Текст книги "Том 2. Поэзоантракт"

Автор книги: Игорь Северянин

 
Иногда, в закатный час, с обрыва,
После солнца, но еще до звезд,
Вдалеке Финляндского залива
Виден Гогланд за семьдесят верст.
 
 
Никогда на острове я не был,
Ничего о нем я не слыхал.
Вероятно: скалы, сосны, небо,
Да рыбачьи хижины меж скал.
 
 
Обратимся, милая, к соседям,
К молчаливым хмурым рыбакам,
На моторной лодке мы поедем
Далеко, к чуть видным берегам.
 
 
Я возьму в волнистую дорогу
Сто рублей, тебя, свои мечты,
Ну, а ты возьми, доверясь Богу,
Лишь себя возьми с собою ты!..
 
 
Вот и все. Нам большего не надо.
Это все, что нужно нам иметь.
Остров. Дом. Стихи. Маруся рядом.
А на хлеб я раздобуду медь.
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Я не могу не радоваться маю
И не воспеть его я не могу,
Когда тебя так пылко обнимаю
На благодатном этом берегу.
 
 
Который раз все в тот же, все в зеленый,
В весенний шелк закуталась земля?
Который раз, в мечту свою влюбленный,
Я ухожу в зовущие поля?
 
 
Но в этот год – весна совсем иная,
И май иной, – все лучше, все светлей!
Мечта сбылась: со мною ты, родная,
А потому – я только соловей!
 
 
Мне все равно, в какие там размеры
Вольется стих горячий, все равно! —
Кощунственны изысков камамберы,
И быть банальным снова мне дано!..
 
 
Когда тебя я к сердцу прижимаю,
И твоего капота тлеет тюль,
Могу ли я не радоваться маю
И пережить любимую могу ль?
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,
Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.
Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,
Как бы ни были годы, – восемнадцать минувших, – тяжелы и грустны…
И когда расцветают бирюзовые рощи и душистый горошек,
Ей представить наивно, что они расцветают для нее, для одной;
И когда вылетают соловьями рулады из соседних окошек,
Ей представить наивно, что поет кто-то близкий, кто-то тайно-родной…
Девятнадцативешней может лес показаться никогда не рубимым,
Неувядными маки, человечными люди, неиссячным ручей.
Девятнадцативешней может сделаться каждый недостойный любимым:
Ведь его недостойность не видна, непонятна для пресветлых очей…
И когда молодые – о, душистый горошек! О, лазурные розы! —
Веселятся резвуньи, мне мучительно сладко, но и больно за них…
И когда голубые поэтички, как птички, под угрозами прозы,
Прозревать начинают, я в отчаяньи плачу о мечтах голубых!..
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Ах, все мне кажется (и отчего бы то? —
Ведь ты мне поводов не подаешь…)
Что ты изменишь мне, и все, что добыто
Твоим терпением, продашь за грош.
 
 
В тебе уверенность не поколеблена.
В твоей корректности – тому залог.
Но все мне кажется, что ложь остеблена,
И распускается ее цветок.
 
 
И все мне кажется, и все мне чудится
Не то подпрапорщик, не то банкир…
И все мне чудится, что это сбудется,
И позабудется тобой весь мир.
 
 
Поверь, о милая, что мной не скажется
Ни слова едкого тебе в укор:
Ты – неизменная! Но все же кажется,
И то, что кажется, уже позор!
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Я бессловно тебя застрелю,
Если ты… с кем-нибудь… где-то там…
Потому что тебя я люблю
И тебя никому не отдам.
 
 
Предаю себя в руки твои,
Твой защитник, твой раб и твой друг,
Лишь со мной неуходно живи,
Замыкая мой пламенный круг.
 
 
Если скучно тебе иногда,
Если хочется видеть людей,
Будь спокойна, тверда и горда,
О безлюдьи, дитя, не жалей:
 
 
Вспомни, сколько тревог и обид
В жизни ты получала от них,
Сколько сердце печали таит,
Сколько низких на свете и злых…
 
 
Презирала – и впредь презирай!
Не искала – и впредь не ищи!
В хлев людьми превращается рай…
Бойся их! избегай! трепещи!
 
 
А скучать… ах, нельзя не скучать,
Если хочется жить! – о, пойми:
В одиночестве лучше кричать,
Чем смеяться, болтая с людьми!
 
 
Болтовня перейти может в крик,
В крик не скуки, а горя и зла.
Как мне больно! – тебя я постиг,
Ты меня допостичь не могла…
 
 
Впрочем, делай, что хочешь, но знай:
Слишком верю в невинность твою.
Не бросай же меня! не бросай!
Ну, а бросишь – прости, застрелю.
 
 
Застрелю потому, что нельзя ж
Сжиться с мыслью, что гибнет мечта,
Что другому себя ты отдашь
И его поцелуешь в уста.
 
 
Если ж ты, от тоски изойдя,
Для земли беспробудно уснешь,
Ты прозреешь, невеста-дитя,
И меня в светлый рай призовешь!
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Что за счастье – быть вечно вдвоем!
И ненужных не ждать визитеров,
И окружных не ткать разговоров, —
Что за счастье – быть вечно вдвоем!
 
 
Быть с чужою вдвоем нелегко,
Но с родною пьянительно сладко:
В юбке нравится каждая складка,
Пьется сельтерская, как «клико»!..
 
 
И «сегодня» у нас – как «вчера»,
Но нам «завтра» не надо иного:
Все так весело, бодро, здорово!
Море, лес и ветров веера!
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
Ты медленно подходишь к дому,
Полугрустя, полусмеясь…
 
 
Улыбка, бледно розовея,
Слетает с уст, как мотылек…
Ты цепенеешь, морефея,
И взгляд твой близок и далек…
 
 
Ты видишь остров, дальний остров,
И паруса, и челноки,
И ты молчишь легко и просто, —
И вот – крыло из-под руки!..
 
 
Не улетай, прими истому:
Вступи со мной в земную связь…
 
 
Бегут по морю голубому
Барашки белые, резвясь…
 

1916

Эст-Тойла

 
Мы ехали с тобою в бричке
Широкою и столбовой.
Порхали голубые птички,
Был вечер сине-голубой.
 
 
Из леса выбежала речка
И спряталась, блеснув хвостом.
О речка, речка-быстротечка!
О призрак, выросший кустом!
 
 
Плясали серые лисички
На задних лапках pas de grace. [1]1
  Падеграс, танец (фр.)


[Закрыть]
Мы ехали с тобою в бричке
И бредили, – который раз.
 
 
Навстречу нам ни человека!
Безлюдье мертвое и тишь.
И только хата дровосека,
Да разве ель, да разве мышь.
 
 
Смотрю: глаза твои синеют,
И бледный лик поголубел,
И только губы весенеют —
Затем, что я их алость пел…
 
 
Не по желанью, – по привычке
Нам надо двигаться с тобой,
А потому мы ездим в бричке
Проселочной и столбовой.
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
В твоих висках немолчные прибои
И жуткий шум в настраженных ушах.
Незримые вторгаются гобои
В твою мечту о солнечных ночах.
 
 
О, солнце ночи! Вечная бездённость!
И полуявь. И сказка наяву.
Опалово-лазорная томленность.
Молочный блеск оголубил листву…
 
 
О, существа без крови и без плоти!
О, голоса кого-то, но ничьи…
Наструненные выплески в болоте
И судорожно-страстные ручьи.
 
 
Ты влажнеешь. Ты присталишь обои:
Сто паучков возникло в их цветах…
Угрозные в висках твоих прибои,
И страшен алый шум в твоих ушах…
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Ты так напугана, должно быть
Еще с младенчества, что я
Весь трепещу глазами трогать
Неосторожными тебя.
 
 
Ты так боишься потрясений,
Хотя бы чуть неверных слов,
Что даже здесь, в благой сирени,
Твой взор от ужаса лилов…
 
 
Но… где здесь город? где здесь люди?
Здесь только ты. Здесь только я.
Здесь только ягоды на блюде,
И скрыта ль в ягодах змея?…
 
 
Здесь только море, только травы,
Нет ревности и нет вина.
Зачем же в сердце лить отравы
Для аппетита и для сна?
 
 
Не запирай ножей в буфете,
Но лучше душу отвори,
Утончившуюся на Фете
В дни утренней твоей зари.
 
 
Спокойна будь, дыши свободней,
Поправься в тихом уголке.
Я не убью тебя сегодня,
А будущее – вдалеке…
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Граммофон выполняет под умелой рукою
Благородно и тонко амбруазный мотив.
Я внемлю Тетраццини с мимолетной тоскою:
Тетраццини – в деревне, где безбрежие нив!..
 
 
Разве могут быть где-то и толпа, и эстрада?
Разве может даваться элегантный концерт?
Сердце бьется спокойно, сердце сельнему радо,
Сердцу здешнему чужды и Вильгельм, и Альберт…
 
 
Как поверю я в город? Как поверю я в войны?
Как поверю в театры? Как поверю в толпу? —
Если плещется море бирюзово-спокойно
И луна намечает золотую тропу?
 
 
Я – в Эстляндии светлой, с воплощенной мечтою!
У меня есть поэзы; мне незримо поют
Тетраццини и ветер… Потому-то не стоят
Все заботы земные дачи маленькой – Крут!
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Сосны качались, сосны шумели,
Море рыдало в бело-седом,
Мы замолчали, мы онемели,
Вдруг обеззвучел маленький дом.
 
 
Облокотившись на подоконник,
В думе бездумной я застывал.
В ветре галопом бешеным кони
Мчались куда-то, пенился вал.
 
 
Ты на кровати дрожко лежала
В полуознобе, в полубреду.
Сосны гремели, море рыдало,
Тихо и мрачно было в саду.
 
 
Съежились листья желтых акаций.
Рыжие лужи. Карий песок.
Разве мы смели утром смеяться?
Ты одинока. Я одинок.
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Есть в белых ночах лиловость,
Лиловость в белых ночах.
В нежных очах – суровость,
Суровость в твоих очах…
 
 
В фиалке бывает бледность,
Бледность в лиловом цветке.
В златоприческе – медность,
Медь в золотом волоске.
 
 
Есть что-то в весне старушье,
Как вешнее есть в былом.
В душе у тебя – бездушье,
Душа – в бездушьи твоем!
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Хочется мне плакать, плакать безнадежно, плакать бесконечно,
Плакать о минувшем, плакать о грядущем, плакать беспричинно…
Все как будто мирно, все как будто верно, все как будто чинно,
А на самом деле очень уж условно, кратко, бессердечно.
 
 
Слушайте, что лучше: не любить, все время говоря о страсти?
Или же тиранить, не любя открыто, сладкой нелюбовью,
Блестко издеваясь, хлестко угрожая, опьяняться кровью,
Любящего кротко самозабвенно сердце рвя на части?
 
 
Красота и злоба, молодость и черствость тайно-совместимы!
Берегите женщин, говорящих часто о своем уходе:
Надо их лелеять хладнокровно-мудро. Сказка на исходе.
Тягостно и душно. Сладостно и грёзно. Глубь невозмутима.
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Ты сегодня алоуста, ты сегодня синеглаза,
И лицо полно экстаза,
Веселишься и поешь,
Вся – весна, вся – май счастливый, восхитительная грезка,
И кокетливо, и броско
Ты улыбки расточаешь,
Все живишь, все оживляешь,
И живешь! живешь! живешь!
 
 
Дай наслушаться мне песен! Дай мне в очи наглядеться!
Дай куда-нибудь мне деться
От весны и от стихов!..
Посмотри, за этим полем – видишь сосны? видишь елки? —
Тлеют там в зеленом шелке
Трупы жизнь любивших нежно,
Целовавшихся мятежно
Под напевы соловьев…
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в белый цвет
(Он так тебе идет! ты в белом так красива!)
Безмолвно посидим на пляже у залива, —
Пойдем, Маруся, в парк; оденься в синий цвет.
И буду я с тобой – твой рыцарь, твой поэт,
И буду петь тебя восторженно-ревниво:
Пойдем, Маруся, в парк! Оденься в алый цвет:
Он так тебе к лицу! ты в алом так красива!
 

1915. Май

Эст-Тойла

 
Арфеет ветер, далеет Нарва,
Синеет море, златеет тишь.
Душа – как парус, душа – как арфа.
О чем бряцаешь? куда летишь?
 
 
Свежо и знойно. Свежо и смело.
Чего-то надо. Чего-то ждешь.
Душа жестокость свершить посмела!
Душа посмела отвергнуть ложь!
 
 
В былом ошибка. В былом – ненужность.
В былом – уродство. Позор в былом.
В грядущем – чувства ее жемчужность,
А в настоящем – лишь перелом.
 
 
Ах, отчего-то арфеет ветер,
Далеет берег, поет залив!..
Ах, отчего-то и жить на свете
Я страшно жажду, глаза раскрыв!..
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Мадлэна здесь. Мадлэна рядом. —
Сегодня видели ее…
Но нет! душа моя не рада,
И сердце холодно мое.
 
 
В волненьи не брожу по саду,
Сирень восторженно не рву,
Я только чувствую досаду
И больше прошлым не живу.
 
