Текст книги "Жуков. Халхин-Гол (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Жуков. Халхин-Гол

Глава 1

Я с трудом застегнул воротник парадного кителя. Ткань, отутюженная до хруста, туго облегала шею. Да, давненько я его не надевал. С прошлого года что ли? Нет, в прошлом году мне было не до парада… Тогда сильно мотор прихватило, едва не загнулся. Думал, все, Алексей Петрович Волков, товарищ подполковник ВДВ в отставке, кранты тебе, отвоевался… Но все-таки откачали. Лечащий врач на обходе с профессионально бодрой улыбкой объявил:

– Никакого алкоголя, никаких нагрузок, никаких волнений… Вы ведь пенсионер, Алексей Петрович, вот и ведите жизнь пенсионера… Гуляйте, дышите воздухом, ни в какие склоки и свары не лезьте…

– А иначе…? – уточнил я.

– А иначе вы снова окажетесь здесь, но уже с менее благоприятным исходом.

Нашел чем пугать, эскулап. Этот самый «менее благоприятный исход» меня подкарауливал на каждом шагу. Сначала в Афгане, потом в лихие девяностые в родном городе. Мне не привыкать.

Ладонь словно сама собой потянулась, чтобы погладить шрам чуть ниже ребер – напоминание о жесткой посадке «вертушки» в Панджшерском ущелье, в восемьдесят пятом. Шрам прощупывался даже сквозь китель и рубашку.

Надо же, шестьдесят два года за плечами, а помню чуть ли не каждую царапину, полученную в тех горах. А еще удушающую пыль кабульского лета, и ледяной ветер с ледников Гиндукуша, выжигающий легкие на перевалах.

После Афганистана было Рязанское училище. Я, молодой еще майор, превратился в офицера-преподавателя. Не хотел сначала, но Нина моя здоровья была не богатырского. А тут еще Ванька родился. Как их было таскать по отдаленным гарнизонам?

Тем более, что перестройка очень скоро обернулась катастрофой. Мишка Меченный довел страну до гибели. Военные городки стояли без воды, газа и электричества. На офицерскую зарплату можно было купить мешок картошки. В лучшем случае.

А Рязань – все-таки не Кушка. Хотя преподам в училище тоже приходилось не сладко. Стыдно было смотреть Нине в глаза, когда возвращался домой в день зарплаты. Семейство наше именно она – супруга – тогда и вытащила.

Положившись на свое высшее экономическое, пошла работать в недавно созданную частную фирму. Правда, влипла в историю… Излишне шустрый и мутный директор не сумел вовремя разрулить проблемы с крышующими их бандюками. А те, не долго думая, похитили мою жену, потребовав выкуп.

Тогда-то я впервые и почувствовал укол в сердце. Понятно, не обратил на него особого внимания. Не до того было.

На ментов надежды было мало. Они в лихие девяностые были сплошь продажные. Пришлось поднять своих ребят-афганцев. Провели целую диверсионно-разведывательную операцию. Пригодился афганский опыт, когда вытаскивали заложников из кишлака, нашпигованного взрывчаткой, как окрестные поля – опийным маком.

Бандюки держали мою супругу в гараже в частном секторе. О стрельбе не могло быть и речи – можно было положить с десяток ничего не подозревающих обывателей. Поэтому действовали по-тихому. Сняли охрану, взломали замок, вытащили еле живую Нину.

Из моих пацанов не пострадал никто. А вот с местной группировкой отношения испортились окончательно. Пришлось, переехать в Москву. Погоны я снял. Работал в частных охранных фирмах. Так что на пенсию заработал.

Давно это было. И вот теперь я пенсионер, один в трехкомнатной квартире. Моя единственная радость, встреча с пацанами – такими же седыми или лысыми бывшими вояками, ветеранами ОКСВА.

А еще в последние годы – «Бессмертный полк». Если здоровье позволяет, 9 мая я выхожу на улицу, независимо от погоды. Ведь я еще далеко не старик. Если бы мотор не подводил, я бы опять устроился на работу. Не из-за денег, а ради того, чтобы не сидеть сиднем дома.

