Текст книги "Жуков. Халхин-Гол (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Глава 24

В сизой пелене папиросного дыма, за длинным столом сидело человек двадцать. Наркомы, директора заводов, конструкторы. Лица у всех усталые, замкнутые. У каждого – свой фронт, свой план, свои трудности.

Я сидел чуть в стороне, рядом с Шапошниковым. Ждал. Мне предстояло задать тон совещанию. Слово мне должен был дать нарком обороны. Ворошилов с пунцовыми щеками, словно его кто-то отхлестал по ним, сидел напротив, угрюмо уставившись в стол.

Наконец, вошел Сталин. Участники совещания дружно вскочили, вытянувшись в струнку – кто мог, конечно. Вождь благожелательно покивал, знаком велел садиться, а сам остался на ногах. Ворошилов оглянулся него, испрашивая разрешение, и произнес:

– Слово для доклада предоставляется уполномоченному по реорганизации оборонной промышленности при наркомате обороны, Герою Советского Союза товарищу Жукову, Георгию Константиновичу.

Я поднялся. Одернул китель, на котором сверкнула Золотая Звезда Героя. Обвел взглядом участников совещания, взглянул на вождя. Он улыбнулся и чуть качнул головой, подбадривая.

– Товарищ Сталин, товарищи члены Политбюро, народные комиссары, директора и конструкторы. Я не буду тратить ваше время на описание наших побед на Халхин-Голе. Речь о другом. Речь о цене, которую мы платим за каждую победу. Цене, которую можно и нужно уменьшить. Начну с танков. Наши «Т-26» и «БТ» горят как свечки. Японская 37-миллиметровая пушка бьет их насквозь с километровой дистанции. Карбюраторные двигатели – это готовый факел в моторном отделении. Мы теряем машины и экипажи, которые можно было сохранить. Мы остро нуждаемся в танках с противоснарядной броней, дизельным двигателем и мощной пушкой, которая бьет дальше и точнее. И такой танк у наших конструкторов уже есть – это «Т-34». Однако он существует в основном только в чертежах. Нужно развернуть его производство на трех заводах одновременно. Чтобы ни бомбежки, ни другие обстоятельства не могли остановить выпуск… Теперь авиация. Наши истребители «И-16» уступают новым японским машинам. Летчики несут неоправданные потери. Нужны новые самолеты. Не завтра, не через год – сейчас. Конструкторы Яковлев, Лавочкин, Ильюшин и другие наши талантливые инженеры готовы дать такие машины, но им нужен зеленый свет в получении ресурсов, станков и специалистов… Пехота. Наш боец в гимнастерке цвета хаки – идеальная мишень в монгольской степи да и не только в ней. Нужна маскировочная форма. Нужна новая каска, которая действительно защищает голову. Нужны хотя бы простейшие бронежилеты для штурмовых групп – чтобы не посылать людей на убой… Связь. Без связи нет управления. А без управления – нет победы. Нам нужны радиостанции в каждом танке. Нужны переносные рации для командиров рот и батальонов. Без этого мы будем продолжать нести потери от собственной дезорганизации… Артиллерия. Наши 45-миллиметровки не берут лобовую броню новых танков. Нужны новые орудия. Знаю, что конструктор Грабин уже работает над 57-миллиметровой пушкой. Нужно как можно быстрее провести испытания и запустить ее в серию. Я понимаю – ресурсы ограничены. Планы утверждены, но враг не будет ждать, пока мы выполним все, что запланировано. Либо мы найдем ресурсы сейчас, либо будем платить кровью потом. И цена окажется неизмеримо выше. Мои предложения лежат перед вами. Они конкретны и выполнимы. Вопрос в том, хватит ли у нас решимости их реализовать. Доклад окончен. Готов ответить на вопросы.

Вопросов не последовало. По взглядам, обращенным к Хозяину, было видно, что участники совещания ждали, что он скажет. Однако вождь тоже не торопился. Бесшумно ступая по ковровой дорожке, он прохаживался вдоль стола.

– Полагаю, что присутствующие товарищи согласятся со мною, – наконец заговорил вождь, – в том, что речь товарища Жукова при всей ее эмоциональности, содержит рациональное зерно. Ленин учил нас смотреть правде в лицо, сколь горькой бы она ни была. Поэтому я жду, что и остальные участники совещания станут высказываться столь же откровенно.

