Текст книги "Вариант "Ангола""

Автор книги: Игорь Борисенко

Соавторы: Денис Лапицкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Хорошо, что дорога не пользовалась популярностью. Мы прибыли сюда около шестнадцати часов назад, и за все это время мимо проследовали всего две группы местных жителей. Сначала, безостановочно переговариваясь, прошли женщины в странных ярких платьях, несущие на головах какие-то здоровенные горшки, потом мужчины-носильщики проволокли какие-то тюки, обтянутые парусиной.

В эти минуты мы укрывались в зарослях, а потом возобновляли работу. На участке между деревьями вдоль дороги, через каждые пять метров, мы разместили фугасы: набитые взрывчаткой ведра. Поверх взрывчатки в ведрах уложен слой гвоздей, болтов и толстой, нарубленной крупными кусками, проволоки – мне даже не нужно было слушать объяснения Радченко, чтобы представить, что будет твориться на дороге, после того, как провернется рукоятка взрывмашинки: слишком хорошо я помню картину в прибрежных зарослях. Но там было всего три гранаты, а тут почти центнер динамита… Двадцатью метрами выше по склону мы выкопали стрелковые ячейки. После взрыва фугасов мы должны будем обрушить оттуда на дорогу шквал автоматного огня. Может показаться, что это – фугасы, пулемет, автоматы – перебор, но у нас лишь один шанс, и мы должны его использовать на полную. Если мы не получим подавляющего преимущества в первые же секунды, если позволим португальцам развернуться, занять оборону – или, что гораздо хуже, вызвать помощь, то все пропало. Так что, надеюсь, все у нас получится. И, надеюсь, все закончится быстро…

– Доброе утро.

Оказывается, пока я возился со схемой, Зоя уже проснулась.

– Доброе утро, – я привлек ее к себе. – Не замерзла?

– Нет, – прошептала она, горячо дыша мне в шею. – Какой ты колючий…

Я лишь крепче ее обнял.

После того, что было в пещере, мы практически не расставались. Ехали сюда – сидели в кузове трехтонки (машине отводилась важная роль в наших планах) бок о бок, работали вместе, вот и сейчас рядом… Кстати, все на прииске уже в курсе наших отношений – шила в мешке, как известно, не утаишь, да мы и не старались этого делать. Кое-кто улыбается понимающе, а кое-кто – пожалуй, что и завистливо. Вейхштейн вон, когда в первый раз нас вместе увидел, вообще ухмыльнулся как-то странно, и глаза отвел. Впрочем, мне-то что с того? Я ловлю себя на мысли, что рот у меня растягивается до ушей, и все треволнения отходят куда-то даже не на второй, а на двадцать пятый план. Плевать мне на алмазы, плевать на караван, не хочется ничего делать – только быть с ней рядом, только смотреть, как подрагивает от моего дыхания прядь волос за ее ушком, как солнечный зайчик скользит по ее щеке.

– Как подумаю, что тут будет – не по себе делается, – негромко сказала Зоя.

– Да уж…, – я поежился. – Хотя, с другой стороны, мы же сюда не чаи гонять приехали.

– Кстати, о чае, – раздался сверху голос Олейника. – Я там все уже приготовил, пойдемте завтракать.

– Спасибо, Пал Сергеич, – улыбнулась Зоя. – Сейчас будем… Только умоюсь сначала.

Олейник ушел сзывать других на завтрак, а я тем временем полил Зое из фляжки.

Потом промокнул ее влажное лицо носовым платком, чмокнул в губы и сказал:

– Ну что, партизанка, пошли завтракать?

– Пошли!

…Завтрак был нехитрый, но сытный – перловая каша, толстые ломти хлеба, проложенные не менее толстыми ломтями вареного мяса, и крепкий, почти черный, очень сладкий чай.

Ели молча – слышно было только, как ложки шкрябают по металлическим донцам мисок. Но когда взялись за чай, заговорил Вейхштейн:

– Все помнят диспозицию?

– Помним, – вразнобой подтвердили бойцы.

