Текст книги "Жуков. Халхин-Гол (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

И тогда в небе вспыхнули три красные ракеты. Сигнал!

– В атаку! За Родину! Вперед! – закричал я, сам не свой от нахлынувшей злости и ненависти, и рванул изо всех сил.

Бежал, не чувствуя ног, спотыкаясь о кочки и перепрыгивая воронки. В воздухе свистели пули. Рядом упал, застонал боец. Я не останавливался. Видел впереди себя спины наших пехотинцев, слышал их хриплые, злые крики. Мы ворвались на первые японские позиции. Все смешалось в этом кромешном аду – выстрелы в упор, крики «Банзай!», наш родной мат, хрипы, лязг штыков.

Я не помню, как выстрелил из нагана в мелькнувшую передо мной фигуру в форме цвета хаки. Помню только широкие, испуганные глаза японского солдата, и как он кубарем полетел вниз по склону.

В горле стоял ком, руки тряслись, но отступать было уже некуда – только вперед, только наверх. Японцы не выдержали нашего напора, нашего остервенения. Они дрогнули, попятились, а потом побежали, побросав пулеметы, раненых, все.

Когда все стихло, я стоял на вершине, опираясь ладонями о колени, и пытался отдышаться. Перед глазами все плыло. Рукава гимнастерки были в грязи и в чужой крови. Один из бойцов, седой уже старшина, хрипло спросил, протягивая мне фляжку:

– Лейтенант, глотни. Ты сегодня как джигит монгольский рубился. Клянусь матерью, Георгий Константинович, лучшей похвалы я еще не слыхал…

– Молодец, Миша! – похвалил его я. – А теперь иди вымойся, поешь и поспи пару часов. Больше пока дать не смогу.

– Есть, товарищ комкор!

* * *

Ночь на тринадцатое сентября выдалась тревожной. Я не сомкнул глаз, чувствуя в воздухе знакомое по прошлым боям напряжение. Японцы – народ упрямый. Получив по зубам двенадцатого числа, они не унимались.

Разведка доносила о подтягивании резервов, а в поведении противника сквозила та самая ослиная тупость, когда, не сумев взять лобовой атакой, начинают биться об стену снова и снова, надеясь проломить ее ценой собственных черепов.

И они полезли. Снова в том же районе, подбросив до четырех пехотных рот при поддержке артиллерии, но на этот раз мы были готовы куда лучше. Мои приказы по инженерному укреплению позиций, которые Никишев вначале считал излишней суетой, начали приносить плоды.

С КП докладывали: «Пошли!». Я прильнул к стереотрубе. В темноте полыхали вспышки выстрелов, трассирующие строчки прошивали ночь, но наши окопы молчали, командиры берегли бойцов.

Я знал, что сейчас основная масса пехоты отсиживается в блиндажах, а в траншеях – лишь наблюдатели и дежурные расчеты. Пусть японцы понапрасну расходуют снаряды. И лишь когда их пехота, крича «Банзай!», поднялась в атаку, наши позиции ожили.

Застрочили пулеметы, ударили минометы. Особенно отличились бойцы 603-го полка Заиюльева – ребята стояли насмерть, отбивая одну атаку за другой. А потом, в самый критический момент, из-за нашего фланга выползли стальные чудовища – танки капитана Копцова. Я видел в окуляры, как батальон врезался в японские порядки, давя и расстреливая все на своем пути. Это был не бой, а избиение.

К утру все стихло. Противник, оставив на подступах до пятисот своих солдат и горы вооружения, ретировался. Потеряли и мы людей – война без жертв не бывает, и каждая такая потеря – словно ножом по сердцу, но японцы заплатили вдесятеро дороже.

Однако радоваться было рано. Их наглость после такого разгрома лишь подтверждала, что это не конец, а только начало. Авиаразведка докладывала о подтягивании новых сил к нашим флангам, об усилении японской авиации.

Они зализывали раны, чтобы нанести новый, еще более сильный удар. Меня бесила эта восточная упертость, но и вызывала невольное уважение. Хороший враг – тот, кто не сдается, но тем вернее его нужно уничтожить.