– Я скажу! – взял слово заместитель председателя Совнаркома СССР Лазарь Моисеевич Каганович. – Товарищ Жуков предлагает нам, по сути, с нуля развернуть новые тип промышленности. Новые танки, новые самолеты, рации в каждый взвод! А кто это делать будет? У нас до сих пор на заводах дореволюционные станки работают. Износ станочного парка до сорока процентов доходит.

Его поддержал директор Харьковского паровозостроительного завода имени Коминтерна.

– Лазарь Моисеевич прав. Взять хотя бы двигатель «В-2» для нашего «Т-34». Дизель сложный, капризный. Мы над «В-2» второй год бьемся, и все еще не уверены, что устранили все недостатки. А вы хотите к весне сорокового – сотни штук. Это утопия.

Слово взял представитель Ижорского завода.

– Георгий Константинович, ваши требования к броне – это же технологический прорыв! Такие марки стали мы только в лабораториях получаем. А вы – в массовую серию. Не будет этого. По крайней мере – скоро.

Я молчал, давая им выговориться. Пусть все сомнения выложат на стол. Пусть все «не могу» прозвучат вслух. Рядом со мною поднялся худой, похожий на профессора человек – директор радиозавода. Он говорил тихо, словно не хотел, чтобы его услышали.

– Радиостанции для каждого танка? Для командира взвода? Это фантастика. Нам бы армейские корпусные узлы связи обеспечить, а вы – о тактическом звене. Эфир забить помехами – раз плюнуть. Да и где столько радиоламп взять?

В воздухе повисло тяжелое, почти осязаемое молчание. Нет, все эти люди не думали со мною спорить. Они все были «за» – в принципе, но работала инерция гигантской, уже работающей машины, которую я намеревался развернуть на полном ходу.

Сталин, молча курил трубку, медленно обводя взглядом собравшихся. Его взгляд на мгновение задержался на мне. В его глазах был вопрос – ну, что вы на это скажете, товарищ Жуков? Я откашлялся, поднялся. Все взгляды обратились ко мне.

– Вопросы ресурсов и технологии следует задать представителям соответствующих ведомств, – начал я, глядя на директора Харьковского завода. – Я смотрю на это с тактической токи зрения. Без нового двигателя танк – мишень. Без рации – слепец. На Халхин-Голе японцы первыми уничтожали посты связи. Оставшись без управления, батальон терял боеспособность за час. – Я перевел взгляд на человека с Ижорского завода. – Качество брони. Пробиваемость брони наших «БТ» японскими 37-мм пушками на дистанции восемьсот метров – девяносто процентов. Если вместо «тридцатьчетверки» вы дадите к следующей войне те же «БТ» – их хватит на один бой. Считайте – перерасход металла и моторесурсов. – Я взял со стола отчет завода связи. – Помехи в эфире. Решение – смена частот и шифрование. Техзадание приложу. Без связи управление артиллерией и авиацией невозможно. Без управления – потери растут в геометрической прогрессии… Я не технолог, но я вижу результат на поле боя. Задача – снизить потери и повысить эффективность. Ваша задача – найти технические решения. Альтернатива – продолжать нести потери там, где их можно избежать.

После моих слов в зале наступила тяжелая пауза. Первым ее нарушил начальник Генштаба Шапошников, обратившись к наркому тяжелой машиностроения Казакову:

– Борис Львович, по танковому вооружению. Конструктор Грабин в КБ завода № 92 предлагает новую 76-мм танковую пушку Ф-32. Насколько реально ее скорейшее внедрение вместо устаревших Л-10?

Казаков мрачно покачал головой:

– Товарищ Шапошников, Грабин – талантливый конструктор, но Ф-32 еще требует доводки. А главное – перестройки производства. Заводу № 172 в Мотовилихе потребуется не менее полугода только на переналадку станочного парка.

Шапошников кивнул, принимая сказанное к сведению. Нарком авиационной промышленности Михаил Моисеевич Каганович обратился к конструктору Ильюшину, которого Берия, по моему требованию, приказал выпустить из шараги:

– Сергей Владимирович, по вашим штурмовикам… Реально ли адаптировать бронекорпус ЦКБ-55 под противотанковые пушки? Бои на Халхин-Голе показали, что японские танки уязвимы для авиационных пушек.