Сюда мы прибыли практически в полном составе. Это создало определенные трудности, но нам нужен был каждый ствол: было бы скверно, если бы операция сорвалась из-за нехватки бойцов. В лагере оставался только Илья Карлович, да и он отнюдь не прохлаждался: пока мы отсутствовали, ему было поручено еще раз проверить всю схему минирования. Итого нас здесь было шестнадцать человек, включая Зою, меня и Володьку. Впрочем, сейчас за импровизированным столом не было Матвея Грищенко – его Радченко послал в дозор, чтобы он заранее предупредил нас о появлении португальского конвоя.

– Хорошо, коли так, – продолжил Вейхштейн. – У кого-нибудь есть вопросы?

– У… у меня есть, – неуверенно сказал Попов. Он облизнул ложку, сунул ее в карман. – А где мой окоп?

– Савелий Осипович, у вас окопа не будет, – ответил я. – Вы расположитесь на другой стороне холма, рядом с машиной. У вас другая задача – если вдруг кого-то ранят, вы окажете помощь…

– Как же так? – всплеснул руками доктор. – Почему? Я тоже могу стрелять! Я и это… как его… ГТО сдавал! Требую выдать мне винтовку!

Голос доктора дрожал – и, наверное, каждый из нас понимал, что Попову меньше всего хочется брать оружие и лезть в окоп. Но держался доктор молодцом.

– Никто и не сомневается, – кивнул я. – Но подумайте – что будет, если вас ранят? Ведь вы наш единственный врач. Как вы будете помогать другим, если вдруг вам самому будет нужна помощь?

Попов нахмурился, пожевал губами.

– Но…

– К тому же, – продолжил я, – для вас есть и еще одно задание. Вы будете охранять Зою…

– Не надо меня охранять! – чуть не поперхнулась чаем Зоя. – Вот еще, выдумал!

– В окоп ты не пойдешь, – твердо сказал я. – Только через мой труп.

– Ну, про труп – это ты зря такое говоришь, Алэксандр, – прогудел Горадзе. – Но в самом дэле – что ж мы за мужчины такие будэм, если без женщины с врагом нэ справимся?

Несколько секунд мы с Зоей смотрели друг другу в глаза.

"Саша, ну как я могу отсиживаться за вашими спинами, когда вы будете драться?"

"Не ершись, ну… Если вдруг что случится, я же не переживу, понимаешь?"

– Ладно, – наконец кивнула она. – Но хоть оружие мне дайте…

– И мне! – подпрыгнул Попов. – А то мало ли что!

Мысленно сплюнув через левое плечо на это "мало ли что", я протянул Зое ТТ, а Попову – карабин. Тот довольно ловко передернул затвор – похоже, и в самом деле ГТО сдавал.

Послышался шум, словно сквозь подлесок ломился носорог, и к костру выбежал Грищенко:

– Едут! – выдохнул он, потрясая биноклем. – Я их… заприметил!

Все вскочили, подхватывая оружие.

Зоя на секунду прижалась ко мне, шепнула "Береги себя", а потом вслед за Поповым скрылась в зарослях.

– Во время взрыва не забудьте рот раскрыть! – напоследок посоветовал доктор.

На бегу я бросил взгляд на часы: было 9.37 утра.

Появления португальского каравана мы ждали в промежутке между 10 и 11 часами. Выходит, они выдвинулись раньше! Проклятье, надеюсь, это единственное отклонение от наших планов!

Три минуты спустя мы уже были на позиции. Моя ячейка располагалась почти на самом краю левого фланга: левее меня был только Данилов, чуть ниже по склону, в пулеметном гнезде – Быстров и Яровец. Тремя метрами правее – Валяшко, потом Вейхштейн, далее склонился над взрывмашинкой Радченко… Крайним на правом фланге был Горадзе. Именно Данилов и Горадзе, самые могучие из всех нас, должны были в нужный момент выдернуть колья, обрушивая на дорогу деревья. Данилов уже намотал на левую руку толстенный канат, на другом фланге наверняка сделал то же самое дядя Лаврик.

Минуты ползли за минутами, я уже четыре раза переложил автоматные диски на вырубленной в стенке ячейки "полочке", дважды вытер взмокшие руки о штаны – но по-прежнему было тихо. Казалось, даже птицы, и те не поют. Я переглянулся с Даниловым: мол, вдруг Матвей ошибся?

