Текст книги "Том 2. Поэзоантракт"

Автор книги: Игорь Северянин

Георгию Шенгели

 
Ты, кто в плаще и в шляпе мягкой,
Вставай за дирижерский пульт!
Я славлю культ помпезный Вакха,
Ты – Аполлона строгий культ!
 
 
В твоем оркестре мало скрипок:
В нем все корнеты-а-пистон.
Ищи средь нотных белых кипок
Тетрадь, где – смерть и цепий стон!
 
 
Ведь так ли, иначе (иначе?…)
Контрастней раков и стрекоз,
Сойдемся мы в одной задаче:
Познать непознанный наркоз…
 
 
Ты, завсегдатай мудрых келий,
Поющий смерть, и я, моряк,
Пребудем в дружбе: нам, Шенгели,
Сужден везде один маяк.
 

Финал («Закончен том, но не закончен…»)

 
Закончен том, но не закончен
Его раздробленный сюжет.
Так! с каждою главою звонче
Поет восторженный поэт.
 
 
Напрасно бы искать причала
Для бесшабашного певца:
В поэме жизни нет начала!
В поэме жизни нет конца!
 
 
Неисчерпаемая тема
Ждет всей души, всего ума.
Поэма жизни – не поэма:
Поэма жизни – жизнь сама!
 

Вэрвэна

Поэзы 1918–1919 гг.

Все поэзы этого тома, за исключением помеченных 1918 г., написаны в январе 1919 г., причем написаны в Эстонии, на курорте Тойла. Поэза «Музе музык» написана в Ревеле.

I. Жемчуг прилива

 
Вервэна, устрицы и море,
  Порабощенный песней Демон —
  Вот книги настоящей тема,
Чаруйной книги о святом Аморе.
 
 
Она, печалящая ваши грезы,
  Утонченные и бальные,
  Приобретает то льняные,
То вдруг стальные струнные наркозы.
 
 
Всмотритесь пристальнее в эти строки:
  В них – обретенная утрата.
  И если дух дегенерата
В них веет, помните: всему есть сроки.
 

 
О, замороженные льдом,
Вы, под олуненным лимоном,
Своим муарным перезвоном
Заполонившие мой дом,
 
 
Зеленоустрицы, чей писк
И моря влажно-сольный запах, —
В оттенках всевозможных самых —
Вы, что воздвигли обелиск
 
 
Из ваших раковин, – мой взор,
Взор вкуса моего обнищен:
Он больше вами не насыщен, —
Во рту растаял ваш узор…
 
 
Припоминаю вас с трудом,
Готовый перерезать вены,
О, с лунным запахом вервэны,
Вы, замороженные льдом!
 

 
Ликер из вервэны – грёзерки ликер,
Каких не бывает на свете,
Расставил тончайшие сети,
В которые ловит эстетов – Амор
    Искусно.
 
 
Луною, наполнен сомнамбул фужер
И устричным сердцем, и морем.
И тот, кто ликером аморим,
Тому орхидейное нежит драже
    Рот вкусно.
 
 
Уста и фужер сетью струн сплетены,
При каждом глотке чуть звенящих,
Для нас – молодых, настоящих, —
Для нас, кто в Сейчас своего влюблены
    Истому.
 
 
Лишь тот, кто отрансен, блестящ, вдохновен,
Поймет тяготенье к ликеру,
Зовущему грезы к узору,
К ликеру под именем: Crеme de verveine —
    Больному.
 

 
Мы – извервэненные с душой изустреченною,
Лунно-направленные у нас умы.
Тоны фиолетовые и тени сумеречные
Мечтой болезненной так любим мы.
 
 
Пускай упадочные, но мы – величественные,
Пускай неврастеники, но в свете тьмы
У нас задания, веку приличественные,
И соблюдаем их фанатично мы.
 