Оборону, построенную на скорую руку, Восемнадцатого сентября мы подписали с Никишевым и Богдановым приказ № 00148. Это была не просто бумага. Это была плоть и кровь будущей обороны.

Я разделил полосу на два боевых участка – Южный и Северный, во главе поставил проверенных командиров, Потапова и Терехина. Да, я знал, что в будущем Потапов попадет в плен, но это не отменяло, что здесь и сейчас он был первоклассным командиром. Я дал им право в критический момент вводить в бой танковые батальоны – без долгой волокиты с запросами в штаб. Скорость решает все.

Мы строили оборону вглубь, с отсечными позициями, чтобы любое вклинивание противника оборачивалось для него ловушкой. Приказал держать бойцов в укрытиях во время артналетов, минировать передний край, опутывать его колючкой. Каждая мелочь, каждая траншея – это чья-то спасенная жизнь. Жизнь наших бойцов.

Стоя у карты, я чувствовал, как внутри закипает знакомая ярость. Хорошо, самураи. Вы хотите войны? Вы ее получите, но это будет не ваша война. Это будет та война, которую я, Алексей Волков, наученный горьким опытом Афгана, принесу вам сюда, в монгольские степи. И вы еще пожалеете, что не оставили свои амбиции после ночи на тринадцатое сентября.

* * *

Семья прибыла в Соловьевск на закате, когда длинные тени от бараков и штабных машин ложились на вытоптанную землю. Мне доложили об их прибытии, когда я заканчивал диктовать очередную шифровку. Сердце странно и тяжело стукнуло в груди – не мое, а то, что осталось от него, Жукова, но и мое тоже, потому что я уже сжился с этой судьбой.

Я вышел из палатки и увидел их. Стояли у грузовика, пыльные, уставшие. Александра Диевна, высокая, прямая, с лицом, осунувшимся от дороги. И две девочки – Эра и Элла, притихшие, с огромными глазами, в которых читалась и усталость от долгого пути, и робкое любопытство.

– Георгий, – первой заговорила Александра Диевна.

Ее голос был ровным, но в нем слышалось напряжение.

Я подошел, чувствуя себя нелепым актером на чужой сцене. Что я мог сказать им? Что я не совсем тот, кого они ждали? Нет. Этого они, да и никто никогда не узнает. Хотя бы потому, что подобные заявления попахивают психушкой.

– Саша, – выдавил я, и это имя показалось мне чужим. Наклонился к девочкам. – Дочки…

Элла, младшая, не выдержала и рванулась ко мне, обвившись тонкими ручками вокруг шеи. Ее волосы пахли пылью.

– Папка! – прошептала она, зарывшись лицом в мою гимнастерку.

Я обнял ее, и что-то острое, давно забытое, стиснуло горло. Эра стояла чуть поодаль, смотря на меня с серьезным, не по-детски оценивающим взглядом. Она была старше, больше понимала.

Мы устроились в моей тесной командирской землянке. Александра Диевна разливала чай, привезенный из Москвы. Девочки, ожив, наперебой рассказывали о дороге, о поезде, о том, как видели в степи диких лошадей.

Я смотрел на них, слушал и чувствовал, как внутри нарастает тяжелое, холодное решение. Здесь, в двух шагах от линии фронта, под вой сирен и гул артиллерии? Нет. Это было бы безумием и предательством.

Когда девочки немного успокоились, я встретился взглядом с Александрой Диевной.

– Здесь вам оставаться нельзя, – сказал я тихо, но так, чтобы слышали все. – Это не место для женщин и детей.

Эра испуганно посмотрела на меня. Элла захныкала:

– Мы же только приехали… Мы с тобой, папка.

Я взял ее маленькую руку в свою, грубую, исчерченную морщинами и шрамами.

– Знаю, ласточка, но здесь война. А вам нужно быть в безопасности. Поедете к бабушке, обратно в Смоленск. Там сейчас яблоки в саду… Вам там лучше…

– Георгий, – снова начала Александра Диевна, и в ее глазах я прочел не упрек, а понимание.

