Текст книги "Жуков. Халхин-Гол (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 21

В блиндаже мгновенно замерли все присутствующие. Кущев застыл с поднятой ко рту кружкой. Конев резко обернулся от карты. Даже привычный гул моторов словно отступил, уступая место тяжелой тишине.

Я медленно подошел к аппарату, взял трубку. Вес ее показался неожиданно большим.

– Командующий первой армейской группой Жуков у аппарата.

На том конце секунду царила тишина, нарушаемая лишь легким шорохом помех. Потом раздался спокойный, безразличный к расстоянию голос, который невозможно было перепутать ни с каким другим.

– Здравствуйте, товарищ Жуков. – Голос был ровным, без эмоций. – Мы с товарищами из Политбюро получили ваши донесения. Интересные донесения.

Я молчал, давая ему продолжить.

– Разгром ударной группировки… Захват секретных образцов… Организация контрразведывательных действий… – Он делал небольшие паузы между фразами, будто перелистывая страницы. – Очень масштабная работа. И очень дорогая.

– Война – дорогое удовольствие, товарищ Сталин, – ответил я так же ровно.

– Это верно, – последовал немедленный отклик, – но есть цена, которую платят один раз. И есть цена, которую платят постоянно. Какую цену заплатили вы, комкор Жуков?

Вопрос повис в воздухе. Весь штаб затаил дыхание, ловя каждый звук.

– Я считаю, что мы заплатили один раз, чтобы не платить постоянно, – сказал я. – Противник понял, что дальнейшая игра будет для него слишком дорогой.

Снова пауза. Я слышал, как на том конце щелкает зажигалка.

– Вашу уверенность я отметил. – Голос прозвучал чуть мягче. – И результаты – тоже, но меня интересует другое. Что вы будете делать дальше?

– Закреплять успех. Использовать полученный опыт. Готовить войска к зиме. Противник сделал выводы. Значит, нам нужно придумать что-то новое.

– Новое… – Он произнес это слово задумчиво. – Это правильно. Останавливаться нельзя. Ваши предложения по реорганизации… мы изучаем. Очень внимательно изучаем.

Я понял намек. Берия уже доложил.

– Ожидаю указаний, товарищ Сталин.

– Указания будут. Сначала – итоги. Окончательные итоги. Жду вашего подробного доклада, здесь, в Москве. И, Георгий Константинович…

– Да, товарищ Сталин?

– Поздравляю с выполнением боевой задачи. Вы доказали, что умеете не только обороняться. До встречи.

Щелчок в трубке прозвучал оглушительно громко. Я медленно положил ее на рычаг. В блиндаже по-прежнему стояла тишина.

– Привести в порядок все документы по итогам операции, – нарушил молчание я. – К утру жду сводные отчеты по всем частям. И подготовить предложения по награждению отличившихся.

Штаб снова ожил, засуетился. Но теперь в этой суете была иная тональность – не просто служебное рвение, а осознание того, что здесь, в этом монгольском блиндаже, только что решались судьба не просто сражения, а чего-то большего.

Я вышел на воздух. Ночь была черной, беззвездной. Где-то там, в Москве, один человек только что поставил галочку напротив моей фамилии. Это была не победа. Это была лишь новая отправная точка.

* * *

«Эмка» медленно пробиралась по изрытой воронками степи. Колеса вязли в грунте, смешанном с осколками и гильзами. Воздух был густым, пах гарью, бензином и порохом. Ветер шелестел, колыша обгоревшие лоскуты формы на телах, усеявших землю.

Я стоял, прислонившись к машине, и смотрел. Без эмоций. Просто фиксировал. Черные остовы БТ-7 и «Ха-Го», слитые в мертвых объятиях. Длинные ряды тел, которые похоронная команда складывала для погрузки. Работа была методичной, без суеты. Дело сделано. Теперь надо было убрать.

В стороне, на фоне подбитого японского танка, стоял молодой человек в кожанке с блокнотом. Увидев меня, он направился ко мне, походка твердая, но в глазах – сосредоточенность. Вытянулся, приложил руку к козырьку, доложил:

– Товарищ комкор? Константин Симонов, корреспондент газеты «Красная звезда». Разрешите обратиться?