Ильюшин, который явно чувствовал себя не в своей тарелке, проговорил:

– Михаил Моисеевич, это потребует полного пересмотра конструкции. Увеличится вес, изменится центровка. Готов проработать, но гарантирую – не раньше конца 40-го года.

Директор танкового завода № 183 в Харькове Юрий Евгеньевич Максарев вмешался в разговор:

– По «Т-26». Мы можем усилить лобовую броню до 25 мм уже к февралю. Это даст защиту от 37-мм пушек на средних дистанциях. Без пересмотра всей конструкции.

Нарком боеприпасов Иван Павлович Сергеев поднял голову от бумаг:

– Товарищи, вы забываете про снаряды. Для новых пушек нужны новые боеприпасы. Мои заводы работают на пределе. Если начинать производство новых калибров – придется пересмотреть весь государственный план по производству боеприпасов.

Возникла пауза. Сталин, опустившись на стул во главе стола, медленно раскуривая трубку, обвел взглядом присутствующих, сказал:

– Товарищ Меркулов, ваше мнение как наркома черной металлургии?

Федор Александрович Меркулов тяжело вздохнул.

– По броневым сталям. Магнитогорск и Кузнецк могут дать нужные марки стали, но потребуется реконструкция прокатных станов. И время – минимум восемь месяцев.

И так – нарком за наркомом, директор за директором, проблема за проблемой, звено за звеном. Я сидел, внимательно слушая и все фиксируя. Каждый тянул одеяло на себя, и каждый по-своему был прав. Шапошников, пытавшийся навести мосты, выглядел усталым.

Ворошилов явно терял нить дискуссии, погружаясь в бумаги. Каганович-старший, зампред Совнаркома, с холодным расчетом оценивал каждое предложение, видать, мысленно прикидывая стоимость.

Ко мне наклонился Шапошников, понизив голос, проговорил:

– Георгий Константинович, видите что творится. Боюсь, что без решительного вмешательства все утонет в согласованиях.

Я кивнул, но не спешил вмешиваться. Сначала нужно было дать всем высказаться, чтобы противоречия проявились со всей очевидностью.

Нарком судостроения Иван Федорович Тевосян, привлеченный к обсуждению брони для танков, с раздражением пробормотал:

– Я не понимаю, почему вопросы сухопутной брони должны решать судостроители! У меня свои планы – линкоры проекта 23 требуют высокопрочной стали, а меня отрывают, чтобы обсуждать эти… коробки.

Директор Горьковского автозавода Иван Кузьмич Лоскутов мрачно добавил:

– Не понимаю, почему речь только о танках, колесный транспорт не менее важен для Красной Армии.

В этот момент Сталин медленно поднялся. Разговоры мгновенно прекратились.

– Товарищи, – произнес он спокойно. – Вы правы. У каждого свои задачи, свои трудности. – Он сделал паузу, обводя взглядом зал. – Но есть одна общая задача. Готовность к обороне страны. И не к пограничному конфликту, а к войне с первоклассной армией одной или даже нескольких империалистических государств. – Его взгляд остановился на Ворошилове. – Климент Ефремович, как нарком обороны, вы должны определить, каким направлениям и отраслям отдать предпочтение. Не Госплан, не наркоматы. А именно – вы, как приемщик продукции.

Ворошилов растерянно на него посмотрел. В зале установилась мертвая тишина. Сталин снова сел, давая понять, что ждет ответа наркома обороны. Все понимали – это проверка. Проверка того, способно ли военное ведомство сформулировать четкие требования к промышленности, а не просто требовать «больше танков».

Ворошилов заерзал, перелистывая бумаги. Мне стало ясно – системного ответа не последует. Только общие фразы. Нужно было действовать. Я видел, как Ворошилов теряется. Промедление грозило тем, что совещание превратится в пустую говорильню.

– Разрешите мне, Иосиф Виссарионович? – тихо, но отчетливо спросил я, обращаясь к Хозяину.

Вождь кивнул, а нарком обороны посмотрел на меня с явным облегчением. Я встал и подошел к большой карте, висевшей на стене. Все взгляды снова устремились ко мне.

– Если позволите, я изложу конкретные предложения, основанные на опыте Халхин-Гола. Без общих фраз… Первое. Авиация. – Я посмотрел на Кагановича. – Нам нужен истребитель, превосходящий «Мессершмитт-109Е». Не в будущем, а сейчас. «И-16» с ним не справится. Для этого следует помочь конструкторам Яковлеву и Лавочкину. А также – конструктору Ильюшину, поручив ему разработать фронтовой штурмовик.

Каганович кивнул, делая пометку.

– Второе. Танки. – Я повернулся к директору Кировского завода Исааку Моисеевичу Зальцману. – Не просто увеличить выпуск «Т-34». Нужно организовать его производство еще на трех заводах. Харьков, Сталинград, Свердловск. Чтобы в случае потери одного из них, выпуск могли продолжать другие.

Зальцман хмуро проворчал:

– Не могу сказать за другие заводы, но на Кировском точно потребуются дополнительные станки и специалисты.

– Третье. Противотанковая артиллерия. – Мой взгляд упал на наркома вооружения Бориса Львовича Ванникова. – 45-мм пушка уже не пробивает лобовую броню новых немецких танков Pz Kpfw I и Pz Kpfw II. Нужно срочно запускать в производство 57-мм орудие Грабина и другие перспективные виды артиллерийских орудий, включая – реактивные минометы.

Ванников нахмурился:

– Георгий Константинович, это потребует перестройки всего производства…

– Четвертое. Пехота, – перебил я его, обращаясь ко всем. – Новая полевая форма и амуниция. Противопульные жилеты. Хотя бы пока для штурмовых групп. И новые каски, а не тяжелые и ненадежные шлемы нынешнего образца. Кроме того, ускорить перевооружение на автоматическое оружие. Мосинка, товарищи, как и буденовка, это наше славное прошлое, а следует думать о будущем. Работа в этом направлении уже ведется, но необходимо поддержать.

В зале поднялся ропот. Кто-то из директоров пробормотал:

– Это же колоссальные расходы… Где взять столько стали?

– Буденовка ему не нравится! – проворчал Семен Михайлович Буденный. – Экий наглец…

Я продолжал, не обращая внимания:

– Пятое. Связь. Рации на уровне батальон-рота. Без этого управление в наступлении невозможно.

Нарком связи Иван Терентьевич Пересыпкин развел руками.

– Георгий Константинович, наша радиопромышленность не потянет такие объемы…

Я намеренно завышал требования. Знал, что в итоге утвердят меньше, но это будет уже шаг вперед. В этот момент Сталин снова заговорил.

– Спасибо, товарищ Жуков за конкретизацию. – сказал он, снова вставая и медленно прохаживаясь вдоль стола. – Я предлагаю создать межведомственную комиссию. Пусть детально проработает каждое предложение. Срок – месяц.

Его взгляд скользнул по сидящим.

– Товарищ Маленков будет курировать от ЦК. Товарищ Жуков – от Наркомата обороны. Остальные – по профилю.

Решение было принято. Бюрократическая машина сдвинулась с места. Медленно, со скрипом, но сдвинулась. Ворошилов объявил перерыв. Члены комиссии начали расходиться, разбившись на группы.

Я остался сидеть, делая вид, что изучаю бумаги. На самом деле я наблюдал, помня о том, что говорил мне Берия. Вон Каганович-старший отошел к окну с Ванниковым. Разговор тихий, но жесты резкие.

Возможно, Каганович недоволен перспективой перераспределения ресурсов в пользу авиации Яковлева и Лавочкина в ущерб другим проектам. И все равно, мало подходит на роль человека, которого нарком внутренних дел мог бы считать опасным врагом.

У стола с графиками замер Тевосян, нарком судостроения. Смотрел на меня исподлобья, c неприкрытой неприязнью. Это еще ничего не значит. А где же тот, о ком предупреждал Берия? Кто стоит за спинами этих людей, искусственно тормозя решения?

Мой взгляд скользил по остальным. Нарком боеприпасов Сергеев что-то горячо доказывал Шапошникову, размахивая руками. Он против, потому что вверенные ему предприятия не справятся, но не настолько влиятелен, чтобы угрожать, тем более – Берии.

Директор Лоскутов мрачно курил в углу. Недоволен, что его отрасли меньше уделили внимания? Напрасно. Ему как раз предстоит много работы. Тягачи для пушек, советские военные джипы…

Нет, это все производственники. Их возражения понятны, они болеют за дело, которое им доверила партия. Никто из них не может быть по-настоящему скрытным и опасным врагом. Тем более – для всесильного народного комиссара внутренних дел.

И тут я заметил, что к Кагановичу и Ванникову подошел человек, имени которого я не знал. А ведь я изучал биографии всех участников совещания, предоставленные мне Берией. К досье были приложены и фотографии.

Этого типа среди них точно не было. Может, это какой-нибудь помощник? Мелкая сошка на побегушках? Вот подошел. Не говорит ничего, лишь кивает, слушая их разговоры и жалобы на меня.

Однако глаза его, холодные и внимательные, бегают по залу, будто кого-то высматривают. Он ловит мой взгляд и мгновенно отводит глаза, делая вид, что изучает люстру на потолке.

Вот он. Не явный противник вроде Тевосяна, а серая, непонятная фигура. Тот, кто не будет открыто спорить, но в кулуарах, в технических заключениях, в «объективных» докладных записках может топить любую инициативу, усложняя и без того сложный процесс.

Он – кто бы ни был – чьи-то уши и глаза. Возможно, Берия знает о нем больше, чем говорит. У кого бы спросить, что за тип? Я поискал взглядом Ильюшина. Он стоял в стороне. Никто к недавнему зэку подходить не хотел. А мне было плевать на их страхи.

– Сергей Владимирович, – громко сказал я, направляясь к нему. – Что скучаете в сторонке?.. – А подойдя вплотную, спросил вполголоса: – Не знаешь, что за тип возле Кагановича-старшего трется?

– Так это Зворыкин, – сказал авиаконструктор.

– Кто такой?

Ильюшин пожал плечами.

– Черт его знает, кто он такой, – пробормотал он. – Серый кардинал… Говорят, он, по твоему выражению, «трется» на самом верху.

Он умолк, потому что к нам подошел Шапошников.

– Ну что, Георгий Константинович, надеюсь, вы понимаете, с каким уровнем проблем столкнулись? – проговорил он устало, но в его глазах читалось сочувствие.

– Понимаю, Борис Михайлович, – отвечаю я, еще раз бросая взгляд на Зворыкина. – И начинаю понимать, где именно залегают самые глубокие корни этих проблем.

Шапошников начал мне растолковывать, что именно меня ожидает, а я продолжал наблюдать за Зворыкиным. Он отошел от Кагановича и теперь что-то тихо втолковывал начальнику Главного управления авиационного снабжения. Тот хмурился и кивал.

В голове складывалась картина. Этот человек не просто так торчал здесь. Он методично обходил ключевых участников, похоже, сея сомнения и формируя скрытую коалицию несогласия.

Кем бы он ни был, его сила явно зиждилась не на занимаемой должности. Вряд ли этот Зворыкин пойдет на открытое противостояние, скорее будет использовать бюрократические процедуры, объективные трудности и личные амбиции других, как прикрытие. Чего?

Ко мне подошел Маленков, назначенный куратором комиссии от ЦК.

– Ну что, Георгий Константинович, готовьтесь к тяжелой работе. Месяц – это очень мало. – Он улыбался, но глаза оставались холодными. – Надеюсь, ваши предложения имеют под собой твердую основу. Всякие… фантазии нам сейчас ни к чему.

В его тоне сквозила легкая угроза. Маленков явно давал понять, что любая моя ошибка будет использована против меня. И, возможно, против Берии, чьим ставленником я в его глазах был.

– Предложения основаны на опыте, оплаченном кровью, Георгий Максимилианович, – сухо ответил я. – Фантазировать на фронте – себе дороже.

Он кивнул и отошел. Я остался один. Враги определились. Явные – те, чьи интересы напрямую задевали мои предложения. И скрытые – Маленков, который видел во мне угрозу своему влиянию, и серый кардинал Зворыкин, чьи цели и покровителей еще предстояло выяснить.

Берия был прав. Битва за перевооружение только начиналась, и линия фронта проходила не только в монгольских степях, но и в высоких кабинетах. А здесь правила игры были куда сложнее.

* * *

Возвращаясь в гостиницу, я мысленно продолжал раскладывать по полочкам сегодняшнее совещание. Маленков, Тевосян, Зворыкин… Вместе они составляли серьезную силу. Мне надо было побыть в одиночестве, чтобы все обдумать.

Открыв дверь, я шагнул в номер. И увидел силуэт женщины, что стояла спиной к окну. Свет бил мне прямо в глаза и я не сразу разглядел в ее руке небольшой, плотно стиснутый в пальцах браунинг.

– Не двигайтесь, товарищ командующий, – сказала она тихо. – И не зовите охрану. Это не поможет.

При этом она чуть повернула голову и я без особого удивления узнал ее профиль. Ольга Сафронова, приемная дочь Виноградова и вдова лейтенанта Сафронова, того самого диверсанта, что был застрелен своим же напарником, проводником Терентьевым.

– Ольга Ивановна, – произнес я. – Чем обязан?

– Вы убили моего мужа, – ответила она, но как-то механически, заученно.

– Ваш муж был предателем и убийцей, – так же ровно ответил я. – Он пытался ликвидировать командующего в военное время. Его застрелил свой же сообщник.

– Он был патриотом! – ее голос сорвался на шепот, полный ярости. – Он боролся с вашим режимом! А вы… вы опора власти узурпатора, взошедшего на костях!

Слишком напыщенно, как в дурной пьесе. И неискренне. Сафронова сделала шаг вперед, и теперь я видел ее лицо отчетливо – изможденное, бледное, с лихорадочным блеском в глазах. Актриса, но плохая.

– Вы ошибаетесь, – сказал я, не отводя взгляда от ствола. – Я защищаю свою страну. От внешних врагов и от внутренних, вроде вашего мужа.

– Молчите! – она резким движением подняла пистолет. – Сейчас я вас убью. Я год готовилась к этому.

– Год? – подыграл я ей. – Мы с вами знакомы всего несколько дней.

– Вас охраняют палачи из НКВД! – тарабанила она вызубренный текст. – И это прекрасно… Пусть весь мир узнает, как героя Халхин-Гола застрелила вдова младшего командира, которого он погубил.

Ага. А вот это уже ближе к истине. В «Москве» наверняка сейчас присутствует парочка иностранных корреспондентов, которые успеют сделать несколько снимков, пока на выстрел прибежит охрана. Выходит, эта мелодрама была и в самом дела задумана заранее.

Возможно, первоначально цель была намечена другая, но мои успехи на Халхин-Голе заставили заговорщиков обратить на меня внимание. Сафронов не просто так назвал мне адрес своей семьи, он рассчитывал на мое чувство справедливости и офицерскую честь.

И когда я отправился на квартиру профессора Виноградова, там меня уже поджидала засада. Правда, я обезвредил «налетчика», который как-то подозрительно легко сдался. Уж не ради ли этой, заключительной мизансцены?

– Кто вас послал, Сафронова? – спросил я. – Говорите, я ведь все равно не успею ничего никому рассказать.

– Меня послала Россия, которая стонет под игом сатанинской власти…

– А как же ваша дочь, Сафронова? – спросил я. – Что с нею будет после того, как вас арестуют?

Расчет сработал. При упоминании дочери, рука диверсантки дрогнула, а то я уже начал думать, что никакой малютки не существует. Этого мне хватило. Я прыгнул вперед, понимая, что могу не успеть. Сумрак в комнате разорвала вспышка выстрела.

– Дура!

Я выбил у нее из руки пистолет. Сафронова закрыла лицо руками, видать, собираясь закатить истерику. В дверь номера застучали. Я наклонился, подобрал браунинг. Оторвал руки неудачливой диверсантки от ее лица, скомандовал:

– Открой дверь и помалкивай!

Она злобно зыркнула на меня, но рыдать явно передумала. Быстрыми шагами пересекла номер, в него немедленно ворвались два лощеных типа, в плащах и шляпах. В руках у них были фотоаппараты с рефлекторами фотовспышки.

– Руки вверх, господа! – сказал я с усмешкой. – Кто дернется, пристрелю.

Увидев меня живым и здоровым, они застыли. Сафронова попыталась выскользнуть в открытую дверь, но тут же влетела обратно. Не удивительно. В номер входили сотрудники органов госбезопасности, а следом человек, которого я уж никак не ожидал здесь увидеть.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА. Продолжение здесь: /work/511747