Она знала меня – настоящего. И, возможно, чувствовала что-то необъяснимое во мне нынешнем.

– Решение окончательное, Саша, – сказал я твердо, уже голосом комкора. – Завтра же утром вас отправят обратно. Сопровождение будет.

В землянке воцарилась тишина. Элла тихо плакала, уткнувшись в плечо сестры. Я встал, подошел к ним, положил руку на голову Эры.

– Война не навсегда, – сказал я, и это была правда, которую знал только я один. – Она кончится. И мы будем вместе. А пока моя война – здесь. А ваша – ждать меня. Ждать и беречь себя. Это ваш фронт.

На рассвете я вышел из землянки, оставив их одних. Черная, беззвездная ночь выцветала. Где-то на востоке вспыхивала зарница – то ли гроза, то ли артобстрел. Я стоял и смотрел в эту темноту, сжимая в кармане комок платка, который подарила Элла на прощание.

Внутри было пусто и холодно. Оказалось не так-то просто встретиться с семьей, которая одновременно и моя и чужая, но я знал, что поступил правильно. Их безопасность была теперь еще одним рубежом, который я был обязан удержать. Любой ценой.

И словно в подтверждение этого, с юга раздался тяжелый, медленно нарастающий гул. Я мгновенно понял, что это, укоряя себя за то, что не отправил жену и дочек еще вчера, сразу по прибытии, но сейчас некогда было заниматься самобичеванием.

К землянке подкатила «эмка», из нее высунулся Воротников.

– Товарищ командующий, вас просят срочно прибыть на КП!

– Миша, останешься здесь, с моими. Головой за них отвечаешь!

Глава 17

Я бросил последний взгляд на бревенчатую дверь землянки, за которой оставались люди которые могли сделать меня уязвимым на этой войне. Никогда больше не позволю семье приезжать ко мне на фронт. Я сел в машину.

– На КП! – рявкнул я водителю, и «эмка» рванула с места, оставляя позади маленький островок моей только что наметившейся личной жизни, который теперь охранял один-единственный лейтенант. Правда – Воротников, которому можно доверять.

Страх, сомнения, укоры – было теперь роскошью, которую я точно не мог себе позволить. Противник сделал свой ход. Теперь очередь была за мной. «Эмка» неслась по пыльной степной дороге, подпрыгивая на ухабах.

Я молча смотрел в лобовое стекло, на розовеющую полосу зари на востоке. Внутри было пусто и холодно, будто вымерло. Этот грохот на юге был закономерен – я ждал его, но не сейчас, не в тот миг, когда за спиной оставались три хрупкие жизни.

Гул артиллерии нарастал, превращаясь в сплошной грохочущий гром. Я уже не думал о семье, теперь меня занимала только возросшая активность противника. Японцы начали свое новое наступление. С чего бы это? Мало им?

Мы влетели на КП – в блиндаж, засыпанный сверху слоем земли и дерна. Внутри пахло сыростью, махоркой и одеколоном. Голоса смолкли, когда я вошел. На столах были разложены карты, у рации сидел связист, не снимая наушников.

– Докладывайте, – проговорил я, подходя к большой карте, куда уже были воткнуты флажки.

Начальник штаба Богданов ткнул карандашом в район южнее Хамар-Дабы.

– Противник силами до двух пехотных батальонов при поддержке артиллерии и двадцати танков перешел в наступление на стыке пятой и шестой стрелковых дивизий. Продавили передний край. Идут бои в глубине обороны.

Я смотрел на карту, отгоняя мешающее мне видение – испуганные глаза Эллы и Эра и усталое, понимающее лицо Александры Диевны. Эта мысль была как раскаленная игла в мозгу. Я с силой тряхнул головой, отгоняя ее. Сейчас нельзя.

– Связь с Заиюльевым? – спросил я, имея в виду командира 603-го полка, отличившегося ранее.

– Есть, но с перебоями. Его полк принимает основной удар. Запросил поддержку артиллерией.