 
Мы – фанатики наших изборов,
  Изысков, утонка.
  Мы чувствуем тонко
Тем, что скрыто под шелком проборов,
 
 
Тем, что бьется под легким, под левым, —
  Под левым, под легким.
  Мечтам нашим кротким
Путь знаком к бессемянным посевам.
 
 
Не подвержены мы осязанью
  Анализов грубых.
  В их грохотных трубах —
Нашим нервам и вкусам терзанье.
 
 
Пусть структура людей для заборов:
  Структура подонка.
  Мы созданы тонко:
Мы – фанатики наших изборов.
 

 
Флакон вервэны, мною купленный,
  Ты выливаешь в ванну
И с бровью, ласково-насупленной,
  Являешь Монну-Ванну.
 
 
Правдивая и героичная,
  Ты вся всегда такая…
Влечешь к себе, слегка циничная,
  Меня не отпуская.
 
 
И облита волной вервэновой,
  Луной и морем вея,
Душой сиренево-сиреневой
  Поешь, как морефея.
 

 
Ночью, вервэной ужаленной, —
Майскою, значит, и белой, —
Что-нибудь шалое делай,
Шалью моею ошаленный.
 
 
Грезь о луне, лишь намекнутой,
Но не светящей при свете
Ночи, невинной, как дети,
Грешной, как нож, в сердце воткнутый.
 
 
Устрицы, острые устрицы
Ешь, ошаблив, олимонив,
Грезы, как мозгные кони,
Пусть в голове заратустрятся.
 
 
Выплыви в блеклое, штильное
Море, замлевшее майно.
Спой, опьяневши ямайно,
Что-нибудь белое, стильное…
 

 
Лунные слезы легких льнущих ко льну сомнамбул.
Ласковая лилейность лилий, влюбленных в плен
Липких зеленых листьев. В волнах полеты камбал,
Плоских, уклонно-телых. И вдалеке – Мадлэн.
 
 
Лень разветвлений клена, вылинявшего ало.
Палевые поляны, полные сладких сил.
Лютиковые лютни. В прожилках фьоль опала.
Милая белолебедь в светлом раскрыльи крыл.
 
 
Лучше скользить лианно к солнечному Граалю,
Кроликов ланно-бликих ловко ловить в атлас
Платьев лиловых в блестках. Пламенно лик реалю
И, реализм качеля, плачу печалью глаз.
 

 
Лючинь печальная читала вечером ручьисто-вкрадчиво,
Так чутко чувствуя журчащий вычурно чужой ей плач,
И в человечестве чтя нечто вечное, чем чушь Боккачио,
От чар отчаянья кручинно-скучная, чла час удач.
 
 
Чернела, чавкая чумазой нечистью, ночь бесконечная,
И челны чистые, как пчелы-птенчики безречных встреч,
Чудили всячески, от качки с течами полуувечные,
Чьи очи мрачные из чисел чудную чеканят речь.
 
 
Чем, – чайка четкая, – в часы беспечные мечтой пречистою
Отлично-честная Лючинь сердечная лечила чад,
Порочных выскочек? Коричне-глетчерно кричит лучистое
В качалке алчущей Молчанье чахлое, влача волчат…
 

 
Я слышу в плеске весла галер,
Когда залив заснет зеркально:
Судьба Луизы де Лавальер —
И трогательна, и печальна.
 
 
Людовик-Солнце, как кавалер,
Знал тайну страсти идеально.
Судьба Луизы де Лавальер
Все ж трогательна и печальна.
 
 
Когда день вешний печально-сер,
И облака бегут повально,
Судьба Луизы де Лавальер
Там трогательна и печальна.
 
 
И пусть этот образ из прежних эр
Глядит и тускло, и банально:
Судьба Луизы де Лавальер
Всегда пленительно-печальна.
 

 
В мое окно глядит луна.
Трюмо блистает элегантное.
Окно замерзло бриллиантное.
Я онемела у окна.
 
 
Луна глядит в мое окно,
Как некий глаз потустороннего.
С мечтой о нем, молю: «Не тронь его,
Луна: люблю его давно…»
 
 
В мое окно луна глядит
То угрожающе, то вкрадчиво.
Молюсь за чистого, за падшего
В порок, с отчаяньем в груди.
 
 
Луна глядит в окно мое,
Как в транс пришедшая пророчица.
Ах, отчего же мне так хочется
Переселиться на нее?…
 

 
В долине святой реки
Крылят цветы-мотыльки,
Крылят цветы-мотыльки
  Белоснежные.
 
 
Из снега они торчат,
Как уши моих зайчат,
Как уши моих зайчат:
  Уши нежные.
 
 
Сквозь снег они ввысь растут
В долине и там, и тут,
В долине и там, и тут —
  Шелкостружные.
 
 
Шуршащие так легки
Цветочные мотыльки,
Цветочные мотыльки —
  Грезокружные.
 

 
Ветер ворвался в окно —
  Ветер весенний,
  Полный сирени…
 
 
Мы не видались давно, —
Ветер ворвался в окно,
  Полный видений…
 
 
Скучно и в сердце темно:
  Нет воскресений
  Прежних мгновений…
 
 
Ветер ворвался в окно.
 

 
Проплывает вдали канонерка
  Над кружком камамбера
  Ты читаешь Флобера.
 
 
И зачем тебе видеть, грезэрка,
Как плывет вдалеке канонерка:
  Ведь корабль – не гетера…
 
 
Вдруг снаряд, – и твоя этажерка,
  Где стихи эксцессера,
  Тлеет исчерна-серо…
 
 
Так плывет вдалеке канонерка.
 

 
Миньона, Мирра, Ингрид и Балькис —
Слиянных воедино их четыре,
Извечным украшеньем в этом мире
Проведших жизнь, и вот воспеть на лире,
Прославить их – начертан мой девиз.
 
 
От каждой взяв, что в каждой характерно,
По качествам оценивая верно,
Миньону, Мирру, Ингрид и Балькис
Я превращаю в пятую. Ильферна —
Вот имя ей: так хочет мой каприз.
 
 
И в этот год, когда, как бич, навис
Над миром гром неотвратимой кары,
Да отразит кровавые удары
Ильферна, в ком свои сокрыли чары
Миньона, Мирра, Ингрид и Балькис.
 

 
Птицы в воздухе кружатся
И летят, и поют,
И, летя, отстают,
Отставая, зовут…
Воздух северный южится.
 
 
Не считая минут,
Без печали, без смут,
Птицы в воздухе кружатся.
Мотыльки там и тут
Золотисто жемчужатся.
 
 
Стаи белые вьюжатся
Мотыльковых причуд,
Воздух золотом ткут…
Бросив трав изумруд,
Птицы в воздухе кружатся.
 

 
Серый заяц плясал на поляне.
Лунный свет трепетал на воляне.
 
 
В сини глаз загорелся восторг.
Подойдя, я стоял на поляне.
 
 
Вот второй, вот и третий бегут, —
Собрались стар и млад на поляне.
 
 
Я смотрел на диковинный пляс
И на заячий бал на поляне.
 
 
Все танцуют: прыжок за прыжком.
Блекнет лунный опал на поляне.
 

 
Ты поехала кататься, сев в голубой кабриолет.
Покачивается рессорно твоей судьбой кабриолет.
 
 
Покачивается рессорно, стремясь на рокотный пуант,
Твой голубой, идущий гордо – ведь он с тобой! – кабриолет.
 
 
Откинулась ты на подушки. Спит на коленях том Жорж Занд.
Качелит сон старинной книги твой моревой кабриолет.
 
 
Его рессоры – точно волны. Им управляет лейтенант.
Он так похож на миноноску – твой огневой кабриолет.
 
 
Сама же ты угрозней мины: на твой чарующий талант
Кто натолкнется, тот взорвется. О, роковой кабриолет!
 

 
Приезжай ко мне обязательно, приезжай.
Эта встреча мне так желательна. Приезжай
 
 
Привези с собой ноты новые и стихи:
Ты читаешь их увлекательно. Приезжай.
 
 
Привези с собой свой сиреневый пеньюар.
В нем ты, нежная, так мечтательна. Приезжай.
 
 
Привези с собой бриллиантовое колье:
Красота твоя в нем блистательна. Приезжай.
 
 
Привези с собой сердце ласковое свое:
Ах, поет оно обаятельно. Приезжай!
 

 
Твоих невоплотимых глаз, Ильферна моя,
Никто не целовал из нас, Ильферна моя.
 
 
А кто бы их увидеть мог, тот не жил бы дня.
Когда бы в них взглянул хоть раз, Ильферна моя.
 
 
Тебе одной дары миров, сиянье огня,
Цветы, восторги и экстаз, Ильферна моя.
 
 
Тебе, одной тебе, поет и лира, звеня.
Тебе хвалу воздает Парнас, Ильферна моя.
 
 
Я твой, я безраздельно твой! люби же меня!
Тебя увижу в смертный час, Ильферна моя!
 

 
Ты любишь ли звенья персидских газэлл – изыска Саади?
Ответить созвучно ему ты хотел, изыску Саади?
 
 
Ты знаешь, как внутренне рифмы звучат в персидской газэлле?
В нечетных стихах, ты заметил, звук бел – в изыске Саади?
 
 
Тебя не пугал однотонный размер в газэлловом стиле?
Поймать, уловить музыкальность сумел в изыске Саади?
 
 
Так что же так мало поэты у нас газэлл написали?
Ведь только Кузмин был восторженно-смел с изыском Саади…
 
 
Звените, газэллы – газельи глаза! – и пойте, как пели
На родине вашей, где быть вам велел изыском – Саади!
 

 
Вервэна, упоенная морской
Муаровой волной, грустней Лювэна,
Овеяла меня своей тоской
  Вервэна.
 
 
И под ее влияньем вдохновенно
Я начал петь глаза Манон Леско,
Смотрящие мне в душу сокровенно.
 
 
Возник в душе улыбчивый покой.
Она свята, как древняя Равенна:
То льется в душу лунною рекой
  Вервэна.
 

 
Пока не поздно, дай же мне ответ,
Молю тебя униженно и слезно,
Далекая, смотрящая мимозно:
Да или нет?
Поэзно «да», а «нет» – оно так прозно!
 
 
Слиянные мечты, но бьются розно
У нас сердца: тускнеет в небе свет…
О, дай мне отзвук, отзнак, свой привет,
  Пока не поздно.
 
 
Ты вдалеке. Жизнь превратилась в бред.
И молния, и гром грохочет грозно.
И так давно. И так десятки лет.
 
 
Ты вдалеке, но ты со мною грезно.
Дай отклик мне, пока я не скелет,
  Пока не поздно!..
 

 
Ее веселая печаль,
Ее печальная веселость…
Саней задернутая полость,
И теплая у губ вуаль.
Какая тяга в зовы миль!
Какая молодая смелость!
В душе – веселая печаль,
В душе – печальная веселость.
В мечтах – кабинки, пляж, Трувиль.
Вокруг – зимы нагая белость.
В устах – коралловая алость.
В ушах – весенняя свирель.
В глазах – веселая печаль.
 

 
Петрарка, и Шекспир, и Бутурлин
(Пусть мне простят, что с гениями рядом
Поставил имя скромное парадом…)
Сонет воздвигли на престол вершин.
 
 
Портной для измеренья взял аршин.
Поэт, окинув нео-форму взглядом
И напитав ее утопий ядом,
Сплел сеть стихов для солнечных глубин.
 
 
И вот, сонета выяснив секрет,
Себе поэты выбрали сонет
Для выраженья чувств, картин, утопий.
 
 
И от Петрарки вплоть до наших дней
Сонет писали тысячи людей —
Оригинал, ты потускнел от копий!..
 

 
Витает крыльный ветерок
Над звездочными васильками,
Над лентой палевых дорог,
Над голубыми ручейками.
Витает на восточной Каме,
Как и на западной Двине,
И цветовейными устами
Целует поле в полусне.
 
 
Витает, свой свершая срок,
Над рощами и над лесами,
Над оперением сорок
И над пшеничными усами.
Мы впив его, витаем сами,
Витаем по его вине
Над изумрудными красами,
Целуя травы в полусне.
 
 
Его полет – для нас урок,
Усвоенный чудесно нами:
Так добродетель и порок
Равно лелеемы волнами
Зефира, мучимого снами
И грезой о такой стране,
Где поэтическое знамя
Целует ветер в полусне.
 
 
Чаруемы его мечтами
О невозможной стороне,
Мы в этом мире, точно в храме,
Целуем знамя в полусне…
 

 
В четверку серых лошадей
Несется синяя карета.
Внутри ее, средь орхидей,
Сидит печальная Иветта.
Она совсем легко одета,
За что ее корит злой толк.
Ее овил вокруг корсета
Gris-perle [4]4
  Gris-perle (gris de perle) – Жемчужно-серый (фр.)


[Закрыть]вервэновейный шелк.
 
 
Она устала от людей,
Равно: от хама и эстета,
От их назойливых идей, —
Она, мимоза полусвета.
Ей так тяжел грассир корнета
И пред семьей дочерний долг,
Что прячет перламутр лорнета
В gris-perle вервэновейный шелк…
 
 
В нее влюбленный лицедей, —
С лицом заморыша-аскета,
С нелепым именем Фадей, —
Поднес ей белых два букета,
И в орхидеях, как комета
На отдыхе, кляня весь полк
Из-за корнета, грезит: «Где-то —
Волна, – вервэновейный шелк»…
 
 
Сверни же к морю, в дом поэта.
Что ехать в город? он – как волк!
Кто, как не ты, придумал это,
Gris-perle вервэновейный шелк?…
 

 
Поэт, во фраке соловей,
Друг и защитник куртизанок,
Иветту грустную овей
Улыбкой хризантэмных танок,
Ты, кто в контакте с девой тонок,
Ты, сердца женского знаток,
Свой средь грузинок и эстонок,
Прими Иветту в свой шатрок!
 
 
Ты, вдохновенно-огневой,
Бродящий утром средь барвинок,
Приветь своей душой живой
Иветту, как певучий инок.
Врачуй ей больдушевных ранок,
Психолог! интуит! пророк!
Встречай карету спозаранок,
Прими Иветту в свой шатрок.
 
 
Стихи и грезы ей давай,
Беднеющей от шалых денег,
Пой про любовью полный май,
Дав ей любовь вкусить, весенник!
Целуй нежней ее спросонок
И помни меж поэзных строк:
Застенчивая, как ребенок,
Вошла Иветта в твой шатрок…
 
 
Тебе в отдар – созвучных струнок
Ее души журчащий ток.
Возрадуйся же, вечный юнок,
Что взял Иветту в свой шатрок!
 

 
Царевич Май златистокудрый
Был чудодейный весельчак:
Прикидывался девкой бодрой,
То шел, как некий старичок,
Посасывая каучук
Горячей трубочки интимной…
То выдавал мальчишкам чек
На пикники весною томной.
 
 
А иногда царевич мудрый,
Замедлив в резвом ходе шаг,
Садился на коня, и бедра
Его сжимал меж сильных ног.
Иль превращался в муху вдруг
И в ухо лез, жужжа безумно,
Смотря, как мчится человек
На пикники весною томной…
 
 
Осыпав одуванчик пудрой,
Воткнув тычинки в алый мак,
Налив воды студеной в ведра,
Сплетя из ландышей венок,
Хваля, как трудится паук,
И отстоявши в праздник храмный
Обедню, – направлял свой бег
На пикники весною томной.
 
 
Люблю блистальный майский лик,
Как антипода тьмы тюремной.
Ловлю хрустальный райский клик
На пикники весною томной.
 