Я кивнул. Он посмотрел на поле, на санитаров.

– Страшная картина, – констатировал писатель.

– Обычная картина после боя, – так же ровно ответил я. – Бывает хуже.

– Вы так спокойно говорите об этом.

– Что изменится, если я буду кричать? – я повернулся к нему. – Они сделали свою работу. Мы сделали свою. Теперь нужно делать следующую.

– А какая следующая? – спросил Симонов, доставая карандаш.

– Закончить войну. Чтобы это не повторилось. Все остальное – слова. Не думаю, что, даже если бы на Халхин-Голе дела японцев пошли удачно, то они бы развернули дальнейшее наступление. Возможно, что в их далеко идущие планы и входил захват восточной части Монголии, выход к Байкалу и к Чите, к тоннелям, на перехват Сибирской магистрали. Однако практика сразу показала, что им придется ставить перед собой гораздо более скромные задачи. Японские генералы, видимо, полагали, что из-за отдаленности района боев от железных дорог и жизненно важных центров СССР мы не пойдем на дальнейшую эскалацию конфликта, а согласимся принять их, японскую, версию начертания монголо-маньчжурской границы. И вот они просчитались.

Симонов скрупулезно записал мои слова в блокнот. Четким, быстрым почерком. Потом проговорил:

– Я полагаю, то люди должны знать, какой ценой даются победы.

– Люди должны знать, что война – это работа, – поправил я. – Грязная, тяжелая работа. Не геройство, а труд. Вот это, – я обвел рукой все поле, – это не подвиг. Это результат. Результат плохой работы их командования и хорошей – нашей.

Симонов смотрел на меня, стараясь понять.

– Вы не думаете о них? – он кивнул в сторону японских трупов.

– Думаю. Думаю о том, что их командующие зря положили здесь своих солдат. Ошиблись в расчетах. Больше я о них не думаю. Некогда.

Я сделал шаг к машине.

– Пишите правду. Только без лишних слов. Боец сделал свое дело. Остальное – наша задача.

Я сел в «эмку». Симонов остался стоять с блокнотом в руках. Он смотрел на поле, на дым, на санитаров. Потом снова начал что-то писать. Надо будет сказать Воротникову, чтобы принес мне номер «Красной звезды», когда в ней появится материал Симонова.

Харбин

Синтаро Ватанабэ откинулся на спинку стула, делая вид, что изучает скучные графики перевозок. Внутри него было холодно и пусто. Нет, капитан Танака больше не сомневался в сделанном выборе, но от этого легче не становилось.

Известие о разгроме под Халхин-Голом витало в воздухе Харбина и отдавало тяжелым, унизительным запахом поражения. По офицерскому клубу катился шепоток: «Камацухара… отрезан… потери катастрофические…»

Именно этот шепоток и заставил Танаку-Ватанабэ действовать. Разгром – это не конец. Это начало паники, неразберихи, а в этой мути всегда плавают самые ценные документы. Его шансом стал визит полковника из штаба Квантунской армии.

Лицо Накамуры представляло собой маску сдержанного ужаса. Он требовал срочно подготовить варианты эвакуации «раненых и пострадавших частей». Майор Осима кивал, нервно и бессмысленно перекладывал бумаги. Вызвал своего подчиненного.

Прибыв в кабинет начальника транспортного отдела, Ватанабэ стоял навытяжку и ел начальство глазами. А оно в суете не замечало, что преданный взгляд подчиненного порой рассеянно скользит по развернутому на столе плану.

Это был не просто план, а приказ по армии за подписью самого Уэды. «Операция 'Угасающий ветер». Эвакуация остатков 7-й и 23-й дивизий через перевал Хунт с последующей переброской в район Хайлара. Маршруты, график, пункты прикрытия.

Танака запомнил все. Каждый поворот, каждую цифру, каждую задействованную роту. Пятнадцать минут стоического напряжения, пока полковник, хрипя, диктовал поправки. Потом Ватанабэ так же спокойно удалился, извинившись за беспокойство.

Передать это означало пойти на смертельный риск. Старый способ – записка в условном месте – был отменен после провала. Оставалось одно. Прямой контакт. Ночью, в заброшенном районе у железнодорожного депо, где по данным Масато, должен был появиться связной.