Вот и сегодня, когда с улицы доносились звуки духового оркестра, репетирующего «Священную войну», смех детей и общий гул предпраздничного оживления, я неторопливо собирался.

Взглянул на часы – пора было выдвигаться к месту сбора «Бессмертного полка». На столе, рядом с не надетой пока фуражкой, лежали два портрета. Два русских солдата. Оба Волковы. И оба совсем молодые.

Мой дед, младший сержант Иван Алексеевич Волков. Пропал без вести подо Ржевом в сорок втором. От него не осталось ничего, кроме этой пожелтевшей фотокарточки, которую он прислал с фронта моей, тогда еще беременной бабке. Потом это фото увеличил и повесил на стену мой отец.

Второй портрет – цветная фотография второго Ивана Алексеевича Волкова, старшего лейтенанта ВДВ, моего единственного сына, погибшего в Сирийской Арабской Республике, в городе Пальмира, при зачистке городских кварталов от бандформирований.

Потом я открыл шкатулку, где хранил свои регалии. Кроме государственных наград в нем лежало кольцо. Не обручальное, а грубовато сработанная из самоварного золота печатка, с надписью «ВДВ» и нашей эмблемой. Подарок моих курсантов, который они вручили мне, когда я подал в отставку в девяносто пятом. «Чтобы, товарищ подполковник, нас не забывал!» – кричали они тогда, уже подвыпившие, на моей скромной «дембельской» вечеринке.

Я его только раз и надел. Стеснялся, что ли? А сейчас, почему-то, захотелось надеть снова. Печатка скользнула на безымянный палец правой руки, уперлась в костяшку, но села идеально. Словно ждала этого момента тридцать лет.

И тут сердце, зажатое в тисках, сдавила знакомая тупая боль. Я замер – только не сегодня! Сделал глубокий, прерывистый вдох. Эти приступы с каждым днем повторялись все чаще и становились все напористее.

Достал из кармана кителя маленький флакончик с нитроглицерином, сунул крохотную таблетку под язык, а флакончик – в другой карман, поближе к сердцу, на всякий случай. Ничего, ерунда, пройдет.

Надо успеть, – отмахнулся я от нарастающей тревоги, привычно заставив себя выпрямиться по-строевому. Пройду с «Бессмертным полком» и буду потом целыми днями валяться и книжки читать. Вон второй том мемуаров маршала Жукова белеет закладками.

Я вышел из подъезда на яркое, почти слепящее солнце. Воздух звенел от праздничных звуков, пахло асфальтом, цветами и жидкостью для розжига мангалов.

Со стороны площади донесся мощный, победный аккорд – оркестр грянул «День Победы». Люди вокруг улыбались, торопились. Я ускорил шаг, надо бы поскорее вывести из гаража свой драндулет.

Напрасно не взял солнцезащитные очки – свет резал глаза. Но, к счастью, идти было недалеко.

Машина моя стояла в крайнем боксе. Место глухое, будто специально созданное для разного рода темных дел. Ржавые ворота, разбитый асфальт, металлолом и ни души. Я уже почти подошел к своему боксу, отыскивая ключи в кармане, когда до моего слуха, донеслось что-то невнятное, но подозрительное.

Из прохода между гаражами звучал приглушенный, но яростный шепот, шарканье ног по щебню. А потом вдруг послышался сдавленный женский всхлип. Не раздумывая, я направился на эти звуки.

От увиденного пальцы сжались в кулаки. Трое молодых парней прижали к стене бокса худенькую девчонку лет семнадцати-восемнадцати. Ясно, что они собирались с ней сделать.

– Стоять! – крикнул я. – Отвалите от девочки. Быстро!

Они замерли, обернулись.

– Дедуля, вали своей дорогой, а то больно будет, – отозвался один из них, отпуская девчонку и направляясь ко мне.

Я не стал дожидаться, пока он еще что-то скажет или сделает, а сразу сломал ублюдку коленную чашечку. Парень с воем покатился по асфальту. Тогда ко мне кинулся второй.

Надо признать, двигался он быстро. Я не успел увернуться и принял удар на предплечье – адская боль пронзила руку, но кость выдержала. Рывком поймал его за руку, вывернул до хруста в суставе. А когда подонок завыл, дернул его на себя, впечатав коленом под ребра.

Третий, который все еще удерживал девушку, отшатнулся от нее. Глаза у него стали круглыми, как блюдца. Он что-то пробормотал и кинулся наутек.

Девчонка, уже свободная, все еще стояла, прислонившись к стене гаража. Вся дрожа, она смотрела на меня полными слез и ужаса глазами. Похоже, никак не могла прийти в себя от пережитого шока.

Я улыбнулся ей, пытаясь сказать что-нибудь ободряющее, но вдруг почувствовал, как боль в груди начинает неумолимо стискивать сердце. Гаражи, девочка, которая вдруг опомнилась, отползающие с места схватки насильники – все поплыло у меня перед глазами.

Я попытался сделать шаг, опереться о шершавую стену гаража, но ноги стали ватными. Асфальт начал медленно, но неотвратимо приближаться. Звуки оркестра, пения, автомобильных гудков вдали – все это оборвалось.

Последнее, что я успел ощутить – знакомый, до мурашек, запах. Пахло пылью разбитых дорог, выжженной травой, пороховой гарью, кизяком и бензиновыми выхлопами. Похоже, мозг, прежде чем умереть, вернул мне воспоминания о давно отгремевшей войне…

* * *

Жара. Невыносимая, сухая, обволакивающая. Как ни странно – я все еще дышал, хотя каждый вдох обжигал легкие. Голова гудела. Я попытался пошевелиться. Подо мной было нечто жесткое, колючее и не слишком удобное. Похоже – армейская койка. Не асфальт – и на том спасибо.

– Товарищ комдив! Очнулись⁈ – радостно воскликнул кто-то. – Не двигайтесь, Георгий Константинович, полежите, а то снова голова закружится. Напекло, наверное… Ну так!.. Жара сегодня адская, пекло.

Я с трудом разлепил веки. Надо мной склонилось загорелое, обветренное, мужское, молодое лицо. За спиной у парня маячила войлочная стена какого-то шатра, а снаружи доносился до боли знакомый гул. Отрывистые команды, рокот моторов, и где-то в отдалении – частый, сухой треск пулеметной очереди

Еще были запахи. Порох, пыль, позабытый за десятки минувших лет махорочный дымок, а еще… Конский пот и нагретый металл. Ей-богу, странное для Москвы сочетание запахов и звуков. Видать, меня реконструкторы подобрали?

Как он меня назвал? Комдив? И почему-то Георгием Константиновичем, прямо как звали маршала Жукова. Ну, точно – реконструкторы. Увидели валяющегося рядом с гаражами старика в мундире с подполковничьими погонами, подобрали и перенесли в палатку. Ну и прикола ради обозвали «комдивом Жуковым».

– Где… я? – на всякий случай спросил я, и мой собственный голос показался мне чужим, низким и прокуренным.

– У себя в юрте, товарищ комдив. Все в порядке, – успокоил меня голос. – Полежите пока, я военврача позову.

Кстати, когда это Жуков был командиром дивизии? Я же совсем недавно читал об этом. Ага, когда Георгий Константинович служил в Белоруссии, а потом был переброшен на Халхин-Гол. Примерно июнь–июль 1939… Очень к месту получается нынешняя жара, пыль, запах конского пота. Самое пекло… В прямом и переносном смысле…

Ладно. Пусть. Главное – живой. Не добил приступ и на этот раз. Жаль только, что на «Бессмертный полк» опять не попаду. Вряд ли военврач меня отпустит. Скорее всего – отправит в ветеранский госпиталь к моему жизнерадостному доктору.

– Та-ак, что тут у нас? – раздался новый голос.

Веки у меня слипались, но приоткрыв их, я разглядел застегнутый на все пуговицы воротник гимнастерки, зеленые с красным кантом прямоугольники петлиц с двумя красной эмали шпалами и золотистой чашей со змеей.

– Как себя чувствуете, больной?

– Да вот сердечко пошаливает, товарищ военврач второго ранга, – решил подыграть я.

– Сердце? – удивился он и тут же скомандовал: – А ну-ка лейтенант, помогите мне раздеть комдива…

– Я сам! – отрезал я, вставая.

Подскочивший было парень в форме лейтенанта бронетанковых войск с двумя кубарями и эмблемой танка на черных петлицах, замер по стойке смирно. Военврач покачал головой, но возразить не посмел.

Я потянул гимнастерку, которая откуда-то оказалась на мне, через голову. Снял. Бросил на койку. Задрал нательную рубаху. Военврач приложил к моей грудине слуховую трубочку. На загорелом лбу у него собрались морщины.

– Нет, товарищ комдив, – проговорил он. – Сердце у вас в порядке… А вот на солнце вы зря столько сегодня пробыли…

– Да ладно вам прикалываться, ребята, – усмехнулся я. – Три инфаркта, стенокардия и прочие прелести… Скорую вызвали?

Военврач и лейтенант с тревогой переглянулись. Затем доктор сказал:

– Товарищ комдив, вам лучше вернуться в постель.

Он сказал еще что-то, но я не расслышал – с этот миг по небу с ревом пронеслось нечто трескучее, взметнув клубы пыли, которые прорвались сквозь не задернутый полог юрты. А когда этот треск отдалился, в установившийся тишине отчетливо прозвучало:

– Воздух!!!

Рефлекс военного человека сработал в ту же секунду. Оттолкнув парня в гимнастерке с петлицами танкиста, я вылетел наружу. И замер. Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась громадное поле, поросшее сухой травой.

Исчезли столичные многоэтажки, асфальтированные улицы, праздничные толпы. Вместо всего этого – брезентовые призмы громадных армейских палаток, притулившаяся рядом с одной из них «эмка» и снующие туда сюда люди – сплошь в полевой форме РККА.

В небе все было еще хуже. Безоблачное, яркое, оно просматривалось во все стороны и в этой синеве с треском проносились допотопные поршневые самолеты с неубранными шасси и алыми кругами на плоскостях.

Глава 2

Мероприятия у реконструкторов порой бывают очень масштабные. В самых крутых используют танки, бронетранспортеры, даже самолеты. Я знаю, приходилось бывать. Только обычно, помимо самих реконструкторов, вокруг полно зрителей. А здесь, куда ни кинь взгляд, одни лишь военные. А значит, происходящему должно быть иное объяснение.

Японские самолеты развернулись и пошли на второй заход. Вдоль пыльного проселка, который пересекал территорию лагеря, заскакали пыльные фонтанчики. Петарды с дистанционным подрывом? Нет, не похоже… Черт, да это же настоящие пули вонзаются в землю!

И это были еще цветочки. Потому что в вышине раздался тяжкий гул.

Я всмотрелся, задрав голову. Если судить по силуэту – там шли бомбардировщики. Над лагерем пронеслось: «Воздушная тревога!». Впрочем, большого впечатления эта команда на снующих между палатками и юртами людей не произвела. Из большой палатки, возле которой на флагштоке вяло колыхался красный флаг, вышел мужик в форме, но без фуражки и с картой в руке.

Он прикрыл рукой глаза от слепящих лучей солнца, поглядел, что творится в небе, и потопал куда-то. Следом за ним появилось еще несколько командиров. Эти, правда, ртов не разевали. Бегом бросились в другой конец лагеря. Видимо – на КП.

От бомберов, между тем, стали отделяться черные точки, которые стремительно пошли вниз. Вот теперь в лагере засуетились по-настоящему. Люди в форме – командиры и красноармейцы – принялись спрыгивать в защитные щели и ходы сообщения.

Тем временем бомбы достигли земли. Легли они, правда, далековато от лагеря. Черные грибы разрывов вырастали за его пределами. Лишь одна бомба разорвалась относительно близко и, как назло, рядом с единственным здесь капитальным строением. Полетели стекла.

– Товарищ комдив! – крикнул лейтенант. – Спуститесь в траншею, пожалуйста! Накроют вас япошки – с меня же голову снимут!

Я послушался, и мы метнулись к ближайшему ходу сообщения.

Японские истребители – судя по силуэту «Ki-27» – проскочили и начали набирать высоту. Я спрыгнул в траншею. И вовремя – несколько фонтанчиков взметнулись буквально в метре от моих ног.

Лейтенант умудрился захватить мою гимнастерку да еще каску. Я надел все это, не отводя глаз от разворачивающегося сражения. Тем более, что Красная Армия не дремала.

Рядом что-то с тяжким металлическим звоном загрохотало. Зенитка! Задирая стволы пулеметной спарки, она поворачивалась на станине и выплевывала в небо очереди.

Один из японских самолетов не сумел увернуться. Плоскость его вдруг переломилась пополам и самолетик закувыркался в воздухе. Правда, из-за того, что он шел на бреющем, кувыркаться ему пришлось недолго.

Примерно в полукилометре от того места, где я наблюдал за ходом воздушного боя, в небо взметнулось грибообразное облако взрыва. Почва под ногами дрогнула. Лейтенант, сорвал пилотку и запрыгал, как мальчишка.

– Ура! – заорал он. – Вы видели, товарищ комдив⁈ Сбили самурая!

Его крик подхватили другие военные, что прятались в траншее, а потом – и в других щелях и ходах сообщения.

Теперь уже я на сто процентов убедился, что никакая это не реконструкция, и не киносъемки. И даже не учебные маневры. Все натурально и по-настоящему.

Но как такое вообще может происходить в двадцать первом веке? Впрочем, что я говорю, очевидно же, что это другое время – судя по всему, тридцатые годы двадцатого века. Может приложили мне по башке там за гаражами и валяюсь я теперь в коме, мерещится всякое? Хотя нет, заболела тогда не голова, а сердце. Умер – и попал в персональный Ад для бывшего советского десантника? Только почему тогда не Афган, а, судя по всему, Маньчжурский поход Красной армии… Из-за того, что накануне читал воспоминания Жукова что ли…

Похоже, я стал этим самым… как там молодежь говорит… попаданцем в прошлое?

Вот прямо классика тех новомодных книжек – старик попал в аварию или напоролся на нож бандита – и очутился в другом мире, в новом, молодом теле. А ведь и правда – тело-то у меня новое, молодое и крепкое! В первый момент после «пробуждения» не обратил внимания, на другое отвлекся. А теперь ощутил всю прелесть крепких мышц и суставов, радость, когда ничего не болит. Это настолько приятное ощущение, что даже падающие с неба бомбы не могут его испортить.

Ну и ладно. Попаданец так попаданец. Главное, что чувствую себя превосходно.

И ситуация вокруг хоть и непростая, но чрезвычайно интересная. А значит, нечего вешать нос. Надо дальше жить, бороться, менять мир к лучшему.

В этот момент с севера показалось еще несколько крылатых силуэтов. Но на этот раз не «КИшки». Потому что бомберы вдруг стали расходится веером, поворачивая на юг, и начали набирать высоту, явно собираясь дать деру.

Зенитка посылала им вслед новые очереди, но ни одна больше не достигала цели. Командир расчета приказал прекратить огонь. Обернулся. Увидел меня. Подскочил к брустверу. Вытянулся в струнку.

– Товарищ комдив, разрешите доложить?

– Докладывайте, старший лейтенант!

– По команде «Воздушная тревога» приказал открыть огонь по самолетам противника. Сбили один самолет! Потерь личного состава и материальной части нет! Старший лейтенант Петрищев!

– Видел, – сказал я. – Объявляю вам благодарность, старший лейтенант Петрищев!

– Служу Советскому Союзу! *

– Вольно!

* Фраза «Служу трудовому народу!» была официально заменена на «Служу Советскому Союзу!» приказом № 260 от 21 декабря 1937 года, утверждающим Устав внутренней службы РККА.

Самураи драпали во все винтовые лопасти. И через несколько минут стало понятно почему. Над лагерем, победно воя движками, пронеслись наши «ишачки», сверкая красными звездами на закругленных крыльях. Это они прогнали японских бомберов и теперь продолжали преследование.

Довольно отчетливо послышался характерный треск. Еще один вражеский самолет задымился, выпал из общего строя и пошел к земле. По лагерю снова прокатилось громовое: «Уррраа!»

– Товарищ комдив, – послышался уже знакомый голос. Я оглянулся – все то же военврач второго ранга. – Немедленно вернитесь к себе. Вам показан покой…

– Отставить покой! – скомандовал я. – Я в полном порядке.

И это не было пустой бравадой. Так хорошо, как сейчас, я не чувствовал себя уже очень давно, много-много лет. Разве что немного кружилась голова. Но это не помешало мне выбраться из траншеи без посторонней помощи. Хотя расторопный лейтенант и протянул руку.

Шум в голове потихоньку стихал и стали возникать мысли, от которых за десятилетия жизни на гражданке я успел отвыкнуть. Вместе с естественной потребностью сориентироваться по месту и времени, мелькнуло, что неплохо бы перенести аэродром базирования истребительной авиации поближе к линии фронта.

Додумать эту мысль я не успел. Ко мне бегом приближался широкоплечий военный, в пыльной командирской фуражке и форме с тремя шпалами в петлицах и орденом «Красного знамени» на груди.

– Товарищ Жуков! Георгий Константинович! Слава труду! С вами все в порядке! – еще издали заорал он.

Я снял каску и лейтенант протянул мне фуражку. Что ж, придется привыкать, что все здесь принимают меня за Георгия Константиновича Жукова. Не важно, сон все это, болезненный бред или альтернативная реальность, в любом случае честь велика. А вместе с ней и немалая ответственность.

Но чего тут попусту думать и колебаться. Надо действовать согласно оперативно-тактической обстановке, как меня учили и как я сам учил.

– Товарищ полковой комиссар! – обратился к «широкоплечему» военврач. – Прошу вас, повлияйте на товарища комдива! У него тепловой удар. Ему необходим покой.

Комиссар глянул на меня вопросительно. И у меня в голове вдруг всплыла фамилия – Никишев. А потом имя-отчество – Михаил Семенович. Если он еще полковой комиссар, то сейчас июнь или начало июля 1939-го.

Я видел фотографию Никишева в первом томе воспоминаний Жукова. Однако дело было не только в фотографии… Я почувствовал, словно в мозгу отозвалась какая-то новая память, чужая. Хм… Может реального Жукова? Это будет вдвойне интереснее, если я смогу пользоваться как своей «родной» памятью, так и воспоминаниями Георгия Константиновича. Пусть даже всего лишь до лета 39-го.

Но сейчас повисла пауза, от меня ожидали каких-то действий. Потому я встрепенулся и грозным голосом произнес:

– Вы оглохли, товарищ военврач второго ранга? Я же отдал вам ясный приказ – отставить покой!

Не дожидаясь его реакции, повернулся к Никишеву:

– А вы, Михаил Семенович, через час соберите в штабе командиров на оперативное совещание.

– Будет сделано, товарищ комдив! – откозырял тот и наклонившись, сказал, понизив голос: – И все же, Георгий Константинович, вы бы не торчали на таком ярком солнце, если доктор беспокоится…

Неопределенно покачав головой, я направился к юрте. Мне надо было посидеть в тенечке и чего-нибудь попить. И подумать. Адъютант заторопился за мною следом. Все встреченные по пути военные приветствовали меня. Я машинально отвечал.

Суматоха, вызванная налетом японской авиации, улеглась. Надо будет на совещании уточнить – есть ли потери личного состава, ранения, повреждения техники и войскового имущества? Мысль была привычная – моя и не моя одновременно.

Уже вторая такая, первая была про аэродром. В Афгане подобные заботы были не моего уровня. По крайней мере, про аэродром. А когда я был преподом в Рязанском училище ВДВ, эти вопросы интересовали лишь с точки зрения обучения курсантов теории военного дела.

Погруженный в эти мысли, вошел в юрту. И в первый раз обратил внимание на обстановку. Ничего особенного – рабочий стол, несколько табуреток, отдельный столик с полевыми телефонами.

В стороне солдатская кровать, покрытая простым солдатским же одеялом, на которой я и пришел в себя, из-под нее виднеется небольшой чемодан, видать, с пожитками обитателя. Не слишком похоже на место расквартирования командира дивизии даже в полевых условиях.

– Принеси-ка мне чайку, – сказал я адъютанту.

Лейтенант помчался выполнять приказание. Я снял фуражку, хотел было кинуть ее на стол, как увидел небольшое зеркало, что висело прямо на войлочной стене юрты. Шагнул к нему. Всмотрелся в отражение.

На меня смотрело чужое, но знакомое по многочисленным фотографиям лицо. Высокий с залысинами лоб. Глубоко посаженные глаза. Прямой нос. Плотно сжатые губы. На широком подбородке ямочка. Лицо еще относительно молодого Жукова. Молодого, но уже прошедшего Первую Мировую и Гражданскую. По фигуре он был ниже ростом меня прежнего, зато пошире в плечах, более коренастый.

Если еще и оставались какие-то сомнения, отражение в зеркале окончательно убедило меня в поразительном факте – Алексей Петрович Волков, подполковник ВДВ в отставке, «вселился» в будущего маршала Жукова.

Вернулся лейтенант. Принес жестяной чайник, какой-то кулек. Наполнил алюминиевую кружку и вытряхнул из кулька прямо на стол горсть конфет.

Я подсел к столу. Над кружкой поднимался пар. Чай оказался так себе, а конфеты хорошие – «Гусиные лапки» – вкус из моего советского детства. Я с удовольствием похрустел ими, радуясь, что могу есть сладкое без оглядки на диабет. Пока я чаевничал, адъютант молча стоял у входа.

– Ну что, – сказал я, вставая. – Пора идти, Миша!

Имя это я произнес, не задумываясь. И судя по реакции лейтенанта – не ошибся.

– Есть, товарищ комдив!

Я снова надел фуражку. Адъютант подал мне портупею с кобурой. Прежде, чем надеть ее, расстегнул клапан, вынул пистолет. ТТ. Подержал в ладони, чувствуя знакомую тяжесть. Выщелкнул обойму. Полна коробочка. Вернул на место, а пистолет – в кобуру.

Выйдя вслед за лейтенантом наружу, я словно впервые увидел место, где оказался. И понял, что поначалу ошибся. Это было не поле, а плоская вершина холма, господствовавшего над местностью.

От подножия, во все стороны простиралась степь, на юге рассеченная прихотливо извивающейся лентой реки. Саму территорию лагеря пересекали окопы и ходы сообщения, над которыми чуть возвышались накаты землянок и блиндажей.

В сторону реки смотрели стволы орудий артиллерийского дивизиона. Были здесь и танки – судя по силуэтам – БТ. Кроме моей юрты, было разбито несколько больших палаток. Одна – с красным крестом. Видать – медсанбат. Чуть поодаль дымили печки полевой кухни.

По периметру лагеря в небо смотрели зенитные установки – пушки и спарки из снятых со станков пулеметов «Максим». Неподвижно застыли фигуры часовых. В общем, расположение напоминало помесь укрепрайона с пунктом временной дислокации в неглубоком тылу.

Сопровождающий меня лейтенант уверенно шагал к палатке, той самой, возле которой колыхался красный флаг. Выходит, я не ошибся, это и был наш штаб. Часовой у входа вытянулся по стойке смирно. Я откинул полог. Вошел.

Пыль въелась здесь во все – в складки карты, разложенной на грубо сколоченном столе, в трубку полевого телефона, в поры кожи ремней. Даже воздух здесь был густой, тяжелый, пахнущий махоркой, потом и нагретым брезентом.

У большого стола сгрудилась группа военных, они рассматривали расстеленную на столешнице карту. Среди них находился и Никишев. Услышав мои шаги, он обернулся. Громко произнес:

– Товарищи командиры!

Теперь обернулись все. Вытянулись. Я молча смотрел на них. Умные, усталые, почерневшие на монгольском солнце лица. Мои помощники. Пока еще – чужие мне люди.

Я шагнул к столу. Командиры раздвинулись, пропуская меня к карте. Судя по масштабу, это была карта развертывания наших войск на правом берегу реки Халхин-Гол. Я быстро оглядел ее.

Так. Понятно. Мы находимся на командном пункте на горе Хамар-Даба.

Раскачиваться некогда. Придется вникать в происходящее, опираясь на свои знания истории, прочитанные воспоминания Жукова и подсказки его самого, вроде бы еще живущего где-то в закоулках мозга. От того, что я сейчас скажу, как проведу это совещание, зависит многое.

– Доложите итоги налета японской авиации, – распорядился я.

– Потерь личного состава и материальной части нет, товарищ комдив, – откликнулся военный, которого я пока не узнавал. – Легкое ранение получил красноармеец Бычков, командир отделения Сидоров контужен. Повреждено здание узла связи. Сбито два самолета противника. Одному летчику удалось выпрыгнуть. За ним послано.

Я молча кивнул, собираясь с мыслями.

– Итак, резюмируем, – заговорил я, словно продолжая прерванный разговор и мой голос прозвучал хоть и хрипло, но твердо, без тени сомнения. – Мы прочно держим плацдарм. Однако обороняться – не значит отсиживаться. Противник затаился, копит силы для одного мощного удара. Цель у него далеко идущая – не столько прощупать наши силы, сколько смять нас.

Я ткнул пальцем в карту, в район западнее Хамар-Дабы.

– Поэтому подвижный резерв – одиннадцатая танковая, седьмая мотоброневая, двадцать четвертый стрелковый – будет выдвинут сюда. На двадцать пять – тридцать километров.

В палатке наступила тишина, нарушаемая лишь назойливым жужжанием мухи, бившейся о брезентовый потолок. Первым нарушил молчание начальник штаба, его я узнал – комбриг Кущев. Вспомнил и характеристику – человек осторожный, педантичный.

– Товарищ комдив, позволю себе усомниться в целесообразности… – осторожно произнес Кущев, кашлянув и вытирая платком запыленные очки. – Выдвигать крупные механизированные силы на открытую местность… Это риск. Слишком большой риск.

– Конкретнее, Александр Михайлович? – спокойно спросил я, хотя внутри все напряглось.

Первая проверка моей решимости взять на себя груз ответственности за события исторического масштаба.

– Японская авиация, Георгий Константинович! – произнес комбриг, надевая очки, и его глаза за стеклами стали круглыми и беспокойными. – Они господствуют в воздухе. Обнаружат колонны на марше – устроят бойню. Мы потеряем технику и людей, даже не вступив в бой. Резерв будет уничтожен впустую.

Он был прав. По меркам этой войны – абсолютно прав. Вот только у меня было преимущество. В отличие он них, я знал, что будет дальше. В кинохронике видел эти колонны, горящие под ударами «Юнкерсов», хоть и в другой войне. И представлял, как этого избежать.

– Это не довод, – отрезал я, и в голосе моем зазвучали стальные нотки. – Местность здесь позволяет танкам идти на предельных скоростях. Мы не будем ползти – мы промчимся. Авиация противника должна быть нейтрализована.

Я повернулся к коренастому, черноволосому человеку в летной форме, молча прислушивающемуся к дискуссии. Герой Советского Союза Яков Владимирович Смушкевич, командующий авиацией в боях на Халхин-Голе.

– Яков Владимирович, – обратился я к нему. – Вы сможете прикрыть движение колонн? Обеспечить нам зонтик?

Все взгляды устремились на командующего авиацией. Он не ответил сразу. Его темные, живые глаза изучали карту, будто просчитывая будущий воздушный бой. В палатке стало слышно, как где-то за ее пределами завелся и утробно заурчал мотор грузовика.

Наконец Смушкевич поднял на меня взгляд. В нем не было ничего, кроме твердой уверенности.

– Сумеем, Георгий Константинович, – сказал он четко, без лишних слов. – К исходу дня доложу подробный план перебазирования истребителей на передовые аэродромы. Прикроем плацдарм.

Я кивнул, чувствуя, что первый экзамен сдан и напряжение внутри отступает. Есть союзник. Есть человек, который не боится брать на себя ответственность. Уже хорошо.

– Вот и весь ответ на ваши опасения, Александр Михайлович, – я посмотрел на Кущева, потом обвел взглядом остальных присутствующих. – Мы не будем ждать, где самурай решит нас ударить. Мы заставим его биться о нашу оборону, как эта муха о брезент, а сами приготовим кулак, которым в нужный момент двинем ему в бок. И о воздухе нам теперь можно будет не беспокоиться. Вопросы есть?

Вопросов не было.

– Приступайте к исполнению, – бросил я коротко.