Текст книги "Жуков. Халхин-Гол (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Связной улыбнулся. Это была первая искренняя улыбка, которую Танака увидел на его лице.

– Отлично. Это спасет много жизней. Наших и, возможно, даже ваших бывших сослуживцев, которых, в противном случае, пошлют в атаку на неподавленную артиллерию.

Он забрал листки и встал.

– Вас перевезут в другое место. Безопасное. У вас будет время подумать. Решить, готовы ли вы двигаться дальше.

После его ухода Танака снова остался один. Он подошел к запыленному окну и посмотрел на улицу. На людной улице Дайрена кипела жизнь, но он был отрезан от нее. Он был между двумя мирами, и ни в одном из них для него не было места. Он сделал первый, самый тяжелый шаг. Оставалось лишь ждать, куда приведет его этот путь. И был ли у этого пути конец, кроме пули в затылок – от своих или от чужих – он не знал.

Штаб 1-й армейской группы, район Хамар-Дабы

Свет керосиновой лампы отбрасывал на стене землянки гигантские, пляшущие тени. Я сидел над картой, сверяя последние разведданные Конева с диспозицией наших войск. Генеральное наступление было назначено на 20 августа. До него оставались считанные дни, и каждая мелочь должна была быть учтена.

Воротников, выглядевший смертельно усталым, поставил передо мной кружку с крепким чаем и тарелку с кашей.

– Поешьте, товарищ комдив. Уже третью ночь почти не спите.

Я машинально зачерпнул ложкой варево. План был готов, войска заняли исходные позиции, но внутри все сжималось от напряжения. Это был мой первый крупный экзамен в этом теле, в этой войне. Исторический Жуков его выдержал блестяще. А я? Смогу ли я не просто повторить, но и превзойти? Снизить цену победы?

Дверь землянки приоткрылась, и внутрь, отряхиваясь от пыли, вошел Конев. Его лицо было серьезным.

– Георгий Константинович, можно на минуту?

Я кивнул Воротникову, и тот вышел, оставив нас одних. Начальник разведки развернул на столе свою карту. На ней были отмечены не войсковые соединения, а схема сети РОВС в Маньчжурии.

– Мы взяли курьера. Того самого, что связывался с японским консульством.

Я поднял бровь.

– И?

– Он не стал упрямиться. Сломался быстро. Назвал имя – полковник Владимир Иванович Орлов, бывший командир дивизии у Колчака. Один из руководителей дальневосточного отдела РОВС. Именно он курировал операцию по вашей дискредитации.

Я внимательно посмотрел на карту. Имя Орлова ничего не говорило ни мне, ни памяти Жукова.

– Цель?

– По словам курьера, Орлов действует по личной инициативе. Он считает вас… – Конев слегка запнулся, – выскочкой, который забыл о своей присяге царю и отечеству. Он хочет не просто убить вас. Он хочет, чтобы вас объявили предателем, сдали своему же НКВД. Это для него важнее простого убийства.

Личная месть. Фанатик, живущий в прошлом. Это объясняло сложность и театральность их операции – фотография, намеки, попытка создать подозрения.

– Где он сейчас?

– Курьер не знает точно. Говорит, Орлов крайне осторожен, постоянно перемещается между Харбином и японскими штабами. Но есть одна зацепка. – Начальник разведки ткнул пальцем в точку на карте. – Через два дня в этом районе, в тылу у японцев, должна состояться встреча Орлова с представителем японской военной миссии. Курьер должен был доставить ему пакет как раз к этой встрече.

Я смотрел на точку. Она находилась в глубоком тылу, в 40 километрах за линией фронта. Мысль родилась мгновенно, дерзкая и почти безумная.

– Отличная возможность сказать полковнику Орлову личное «спасибо» за его заботу, – тихо произнес я.

Конев смотрел на меня с плохо скрытым изумлением.

– Георгий Константинович, вы не можете всерьез… Это же самоубийство! Глубокий тыл, укрепленный район!

– Кто сказал, что я собираюсь ехать сам? – я усмехнулся. – У нас есть люди, которые знают местность лучше японцев. И у которых свои счеты с этим Орловым.

Я имел в виду монгольских разведчиков-диверсантов из отряда «Хох туг» («Синее знамя»). Они были призраками степи, идеальными проводниками и безжалостными бойцами.