– Отдать приказ армейской группе – подавить огневые точки противника на участке 603-го полка. Координаты уточнить по последним данным разведки. Резервному танковому батальону 11-й бригады быть в готовности к контратаке.

Приказы отдавались почти машинально. Часть меня, вышколенная годами учебы, службы самого Жукова и опытом Алексея Волкова, работала без сбоев – анализ, решение, действие. Все, что позволит переломить ситуацию в нашу пользу.

Я подошел к рации, взял у связиста трубку.

– «Гром-1», я «Беркут». Как у вас там? Прием.

В наушнике послышался хрип, треск разрывов и сдавленный голос:

– «Беркут», «Гром-1»… Тяжело, товарищ командующий. Танки… пехота залегла. Прижимают нас плотным огнем.

В голосе «Грома-1» слышалось отчаяние. Я сжал трубку так, что костяшки побелели.

– Держись, Заиюльев. Прикрываем вас артиллерией. Танки идут к тебе. Держись, комполка. Понял меня?

– Понял… – голос на том конце чуть окреп. – Будем держаться.

Я вернул трубку связисту. В блиндаже стояла тишина, прерываемая лишь треском рации и отдаленным гулом канонады. Все ждали моего следующего шага. Нужен был какой-то ход, который перечеркнет все потуги противника изменить ход кампании.

А я стоял, глядя в одну точку, и чувствовал, как эта проклятая война, которую я так хотел изменить, безжалостно разрывает меня на две части. Одна – здесь, на КП. Другая – там, у землянки, где, быть может, уже рвутся снаряды… К черту!

– Товарищ командующий, – тихо произнес Богданов, нарушая тягостное молчание. – Может, стоит перенести КП? Если японцы прорвутся дальше…

Я резко повернулся к нему. Холод внутри внезапно сменился яростью – не громкой, не истеричной, а тихой и концентрированной на главном.

– Никуда мы не поедем, – отрезал я. – Если отсюда уйдем, управление войсками потеряем. Связь и так еле дышит. – Я обвел взглядом всех присутствующих. – Сухопутной Цусимы на Халхин-Голе не будет. Понятно всем?

Они вытянулись. Мой тон не оставлял пространства для дискуссий.

– Богданов, немедленно свяжись с авиацией. Пусть Смушкевич поднимает «Ишачки». «У-2» – все, что может. Пусть бьют по их танкам и пехоте на переднем крае. Координаты – участок прорыва.

– Есть!

– И пусть шлют связного с южного участка. Мне нужны не бумажки, а живой взгляд.

Пока я отдавал приказы, часть моего сознания работала с леденящей четкостью. Я смотрел на карту. Если верить ей, то глубина прорыва пока невелика. Фланги уязвимы. Если быстро ввести танковый резерв и ударить с севера, под основание клина, можно отсечь и смять наступающих, но для этого нужна решимость командиров на местах. И удача.

В блиндаж ворвался запыхавшийся делегат связи.

– Товарищ комкор! С южного участка… Капитан Копцов докладывает, что его батальон контратаковал во фланг прорвавшейся группировке. Бой в разгаре.

Слабая надежда, первая за это утро.

– Передай Копцову, что он молодец. Пусть держится. Помощь идет.

Я подошел к выходу из блиндажа, откинул край брезента. Рассвет окончательно вступил в свои права, но его свет не радовал. Небо на юге почернело от дыма. Ровный гул артиллерии сменился рвущим слух хаосом близкого боя – треск пулеметов, взрывы, приглушенный рев моторов.

И эта стена огня и стали, преграждала путь врагу, в том числе и к три жизням, для которых я мог сделать лишь то, что делал сейчас – выиграть этот бой. Потому что их безопасность была крепко связана с устойчивостью всего фронта, с успехом моих батальонов, с точностью моих приказов и стойкостью моих бойцов.

Я отпустил брезент, повернулся к оперативной группе.

– Всем внимание. Сейчас решается все. Ни шагу назад. Никакой паники. Работаем.