Ватанабэ вышел с работы как обычно. Сделал круг, проверив «хвосты». Казалось, чисто, но тревожное предчувствие не оставляло советского агента. После такого разгрома кэмпэйтай будет рвать и метать, ища козлов отпущения. И внутренних врагов.

В тени огромного, ржавеющего вагона он увидел условный сигнал – меловую черту на балке. Он подошел, чувствуя, что сердце колотилось где-то у горла. Этот знак мг быть частью ловушки, если связной попался.

– Погода меняется, «Сокол», – прямо за спиной Ватанабэ прозвучал тихий голос.

Он обернулся. Незнакомец в рабочей робе.

– К ночи обещают грозу, – отозвался Ватанабэ.

– Есть что от непогоды спрятать?

Он быстрым движением сунул связному сложенный в плотный квадрат листок – свою рукописную копию плана, сделанную по памяти, но с точными координатами и указанием времени.

– Укрытие найдется. Уходи.

Связной растворился в темноте так же бесшумно, как и появился. Ватанабэ почувствовал минутное облегчение. Дело сделано. Он уже собирался уходить, когда с двух сторон из-за вагонов вышли двое мужчин в штатском.

Их позы были неестественно расслабленными, а руки спрятаны в карманах пальто. Это могло означать, что они не боятся преследуемого или – то, что они лишь случайные прохожие, превращенные разыгравшимся воображением агента во врагов.

– Господин Ватанабэ? – сказал один из них, голос его был вежливым, но твердым.

Отрицать было бы глупо и он ответил:

– Он самый. Чем могу быть полезен?

– Простите за беспокойство. У нас есть к вам несколько вопросов. Прошу вас пройти с нами.

Ватанабэ понял – это пока не провал, лишь подозрение. Они не знали ничего наверняка. Иначе бы уже скрутили и заковали в наручники. Даже странно. Сколько времени прошло после провала Ито. Могли бы уже докопаться.

Не докопались. Почему? Слишком уж удачное стечение обстоятельств? Или просто круг подозреваемых сужался, а его новая должность давала доступ к слишком большому количеству военных секретов.

– Конечно, – кивнул Ватанабэ, сохраняя маску вежливого недоумения. – Чем могу служить?

Внутренности его слиплись в ледяной ком. Как ни готовься к аресту, он все равно застанет врасплох. Сотрудники кэмпэйтай шагали по обе стороны от него, контролируя каждый его шаг.

И теперь его жизнь висела на волоске – тонком, как лезвие катаны. Единственной его надеждой была его легенда и выдержка, которую он выработал с момента, когда согласился сотрудничать с советской разведкой.

Хамар-Даба, штаб 57-й АГ

У входа в штабной блиндаж раздался скрип тормозов. Щелкнула дверца, на ступенях, ведущих вниз, послышался стук каблуков. Брезентовый полог откинулся и вошел командарм Григорий Михайлович Штерн. В его глазах нельзя было прочитать, о чем он сейчас думает.

Он прошел по блиндажу, кивком отвечая на приветствия штабных. Подошел ко мне – я как раз изучал свежие разведданные – остановился напротив, его взгляд скользнул по мне, по карте, по усталым лицам офицеров штаба.

– Георгий Константинович, – произнес командарм и его голос звучал ровно, официально, с выверенной интонацией. – Поздравляю с блестящей операцией. Ударная группировка противника разгромлена. План командования выполнен.

– Благодарю, Григорий Михайлович, – так же сухо ответил я. – Победа достигнута усилиями всего личного состава армейской группы.

– Без сомнения, – он кивнул, и в этом кивке была целая пропасть.

Он не мог не признать наш успех. Факты были упрямой вещью, но признать правоту моего метода, моей отчаянной ставки – значило перечеркнуть собственные принципы, свою осторожность. Этого он сделать не мог. И никогда не сделает.

– Материалы по итогам операции будут направлены в ваш штаб для обобщения, – сказал Штерн, делая шаг к отступлению.

– Как прикажете.

Он задержался на секунду, его взгляд снова встретился с моим. Никакой вражды. Никакого примирения. Холодная, чистая констатация: мы по разные стороны баррикады. Он – часть системы. Я – угроза системе, которую та вынуждена терпеть из-за моей эффективности.

– Удачи, товарищ Жуков в Москве.

– Служу Советскому Союзу, – автоматически ответил я.

Он развернулся и вышел. Отношения, и без того натянутые, теперь были окончательно и бесповоротно испорчены. Мы стали врагами. Вежливыми, соблюдающими субординацию, но врагами.

Почти одновременно с его отъездом, дежурный связист протянул мне узкую полоску телеграфной ленты – шифровка.

«Товарищу Жукову Г. К. От наркома внутренних дел СССР Берии Л. П. № 748/ш.»

Я прошел в свою часть блиндажа, разорвал конверт. Текст был лаконичным.

«Искренне поздравляю с выдающейся победой на Халхин-Голе. Ваша твердость и оперативная гибель японской агентуры в решающий момент боя подтвердили правильность выбранного курса на укрепление обороноспособности. Уверен, наше плодотворное сотрудничество и впредь будет служить на благо Родины. Жду дальнейших отчетов. Берия.»

«Оперативная гибель японской агентуры». Так он назвал ликвидацию диверсантов. «Наше плодотворное сотрудничество». Прозрачный намек на наш разговор в Москве. «Жду дальнейших отчетов». Приказ.

Штерн видел во мне выскочку, опасного нарушителя уставов. Берия – ценный актив, свою пешку в большой игре. Победа на Халхин-Голе не была конечной точкой. Она была лишь входным билетом на арену, где сталкивались не армии, а амбиции титанов.

Армия и НКВД. Ворошилов и Берия. И я, Георгий Жуков, со своим знанием будущего и волей к победе, который мог стать козырем в их противостоянии. И все зависело от того, как расценит мои усилия вождь.

Я медленно сложил и спрятал телеграмму в нагрудный карман. Что ж. Если я козырь, то постараюсь никогда не быть битым. И уж точно не позволю использовать себя в шулерском передергивании карт.

Поздний вечер того же дня

Чемодан лежал открытым на походной койке. Я неспешно укладывал немудреный скарб – белье, носки, запасную гимнастерку, бритвенный прибор, папку с черновиками доклада. Я не торопился. Времени было достаточно.

Рука, будто чужая, раз за разом возвращалась к лежавшему на дне чемодана предмету, заботливо завернутому в тряпицу. Развернул. Короткий клинок с пробковой рукоятью. Нож, что чуть не отправил меня в небытие на площадке того самого поезда.

Сувенир от незнакомца, который бросился на меня в поезде. Кем он был? Агентом японской разведки, которому приказали меня убрать? Я рассказал о нем Берии, и тот, вероятно, принял меры. Во всяком случае, в Москве за мною явно был «хвост».

Я смотрел на матовый отсвет лезвия, и в памяти всплывали другие имена и лица. Скорино, Орлов, незнакомец в ночи у штаба Заиюльева… Цепкая, неотвязная паутина заговора, что опутала меня с первых дней моего пребывания в прошлом.

Воротников, упаковывая в уголке полевой телефон, бросил косой взгляд на нож и тут же отвел глаза. Он тоже понимал. Поездка в Москву – не триумфальное шествие. Это выход на минное поле большой политики, где у каждого – свой нож за пазухой.

В дверях моей юрты возникла худая тень комбрига Кущева.

– Разрешите доложить, товарищ командующий. Ваш поезд подадут к утру. Охрана эшелона проверена. Маршрут согласован. Самолет ждет.

В его голосе звучала подобострастная нота, которой не было еще вчера. Победа круто меняла расклады, но я видел в его глазах и другое – затаенный, задавленный даже страх. Страх человека, который сжег мосты и теперь мог уповать лишь на мою протекцию.

– Спасибо, – кивнул я, снова заворачивая клинок. – Доложите Штерну, что я выезжаю, как и договаривались.

– Есть. Счастливого пути.

Он исчез. Я подошел к столу, последний раз пробежался глазами по карте. Гигантская мясорубка утихла, оставив после себя выжженную землю и горькую, дорогую победу. Цену, которую я отныне буду нести на своих плечах.

Воротников нарушил молчание, протягивая свежую шифрограмму.

– Из штаба округа. Срочно.

Я взял листок. Короткий, сухой текст, но от него похолодело внутри.

«По данным из надежного источника, в вашем поезде может находиться лицо, представляющее оперативный интерес для органов. Рекомендуется бдительность. Подробности при личной встрече. Суслов.»

Суслов. Тот самый майор, которого я поставил на место. Его «надежный источник»… Информация исходила либо от Берии, который напоминал о себе, либо это была ловушка, подстроенная самим Сусловым в надежде взять реванш.

– Ничего не меняем, Миша. Едем как намечено.

Враги были не только снаружи. Они могли быть рядом. В том самом эшелоне, что должен был доставить меня в столицу. Охотники вышли на тропу. И их добычей на сей раз был я. Я проверил боезапас ТТ. На всякий случай.

* * *

Эшелон, украшенный красными флагами, стоял под парами, будто гигантский стальной зверь, готовый к прыжку. Площадка была заполнена провожающими – командирами, представителями монгольской армии.

Обстановка была торжественной, но под этим фасадом я чувствовал напряжение, густое, как утренний туман. Я пожимал руки, кивал, отвечал на напутствия. Взор машинально выхватывал лица в толпе.

Знакомые, незнакомые. Кто-то с искренним восхищением, кто-то с подобострастием, как Кущев. А кто-то… с холодной фиксацией взгляда. Воротников, бледный и собранный, стоял у вагона, его рука лежала на кобуре. Он тоже все понимал.

– Все готово, товарищ командующий, – доложил адъютант, когда я подошел.

Я кивнул, бросая последний взгляд на монгольскую степь, пахнущую дымом и пеплом. Затем шагнул в вагон. Дверь захлопнулась, отсекая внешний шум. Вагон-салон был пуст. Пахло свежей краской и махоркой.

Я прошел в свое купе, бросил шинель на диван. За окном поплыли знакомые пейзажи – выжженные холмы, редкие сопки. Поезд набирал ход. Я отстегнул кобуру и положил на столик, вынув из нее свой ТТ. А потом убрал под подушку.

Шифровка Суслова жгла карман. «Лицо, представляющее оперативный интерес». Один? Или их несколько? В охране? Среди обслуживающего персонала? Среди моих же штабных, едущих с докладами?

Поезд резко дернулся, входя в поворот. Я вышел в коридор. Он был пуст. Только ритмичный стук колес. Я двинулся к голове состава, к багажному вагону, где ехала моя охрана. Дверь в тамбур была приоткрыта.

Я замер, прислушиваясь. Кроме грохота колес – ничего. Толкнул дверь. Тамбур был пуст. Ветер свистел в щелях. И тут я увидел его. В крошечном закутке для проводника, в полумраке, сидел человек.

Он не был ни охранником, ни штабным. На нем была форма железнодорожника и новые, не ношенные сапоги. И незнакомец не спал. Смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В его руке, скрытой в тени, что-то блеснуло.

Время замедлилось. Я отшатнулся назад, в коридор, инстинктивно хватаясь за ТТ, который к счастью не остался в кобуре под подушкой. Вот только я знал – не успею. Человек вскочил с места. Его движение было резким, точным.

И в этот миг из-за моей спины раздался оглушительный выстрел. Он был таким громким в замкнутом пространстве вагона, что у меня заложило уши. Я видел, как грудь «железнодорожника» вздернулась, из нее брызнула алая струя.

Он отлетел к стенке и медленно осел на пол. Я обернулся. Прямо за мной в коридоре, с дымящимся наганом в руке, стоял младший командир, но это был не Воротников. Это был молодой лейтенант из оперативного отдела, тихий, незаметный Сафронов. Я едва помнил его в лицо.

– Охрана! – крикнул я, не сводя с него глаз, и сам не понимая, кому из них сейчас нужно взывать.

Сафронов медленно перевел взгляд с тела на меня. Его рука не дрожала. Лицо было спокойным, даже отрешенным. Его губы шевельнулись, шепча слова, которые я едва разобрал сквозь звон в ушах:

– Товарищ командующий… Мне приказали… – Он сделал шаг ко мне, и его глаза были пустыми, как у мертвеца. – Мне приказали вас ликвидировать на второй день пути, но я… я не могу.

Он поднял наган, и ствол смотрел теперь прямо в меня.

– Они убьют мою семью, – просто сказал он.

И в его глазах была бездонная, леденящая душу покорность.

Глава 22

Ствол нагана смотрел прямо на меня. Ровно, без дрожи. Видать, рука у лейтенанта Сафронова была тверда. Он не сомневался, что выстрелит, хотя в его глазах не было ненависти фанатика, лишь пустота обреченного человека.

– Они убьют мою семью, – повторил он.

Время спрессовалось в одно мгновение, когда любое движение могло стать последним. Не для меня. Я не сомневался, что успею выстрелить первым, но мне хотелось знать – кто его послал? Японская разведка или кто-то из «своих»?

– Кто «они», лейтенант? – спросил я тихо, глядя ему прямо в пустые глаза, стараясь незаметно положить руку на рукоять ТТ в кармане. – Япошки? Или кто-то еще?

Он медленно покачал головой.

– Не знаю. Мне отдали приказ… Сказали… что вы – угроза безопасности нашего государства. – Я видел, как его палец на спусковом крючке напрягся. – Простите, товарищ командующий.

– Кто отдал? Говори!

Из соседнего купе вдруг послышались крики и топот. Похоже – там началась драка. События развивались совсем уж интересно. Диверсант на мгновение отвлекся. Вернее – чуть дернул головой в ту сторону, откуда доносился шум

Я уже понял, что он не просто завербованный идиот. Он – заложник. Пешка, которую принесли в жертву на первом же ходу. Тем не менее, это ничего не меняло. Ударом ноги я выбил у него наган. Крикнул:

– Ко мне!

Топот в купе стих. Дверь распахнулась. Из нее выскочил растрепанный Воротников. За его плечом показалось лицо проводника. Адъютант бросился к Сафронову, который, лишившись оружия, даже не пытался сопротивляться.

– Они убили бы твою семью в любом случае, Сафронов, – сказал я ему. – Независимо от того, сумел бы ты меня застрелить или нет… Ты лишний свидетель. Ты – слабое звено. Ты слишком много знаешь…

Его лицо исказилось судорогой. В пустых глазах появилось отчаяние. Он знал, что я прав. Дверь в тамбур с грохотом распахнулась. Показались двое красноармейцев охраны с карабинами наперевес.

– Возьмите его, – приказал я, не повышая тона.

Воротников метнулся, подобрал револьвер диверсанта. Сафронов медленно опустился на колени, закрыв лицо руками. Его плечи содрогались от беззвучных рыданий. Охранники бросились к нему, заламывая ему руки за спину. Подняли на ноги.

– Я твоя единственная надежда, – продолжал я, подойдя к диверсанту вплотную. – Только я могу попытаться найти твою семью раньше, чем те, кто тебя послал.

– Сафроновы… – пробормотал диверсант. – Ольга Ивановна и Катя…

– Адрес?

– Москва… Сивцев Вражек четыре, квартира семь…

– Кто отдал тебе приказ? – повторил я.

– Су… – начал было он, но тут грянул выстрел.

Несостоявшегося диверсанта швырнуло на меня, едва не сбив с ног. Что-то влажное и горячее обожгло щеку. Тело лейтенанта Сафронова бессильно сползло на пол. Я отбросил его. Выхватил свой ТТ, но дело было уже сделано.

Воротников и бойцы охраны скрутили проводника. И теперь он стоял, согнувшись в три погибели, глядя на меня с ненавистью. По одному этому взгляду стало понятно, что – это не просто пешка в чужой игре. Вернее – пешка, но идейная.

– Этого – в купе, – скомандовал я. – Труп убрать.

Бойцы поволокли убийцу к служебному купе. Я, в сопровождении Миши, вернулся к себе. Положил ТТ на столик. Подошел к зеркалу возле умывальника, который находился в санузле, примыкавшем к купе.

Лицо мое и гимнастерка были забрызгано кровью и чем-то беловатым. Мозгами. Чужими, к счастью. Что ж, кто-то, пока неизвестный дал, понять, что может дотянуться до меня, где угодно. Даже в моем собственном штабном вагоне.

Вопрос только – кто? И выяснить это необходимо в ближайшее время. Второе покушение в поезде. Не слишком ли много совпадений? Значит, те, кто стоят за ним, знают о маршруте моих передвижений.

Я машинально потрогал нагрудный карман, где все еще лежала шифровка от Суслова. И Сафронов перед смертью успел сказать «Су…». А ведь именно майор предупредил меня о том, что в поезде может находиться враг. И враг не заставил себя ждать.

– Что там за шум был, в служебном купе, Миша? – спросил я у адъютанта.

Адъютант машинально посмотрел на сбитые костяшки пальцев правой руки.

– Проводник, Георгий Константинович, – проговорил он, – позвал меня и вдруг бросился с кулаками. Пришлось унять. Жаль только, что не обыскал его.

– Ты же не особист, – хмыкнул я, сняв гимнастерку и тщательно вымыв лицо и руки

– Нет, товарищ комкор! – откликнулся лейтенант и подал мне чистую гимнастерку

– Пошли, потолкуем с этим красавцем.

Картинка вырисовывалась довольно занятная. Сафронов ликвидировал кого-то в форме железнодорожника, а второй железнодорожник сначала затеял драку с моим адъютантом, чтобы отвлечь его и дать Сафронову время меня ликвидировать. А потом застрелил его самого.

Мы вошли в служебное купе. Я мотнул головой, чтобы красноармеец, охраняющий второго диверсанта, вышел. Посмотрел на проводника, седые волосы которого были взъерошены, а под левым глазом красовался синяк.

Старик поднялся, глядя на меня свысока. И лицо его показалось мне смутно знакомым. Причем – именно мне, а не Жукову. Я уже научился различать его и свои воспоминания. Лейтенант держал проводника на мушке своего нагана.

– Садитесь! – велел я старику. – Как ваше имя?

– Терентьев я, Макар Сидорович, – пробормотал тот, опускаясь напротив.

– Зачем вы затеяли драку с моим адъютантом, Терентьев? – спросил я. – Хотели дать время Сафронову?

– Да, но он оказался тряпкой, – пробурчал старик. – Оказывается, сын поручика Сафронова не стоил и мизинца своего отца…

– Где я мог вас видеть, Терентьев?

Тот ухмыльнулся.

– Мы уже ехали с вами, товарищ, – проговорил он. – Вы еще изволили ножичек подобрать, который уронил этот ротозей Исиро.

– Ясно, вы были проводником в том поезде…

– А как же… Мы на литерных служим-с…

– Белогвардеец?

– Русский офицер.

– Понятно. Чье задание выполняли, Терентьев?

– Неужто ты думаешь, комкор, что я пристрелил сына своего боевого товарища, чтобы потом трепать языком?..

– Я думаю, что нет большего позора для русского офицера, чем служить врагам Родины.

Похоже, я его пронял. Он промолчал, повесив голову. В это время в дверь купе заколотили и послышались голоса:

– Товарищ командующий!

Я кивнул адъютанту. Тот повернул защелку. Дверь распахнулась. В купе просунулись взбудораженные лица двух особистов.

– Уведите этого, – сказал я им, указав на проводника. – Вероятно – агент РОВС.

– А ну пошли! – сказал один из особистов.

Терентьев поднялся, глянул на меня с сожалением и вышел. Скорее всего, в третий раз я его уже не увижу. Враг не дремлет – это не просто слова. Вторая Мировая уже идет, хотя ее никто пока так не называет.

В СССР непрерывно засылаются вражеские агенты – и просто шпионы и диверсанты. Дашь слабину, сожрут. Не только одного комкора – целую страну. А этого ни им, ни их хозяевам позволить нельзя.

– Товарищ Жуков! – вывел меня из задумчивости второй особист. – Разрешите задать вам несколько вопросов.

– Прежде всего – представьтесь.

– Старший лейтенант государственной безопасности Трефилов.

– Садитесь, товарищ Трефилов.

Он опустился туда, где только что сидел Терентьев. Снял фуражку. Положил ее рядом с собой, пригладил ладонью и без того прилизанные волосы. Уставился на меня, типа пытаясь проникнуть в самую душу. Я невольно усмехнулся. Хрен у него получится.

– Расскажите, пожалуйста, товарищ комкор, как все произошло, – попросил он.