– Передай монгольским товарищам, – приказал я. – Пусть их лучшая группа перейдет линию фронта. Задача – не захватывать, не вступать в бой. Только наблюдение и фотосъемка. Мне нужны неопровержимые доказательства встречи Орлова с японцами. Снимки, пленка. Чтобы потом не было никаких сомнений, кто тут настоящий предатель.

Начальник разведки кивнул.

– Понял. Будет сделано. Но если их раскроют…

– Их не раскроют, – перебил я. – Они лучше нас знают свою землю.

После его ухода я снова остался один. Война на внутреннем фронте продолжалась, но теперь я перехватывал инициативу. Доказательства связи РОВС с японцами не только снимали бы с меня все подозрения, но и позволяли нанести удар по самой сети белоэмигрантов.

По крайней мере, стоит передать эту информацию нашей, советской прессе. Пусть те, кто там, за бугром, трубит о святых русских, которые борются с большевиками за освобождение Родины, увидят, как белоэмигранты помогают убивать русских же людей. Это была игра ва-банк, но ставки были слишком высоки, чтобы помалкивать.

Я подошел к рации.

– «Беркут» вызывает «Ястреб-1». Подготовить две «ласточки» к разведвылету на рассвете. Мне нужны свежие снимки этого района. – Я передал координаты места предполагаемой встречи. – Особое внимание на скопление легкового транспорта.

Ответ был лаконичным: «Понял. Вылетаем с рассветом».

Я откинулся на спинку стула. До генерального наступления оставались считанные дни. И я был полон решимости подойти к нему, разобравшись со всеми врагами – и с теми, что стояли напротив в окопах, и с теми, что прятались в тени, нанося удар в спину. Полковник Орлов хотел войны. Что ж, он ее получит.

Глава 11

19 августа 1939 года, накануне наступления

Духота на командном пункте стояла такая, хоть топор вешай. Жаль нет вентилятора, а казалось бы чего стоит сделать столь примитивный приборчик? Кажется, в Америке их уже вовсю производят. Ладно, сейчас это лишние мысли.

Завтра в 05:45 утра все должно было начаться. Я прошелся по землянке, проверяя последние донесения. Войска заняли исходные позиции, артиллерия была пристреляна, танки замаскированы. Все было готово. Однако беспокойство камнем висело на душе.

Воротников, делавший вид, что наводит порядок на столе, украдкой наблюдал за мной. Он понимал – командующий был на взводе.

– Товарищ комдив, – прервал тишину Конев, появляясь в проеме двери. На его лице была смесь усталости и торжества. – От монгольских товарищей пришло донесение. Операция «Призрак» завершена.

Он положил передо мной несколько слегка засвеченных фотографий. Качество было не ахти, но снимки были отчетливыми: у полуразрушенного саманного храма стояли два автомобиля.

Рядом с одним, японским, стояли двое офицеров в форме Квантунской армии. Возле второго, черного «Опеля», – высокий седой мужчина в штатском, с гордой осанкой и тростью в руке. Полковник Орлов. На одной из фотографий он запечатлен в момент передачи конверта японскому офицеру.

– Доказательства железные, – удовлетворенно произнес Конев. – Теперь у нас есть чем заткнуть рот всем, кто захочет повторить наветы.

Я внимательно рассмотрел снимки. Да, это был неплохой материал для прессы, но сейчас, накануне решающего сражения, эта вся эта шумиха в газетах мало могла помочь мне. Разве что – испортить настроение врагам.

– Отлично, Илья Максимович, – отложил я фотографии. – Спрячьте под сукно. Сейчас не время для разборок с предателями. Все мысли – о завтрашнем дне. Последние данные о противнике?

– Противник ведет себя спокойно, – доложил Конев. – Наши демонстративные приготовления в центре дали результат. Они ждут нашего удара там. На северном и южном участках – тишина.

– Пусть и дальше ждут, – я подошел к карте и провел рукой по широким синим стрелам, обозначавшим направления наших главных ударов. – Завтра они узнают, как ошибались.

Ночь я провел без сна, объезжая передовые части. Важно было лично убедиться, что все готово, и поднять дух бойцов. Танкисты и пехотинцы спали у машин и в окопах, кто на чем мог. Я запретил будить их, хотя вид командующего, появившегося ночью на передовой, подействовал бы на них лучше любой политработы.