И в этот момент послышалось негромкое гудение автомобильного мотора. Интересно, сколько их – одна, две?

Звук приближался медленно, и вот на дороге показалась серый автомобильчик. Смешной и кургузый, он был похож на лодку, к которой приделали небольшие колеса – похоже, амфибия. В машине было четверо: водитель в большой панаме, толстый мужчина в офицерской фуражке и мундире, на заднем сиденье два солдата с винтовками. Вслед за ним на дороге показался тупоносый грузовик, через секунду – еще один. Машины, переваливаясь на ухабах, ползли неторопливо, делая от силы километров пятнадцать в час. Сверху было видно, что в кузове первого грузовика лежат несколько обтянутых парусиной ящиков, а на скамьях вдоль бортов разместились восемь человек. Еще один стоял, опираясь на крышу кабины, на которую был водружен пулемет. Во второй машине ни пулемета, ни ящиков не было, зато в кузове сидело почти два десятка солдат. Итого почти тридцать человек. Так себе расклад, но могло быть хуже… Да и с дисциплиной у них того, не слишком – солдаты перекидывались фразами, смеялись. Вот один передал другому бутылку темного стекла, тот присосался к горлышку…

Первая машина приближалась к повороту, водитель чуть притормаживал…

Я зачем-то поднял ППШ, и прицелился.

– Раз! – заорал Радченко.

На руках у Данилова вздулись холмы мускулов, он глухо выдохнул, лицо побагровело – огромное дерево подломилось, когда вылетели подпиравшие его колья, и с шумом рухнуло прямо на первую машину-амфибию, накрывая водителя и офицера, удивленно разинувшего рот. Одновременно позади короткой колонны рухнуло второе дерево, отрезая путь.

– Два!

Я сжался на дне ячейки, чуть не врезавшись лицом в коленки, защищая голову руками. Вспомнил совет Попова и раскрыл рот так широко, как только мог. А в следующий миг словно небо обрушилось на землю. Все звуки просто пропали, в глазах потемнело, сверху посыпались комья влажной почвы.

В общем-то, сейчас Радченко должен был крикнуть "Три!", давая сигнал к началу стрельбы, но вряд ли его кто-то слышал. Я так не слышал точно, поэтому, не дожидаясь, пока вернется слух, я поднялся на ноги – земля посыпалась с плеч и спины, направил автомат вниз, где клубилось чудовищное черно-коричневое облако пыли и дыма, и нажал на спуск, водя стволом из стороны в сторону. В ушах звенело, автомат совершенно беззвучно дергался в руках, я видел, как из своих ячеек палят остальные… Выпустив два магазина, я снял палец со спускового крючка.

Облако пыли медленно оседало – вот показались искореженные машины, тела солдат, усеявшие рыжую дорогу…

В ушах щелкнуло, и сквозь звон я услышал команду Радченко:

– Вниз! Забрать груз! На пулемете – прикрыть огнем!

Перевалившись через бруствер, я неуклюже ссыпался к дороге. Бойцы охраны, вымуштрованные Радченко, действовали не в пример более ловко – они двигались короткими перебежками, прячась за стволами деревьев, прикрывали друг друга. Я мимоходом отметил, что кора многих деревьев на "нашей" стороне была измочалена нашей же импровизированной "картечью" – вот тебе и "фугасы направленного действия"! Но чего еще ждать от примитивных поделок из ведер и гвоздей? Подумав, что могло бы быть с нами, если бы не ячейки, на дне которых мы укрывались от взрыва, я только судорожно вздохнул. Впрочем, все посторонние мысли как ветром сдуло, когда я подбежал к грузовику, в кузове которого видел ящики.

Взрывной волной машину снесло с дороги – а может, шофер, прежде чем его разорвало в клочья "картечью", судорожным предсмертным движением вывернул руль, и грузовик скатился на обочину. На машине не было живого места: кабина напоминала решето, доски кузова разбило в мелкую щепу, скаты свисали с осей лохмотьями лопнувшего воздушного шарика. Судьба сидевших в кузове солдат была столь же незавидной: далеко не все трупы были даже целыми. Как ни странно, сейчас это жуткое зрелище оставило меня совершенно равнодушным – словно все свое отвращение я оставил там, на берегу, где погиб Клушин.