Я не торопясь пересказал ему все, что случилось с того момента, когда я вышел из купе и увидел «железнодорожника». Старлей слушал, кивал, но ничего не записывал. Понятно, он должен был доложить начальству, объяснив заодно, почему проворонил диверсантов.

– Скажите, товарищ Жуков, а до этого момента вы ничего подозрительного не замечали?

– Заметил, старлей, – усмехнулся я. – Отсутствие сотрудников особого отдела в момент нападения диверсантов. О чем я обязательно сообщу товарищу Берии.

Старлей побледнел. Схватил фуражку. Натянул на голову. Попытался вскочить. Зацепился макушкой за верхнюю полку, рухнул обратно. Снова попытался вскочить. Пришлось его придержать за рукав, а то он башку себе расшибет.

– Не ссы, старлей, – сказал я. – Если остаток пути обойдется без происшествий, будем считать, что ты лично задержал диверсанта.

Москва

Первый иней серебрил крыши московских домов, но улицы были непривычно оживлены для раннего утра. У газетных киосков на площади Свердлова и у входов в метро выстраивались очереди.

Люди в телогрейках и потертых пальто, спешащие на заводы, задерживались, спрашивали «Красную Звезду», последний номер. И, получив свежеотпечатанные листы, замирали на месте, впиваясь взглядом в заголовки.

«РАЗГРОМ ЯПОНСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ НА РЕКЕ ХАЛХИН-ГОЛ»

«БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА КРАСНОЙ АРМИИ»

«КОМКОР ЖУКОВ: МАСТЕРСТВО И ВОЛЯ К ПОБЕДЕ»

Я видел все это, когда отправился по адресу, названному Сафроновым. Я мог бы послать Мишу, но решил, что незачем втягивать адъютанта в эту историю, которая еще неизвестно, чем обернется.

Само собой, я не стал надевать комкоровский мундир и шинель, взяв с собой только удостоверение. В трамвае на маршруте № 15, громыхающем по Арбату, кондуктор, продавая билеты, вместо привычного «Граждане, передавайте на проезд», громко выкрикивал:

– Товарищи, читайте «Красную звезду»! Наша доблестная Рабоче-Крестьянская Красная Армия наголову разбила самураев!

И вагон наполнился гулом возбужденных голосов.

– Говорят, их там, япошек, чуть ли не втрое больше было! – неслось из угла.

– А наши, слышь, новейшими танками их наскрозь прошли! – парировал седой рабочий с инструментальным ящиком в мозолистой руке.

– Молодчаги! Вот так их, захребетников! Жуков, я слышал, под Москвой служил раньше?

– Мой племянник, артиллерист, как раз там служит… Пишет – командующий наш мужик суровый, но справедливый. Потому и япошек этих бьем, как цыплят!

Пока я пробирался к цели, фамилию «Жуков» пришлось услышать не раз. Ее повторяли мальчишки на улицах и пассажиры городского транспорта. Похоже, она переставала быть просто фамилией одного из высших командиров РККА, превращаясь в легенду.

Понятно, несмотря на договор с немцами, ощущение большой войны висело в воздухе, и наша победа на Халхин-Голе придавала народу уверенности. После боев в Испании, после нападения нацистской Германии на Польшу, она была как глоток свежего воздуха в удушливой предгрозовой атмосфере.

Никем не узнанный, в сером пальто и шляпе, я соскочил с трамвайной подножки и углубился в переулок Сивцев Вражек. Дом № 7 оказался вполне современным. В нем даже были лифт в остекленной шахте, примыкавшей к стене.

Я вошел в подъезд и наткнулся на вахтера. Здоровенный мужик в форме НКВД преградил мне путь. Видать, домик не простой и живут здесь не рядовые граждане Союза ССР. Я вынул из кармана удостоверение. Всмотревшись, вахтер вытянулся по стойке смирно.

– Мне нужна седьмая квартира, – сказал я.

– Пожалуйста, товарищ комкор, третий этаж. Вас сопровождать?

– Не нужно.

Он кивнул, все еще стоя навытяжку. Я направился к лифту. Вышел на третьем этаже. Нажал на кнопку звонка седьмой квартиры. Дверь открыла старушка, по виду домработница. Посмотрела на меня подслеповатыми глазками.