Текст книги "Иду в неизвестность"

Автор книги: Игорь Чесноков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ПУТЬ К МОРЮ

Детство закончилось для Седова в семь его лет. С той поры отец стал брать Егорку на зимний рыбный промысел в азовские льды. В хате Седовых жила семья в одиннадцать душ. Отец семейства Яков, известный всей округе как неутомимый работник, а в молодости ещё и как непобедимый драчун, учил сыновей работать так же, как сам умел, – основательно, яростно. Нередко и выволочкой сопровождалась та учёба. Зато потом Яков мог уже гордиться помощниками – Васей и Егоркой. Не столь расторопных Мишу и Ваню он вынужден был отдать в услужение к богатым хуторянам. Пять дочерей ещё подрастали – одна меньше другой. И они сызмала помогали по дому, чем могли.

И жили бы Седовы не хуже других хуторских семей Кривой косы, если бы не было у Якова Евтеевича одной распроклятой болезненной страсти. Он мог загулять, забыв про всё, и не приходить в себя, пока находилось что-либо, что принимали бы в кабаке. Чёрными были такие дни дли всех Седовых.

– А потом каялся, отойдя, и вновь остервенело набрасывался на работу, пытаясь наверстать потерянное время.

Но однажды, загуляв, и вовсе исчез надолго. Горько плакала ночами Наталья Степановна. Пришлось он наниматься прачкой к чужим людям, чтобы хоть как-то прокормить семью. Дети, те, что постарше, готовы были помогать ей. Но им, не знавшим ещё какого-либо ремесла, работы не находилось. Зимой вместе с холодом в хату Седовых нагрянул голод. Вася и Егорка, видя отчаяние матери, слабой здоровьем, решились на последнее – просить милостыню в окрестных деревнях.

С рассветом каждого дня палки от собак в руки, торбы за спину – и в путь. Уходили подальше, где их не знали, – стыдно было. А для печки собирали в степи сухой навоз. Но и его не много находили.

Заболел Вася, свалился горячечный, не вынеся тяжкой зимы. А однажды утром с ужасом обнаружили, что он неживой уже.

Долго не мог прийти в себя Егорка. Впервые тогда с недетской горечью он проклинал всё то, что заставляло его, маму, братьев и сестёр и многих, подобных им, влачить это нечеловеческое существование. «Отчего столько несправедливости в жизни?» – допытывался он потом у мамы. Но Наталья Степановна только тихо плакала, не зная, как ответить мальчику.

Едва высохли на Егоркиных щеках слёзы по своему брату, не дожившему до весны, мать отвела его к богатому казаку. Смилостивившись, тот взял мальчика пасти скот.

Весной принесли весть, что Якова Евтеевича видели где-то в Тамани, на заработках. Обрадовались этой вести Седовы: жив, значит, отец. Но время шло, а он всё не появлялся. И вновь надежды таяли, и плакала мама.

Три года Егорка был пастухом, погонщиком быков, а окрепнув, стал подряжаться на молотьбу, на выгрузку леса с барок.

Наконец появился однажды негаданно Яков Седов, вернулся из скитаний в свой дом. Убогим оказался вид его. Но так обрадовались отцу дети, что целовали его изношенные одежды. Три года искал Яков Евтеевич уверенных заработков на стороне, но так и не нашёл. Почему он исчез вдруг, почему знать о себе не давал в течение всего этого долгого трудного времени, дети так и не узнали. Но, покаявшись своей Наталье и получив её прощение, вновь взялся глава семьи за ненадёжное, сезонное рыбацкое дело.

Одиннадцатилетний Егорка, рослый, сильный мальчик, уже многое умел и, так же как и отец, не боялся ни работы, ни драк. У сверстников он стал признанным атаманом и во всём превосходил мальчишек своего «войска», кроме одного: Егорка оставался неграмотным, в то время как другие ребята ходили в школу.

А как хотелось ему читать! Да и мог он разве в чём-либо уступить своей хуторской братии!