 
Усни в зеленом гамаке
Под жемчужными мотыльками,
Над слившимися ручейками, —
Усни в полуденной тоске.
Зажми в свежеющей руке,
Без дум, без грез и без желанья
С ним встречи в странном далеке,
Его последнее посланье.
 
 
Умей расслышать в ручейке
Его уста с его стихами,
Эола вьющееся знамя
Умей увидеть в мотыльке.
В отдальной песне на реке
Почувствуй слезы расставанья,
Прижми ладонью на виске
Его последнее посланье.
 
 
Следи за солнцем на песке,
За ползающими тенями.
Пробудят пусть сравненье с днями
Они в тебе, в людском цветке.
Ты, легкая, здесь – налегке,
Лишь гостья краткого свиданья,
И смерть твоя видна в листке
Его последнего посланья.
 
 
Чем ближе к гробовой доске,
Сильней – любви очарованье:
В руке, как в глиняном куске,
Его последнее посланье.
 

 
Благоухающая вся луною
И упояющая соловьем,
Она владычествует надо мною —
Вервэна, выглотанная живьем, —
С лимоном устрица – фужер с волною.
 
 
Не захлебнуться ли теперь волною?
Не погрузиться ли в нее живьем?
Весь озаряемый больной луною,
Остро я чувствую, что надо мною —
Соблазн, растрелившийся соловьем.
 
 
Кто не прикидывался соловьем
Под этой ветреной, шальной луною?
Кто не мечтал меня изъять живьем?
Глубь не влекла ль меня своей волною?
Кто не рапировал в мечтах со мною?
 
 
О, благодать небес! Ты надо мною
Благоуханною течешь волною,
Поешь весенящимся соловьем,
И, обливая вдруг меня луною,
Возносишь в синие верхи живьем.
 
 
Та, кто живое все берет живьем,
Неторжествующая надо мною,
Легко выбрасывает мне волною
Вервэну, трелящую соловьем
И упояющую мозг луною…
 

 
Моя земля! любовью ты жива!
Моя любовь! ты вскормлена землею!
Ты каждый год по-вешнему нова!
Сверкающие утренней зарею
Пою тебе хвалебные слова!
 
 
О, что за власть имеют те слова,
Которые излучены зарею!
Земная жизнь! да будь всегда жива!
Земная страсть! да будь всегда нова!
Бессмертно будь, рожденное землею!
 
 
Я создан сам цветущею землею,
И только ею грудь моя жива.
Я вдохновляюсь юною зарею,
Шепчу в восторге нежные слова.
Так: жизнь земли всегда душе нова.
 
 
И ты, моя любимая, нова,
Когда щебечешь чарные слова,
Дарованные млеющей землею.
К тебе любовь бессмертная жива,
Она сияет майскою зарею.
 
 
О, наслаждайтесь красочной зарею
И славословьте жизнь: она нова!
Творите вдохновенные слова!
И пусть планета, что зовут Землею,
Пребудет ввек прекрасна и жива!
 

 
Я здесь один, совсем один —
В том смысле, что интеллигента
Ни одного здесь нет. Вершин
Сосновый говор. Речки лента
Зеркальная в кудрях долин.
 
 
Отрадны шелесты долин
И влажная влекуща лента.
Среди людей я все ж один,
И, право, тоньше шум вершин
Для слуха грез интеллигента.
 
 
Искусство – для интеллигента:
Среди невест лишь он один
Ждет, чтобы даже кинолента
Струила аромат долин,
И свято любит свет вершин.
 
 
Стремитесь к холоду вершин,
Привыкшие к теплу долин,
Беря пример с интеллигента.
Пусть из ползучих ни один
Не падает, виясь, как лента.
 
 
Милей всех лент – любимой лента,
Она превыше всех вершин.
Внемлите, жители долин,
Всей гамме чувств интеллигента:
Взлет – смысл единственный один!
 