Где же алмазы?

Где же груз?

В следующее мгновение я остолбенел: из-за лежащей на боку машины поднялся португальский солдат. Лицо – кровавая маска, на губах пузырится кровь, левая рука оторвана у запястья… Зато в правой он сжимал пистолет и медленно, рывками поднимал его, целясь мне в лоб.

Бах! – голова португальца дернулась, брызнув кровью, и он мешком упал на землю.

– Не теряемся, Александр Михайлович, не теряемся, – Радченко опустил руку с ТТ. – Этак он в вас бы дырку проделал, а нам это без надобности.

Говорил он быстро и без эмоций, просто констатируя факт. Прошел дальше:

– А вот и они! Алмазики…

У его ног лежали три небольших – полметра в длину, сантиметров двадцать в ширину и десять в высоту – ящика.

Старшина махнул рукой ближайшему бойцу – это оказался Гриша Кондратьев – и поднял первый ящик.

– Хм-м, а негусто здесь алмазов, – сказал старшина. – Ящик-то легкий совсем.

Я подхватил второй – "легкий", по словам старшины, он весил килограммов восемь. Я покачал его из стороны в сторону: было слышно, как алмазы шуршат по металлу, да и сквозь прорехи в парусиновой обшивке были видны посеченные "картечью" доски, между которыми тускло поблескивал металл. Понятно: запаянный металлический ящик, скорее всего цинковый, лежит в ящике деревянном, сверху парусина, в десятке мест облепленная сургучными печатями с неразборчивыми буквами и значками. Сколько может весить упаковка? Ну, килограмма четыре. Значит алмазов – тоже четыре кило. Итого в трех ящиках – 10-12. Или 50-60 тысяч карат. В самом деле, негусто. Много меньше, чем на прииске. Но…

– Но мы ж "караван" не ради алмазов громили, – сказал я старшине. – А ради того, чтобы враги всполошились, так? И вроде у нас получилось…

– Еще бы! Так чесанули, что ухи отлетели! А из наших-то – никого! Вот чудеса! – Кондратьев расплылся в улыбке. Потом потряс третьим ящичком, как погремушкой. – Гляди-ка, а этот и вовсе легкий – ну словно ничегошеньки в нем нету…

– Хватит ящики взвешивать, – махнул я рукой. – Уходить пора!

– В самом деле, – старшина передал Кондратьеву свой ящик. – Неси к машине, да скажи Мишке и Борьке, чтобы канистры сюда волокли. Поди, времени совсем мало осталось – а ну как кто взрывы слышал?

Я, забросив на плечо ящик, начал карабкаться на склон следом за Кондратьевым, но, конечно же, отстал. А наверху меня встретил белый, как смерть, Вейхштейн:

– Там… это…

– Зоя? – у меня затряслись руки. Да как же может быть, чтобы с ней что-то случилось?

– Нет, – покачал головой Володька. – Данилов… ранило его, короче. Тяжело.

"Вот тебе и "из наших никого"…", мелькнула мысль.

Данилов сидел в своей ячейке – лицо бледное, как снятое молоко, куртка забрызгана кровью, левая рука зачем-то сжимала автомат, правую он прижимал к груди.

– Как же так-то, Саня? – поднял он на меня глаза. – А?

Голос был тихим-тихим, наверное, только я один его и слышал. Он попытался привстать, но ноги подкосились, и он мешком осел на дно.

Я спрыгнул в ячейку – едва хватило места. Подхватил краснофлотца под мышки – ох, и тяжел!

– Помогите же кто-нибудь! – прохрипел я, мучительно медленно отрывая от земли неподъемное тело. Крепкие руки бойцов подхватили матроса и вытянули на поверхность.

– Не кладите его… спиной к дереву прислоните, – прокашлял я, выбираясь следом. – Нельзя ему лежать, кровью захлебнуться может… А лучше – тащите к Попову прямиком, авось не поздно еще.

Умом я понимал, что шансов у Данилова немного – но верить в это не хотелось. И не мне одному: за несколько дней бойцы крепко сдружились с добродушным моряком, и сейчас на их лицах я видел искреннюю боль.