Возвращаясь на КП под утро, мы с Воротниковым попали под внезапный, короткий, но яростный артналет. Японец, видимо, что-то заподозрил. «Эмку» тряхнуло, осколки защелкали по бортам. Шофер, белый как полотно, вывернул руль и рванул с дороги в укрытие.

– Все целы? – крикнул я, отряхивая пыль.

– Все, Георгий Константинович! – отозвался Воротников, проверяя свой пистолет.

Это было предупреждение. Война напоминала о себе даже в последние часы затишья. На командном пункте царила сосредоточенная тишина. Все взгляды были прикованы к часам. 05:30. До начала артподготовки оставалось пятнадцать минут.

Я встал у стереотрубы, глядя на темный, безмолвный передний край противника. Там, в темноте, спали тысячи японских солдат, не подозревающих, что для многих из них этот рассвет станет последним.

Ко мне подошел начальник связи и протянул трубку.

– Товарищ комдив, вас срочно требует к аппарату командующий фронтом.

Я взял трубку. Голос Штерна был ровным, но в нем слышалось напряжение.

– Жуков, последняя проверка. Готовы?

– Войска к наступлению готовы, товарищ командующий, – четко доложил я.

– Помните, на вас смотрит Москва. Никаких самовольных отступлений от плана. Удачи.

Он положил трубку. Я понял – это был не столько пожелание удачи, сколько последнее предупреждение. Полная свобода действий была условной. Я положил трубку и обернулся к замершим по стойке смирно командирам в штабе. Скомандовал:

– Всем по местам.

Тишина стала абсолютной. Слышен был лишь тихий шелест переворачиваемых листков оперативных донесений. Я посмотрел на часы. 05:44. Секундная стрелка, казалось, замерла. Весь наш гигантский, отточенный механизм застыл в ожидании одного-единственного приказа. Судьба десятков тысяч людей висела на кончике моего языка.

Я сделал глубокий вдох, поднял голову и твердо произнес единственное слово, которое должно было обрушить на врага стальной шквал:

– Огонь.

Прозвучав в напряженной тишине штаба, оно сработало как спусковой крючок гигантского механизма. Ровно в 05:45 утра 20 августа 1939 года словно само небо над японскими позициями раскололось.

Это был не просто грохот. Это был всесокрушающий ураган из стали и огня. Земля содрогнулась, стены землянки осыпались пылью. Даже здесь, на КП, было слышно, как воют снаряды и грохочут разрывы.

Я не отрывался от стереотрубы, наблюдая, как передний край японской обороны превращается в сплошное море огня и дыма. Наша артиллерия работала с хирургической точностью, методично перепахивая окопы, уничтожая узлы связи и огневые точки.

– Первый эшелон идет! – доложил подошедший Кущев.

Я кивнул, не отрывая взгляда от окуляров. Ровно в 06:30, как и было запланировано, из укрытий поднялась пехота. Цепи красноармейцев и монгольских цириков двинулись вперед, поддерживаемые огневым валом. Все шло строго по плану.

Вот только я знал, что настоящая битва начнется позже, когда в дело вступят танки. И здесь меня ждал первый сюрприз. Вернее, подтверждение моих опасений.

– Товарищ комдив! – обратился ко мне связист. – От командира 11-й бригады! Танки Яковлева застряли на южном направлении! Встретили неподавленную противотанковую оборону! Несут потери!

Я стиснул кулаки. Значит, японцы все же разгадали наш маневр? Или это случайность? Я посмотрел на карту. Если южная ударная группа будет остановлена, весь план двойного охвата рухнет.

– Свяжите меня с Смушкевичем! – скомандовал я.

Через минуту в трубке послышался знакомый голос, заглушаемый ревом мотора.

– Я у аппарата, Георгий Константинович!

– Яков Владимирович, видите группу Яковлева? Задавите их ПТО. Бросайте все, что есть в воздухе! Штурмуйте эти батареи!

– Уже вижу! – в голосе Смушкевича послышалось напряжение. – Будет сделано! Мои «ишачки» уже в работе!