 
Как флер полей, как в море пена,
Как обольстившие слова,
Растаяла моя Мадлэна,
И для души уже мертва…
 
 
Прозрел: о, в прошлом все пустое!
Мечта, ты стала инженю…
Меня не трогает былое:
Я настояшее ценю!
 
 
Когда назад четыре года
Ее я встретил в первый раз,
Всю жизнь, всю юность, всю свободу
Я ей вручил без громких фраз.
 
 
Не отвергая, не приблизив,
Любя другого, но в тоске,
Она шутя бросала вызов
Мне, грезившему вдалеке.
 
 
Она брала меня за сердце
И, нежно сердце теребя,
Его колола, чтоб вертеться
Меня заставить, – не любя.
 
 
Изнемогал. Изнемогая,
Молил прижать иль отшвырнуть.
Ее игра четыре мая
Мою испытывала грудь.
 
 
Ее игра четыре лета
Из жизни вырвала моей.
Но славою стихи поэта
Обязаны, быть может, ей.
 
 
Благодарю. Но – просветленный —
Крушу безжалостно Мечту,
В свою Последнюю влюбленный,
В которой Сбывшуюся чту!
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Не успокоиться и не поправиться
Мне в этой местности, всегда чужой:
Мне все недужится, мне все не нравится,
Мне все мечтается пейзаж иной…
 
 
Здесь сад на улицу, здесь многодачие,
Здесь домик к домику рабом прижат.
Соседка мучает меня Боккачио, —
О, вальс Боккачио сто раз подряд!..
 
 
Лес в отдалении весьма значительном,
И море милое мое вдали…
Я весь в тоскующем, я весь в мучительном,
Весь в полонении иной земли…
 
 
Хотел бы-выскочить утрами юными
Из душной комнаты, упасть в траву
И, в упоении, бряцая струнами
Души восторженной, кричать: «Живу!»
 
 
Читать без умолку стихи свободные —
Мое дыхание! моя душа! —
Лобзать без устали лицо природное —
Букеты ландышей, вовсю дыша!
 
 
Но разве мыслимо в осуществление
Желанья пламенные привести,
Раз любопытные у «дачи гения»
Снуют, и некуда от них уйти?!
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Ты хочешь немногого,
По-моему – лишнего;
Какого-то общества,
Каких-то людей…
 
 
И в кинематографе
Смотреть на Венецию,
И в поле с прислугою
Цветы собирать.
 
 
В гамак в палисаднике
Ложиться с романами,
На почту за письмами
Ходить по утрам.
 
 
Меня ты уверила
В классической верности
И в высокомерии
К убогой земле.
 
 
Я верю восторженно
В порядочность редкую,
Но ты понимаешь ли,
Что ты говоришь?!
 
 
Поймешь ли ты, странная,
Свои оскорбления,
Которые, попросту,
Наносишь ты мне!..
 
 
Ведь это ж пощечина —
Желанье обидное,
Хотя бы мгновение
Прожить не со мной!..
 
 
Придет ли мне в голову
Упиться разлукою,
Когда вся вселенная —
В тебе лишь одной?!
 

1915. Июль

Эст-Тойла

 
Лилиевое тело
В прожилках голубых
Искристо запотело
В сонах полубольных…
Лепестки лилии алой
Ты затаила в платке…
Разве же этого мало,
Чтоб сжалось сердце в тоске?
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Она мне прислала письмо голубое,
Письмо голубое прислала она.
И веют жасмины, и реют гобои,
И реют гобои, и льется луна.
 
 
О чем она пишет? что в сердце колышет?
Что в сердце колышет усталом моем?
К себе призывает! – а больше не пишет,
А больше не пишет она ни о чем…
 
 
Но я не поеду ни завтра, ни в среду,
Ни завтра, ни в среду ответ не пошлю.
Я ей не отвечу, я к ней не поеду, —
Она опоздала: другую люблю!
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Я с каждым днем к тебе все чутче,
В моей душе властнеет Тютчев,
Любовь углубней с каждым днем,
Все слаже – слаже быть вдвоем.
 
 
Мне тягостно себе представить,
Как мог бы я тебя оставить, —
Хотя на день, хотя на час,
Из деревушки отлучась…
 
 
Прощай, in расе Петрограда:
Тебя избегли мы. Отрада
Да внидет к нам с крестом в руке
В уездном старом городке.
 
 
Засентябреет желтополье, —
Прости, эстляндское приволье,
Покинем мы тебя на год,
Нас в Нарве снегом занесет…
 
 
Чем больше тиши, больше снега,
Тем выразительнее Эго;
Тем упоительнее дни,
Чем дольше будем мы одни…
 
 
В дубовом синем кабинете
Я буду петь о новом лете,
Я буду новых ждать побед,
Твоим присутствием согрет…
 
 
И ты, как рыцарица духа,
Благодаря кому разруха
Дотебной жизни – где-то там,
Прижмешь свои к моим устам…
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

 
Страданья старого урода —
Никчемней шутки Красоты.
Согласен ли со мною ты,
Ты, защищающий урода?
Со мною – Бог, со мной – природа,
Мои понятия чисты.
Жизнь отнимаю от урода
Из-за каприза Красоты.
 

 
Она казалась мне прекрасной,
Всегда уродливою быв.
Пусть миг, но был я с ней счастлив!
Пусть миг, была она прекрасной!
Прозрел. И с жаждой ежечасной
Искал тебя, мечтою жив.
И ты, прекрасная, прекрасной
Пришла, уродливой не быв.
 

 
Она всегда была мне верной
И быть не верной не могла:
Суха, неинтересна, зла,
Была она, конечно, верной…
Тебе, любимая, примерной
Труднее быть: ты так мила!
Но если б ты была неверной,
Ты быть собою не могла!..
 

1915. Июнь

Эст-Тойла

Терзаю ли тебя иль веселю,

Влюбленности ли час иль час презренья, —

Я через все, сквозь все, – тебя люблю.

3. Гиппиус

 
Чем дальше – все хуже, хуже,
Все тягостнее, все больней,
И к счастью тропинка уже,
И ужас уже на ней…
 
 
И завтрашнее безнадежней,
Сегодняшнее невтерпеж:
Увы, я мечтатель прежний,
За правду принявший ложь.
 
 
Ты мне про любовь молчала,
Чужого меня не любя.
Надеялся я сначала,
Что трону потом тебя.
 
 
Но в месяцы дни стекались,
Как в реки текут ручьи,
И чуждыми мы остались, —
Не ведал твоей любви…
 
 
То в нежности, то в исступленьи,
Желая любовь вкусить,
Решался на преступленье,
Готовый тебя умертвить…
 
 
Мы пламенно отдавались,
Единым огнем горя,
Но чуждыми оставались,
Друг другу в глаза смотря.
 
 
И в месяцы дни стекались,
Как реки текут в моря.
 

1915. Июль

Леса Эст-Тойлы

 
Ты бродила на опушке леса, —
Девушка без крови и без веса, —
В синей с белым воротом матроске,
С персиковым шарфом вкруг прически.
 
 
Накорзинив рыжики и грузди,
С тихим смехом, в чуть веселой грусти,
Кушала лиловую чернику,
Брал тебя туман в свою тунику.
 
 
Так, от полдня вплоть до повечерья,
Ты со взором, чуждым суеверья,
На опушке леса проблуждала
И меня глазами колдовала…
 

1915. Июль

Эст-Тойла

 
В ее руке платочек-слезовик,
В ее душе – о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь!
 
 
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
 
 
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Как в город хочется Констанции!
Как ей наскучила езда!
 
 
Навстречу яркому и резкому
И скорбному наперекор,
Она по блещущему Невскому
Пускает пламенный мотор.
 
 
То в опере Консерватории,
То в блеске званых вечеров,
То в промельке пустой истории
Старается расслышать зов…
 
 
Все тщетно. Явно обесцелено.
Ни в чем забвенья не найти.
Страдать до смерти кем-то велено,
И к смерти все ведут пути!..
 

23 авг. 1915

Ст. Иеве

 
Как на казнь, я иду в лазарет!
Ах, пойми! – я тебя не увижу…
Ах, пойми! – я тебя не приближу
К сердцу, павшему в огненный бред!..
 
 
Ты сказала, что будешь верна
И меня непременно дождешься…
Что ж ты, сердце, так бешено бьешься?
Предбольничная ночь так черна…
 
 
Я пылаю! Я в скорби! И бред
Безрассудит рассудок… А завтра
Будет брошена жуткая карта,
Именуемая: Лазарет.
 