Краснофлотца подхватили Валяшко и Горадзе, и поволокли к Попову. "Ах, какая нэзадача", приговаривал совсем спавший с лица дядя Лаврик, а потом забормотал что-то по-грузински. "Ничего, браток, выкарабкаешься", бубнил Валяшко.

Между тем вернулись бойцы с канистрами, которые требовал Радченко. Выйдя на склон, они стали разбрызгивать бензин – часть тех и без того скудных запасов, что сохранились на прииске. Наш план вступил в завершающую стадию – мы собирались выжечь всю округу, чтобы хотя бы отчасти замести следа. Но это была лишь первый пункт финала.

– Живой, – нисколько не стесняясь всех остальных, бросилась мне на шею Зоя, когда мы добежали до машины. – А то мы ждем, ждем…

Попов тоже хотел что-то сказать, но тут он увидел Данилова – и я удивился тому, как мгновенно преобразился тучный врач. Он весь подобрался, голос стал резким и отрывистым, когда врач отдавал команды, и мягким, когда он говорил с Даниловым. От него исходило удивительное чувство уверенности человека, не раз вступавшего в схватку со смертью, и выходившего из нее победителем. Казалось, что Попов даже стал выше ростом.

– Ничего, сынок, ничего. Я здесь, все будет хорошо, не думай, – он говорил, а руки так и мелькали. Вот он раскрыл саквояж, разрезал куртку и рубаху, оголив грудную клетку раненого. Голова Данилова мотнулась, на губах лопнул кровавый пузырик.

Зоя закусила ладонь.

– В легкое…

– Ну что вытаращились? – рявкнул на нас Попов. – Дел других нет?

Мы порскнули в стороны, потому как дел и вправду было невпроворот.

Через двадцать минут все было готово – Данилов с плотно перебинтованной грудью сидел на неуклюжих носилках со спинкой, а все остальные, навьюченные оружием, амуницией и ящиками с алмазами, выстроились походной колонной.

Здесь наши со старшиной пути расходились – Радченко предстояло отъехать на машине подальше от места боя (мы решили, что тридцати километров будет достаточно), и бросить там машину возле реки – так мы создавали ложный след, уходящий к границе с Северной Родезией. В кузове грузовика лежало несколько толстых коротких бревен: по следам должно было быть понятно, что машина нагружена. У реки старшина сбросит бревна, и скатит их в речку, чтобы преследователи не поняли, как их обманули с грузом. Нам же предстояло спуститься по другой стороне холма, выйти на заброшенную тропу, и двигаться по ней в направлении прииска.

– Итак, завтра я буду в лагере, – сказал Радченко. – Думаю, буду около полудня, хотя постараюсь вернуться пораньше. Но если не появлюсь до 15.00, уходите.

– Счастливо, старшина, – я крепко пожал ему руку. – Может, все же возьмете кого-нибудь из бойцов?

– Нет, – покачал он головой. – Так мне легче будет.

Он чуть притянул меня к себе, и сказал негромко:

– Девочку береги, понял?

– Не вопрос, старшина. Больше жизни.

– Вот и ладно, – он запрыгнул в кабину. – Бывай, ученый.

Застучал двигатель, и машина покатила вниз по пологому склону.

– Пошли, – скомандовал Вейхштейн.

Мы попрыгали на месте, подняли носилки с Даниловым, и скорым шагом двинулись к тропе.

За нашими спинами из-за холмов багровой стеной вставало пламя.

Александр ВЕРШИНИН,

19-20 декабря 1942 года.

Стол и два металлических лотка – вот и все, что выделял из тьмы теплый желтый свет настольной лампы. Стоило двинуться, как по стене начинала метаться угловатая тень: от этого вполне обычного зрелища меня почему-то продирало морозом по спине. Может быть потому, что я еще не совсем пришел в себя от событий минувшего дня? После тридцатикилометрового марша болели ноги, ныли оттянутые рюкзаком плечи, саднило ладони, сбитые о рукоятки носилок… Особенно саднило правую ладонь, которая несколько часов назад украсилась длинной и довольно глубокой царапиной, когда я зацепился за шип какого-то растения.

На прииск мы вернулись уже затемно. Мечтали только об одном: добраться до кроватей. Олейник – вот железный человек! – еще умудрился ужином всех накормить, хотя половине пришлось кашу едва ли не силком в рот впихивать, настолько все вымотались. Правда, Вейхштейн и Раковский нашли в себе силы, чтобы включить рацию: как потом сообщил с кривой улыбкой Володька, португальцы уже стояли на ушах. Все вышло именно так, как мы и рассчитывали – обнаружив уничтоженный конвой, португальцы тут же сообщили о дерзком нападении в Бенгелу, а оттуда пошла циркулярная радиограмма об усилении охраны алмазных приисков. Однако даже радоваться, казалось, уже не было сил – все расползлись по койкам.

Но стоило мне закрыть глаза, как передо мной возник раненый португалец, целящийся в меня из пистолета. Ба-бах! Я чуть не подпрыгнул на койке. Спать расхотелось в ту же самую секунду.

За стеной храпели бойцы, тихонько дышала во сне Зоя – а я ворочался на брошенном на пол спальном мешке. Десять минут, двадцать… Сон не шел. Я встал, и тихонечко перебрался в лазарет: на диванчике у стены посвистывает носом во сне Попов, справа от стола койка Данилова. Он тоже спит: то ли от ранения и усталости, то ли от лекарств, то ли от всего вместе. Попов сделал все возможное, но он не волшебник, поэтому никто не знает, доживет ли краснофлотец до завтрашнего вечера. А потом что делать? Ведь впереди – непременный бой, и, возможно, даже не один…

"Может, было бы лучше, если бы он умер", мелькнула сволочная мысль, и я стиснул зубы. Захотелось даже врезать себе – так, чтобы вовек неповадно было о таком задумываться. Нет, за Данилова мы еще поборемся…

Стоящие на столе металлические лотки были совершенно одинаковые, чего нельзя сказать об их содержимом. В левом, который я уже отодвинул в сторону, горка алмазов, небольшая часть захваченного в португальском караване. Ничего особенного – мелочь, да и качество не ахти, хотя есть несколько на удивление крупных и чистых камней. Но в целом – обычные технические алмазы. По качеству несколько хуже тех, что добываются на прииске: все "наши" алмазы, упакованные в два больших заплечных мешка, стояли тут же, в шаге от стола.

А вот содержимое второго лотка ставило меня в тупик. Меня, геолога! Здесь лежало то, что португальцы везли в третьем ящичке: том самом, про который Кондратьев сказал, что он такой легкий, будто в нем ничегошеньки нету. Оказалось, есть. Под парусиной и дощечками обнаружился, как я и предполагал, цинковый контейнер, точь-в-точь как контейнеры с алмазами. А вот содержимое резко отличалось. Во-первых, внутри цинковый ящик был выложен толстым слоем войлока. Во-вторых, здесь же лежали два листа плотной желтой бумаги, исписанных густо-синими чернилами, ничуть не похожие на опись алмазов, которые были вложены в два первых ящичка. Описи были набраны на машинке, эти листы исписаны от руки. Почерк писавшего был быстрым, но убористым – правда, толку от этого лично мне было чуть, потому как написано все было по-португальски, и чтобы разобраться, нужно было ждать, пока проснется Вейхштейн. Однако было ясно, что это не обычное письмо, а что-то вроде сопроводительного документа: даже не зная португальского, я видел в тексте географические координаты, а на размашистую подпись в низу второй страницы была наложена блеклая, но тем не менее ясно различимая светло-фиолетовая печать.

Однако самым странным в ящичке было его содержимое, которое я осторожно, пинцетом, переместил во второй лоток. Это были полтора десятка странных кристаллов: шестигранные, длиною чуть не в полтора пальца, они достигали пяти сантиметров в толщину, если мерить от грани до грани. Точнее, 49,5 миллиметров – я прилежно измерил все кристаллы, после того как обратил внимание на их удивительное сходство. Кристаллы были идентичны – не просто похожи друг на друга, а идентичны. Все они имели совершенно одинаковые длину и толщину, 143 на 49,5 миллиметра, все они были совершенно чистыми, в высшей степени прозрачными и, насколько я мог судить, совершенно лишенными изъянов. Конечно, для того, чтобы полностью изучить кристаллы на предмет дефектов – линейных, двумерных или объемных – необходима была очень хорошая лаборатория и очень хороший инструментарий, но мне почему-то казалось, что эти камни – реальное воплощение "идеального кристалла" (идеальный кристалл – кристалл совершенной структуры, лишенный всех дефектов строения; теоретическая модель в теории твердого тела. Также именуется кристалл совершенной формы, в которой физически равноценные грани одинаково развиты – авт.). Но ведь идеальный кристалл это абстракция! Я нервно усмехнулся: наверное, так же усмехнулся бы математик, если бы «вживую» увидел абстракцию из своей области знания, какую-нибудь «математическую точку» («математическая точка» – абстрактная величина, не имеющая протяженности в трех измерениях– авт.).

А самое главное – ничего идеального в природе быть не может. И даже если каким-то чудом этот идеальный кристалл появился бы, чудо не могло бы повториться четырнадцать раз!

И если бы все странности ограничивались удивительным подобием кристаллов – как бы не так… Кристаллы были практически невесомы: стрелка лабораторных весов замерла на отметке всего лишь в 0,4 грамма. Выходит – при таких-то размерах! – что у кристаллов почти нулевая плотность. В довершение всего я опустил один кристалл в миску с водой – он не то, что не утонул, нет, он так и остался лежать на чуть прогнувшейся под ним поверхности воды. Я попробовал утопить его, опустив в воду вертикально – погрузившись едва ли на десятую долю своей длины, кристалл косо завис в воде, словно поплавок на поверхности пруда. Небывальщина какая-то. Но прочность у него была исключительная – я попробовал царапать кристаллом поверхность стола и стенку лотка: острый конец кристалла легко оставлял след и на дереве, и на металле. Хм-м, а вот интересно… Я взял пинцетом один кристалл, а лоток, не найдя другого места, поставил рядом с койкой Данилова: в лаборатории было тесновато, и лоток практически касался спящего краснофлотца.

Положив на стол алмаз покрупнее, я взял кристалл пинцетом, и острым концом царапнул по гладкому боку алмаза… Кристалл оставил ясно видимую царапину. Интуитивно я ждал чего-то в этом роде, и все-таки ошарашено потряс головой. Однако! Оставалось последнее испытание: положив кристалл на стол, я прижал его каким-то металлическим крючком из врачебного арсенала Попова, и, взяв алмаз, провел им по плоскости кристалла. Ни следа.

Я щипнул себя, и зашипел от боли: нет, не сплю. Но ведь это невероятно! Получалось, что к нам в руки попал минерал, по прочности превосходящий алмаз, прочнее которого человечество ничего не знает! Это даже не открытие, это… это… переворот!

– Но что же это такое? – прошептал я. Отложив пинцет, я впервые взял кристалл пальцами, и чуть не выронил: сначала пальцы, потом кисть, а потом и все предплечье словно начало покалывать мельчайшими ледяными иголочками. Но несколько секунд спустя это чувство прошло: я почувствовал, что по руке разливается приятное тепло. Поверхность кристалла казалась маслянистой на ощупь, но в тоже время он совершенно не скользил в руке. Интересно… Увлеченный изучением кристалла, я не сразу заметил, что внутреннюю поверхность ладони начало жечь: я подставил ладонь под свет лампы – и раскрыл от удивления рот. Царапина, совсем недавно багровевшая поперек ладони, почти исчезла: о ней напоминала лишь тонкий, чуть заметный бледно-розовый шрамик, да широкая полоса йода, которого Попов не пожалел. Я судорожно сглотнул. Это что же – камушек еще и раны лечит? Мистика какая-то…

Не просыпаясь, застонал Данилов. Я рывком обернулся, и мой взгляд упал на лоток с кристаллами, который я поставил рядом с его койкой. А что, если…

Присев на кровать, я положил кристалл на рану, прямо поверх повязки. Снимать бинты я не рискнул, да и невозможно это было сделать, не побеспокоив раненого. Но ничего не произошло. Данилов дышал тяжело, но поверхностно, щеки были по-прежнему бледными. Я с трудом сдержал разочарованный вздох. Скоро в сказки верить начнешь – а еще ученый… Камушком серьезную рану вылечить захотел…

Но ведь царапина-то затянулась, против этого не попрешь.