 
Любовь приходит по вечерам,
А на рассвете она уходит.
Восходит солнце, и по горам,
И по долинам лучисто бродит,
Лучи наводит то здесь, то там.
 
 
Мир оживает то здесь, то там,
И кто-то светлый по миру бродит,
Утрами бродит, а к вечерам
Шлет поцелуи лесам, горам
И, миротворя весь мир, уходит.
 
 
Уходят горы, и век уходит.
И что звучало по вечерам,
Забыто к утру. Лишь память бродит,
Как привиденье, то здесь, то там,
Да волны моря бегут к горам.
 
 
Нам надоели низы – к горам
Мы устремились: ведь солнце там!
А вечерами оно уходит…
Тогда – обратно: по вечерам
Уходит Ясность, и Нежность бродит.
 
 
Пока мы юны, пока в нас бродит
Кровь огневая, спешим к горам:
Любовь и Солнце мы встретим там!
Пусть на закате оно уходит,
Она приходит по вечерам…
 

 
О вы, белосиреневые сны,
Объятые вервэновой печалью!
О, абрис абрикосовой весны!
О, личико, окутанное шалью
Лимонною, ажурною, кисейною!
О, женщина с душой вервэновейною,
Приснившаяся в оттепель февралью!..
 
 
Приснившееся в оттепель февралью —
В моем коттэдже у кривой сосны —
Лицо под фиолетовой вуалью,
Лицо, глаза которого грустны
И, как вуаль, немного фиолетовы,
Я знал тебя, и, может быть, от этого
Мне многие туманности ясны…
 
 
Мне многие туманности ясны,
Они влекут недостижимой далью…
Ах, все наливки для меня вкусны,
Но предпочту кизилью и миндалью;
От них мои мечты ажурно кружатся,
То ярко грозоносятся, то вьюжатся,
Как ты, рояль с надавленной педалью…
 
 
О ты, рояль с надавленной педалью
И с запахом вервэновой волны,
Ты озарял квартиру генералью
Созвучьями, текущими с луны…
Улыбки уст твоих клавиатурные…
Ее лица черты колоратурные
На фоне бирюзовой тишины…
 
 
На фоне бирюзовой тишины
Я помню краску губ ее коралью,
Ее волос взволнованные льны
И всю ее фигуру феодалью…
Мы не были как будто влюблены,
А может быть – немного: ведь под алью
Ее слова чуть видны, чуть слышны…
 
 
Ее слова чуть видны, чуть слышны,
Заглушены поющею роялью
И шумом голосов заглушены,
Они влекут мечтанно к изначалью —
И я переношу свои страдания
В великолепный хаос мироздания,
Создавший и холеру, и… Италию!
 
 
Создавший и холеру, и Италию,
Тебе мои моленья не нужны…
Мне хочется обнять ее за талию:
Ее глаза зовущие нежны;
В них ласковость улыбчиво прищурена,
Им фимиамов множество воскурено… —
О вы, белосиреневые сны!..
 
 
О вы, белосиреневые сны,
Приснившиеся в оттепель февралью!
Мне многие туманности ясны,
И – ты, рояль с надавленной педалью…
На фоне бирюзовой тишины
Ее слова чуть видны, чуть слышны
Создавшему холеру и Италию…
 

 
Когда сиреневое море, свой горизонт офиолетив,
Задремлет, в зеркале вечернем луну лимонно отразив,
Я задаю вопрос природе, но, ничего мне не ответив,
В оцепененьи сна блистает, и этот сон ее красив.
 
 
Ночь, белой лилией провеяв, взлетает, точно белый лебедь,
И исчезает белой феей, так по-весеннему бела,
Что жаждут жалкую планету своею музыкой онебить,
Бряцая золотом восхода, румяные колокола.
 
 
Все эти краски ароматов, всю филигранность настроений
Я ощущаю белой ночью у моря, спящего в стекле,
Когда, не утопая, тонет лимон луны в его сирени
И, от себя изнемогая, сирень всех нежит на земле.
 

1918 – VI