Блиндаж снова ожил, превратившись в отлаженный механизм, но я стоял в стороне, и сквозь привычный гул штабной работы во мне звучал настойчивый, чуждый шепот: «А если снаряд шальной?.. Если ДРГ японская просочилась?.. Одного лейтенанта мало… Мало…»

Заквакал полевой телефон. Связист снял трубку.

– Товарищ комкор, это ваш адъютант!

Я почти отнял у него трубку.

– Товарищ комкор! – послышался приглушенный голос Воротникова. – Я распорядился посадить вашу семью на броневик и доставить на запасной КП. Супруга и дочери ваши в безопасности.

– Спасибо, Миша! – откликнулся я. – Я этого не забуду. Оставайся с ними до моего приезда.

– Есть, товарищ Жуков.

Я положил трубку, чувствуя облегчение. А может и не я, а мой предшественник. Значения это не имело. Сейчас у нас с ним была только одна задача – ликвидировать прорыв вражеской армии.

– Вызови мне «Гром-1», – приказал я связисту.

– «Гром-1» на связи, – доложил боец.

– «Гром-1», я «Беркут». Как идет продвижение резерва?

– «Беркут», наши коробочки вклинились в их фланги, – голос Заиюльева был сиплым от крика, но звучал бодро. – Громят тылы, но пехота засела, как шило в зад… Не продвинуться, в общем!

– Сейчас выковыряем… – пообещал я и взял другую трубку. – Артиллерия, слушай мою команду! Первый дивизион, беглый огонь по квадрату 74–80! Второй – подавить батареи за высотой 88. Огонь!

Я отдал трубку связисту, вытирая пот со лба. Внезапно в памяти всплыло лицо того японского летчика, Танаки, его поначалу надменный, а потом сломленный взгляд. Вот они, самураи, сначала упираются, а потом бегут харакири делать… Ну или охотно вербуются…

В блиндаж спустился связной с танковом комбинезоне и шлеме, его лицо было в пыли и копоти.

– Товарищ командующий, разрешите обратиться!

– С передовой?.. Докладывайте!

– Отделенный Федоров. Капитан Копцов просил передать, что японцы дрогнули! Отходят на исходные! Мы их преследуем!

В штабе на мгновение воцарилась тишина, а потом кто-то сдержанно выдохнул:

– Ура!

Я отмахнулся. Рано! Прошел к столу, оперся на него руками. Тело вдруг стало тяжелым, как чугунная болванка. Грохот за стенами блиндажа действительно начал стихать, переходя в беспокоящий, но уже не опасный гул.

Ко мне подошел начальник оперативного отдела.

– Товарищ комкор, противник отброшен. Потери уточняются. Поздравляю с…

– Не с чем пока поздравлять, – оборвал я его, не глядя. – Противник отброшен, но не разгромлен. До победы – как до Пекина пешком. Сначала подведем итоги. Самое главное – потери личного состава.

Я вышел из блиндажа. День был в разгаре, солнце слепило глаза. Воздух пах гарью и пылью. Очередная победа? Да. Только противник еще не разгромлен. Все зависит о решения верховного руководства. Даст ли оно добро на переход границы и окончательный разгром Квантунской армии, или теперь дело за дипломатами?

Вернулся в блиндаж, подошел к карте. Командиры сгрудились вокруг стола. Протянул руку, провел карандашом линию южнее нынешней линии фронта.

– Вот новый рубеж обороны. Глубина – пять километров. Инженерные заграждения, ложные позиции, минныe поля. К вечеру – план на стол. К утру – работы должны быть начаты.

Потом ткнул карандашом в расположение наших танковых бригад.

– Резервы вывести из-под удара. Рассредоточить. Замаскировать. Японская авиация не дремлет.

Повернулся к связисту.

– Соединить с авиацией. Передать Смушкевичу, что к завтрашнему полудню – мне нужны разведданные на пятьдесят километров вглубь территории. Мне нужно знать, какими резервами они располагают, где расположены склады и аэродромы. И как, в случае нашего наступления, перерезать их линии снабжения.