Егорка стал упрашивать родителей отдать его в школу. Но мать с отцом вначале даже и слышать об этом не желали. Отдать в школу – значит лишиться рабочих рук. «Отец вон и не учен, а какой работник!»

Но не сдавался Егорка и добился своего: пошёл в школу. Это была частная, платная школа, единственная на хуторе. Егорка в классе оказался переростком. Ребята уже и читали, и писали. Через два месяца очень упорной учёбы он догнал их, а вскоре и опередил по всем дисциплинам. Дома после школы отец поручал ему разные работы. Егорка легко справлялся и с ними, и с домашними уроками. Учился он с жадностью, торопливо вбирая в себя знания.

Трёхклассную школу Егорка блестяще окончил за два года. По итогам выпускных экзаменов получил вместе с экзаменационным свидетельством похвальный лист, книгу «История русско-турецкой войны» и коробку шоколадных конфет.

Вскоре удалось найти и работу – правда, вдали от хутора. Егорка стал ключником в хозяйстве зажиточного промышленника. Но занятие не пришлось ему по душе: нужно было всем угождать, да и работать приходилось столько, что некогда было «поспать, помыться, богу помолиться». А после того как управляющий однажды стеганул ключника плетью, Егорка не выдержал и, всё бросив, ушёл.

Его приняли мальчиком на побегушках в оптовую лавку Фролова на Кривой косе. Родители стали получать поддержку от сына. Доволен был мальчиком хозяин и через год немного добавил ему жалованья.

Когда Фролов за какие-то плутни выгнал приказчика, исполнять его обязанности временно он поручил Егорке. Убедившись, что Седов неплохо справляется с делом, хозяин оставил его на этом месте.

Егор пристрастился к чтению. Фролов не раз его заставал за этим занятием, когда в лавке не было посетителей. Но все дела у приказчика были в порядке, и потому хозяин не запрещал Егорке читать в лавке, а позволил даже пользоваться своей библиотекой.

Огромный, чудный мир открывался в книгах, нередко ошеломляя Егорку. Больше всего поразило описание Земли, её людей и зверей, океанов и морей, материков и островов, многие из которых мало изучены. Любимой стала толстая книга «Жизнь народов». Незаметно, само по себе, вызрело желание учиться, стать моряком, чтобы увидеть мир.

Однажды ночью приказчик разговорился с молодым шкипером, что привёл к Кривой косе шхуну с солью. Шкипер рассказал, что учился в мореходных классах, в Ростове-на-Дону.

И возникла мысль податься в мореходные классы. Заикнулся об этом дома, но неожиданно получил решительную отповедь и отказ в родительском благословении: «Не пустим неведомо куда. Получил хорошее место – благодари бога».

Но мысль о море уже не оставляла.

И вот весной, это был 1894 год, семнадцатилетний Егор рассчитался в лавке, незаметно взял в сундуке матери свою метрику, свидетельство об окончании школы и вечером того же дня, никому ничего не сказав, покинул хутор. Протопав много вёрст, назавтра он был в Таганроге. Наутро пристроился на отходящее судно и доплыл до Ростова-на-Дону, выполняя за провоз разные палубные работы.

В Ростове прежде всего разыскал мореходные классы.

Заведующий классами выслушал горячего юношу и тут же устроил ему экзамен по русскому и арифметике. Познаниями Егора он остался доволен и пообещал принять в классы, если осенью тот принесёт свидетельство о трёхмесячном плавании на торговых судах.

Трое суток искал работу Егор. Он обошёл несколько десятков судов и на каждом просил принять его на любое место, хотя бы бесплатно, только «за харчи». И везде получал отказ. «Нет вакансий», – отвечали ему.

На небольшом пароходе «Труд» Егор так прицепился к капитану-греку, едва не слёзно прося принять его на работу, что тот не выдержал напора и сдался, взял юношу учеником матроса.

«Труд» возил грузы по Чёрному морю. Егор, с детства знакомый с морем, сильный, расторопный, старательно и быстро выполнял все работы, которые ему поручали. Через два месяца он стал рулевым. Трудился Егор безо всяких условий и даже не знал, заплатят ли ему, и был уверен, что не заплатят. Когда же настало время уходить, матрос Седов получил свидетельство о плавании с лестным отзывом о своей работе, рекомендательное письмо к заведующему мореходными классами, сто двадцать семь рублей жалованья и приглашение вновь работать на «Труде» в будущем году, во время каникул.

Егор ликовал.

Ростовские мореходные имени О. Е. Коцебу классы размещались в небольшом, выбеленном двухэтажном здании с приметной, словно маяк, башенкой наверху и со шпилем на ней. А неподалёку, в доме у пожилой вдовы, Егор устроился квартировать. Он послал письмо родителям со своим фото, где снят был в форменной тужурке с морскими пуговицами. В ответ получил письмо с родительским благословением. В доме Седовых несказанно обрадовались вести от Егора. По хутору ходили разные слухи о нём: и что босяк-то он, и что вор, и что в тюрьме уж небось давно сидит. Наталья Степановна ходила теперь из хаты в хату и с гордостью показывала хуторским бабам фотокарточку сына.

Мореходные классы были в то время платными. Содержали себя учащиеся тоже сами. Сбережений Егора не хватило бы до лета, не питайся он так скудно, как только было возможно.

Занимались будущие капитаны с девяти утра до пяти вечера.

Очень трудно давались ежедневные восемь уроков да ещё домашние задания по вечерам. Некоторые ребята, не вынесшие напряжения, вынуждены были оставить классы из-за неуспеваемости.

Егор не сдавался. Он старался накрепко запоминать услышанное на уроках, упорно готовился к занятиям по вечерам да, бывало, ещё и некоторым другим успевал помогать, кому трудно давалось учение. Вскоре он вышел в первые ученики. Заведующий классами отметил исключительные способности Седова. Без экзаменов его перевели во второй класс и раньше срока отпустили в летнее плавание.

Вновь пароход «Труд», и снова Седов – рулевой.

За летнюю навигацию, заставив себя быть бережливым, он скопил достаточную для продолжения учёбы сумму денег, а часть из них послал даже родителям.

Так же, как и прошлым летом, пришёлся по душе капитану и команде «Труда» молодой матрос. Узнав о его бедствиях во время учёбы, капитан уговорил хозяина парохода Кошкина помочь парню окончить курс обучения. Судовладелец согласился, но выдвинул условие: после учёбы Седов должен отработать свой долг здесь же, на «Труде».

Вторая зима была для Егора уже не столь невыносимой, как первая. Помогали двадцать рублей ежемесячной стипендии от пароходства. Егор стал получше питаться, потеплее одеваться. Он сумел даже пригласить в Ростов младшую сестру Марию, устроил её на курсы модных портних, заботился о ней, помогал, как мог.

После второго курса Седов успешно выдержал экзамен на звание штурмана малого (каботажного) плавания.

В очередные каникулы он вновь на пароходе «Труд», но теперь не матросом, а вторым помощником капитана.

Наконец, третий, последний год обучения. Как когда-то на хуторе, и здесь, в своём классе, Егор оставался первым во всём, и прежде всего в учёбе. Учёбу Седов закончил блестяще. Государственные экзамены сдавал (так уж случилось) в городе Поти. Высших оценок удостоился по всем предметам и получил диплом штурмана дальнего плавания, диплом с отличием. Но ожидал его, увы, каботажный пароход «Труд».

Прибрежные рейсы с грузом керосина из Батуми в Ростов и Мариуполь, разумеется, скоро надоели Седову, мечтавшему о дальних странах. Отработав долг, двадцатидвухлетний старпом, уже Георгий Яковлевич, расстаётся с каботажным пароходом и едет в Одессу в надежде получить место на судах дальнего плавания, однако там его ожидает разочарование. Мест нет даже матросом. И огромная очередь желающих пойти в дальнее плавание. Седов узнал, что при поступлении на пароходы Добровольного флота, полувоенной организации (на случай войны она мгновенно переходила в руки военно-морских сил), преимущество отдаётся тем, кто имеет морской офицерский чин. Не долго думая, Георгий отправляется в Севастополь и вступает добровольцем в военно-морской флот. Три месяца строевой муштры и матросской выучки на военно-учебном судне «Березань», и вот Седов уже унтер-офицер. Он упорно изучает военные дисциплины и ещё через два месяца с успехом выдерживает экзамен на чин прапорщика запаса флота и увольняется. Командир «Березани» дал Седову рекомендательное письмо в Добровольный флот. Но и с рекомендацией не сразу удалось ему попасть в дальнее плавание. «Нет вакансий», – слышит он опять. Предложили, наконец, подвернувшуюся должность матроса на пароходе «Царь». Седов согласился.

И вот рейс Одесса – Александрия. Рейс недолгий и нетрудный. Но он разочаровал. Ни новых земель, ни ярких романтических впечатлений, ни практики дальнего плавания. Такое же, как и по Чёрному морю, плавание вдоль берегов. Суета, торопливые пассажиры, сотни пудов коммерческих грузов, угодничество судовых чинов, боявшихся потерять место, их постоянные поиски дополнительного заработка, контрабандная торговля – всё это оказалось невыносимым для Седова. Он списался после первого же рейса.

Вспомнил гидрографию, основы которой изучал, готовясь к экзаменам на «Березани», – науку о морях и побережьях, их исследованиях и описаниях. И возникла новая идея – стать гидрографом. Но чтобы стать гидрографом, надо было закончить курс Морского корпуса – высшего военно-морского учебного заведения.

«Сдам экстерном», – решил Седов и вновь принялся штудировать учебники, наставления. Помогали штурманские знания, навыки военно-морской подготовки на «Березани». Седов снял комнатку в Петербурге и зарабатывал на жизнь репетиторством. Готовясь сам к сдаче экзаменов экстерном, он взялся подготовить к сдаче специальных испытаний экстерном за курс мореходных классов нескольких соискателей штурманского звания. И надо сказать, все пятеро, наставником которых был молодой Седов, выдержали испытания и получили дипломы штурмана.

Самому же ему не всё было понятно из скупых печатных наставлений по дисциплинам, которые он взялся изучить. Пришлось обратиться за консультацией к одному из офицеров, экзаменовавших его прежде на чин прапорщика. Поговорив с Седовым, тот был изумлён глубиной его теоретических познаний в морском деле, решимостью, настойчивостью и взялся помочь. Он написал несколько рекомендательных писем. С одним из таких писем Седов оказался у генерала Дриженко. Известный гидрограф со вниманием отнёсся к молодому моряку, которого ему рекомендовали. Увидев в энергичном молодом человеке прекрасные задатки, вместе со своим другом Варнеком, тоже видным гидрографом, генерал ходатайствовал о Седове перед высоким начальством, помогая пробиться через препоны, не дозволявшие человеку простого сословия поступать в Морской корпус – привилегированное дворянское высшее учебное заведение.

И вот в октябре 1901 года Седов блестяще сдал экстерном экзамены за полный курс Морского корпуса. Он был произведён в чин поручика запаса по адмиралтейству. Благодаря опять же ходатайству Дриженко, проникшегося симпатией к способному и упорному моряку, Седов был зачислен на службу в Главное гидрографическое управление военно-морского флота.

Что же это – везение, счастливое стечение обстоятельств? Ведь в то время простому безвестному рыбаку выбиться в военно-морской офицерский чин было едва ли не фантастикой.

Размышляя обо всём этом впоследствии, Седов полагал, что ему просто повезло.

Но случилось ли бы подобное везение, не вложи он в задуманное все свои силы, всю волю, всё своё природное дарование?

СОЛОВКИ

Через сутки плавания «Фока» подходил к гавани Благополучия Большого Соловецкого острова. Капитан Захаров уверенно вёл судно извилистым фарватером между поросшим лесом берегом и каменистыми островками, покрытыми белесым мхом и узловатыми полярными берёзками. Берега встречали крестами, а выше над желтеющей зеленью островков выглядывали церковные купола.

На мостике собрались члены экспедиции, внизу, на палубе, сгрудились у борта матросы. Палуба ещё завалена грузом – вчера команда отдыхала после ночного угольного аврала.

Утро, как и в день отхода, выдалось пасмурным. Во влажном воздухе остро пахло водорослями – их зеленобурыми космами облепило все прибрежные камни.

Выяснилось, что бывали на Соловках лишь капитан Захаров и Шура Пустотный. Три года назад он побывал здесь с отцом, архангельским лоцманом.

Шура нёс вахту у руля. Рослый, с медвежьей осанкой и юным ясноглазым лицом, он прочно утвердился на дубовой решётчатой подставке-банкетке, ухватив большими руками штурвал. Захаров, расставив ноги, стоял у лобового борта чуть правее рулевого и подавал ему команды. В перерывах между командами он делал пояснения для членов экспедиции.

– …А слева, вдалеке, господа, вы видите гору Секирную. На ней – обратите внимание – церковь. Она и служит маяком. А при ней скит Секирный… Левее возьми! Ещё! Так держи!

Шура, смущённый присутствием учёных, порозовел. Накручивая штурвал, он старался делать это небрежнозалихватски: не лыком, мол, шиты соломбальцы!

Многие архангельские ребята, дети моряков, так или иначе были знакомы с корабельной работой.

– Теперь перед нами, господа, монастырь, – объявил Захаров.

Опоясанный каменной крепостной стеной с круглыми башнями, шатровые крыши которых рдели краской, монастырь горделиво представлял на обозрение торжественный белоснежный ансамбль крупного храма, мощной колокольни с большими часами на ней и нескольких церквей, прикрытых зелёными шлемами-куполами.

– Обитель во имя святых преподобных угодников Зосимы и Савватия, – пояснил Захаров.

– А кому покровительствуют они? – подал голос любознательный Пинегин.

– Пчёлам. Но здесь, на Севере, у поморов Зосима и Савватий считаются покровителями плавающих на море, равно как и Николай-чудотворец.

– А вот любопытно: кому из святых поклоняются архангельские лоцмана? – вступил в разговор Визе.

Пустотный понял, что вопрос обращён к нему, порозовел ещё больше.

– Николе-угоднику, – выдавил он и с опаской глянул на капитана: разговаривать на руле не разрешалось.

– А что же Зосима и Савватий? – поинтересовался Пинегин.

Пустошный, не зная, к нему относится новый вопрос или к капитану, смятенно промолчал.

– А лоцмана архангельские, батенька, не поморы, – вмешался Седов с улыбкой. – Они речные вожи. Так ведь, Пустошный?

Матрос кивнул, обрадованный тем, что начальник выручил его. Захаров неодобрительно взглянул на Седова, вовлекавшего рулевого в разговор.

– А впрочем, – обратился Седов вполголоса к стоявшему рядом Визе, – вы ведь и сам об этом должны знать, а?

Визе ответил уклончивой улыбкой.

Знакомясь с друзьями Визе и Павловым, только что окончившими курс Петербургского университета и вызвавшимися в числе первых последовать в полярную экспедицию, Седов узнал с удовлетворением, что друзья три каникулярных лета провели в самостоятельных экспедициях на Север и что Визе занимался там не только естественнонаучными, но и этнографическими исследованиями. Перед самым выходом в экспедицию Седов поздравил Визе с выпуском в свет его научной работы – статьи «Лопарские сейды», напечатанной в «Известиях Архангельского общества изучения Русского Севера». В этом же издании печатался с продолжением путевой очерк Визе «По реке Умбе». Поэтому Седов полагал не без основания, что и о Соловках знает немало молодой учёный, интересующийся Севером. И в этом начальник экспедиции убедился через минуту, когда на мостике возникло нечто вроде перепалки между ироничным Визе и прямолинейно-тяжеловатым, набожным доктором Кушаковым.

Послышался одинокий удар колокола из монастыря.

Визе поднял голову, оглядел остров.

– Любопытно было бы узнать, где поместили монахи бывший пленённый соловецкий колокол, – заметил он.

Кушаков с удивлением поглядел на Визе.

– Да как же, Владимир Юльевич, едва ли не все газеты сообщали – в царской колокольне его подвесили, в западном пролёте.

– А отчего же не на место подвесили? – спросил Визе, продолжая разглядывать лесистые холмы острова.

– На какое место? – не понял Кушаков.

– Ну, на то, где помещался он до пленения.

Доктор ответил не сразу и, видимо, вспоминал, где же мог быть колокол до пленения.

«Фока» входил в гавань. Слева к причалу близ каменной трёхэтажной гостиницы притулился монастырский пароход. Небольшой паровой бот и несколько карбасов покоились у деревянной пристани перед крепостной стеной.

На причалах чернели редкие фигурки монахов. Над водой и над мачтами кружили, почти не шевеля крыльями, крупные соловецкие чайки.

– Так ведь ясно почему, – подал наконец голос Кушаков. – То место, видимо, занято, и освобождённого «пленника» поместили на почётном месте, где и показывать его богомольцам удобнее.

– Думаю, не потому, пожалуй, Николай Григорьевич, – возразил Визе. – А оттого не подвесили его на прежнее место, надо полагать, что не поместился бы он там.

– Что же он, распух в плену? – усмехнулся Кушаков.

– Он не распух, – сказал Визе. – Просто этот колокол – не соловецкий.

– Как! – Доктор едва не подпрыгнул от неожиданности. – Вы что это, Владимир Юльевич! – уставился он на Визе с опасливым изумлением.

Павлов и Пинегин тоже посмотрели удивлённо на товарища. Седов разглядывал в бинокль монастырь.

Захаров дал машине «стоп», и «Фока», теряя ход, медленно плыл к середине бухты.

– Верно, вы шутите таким образом, – обиженно предположил Кушаков.

– Ничуть, – откликнулся Визе. – И ежели желаете знать, то могу пояснить.

Кушаков продолжал недоверчиво глядеть на Визе. Остальные, рассматривая монастырь и строения вне стен – две двухэтажных гостиницы по обе стороны гавани, старинные амбары на пристани, сухой док справа, из которого торчали жёлтые мачты двух небольших парусников, множество крестов у самой воды, – продолжали с интересом вслушиваться в завязавшийся у Визе и Кушакова разговор.

– Ну-ну, – протянул заинтересованно Пинегин, – поясните, Владимир Юльевич, сделайте милость.

– Извольте, – тряхнул головой Визе и придержал пенсне, едва не свалившееся с переносицы. – Колокол, привезённый нынче из Англии, весит девять пудов, верно?

– Кажется, – пожал плечами доктор.

– А где англичане могли пленить такой колокол? Ведь они не были подпущены к Большому Соловецкому острову и высадиться смогли только на Заяцком островке.

Вопрос повис в воздухе.

– В то же время достоверно известно, что на Заяцком они разграбили церквушку Андрея Первозванного, которая по величине не более иной часовни, и сняли там три медных колокольчика в четырнадцать фунтов весом. А девятипудовый-то колокол в той звоннице п поместить было бы негде – вот какая церквушка!

– И что же это за колокол, вы полагаете? – вновь полюбопытствовал Пинегин.

– Сомнениями своими и поделился с одним журналистом из газеты «Архангельск». Тот рассказал мне, что многие уже обратили внимание па это несоответствие и что скоро газеты выступят и зададут эти вопросы. Теперь ищут, где мог быть снят колокол: то ли на Кий-острове с колокольни Крестного монастыря, то ли с церковной колокольни в селе Ковда. В обоих местах англичане высаживались и грабили церкви.

– Но ведь это же скандал! – предположил Пинегин.

– Послушайте, молодой человек, – не выдержал Кушаков, – неужели вы думаете, что духовное начальство этой славной обители может не отдавать себе отчёта в своих действиях и, более того, совершенно по знать, где какие колокола были и есть?

Глаза доктора зажглись возмущением.

– Да, думаю, – сказал Визе, – