говори, придурь! Я такое никогда жрать не буду, даже при смерти от голода!

– Ну, ты и про фрукты с орехами похоже говорил, а вон, уплел столько, сколько мы вдвоем.

– Это я от потрясения. Неужели правда вдвое больше? Эх, как бы плохо не стало. Коли фруктами обожраться, так и от самых обыкновенных поплохеть может, не то что от колдовских… А того монстра я даже свежеубитого есть не стал бы. Он на лягушку похож.

– А я лягушек ел, – заметил Фило. – Они вкусные, на цыплят похожи, только мяса очень мало, все больше кожа да кости. Из них суп наваристый выходит.

– Хватит! Хватит меня мучить своими выдумками! – завопил Морин и вскочил на ноги. Казалось, он готов прыгнуть на невозмутимо сидящего перед огнем Мышонка, но нет, Приставала быстро успокоился и уселся обратно. Только зло зыркнул на Мышонка.

– Если хотите, можем сойти с дороги, – как ни в чем ни бывало заговорил тот, сменив тему. – Здесь Край Мира недалеко, и между ним и Трактом деревень много, как я слышал. Наверняка и дороги есть – надо почаще за пелену выходить и смотреть. Пойдем по дороге, и не пройдет дня, как в какое-нибудь поселение забредем.

– Ладно, спи. Утром посмотрим. Морин, как твой живот?

– Не знаю еще.

– Тогда посиди на часах, пока не узнаешь. Костер прогорит – разбудишь меня.

Как оказалось утром, они спали совсем рядом с перекрестком, где к Великому Тракту подходила еле заметная в траве дорога. Путешественники немедленно вышли наружу, надеясь за пределами волшебного тоннеля обнаружить глубокие колеи, но там ничего не было, только снежная равнина. Фило и Приставала разглядывали ее из-под приставленных ко лбам ладоней, так как восходящее на юго-востоке солнце заставляло осевшие и превратившиеся в скопище ледяных кристалликов сугробы нестерпимо блестеть.

– Что там? – нетерпеливо спросил Слепец

– Никакого намека на дорогу, или других признаков человека, – грустно ответил Приставала. – Похоже, с лета тут никто не ездил. Вон, вижу только столб кособокий, который из сугроба торчит, а на нем щит с надписью… "Путник, иди прочь! Там не осталось ничего живого."

В тот момент, когда Морин прочел эти строки, Слепец снова обрел "зрение", увидев его ярко вспыхнувший страх. В его свете, как с помощью факела, он разглядел щит, явно сделанный из куска телеги. Писал кто-то либо плохо это умеющий, либо по каким-то причинам неспособный сделать это нормально. Буквы были корявыми, строки косыми. Да и чем писали? Черная, сильно отшелушившаяся краска. Может быть, кровь?

– Что бы это значило? – пробормотал Приставала.

– А я тут проезжал три года назад, – вдруг сказал Фило. – Тогда здесь рожь росла.

– Это значит, – вздохнул Слепец. – Что мы и дальше будем идти полуголодными.

– Ага! – с ноткой торжества сказал Приставала. – Значит, не очень-то тебе нравится фрукты с орехами грызть?

– Приедается, – пожал плечами Слепец. С тем они вернулись под прикрытие волшебной пленки и, понурые, продолжили свой путь.

Солнце с трудом пробивалось сквозь серебристый барьер и подталкивало в спины своим странным, мутно-белым светом. Фило неожиданно обнаружил во время одной из стоянок несколько конских волос, срезал с бука мало-мальски гибкую ветвь и сделал лук. Он был совсем слабый, чуть больше локтя в длину. Теперь всю дорогу Мышонок стругал для него стрелы, концы которых обжигал на костре. Перьев под деревьями находилось сколько угодно.

Дорога быстро наскучила своим однообразием, совсем как недавно степь, просто здесь вместо бесконечных сугробов вокруг шумели деревья, вместо злого свиста ветра слышались птичьи трели. Нет слов, идти было намного легче, приятнее и безопаснее. Далекие скалы высились слева, но это были самые обычные скалы, они не пугали ночью призрачным сиянием от подножья до вершин.

Вместо пронизывающего, сырого степного холода здесь их мучила жара. Будь они одеты полегче, пот не стал бы литься в три ручья и щипать глаза, но каждая меховая одежина либо заставляла преть тело, либо ее приходилось тащить на горбу. Путники безучастно шагали вдаль, туда, где серебристые стены сжимались и поглощали всякую перспективу. Любые темы для разговоров казались малозначительными; привалы становились чаще и чаще, и каждый раз все трое засыпали мертвым сном, вне зависимости от того, сколько каждый дрых ночью. Изредка Мышонка вдруг пробирала жажда действий: он покидал Тракт, выходил на ближайшую возвышенность и смотрел вдаль. Увидеть чего-то хорошего ему не сподобилось. Первое время вокруг царствовала прежняя снежная пустыня, украшенная редкими кучками дрожащих на ветру деревьев, а потом на мир снова набросилась жуткая метель.