Приказы сыпались один за другим, точные, без лишних слов. Каждый знал свое дело. Каждый понимал – промедление смерти подобно. Я подошел к телефонам, потребовал соединить с командирами частей, находящимися на передовой. Говорил громко и ясно, чтобы слышали не только те, кто был в блиндаже.

– Товарищи командиры. Поздравляю с отражением атаки. Благодарю за службу. Помните, что расслабляться рано. Враг еще силен.

Положил трубку. Обернулся. В блиндаже стояла тишина, но это была тишина не растерянности, а сосредоточенности. Люди работали. Армия выполняла свою работу. А я – свою. Значит, прорвемся.

Харбин, сентябрь

Синтаро Ватанабэ, он же капитан Юсио Танака, сидел в своем кабинете в управлении военных сообщений. На столе – кипы бумаг с графиками движения эшелонов, заявками на перевозки, отчеты. Скучная, рутинная работа для идеального прикрытия.

Он открыл папку с планами переброски 23-й пехотной дивизии. Цифры, даты, номера составов. Ничего примечательного, но через три страницы его взгляд зацепился за странность. Две роты 18-го полка должны были прибыть в Хайлар на неделю раньше основных сил. В сопроводительных документах значилось: «Учебные маневры».

Странно, – подумал Танака. – Зачем перебрасывать роты отдельно от дивизии? И за неделю?

Он взял карандаш и начал выписывать номера эшелонов, даты, пункты назначения. Потом поднял предыдущие отчеты за месяц. Да, закономерность прослеживалась. Небольшие подразделения из разных частей перебрасывались на фронт с опережением графика. Всегда под благовидным предлогом – «Инженерные работы», «Устройство лагерей», «Смена частей охранения».

Но Танака, участвовавший в боях на Халхин-Голе, видел за этим иной смысл. Это была скрытая переброска штурмовых групп. Японское командование потихоньку, без лишнего шума, накапливало на передовой опытные кадры для нового наступления.

Он отложил карандаш, подошел к окну. Вечерний Харбин шумел внизу. Где-то там, в городе, находился Масато. Нужно было передать информацию, но как? Прямой выход на связь был опасен.

Танака вернулся к столу, взял бланк служебной записки. Обычный отчет о движении эшелонов, но в третьем пункте, между данными о поставках угля и ремонте путей, он вставил фразу: «…что требует дополнительной проверки со стороны службы безопасности воинских перевозок». Это был условный сигнал.

Он позвал курьера.

– Отнести в штаб округа. Срочно.

Когда курьер ушел, Танака снова посмотрел на свои заметки. Он мысленно представил карту. Эти «учебные роты» концентрировались как раз напротив южного фаса советской обороны. Там, где наступали в прошлый раз.

Он потушил свет и вышел из кабинета. На улице к нему подошел невысокий человек в штатском.

– Господин Ватанабэ, начальник службы безопасности просит вас зайти. По вопросу о вашей записке.

Танака кивнул. Внутри все сжалось. Игра начиналась. Теперь он должен был убедить своих, что всего лишь добросовестный служака, заметивший небольшую аномалию. И надеяться, что Масато поймет его сигнал. А советское командование – успеет подготовиться.

Халхин-Гол, район боевых действий

Подошел к выходу, еще раз глянул на степь. Там, за дымом и пылью, был враг. А по другую сторону – моя семья. Оба этих фронта я удержу. Потому что другой вариант просто не рассматривается. Вернулся к столу, взял блокнот.

– Богданов, записывайте. Боевой приказ № 002.

Начальник штаба взял карандаш, приготовился.

– Первое. Командирам 6-й и 11-й танковых бригад к 18:00 провести разбор сегодняшних действий. Особое внимание – взаимодействию с пехотой и артиллерией. Результаты – к утру. Второе. Начальнику инженерной службы к рассвету подготовить схему минирования переднего края. Противотанковые и противопехотные мины. Применить хитрость – ложные поля, мины-ловушки. Третье. Командующему артиллерией к полудню представить план контрбатарейной борьбы. Вычислить их основные огневые позиции. При повторной атаке – подавить в первые пятнадцать минут. Четвертое. Политотделу. Оформить представления к наградам отличившихся сегодня бойцов и командиров. Особо – капитана Копцова и бойцов его батальона. Чтобы вечером вся армия знала своих героев. – Взгляд упал на оперативную сводку. Потери. Примерное число. Не люди пока – цифры. Позже, ночью, они станут людьми. А сейчас – просто работа. – Пятое. Установить дежурство связистов на всех участках. Связь должна работать как часы. Срыв связи – буду приравнивать к срыву атаки. – Поднял голову, посмотрел на Богданова. – Все ясно?