Я зажмурился, потер переносицу. По уму-то, нужно было сворачивать свои эксперименты и ложиться спасть: часы показывали четверть пятого ночи, скоро рассвет, а я так и не отдохнул…

"А ведь спать не хочется", вдруг подумалось мне. В самом деле – в теле чувствовалась какая-то необъяснимая легкость и подъем. Последний раз я так себя чувствовал разве что дома, когда, хорошо выспавшись, обтершись ледяной водой до пояса и плотно позавтракав, выходил утром на улицу, залитую солнцем, но еще хранившую ночную прохладу. Хотелось сделать что-то важное и нужное людям – да я чувствовал себя так, словно могу горы свернуть!

Это что же – снова благодаря кристаллу? Но почему же Данилову он не помогает? Почему улучшений не видно?

Мне захотелось отвесить себе подзатыльник. Ох, и дурень же я! Так потому и не видно улучшений, что одно дело – маленькая царапина, а другое – тяжелая рана. Серьезные дела быстро не делаются. Так и с раной, наверняка: нужно подождать подольше, и все. Прошло-то всего минут сорок, как я кристалл положил.

Данилов снова застонал. Проклятье, а если по каким-то причинам то, что помогло мне, ему навредит? Вон как зубами скрипит… Пальцы Данилова, судорожно сжавшие простынь, вдруг расслабились, он весь как-то обмяк. Мне даже показалось, что он перестал дышать – но нет, широченная грудь моряка поднималась и опускалась. А вот дыхание сделалось тише, но глубже, и хрип из него исчез, как по волшебству. Хотя почему "как"? Это ведь и есть чудо, самое настоящее чудо!

Я взял из лотка еще один кристалл – снова ледяные иголочки по руке – и положил рядом с первым. Наверное, если рассуждать с точки зрения высокой морали, вел я себя не лучшим образом: по сути, ставил эксперименты на тяжело (если не смертельно) раненом человеке. Но ведь и цель у меня была благая: я не действие кристаллов проверял, а надеялся вылечить рану…

И все же – что это за минерал? Я даже приблизительно не мог представить, как он мог образоваться. Очевидно, что в литературе ничего подобного не описано – ни один ученый не смог бы сохранить такое открытие в тайне, и новость об этом гремела бы на весь научный мир. Шутка ли – минерал, превосходящий по прочности алмаз и способный заживлять раны! Значит, возможностей всего две: либо эта находка только что сделана, и поэтому о ней никто не знает, либо это синтетический материал. От этой мысли я чуть не рассмеялся. Ну, последнее вряд ли: синтез кристаллов дело более чем сложное, и выращивать удается только очень малое количество видов кристаллов, и даже они обычно получаются хуже природных. Что мы можем вырастить – кварц, рубин… Синтетический алмаз так и не получили, сколько ни старались. Так что никакой это не синтетический кристалл, да и кто мог синтезировать такой невероятный материал в ангольской глуши? Даже менее сложные задачи ведущим научным лабораториям не под силу.

Значит – новый минерал? Пожалуй, что да. Но как он мог образоваться? Представить себе условия, в которых мог бы появиться кристалл с такими свойствами, было выше моих сил.

Обхватив руками голову, я смотрел на кристалл, лежавший на столе. Такой маленький, такой невзрачный – и столько загадок! Столько чудесных свойств…

Проклятье! Я вскочил со стула. Какой же я идиот!

Кристалл определенно излучает – но что, какой вид энергии? А если он радиоактивен? Если излучение можно ощутить даже несовершенными человеческими органами чувств, то мощность его высока – если это радиация, то мы схлопотали чудовищную дозу! Да, мне не стало хуже, даже наоборот, но… Но кто знает, чего можно ждать от этого кристалла!

"У Зои в кабинете есть трубка Гейгера!" (прежнее название счетчика Гейгера-Мюллера– авт.), вспомнил я, и бросился к двери.