Я бросил трубку и снова подошел к карте. План давал первую трещину. Теперь все зависело от стойкости Яковлева и от эффективности нашей авиации. Я приказал держать на связи северную группу Афанасьева. К счастью, там пока все шло по плану, его части успешно вклинивались в оборону противника.

Прошло еще полчаса. Напряжение на КП достигло пика. Входили противоречивые донесения. Где-то мы прорывались, где-то японцы ожесточенно контратаковали. И тут ко мне подошел Конев. Его лицо было мрачным.

– Георгий Константинович, перехватили радиограмму. Японский командир группы на южном фасе запрашивает разрешение на отход. Он докладывает, что его позиции уничтожаются штурмовой авиацией.

Я выдохнул. Значит, Смушкевич справляется. Значит, у Яковлева появился шанс.

– Передайте Яковлеву, – повернулся я к связисту, – прорыв любой ценой! Ввести второй эшелон!

И едва я отдал приказ, как ситуация осложнилась в другом месте. С севера поступило донесение, что японцы предприняли мощную контратаку силами своих танков, пытаясь отсечь и окружить передовые части Афанасьева.

Час от часу не легче. Клещи, которые мы пытались наложить на противника, теперь сами оказались под угрозой. Японское командование явно не теряло управление и грамотно реагировало на наши удары.

Я замер, прислушиваясь к грохоту разрывов, доносившихся с двух направлений сразу. План, такой красивый на карте, трещал по швам в суровой реальности боя. Теперь все решали воля, стойкость и умение командиров импровизировать.

А также – моя способность управлять этим хаосом. Я посмотрел на часы. С начала наступления прошел всего час. А до победы было еще ой как далеко. И цена ее с каждой минутой росла.

Дайрен, конспиративная квартира

Капитан Юсио Танака, он же Кэндзи Ито, смотрел в окно на грязный переулок. Там шел дождь, оскальзываясь в грязи, рикши тащили свои тележки. В руке Танака комкал листок с последней шифровкой, которую ему поручили проверить.

Это был приказ командования 23-й пехотной дивизии о переброске резервного полка на южный участок фронта. Туда, где, по данным русских, должно было начаться их главное наступление.

Пальцы бывшего летчика дрожали. Он знал, что это ловушка. Что основные силы РККА сосредоточены на севере. Отправить этот полк на юг – значит подписать ему смертный приговор. Он видел лица этих солдат – молодых, наивных крестьянских парней, которых война занесла в эту негостеприимную степь.

«Ты спасаешь жизни, Юсио», – снова прозвучал в голове голос «доктора Фукуды».

Он взял карандаш. Его долг, его присяга императору, требовали от него одного – немедленно уничтожить эту шифровку и сообщить о ней своему настоящему командованию, но его новая, еще не окрепшая совесть нашептывала другое.

Танака сделал глубокий вдох и аккуратно, с предельной точностью, скопировал шифрограмму. Затем он взял второй, чистый лист и нанес на него несколько едва заметных точек рядом с цифрами – условный знак, означавший «дезинформация, не соответствует действительности». Русские дешифровальщики поймут. А японцы… японцы решат, что их код по-прежнему надежен.

Он закончил работу и откинулся на стуле, чувствуя себя грязным и опустошенным. Он только что совершил акт государственной измены. Предал своих товарищей, но разве его командование не предало их первым, бросив в мясорубку из-за собственной глупости и самонадеянности?

Дверь открылась без стука. Вошел Виктор. Его взгляд сразу упал на два листка на столе.

– Готово?

– Да, – коротко кивнул Танака, отдавая ему оба листка. – Предупреждение передано.

Связной бегло взглянул на листок с точками, и на его лице мелькнуло что-то вроде уважения.

– Хорошая работа. Это спасет много жизней. Возможно, даже жизнь кому-то из твоих бывших однополчан.

Танака ничего не ответил. Он смотрел в окно, где начинался рассвет. Там, на западе, в сотнях километров, уже гремела канонада. Он знал это. И знал, что его решение, его маленькая точка на бумаге, сейчас влияет на ход того сражения. Он был больше не пешкой. Он стал игроком. И от этого осознания ему было не по себе.

Виктор, словно читая его мысли, положил руку ему на плечо. На этот раз жест был не формальным, а почти отеческим.

– Первый раз – самый тяжелый. Потом станет легче. Ты выбрал сторону жизни, капитан. В этой войне нет более честного выбора.

Однако Танака не верил, что ему когда-нибудь станет легче. С ним навсегда останется привкус предательства и тяжесть знаний, которые он нес. Он был сломанным инструментом в чужой игре, и единственное, что ему оставалось – это надеяться, что эта игра в конце концов положит конец бойне. И что его собственная жертва – жертва его чести – была не напрасна.

КП 1-й армейской группы, полдень 20 августа

Штабная землянка гудела, как растревоженный улей. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота, пыли и крепкого табака. Связисты кричали в телефоны, командиры из оперативного отдела сдвигали и раздвигали флажки на карте, отражая стремительно менявшуюся обстановку.

Я стоял в центре этого хаоса, стараясь сохранять внешнее спокойствие. Первые донесения были обнадеживающими: на северном участке группа Афанасьева, ломая ожесточенное сопротивление, углубилась в оборону противника на четыре– пять километров. Однако на юге ситуация оставалась критической. Танки Яковлева, даже при поддержке авиации Смушкевича, все еще не могли прорвать японскую оборону. Они увязли в бою, неся потери.

– Яковлев докладывает: «Продвижения нет. Противник контратакует при поддержке танков. Несу тяжелые потери», – доложил мне начальник связи, его голос срывался от напряжения.

Я чувствовал, как по мне бьют. Весь мой замысел, весь план двойного охвата, мог рухнуть из-за одного упрямого узла сопротивления на юге. Если «клещи» не сомкнутся, японское командование получит возможность маневрировать резервами и методично перемалывать наши вклинившиеся части.

Я подошел к карте. Синяя стрела южной группы упиралась в густую сеть красных линий – укрепленные позиции японцев.

– Кущев! – крикнул я. – Какие резервы у нас остались на этом направлении?

– Только один стрелковый полк, товарищ комдив! Вот только – это последнее, что у нас есть!

Ввод последнего резерва – это риск. Страшный риск, но иного выхода не было.

– Приказываю… – начал я, но меня перебил Конев. Он подошел ко мне с новым листком радиоперехвата.

– Георгий Константинович! Перехвачена шифровка из штаба японской 23-й дивизии! Они отменяют переброску своего резервного полка на южный участок! Приказывают ему оставаться на месте!

Я выхватил листок из его рук. Такого поворота я не ожидал. Почему? Что заставило их передумать? Этот резервный полк как раз и был тем тараном, который мог окончательно остановить Яковлева.

– Откуда эти сведения? – резко спросил я. – Надежны?

– Абсолютно! – уверенно сказал Конев. – Источник… – он слегка понизил голос, – наш новый актив. Тот самый, что работает с шифрами.

«Танака», – мелькнуло у меня в голове. Значит, его работа уже приносит плоды. Ценой его предательства мы получили бесценный глоток воздуха. Я тут же переиграл ситуацию в уме. Без этого полка японцы на юге лишались последнего серьезного резерва. Их оборона там держалась на пределе.

– Отменить приказ о вводе последнего резерва! – скомандовал я Кущеву. – Передать Яковлеву: «Противник лишился резервов. Давите! Прорыв обеспечит успех всего наступления!»

Приказ ушел. Теперь все зависело от воли и упорства Яковлева и его танкистов. Минуты тянулись мучительно медленно. В землянке все замерли, ожидая доклада с южного направления. И он пришел. Через сорок минут связист, не скрывая ликования, крикнул:

– От Яковлева! «Прорвали! Выходим на оперативный простор! Повторяю, прорвали!»

В штабе на мгновение воцарилась тишина, а затем взорвалась криками и рукопожатиями. Красная стрела на карте наконец-то рванула вперед, в глубокий тыл японской группировки.

Я не стал присоединяться к ликованию. Подошел к рации.

– «Беркут» – «Ястребу-1». Яковлев прорвался. Перенацельте авиацию на уничтожение отступающих колонн противника в полосе его наступления. Не дать им закрепиться на новых рубежах.

– Понял, «Беркут»! – донесся голос Смушкевича. – Уже работаем!

Я отдал рацию и снова посмотрел на карту. Теперь две красные стрелы – с севера и с юга – неудержимо двигались навстречу друг другу, чтобы сомкнуться в гигантские клещи. Первый, самый тяжелый этап был пройден. Цена оказалась высокой, но цель была близка.

Я повернулся к Коневу.

– Передайте нашему «активу»: «Благодарность. Работа высоко оценена». Пусть эта благодарность хоть как-то скрасит его совесть.

Потом я вышел из землянки. Свежий воздух ударил в лицо. На западе, там, где шло сражение, небо было затянуто дымом. И все же сквозь грохот канонады я уже слышал иной звук – звук приближающейся победы.

К вечеру 20 августа карта в штабной землянке изменилась до неузнаваемости. Две красные стрелы – северная и южная – почти сомкнулись, отрезав основные силы японской группировки. В котле оказались 23-я пехотная дивизия, части 7-й дивизии, вся японская артиллерия и несколько полков маньчжурской кавалерии.

Воротников поставил передо мной кружку с чаем и выложил горсть «Гусиных лапок». Я отпил глоток – чай был холодным. Видимо, принесли давно, но я не заметил.

– Потери? – спросил я, не глядя на адъютанта.

– Уточняют. Предварительно – тяжелые. Особенно в 11-й бригаде Яковлева. Только подбитых танков – больше тридцати.

Я кивнул. Цена. Она всегда была высокой. Исторический Жуков за эту победу заплатил кровью тысяч солдат. Я, со своими «улучшениями», возможно, спас какую-то их часть. Однако тридцать подбитых танков – это десятки экипажей. Многие не выберутся.

Вошел Конев. Он выглядел измотанным, но довольным.

– Котел замкнулся, Георгий Константинович. Японцы пытаются прорваться на восток, но мы держим. Их авиация бессильна – Смушкевич расчистил небо.

– Организовать круглосуточное наблюдение за котлом, – сказал я. – И пусть артиллеристы не экономят снаряды. Ночью японцы будут пытаться выйти. Не дать им этой возможности.

– Есть.

Когда он ушел, я снова посмотрел на карту. Операция развивалась успешно. По всем канонам военного искусства нужно было затягивать петлю, методично уничтожая окруженного противника.

Однако в голове крутилась другая мысль. Опыт Афгана и знание будущих войн подсказывали: затяжные бои в котле – это дополнительные потери с нашей стороны. Озверевший в окружении противник будет драться до последнего.

Я вызвал к себе начальника оперативного отдела.

– Подготовьте предложение: утром предъявить японцам ультиматум о капитуляции. С гарантиями жизни, медицинской помощи и сохранения личного достоинства. Передать через парламентеров.

Командир удивленно посмотрел на меня.

– Товарищ комдив, они же не примут! Их кодекс бусидо…

– Их кодекс бусидо не учит, что делать, когда нет ни еды, ни воды, ни патронов, – перебил я. – Попробовать стоит. Если сдадутся хоть несколько сотен – это сэкономит нам время и жизни бойцов.

После его ухода я вышел из землянки. Стемнело. На западе, в районе котла, небо иногда озарялось вспышками выстрелов и пожарами. Там сейчас шла своя война – без линий фронта, в темноте, на истощение.

Ко мне подошел дежурный по штабу.

– Товарищ комдив, вас просит к аппарату командующий фронтом.

Я вернулся в землянку и взял трубку. Голос Штерна был ровным, без эмоций.

– Жуков, докладывайте итоги дня.

– Задача выполнена. Основная группировка противника в составе 23-й и частей 7-й пехотных дивизий окружена. Ведем бои по ликвидации.

– Потери?

– Уточняются. Значительные.

В трубке повисла пауза.

– Москва довольна. Но требуют ускорить разгром. Политуправление готовит материал для «Красной звезды». Нужен громкий успех к утру.

– Понял, – сказал я.

Громкий успех. А за ним – горы трупов. И наших, и японских. Черт с ними, с японцами, а вот своих жалко. Положив трубку, я снова посмотрел на карту. Все шло по плану. Моему плану. Ну почему вкус победы был горьким, как дым от сгоревших танков?

Следовало что-то предпринять, чтобы и приказ Москвы выполнить и своих бойцов несчетно не положить. Мой взгляд упал на условные фигурки, обозначающие авиацию. Ну что ж, вы уже не раз нас выручали в этой войне, поработайте еще раз.

– Соедините меня с комкором Смушкевичем, – приказал я связисту.