– Ясно, товарищ командующий. Будет исполнено.

– Тогда работаем.

Вышел из блиндажа, сел в «эмку». Приказал:

– На запасной КП.

Водитель рванул с места. Я смотрел в окно на изрытые воронками поля. Мысли уже работали наперед. Где японцы нанесут удар в следующий раз? Как использовать нашу авиацию? Как заставить противника играть по нашим правилам?

Подъезжая к КП, увидел жену и дочерей. Они сидели на ящиках из-под снарядов, пили чай. Элла что-то оживленно рассказывала, размахивая руками. Машина остановилась. Я вышел. Они обернулись. В их глазах – облегчение. И доверие. Не подходя близко, крикнул.

– Все в порядке?

Александра Диевна ответила:

– Все, Георгий.

– Хорошо. Оставайтесь здесь, пока не скажу.

– Товарищ командующий! – кинулся ко мне маячивший поблизости адъютант. – Ваше приказание выполнено.

– Пока – нет, – отрезал я. – Остаетесь с моей семьей вплоть до отправки в тыл. После доложите об исполнении.

Развернулся, пошел к командному пункту. Сзади услышал вздох. Может, разочарования. Может, понимания. Не оборачиваясь, вошел в здание. Подошел к карте. Взял карандаш. Снова начал работать. Война не ждет. А я тем более.

Отметил синим карандашом участок, где сегодня прорвались. Провел стрелу контрудара. Посчитал резервы. Мало. Написал на полях: «Запросить из резерва фронта две стрелковые дивизии. Мотивировка: расширение участка прорыва»

Вызвал начальника разведки.

– Языка брали сегодня?

– Одного. Раненого. В медсанбате.

– После допроса – полученные сведения ко мне. И сводку по их аэродромам к утру.

Связист подал радиограмму. Штерн запрашивал отчет о потерях. Написал резолюцию: «Уточняются. По предварительным данным – втрое меньше потерь противника. Итоги к 24:00.»

Принесли котелок с гречневой кашей. Поставил на край стола. Ел, не отрываясь от карты. Каша остыла. Не заметил. Вошел дежурный.

– Товарищ командующий, семья устроена. Разместили в землянке рядом.

– Никаких – устроена. С первой же оказией – в глубокий тыл и – в Союз. Заодно – распоряжение. Из гражданских лиц, допускать в зону боевых действий только прикомандированных специалистов.

Взял чистый бланк. Начал писать директиву по маскировке позиций. Требовал использовать местные материалы – песок, бурьян, камни. Запретил движение техники днем без укрытий. Вызвал командира, отвечающего за учет артиллерийского боезапаса.

– Сколько снарядов израсходовали сегодня?

– Три четверти боекомплекта.

– К утру восполнить. Сделайте заявку в тыл. Срок – до рассвета.

Принесли донесение о трофеях. Просмотрел список – семь пулеметов, две пушки. Приказал отправить на ремонт и передать соответствующим частям на первой линии обороны.

Стемнело. Зажег керосиновую лампу. Продолжал работать. Составлял график ротации частей на передовой. Нужно дать возможность отдохнуть тем, кто сегодня принял основной удар. После полуночи вызвал водителя.

– На передовую. В полк Заиюльева.

Дорогой спал в кабине. Проснулся от того, что машина остановилась у командного пункта полка. Вышел. В лицо пахло гарью и свежей землей. Навстречу шагнул человек. Странно? Часовой должен был окликнуть, как положено по уставу, не покидая поста?

Вспышка выстрела разорвала темноту.