Но в один прекрасный день, ближе к вечеру, в это однообразие ворвались перемены: сзади послышались медленно приближающиеся крики людей, скрип телег, храпение лошадей. Их нагонял обоз, шедший на север аж из самого Коррознозда. Полсотни повозок и полторы сотни людей. Слепец весьма порадовался этой встрече, ибо исподволь, сквозь обволакивавшую тело и разум леность в нем проявлялся страх. Ему казалось, что Великий Тракт и в самом деле поражает его организм волшебным недомоганием, выпивает соки, пожирает стремление жить. Еще немного – и он бросил бы его коварную приятность, побрел бы рядом, навстречу порывам колючего ветра. Иначе можно было однажды уснуть навсегда в мягкой траве, под нежные трели неведомых птичек…

Обоз двигался ненамного быстрее путешественников. Нагнав, телеги продолжали двигаться, как ни в чем ни бывало, возницы и пассажиры не удостаивали путников особым вниманием. Грохочущие, огромные колеса с торчащими далеко в сторону осями согнали Слепца и его спутников на обочину. Толстые крестьяне в легких хлопчатых рубахах и остроконечных шляпах с мягкими полями угрожающе вертели кнутами, а воины в кожаных доспехах хмуро оглядывали сбившихся в кучку незнакомцев. Слепец и Фило вскоре перестали даже разглядывать катящиеся мимо повозки, прячась от них за деревьями. Крепкий запах лошадиного пота и еще множество других ароматов дразнили, напоминая о людском обществе, холодном, бодрящем пиве, горячей каше и мягкому, сочному мясу… Увы, никто не собирался даже разговаривать с грязными оборванцами. Приставала, почувствовавший тягу к своей прежней профессии, пританцовывал у самой дороги, выпрашивая поесть и даже требуя подвезти. Крестьяне хрипло и весело ругались, лениво замахиваясь на него кнутами.

– Эти жирные боровы – ужасные жадины, – пробормотал Морин, когда присоединился к остальным. Зад последней лошади к тому времени удалялся, постепенно сливаясь с серебристыми стенами волшебного тоннеля.

– Не узнал, куда они направляются? – спросил Слепец.

– Так они мне рассказали!! – воскликнул Приставала. – А у кнута один разговор – вжик, да шмяк! Но мне и так понятно, что они едут далеко на север, везут свежие фрукты для столов тамошних богачей. В Адонрице уже больше месяца лежит снег, как никак. А у нас на юге недавно созрел очередной урожай…

– Отчего же твои земляки такие плохие люди? Почему не захотели даже остановиться, поговорить?

– Ха-ха!! Кто же станет болтать с нищими попрошайками, бредущими под колесами твоей телеги, которой надо изо всех сил торопиться? Фрукты не станут ждать вечно, даже обложенные снегом из-за стены тоннеля они постепенно портятся. И вообще, ты и сам бы не стал разговаривать с собой теперешним. Грязный, страшный, дикий видом. Невежды, они не могут разглядеть под слоем дорожной грязи благородного путешественника!

– Да, уродливые жабы! – поддакнул Слепец. – Нет бы подобрать, помыть, накормить, в постель уложить…

– Да-да! – воодушевленно продолжил Приставала, не замечая, или не желая замечать насмешки в словах товарища. – Это же надо, один гад обвинил меня в том, что я воровал его апельсины! Кстати, ты любишь апельсины?

– Сейчас не время для выяснения вкусовых пристрастий! Тем более, что я в первый раз слышу о такой штуке. Давай его сюда!

– Но у меня только две штуки…

– Ничего, поделим! – Слепец засмеялся и потрепал Морина по плечу. Вскоре их радость была дополнена новой: одной из свежевыструганных стрел Фило смог сбить в траве бегавшего там кулика, достаточно жирного и большого.

– Похоже, сегодня у нас будет славный ужин!! – радостно воскликнул Приставала. Впервые за долгое время он перестал дуться на весь мир и бурчать себе под нос разные ругательства.

Действительно, настроение их значительно улучшилось. С отвращением проглотив обычную порцию фруктов, каждый поглодал нежные косточки кулика. Мяса на них почти не было, однако мясной дух от костра расплывался на славу. Как мало нужно человеку, чтобы вновь почувствовать себя живым! Такой крошечный кусочек животной пищи, скорее даже ее запах – и они уже не сидят, нахохлившись, как замерзшие птицы, а шутят, рассказывают друг другу разные истории. Потом Морин поделил на равные части апельсины, которые оказались очень ароматными, сладкими и сочными. Правда, Слепец с большей радостью съел бы сейчас кусок простого копченого окорока, но на худой конец сгодилось и такое.

Если присмотреться, впереди можно было разглядеть мерцающие в мутной темноте огоньки – это ночевал не уехавший далеко обоз. Утром, когда трое путешественников снова были голодны и угрюмы, они пересекли место их лагеря. Длинная полоса костров, куч мусора и объедков тянулась вдоль дороги. В шеренге деревьев теперь торчали три уродливых пня… Приставала едва ли не обнюхивал места остановок купцов, и в конце концов вернулся с бурдюком, отзывающимся на потряхивание несмелым плеском. Изнутри пахло неплохим вином. В карманах у Морина лежали две бараньих кости с остатками мяса и полусъеденная краюха хлеба.