1915. Ноябрь

Петроград

 
С каждым днем, пятый месяц, ты все тоньше и тоньше,
Все нежней эта бледность, все острей этот взор…
Каждый день, пятый месяц, туалет свой не кончив,
Ты, ложась, изучаешь оттоманки узор…
 
 
И на нежные речи, и на нежные взгляды
Я не знаю иного отвечанья, как тишь —
Тишь цветущей запруды, тишь весенней прохлады,
Тишь, в которой ты столько уязвленья таишь…
 
 
А еще так недавно, в дни цветенья сирени,
В дни фиолевых флеров и лиловых сирен,
Ты, как белка пушиста, в золотом озареньи,
Мотыльчила по парку, напевая «Кармен»!..
 
 
Говорила так пылко, целовалась так славно,
Хохотала так звонко и смотрела светло!
Ты теперь еле дышишь… А еще так недавно
Было то, что, пожалуй, вовсе быть не могло!..
 

16 дек. 1915

Москва

 
Ты ледовитыми глазами
Полгода цепенишь меня…
За синелистными лесами
Живет меня добавный я…
 
 
Он полон тем, чем я пустею…
Во мне, чем он опустошен…
Он ждет тебя, как лесофею,
Ты ждешь его, как лесосон…
 
 
Весна сменяется весною,
И осень – осенью. А я
И ты, живущая со мною,
Все чтим добавного меня…
 

25 сент. 1915

Петроград

III. Саги, Балтикой рассказанные

1

 
На юго-восток от Норвегии, в Ботническом шхерном заливе,
Был остров с особенным климатом: на севере юга клочок.
На нем – королевство Миррэлия, всех царств и республик счастливей,
С красавицею-королевою, любившей народ горячо.
 

2

 
У Ингрид Стэрлинг лицо бескровно. Она – шатенка.
Стройна. Изящна. Глаза лиловы. И скорбен рот.
Таится в Ингрид под лесофеей демимондэнка.
Играет Ингрид. Она поэзит. Она поет.
 

3

 
Она прославлена, как поэтесса. Она прославлена, как композитор.
Она прославлена, как королева. Она прославлена всеславьем слав.
Наследник маленький, Олег Полярный – и дочь прелестная Эклерезита,
И принцем-регентом суровый викинг, но сердце любящее – Грозоправ.
 

4

 
Эрик Светлоокий, Севера король, любит Ингрид нежно,
Любит Ингрид тайно, любит Ингрид вечно.
Эрик Светлоокий, Севера король, хочет к ней мятежно.
Ищет с ней случайной встречи и сердечно
Пишет: «Королева! выслушать изволь:
Ждет с тобой свиданья Севера король».
 

5

 
Ингрид прочла посланье, Ингрид смеялась нервно,
Ингрид кусала губы: Ингрид любила его!
Но Грозоправ был мужем! Но Грозоправ был первым,
Первым, невинность взявшим; кроме нее – ничего!..
 

6

 
И отвечает Ингрид Эрику, и отвечает Ингрид дальнему,
Такому дальнему и милому страны полярной королю:
«Привет влюбленному, – любимому! Привет, как я сама, печальному!
Привет тому, о ком тоскую я! Привет тому, кого люблю!»
 

7

 
И больше ни слова. Пойми, как желаешь.
Пойми, как умеешь. Пойми, как поймешь.
 

8

 
Плывет эскадрилья в столицу Сияиж.
О Эрик! в Миррэлию ты ли плывешь?
 

9

 
Его корабль с штандартом короля
В восходный час
Приплыл.
И свита дев, страну ее хваля,
Поет: «Для нас
Край мил».
 

10

 
Выходит Ингрид на южный берег,
При Грозоправе идет к нему:
– Тебя встречаю, пресветлый Эрик,
Ты осветляешь земную тьму.
 

11

 
Но край мой, не правда ли, светел? но край мой, не правда ли, ясен?
И светлого гостя встречает не менее светлый народ.
Я знаю, что Эрик отважен! Я знаю, что Эрик прекрасен!
Я знаю, что любит он Ингрид и смело к себе призовет!
 

12

 
Ты прости, Грозоправ: я тебя не хочу.
Светлоокому Эрику рада…
 

13

 
Потянулась рука Грозоправа к мечу
И свершила мгновенно, что надо.
 

14

 
Грозоправа хоронили, Грозоправа провожали,
Грозоправа называли: «Справедливый Грозоправ».
В замке Ингрид начертали в спальне новые скрижали:
«На несчастии другого каждый счастье строить прав».
 

15

 
Это было в счастливой Миррэлии,
В синей тени лазоревых слив.
Златолира же оменестрелила
Сердцу Игоря сладостный миф.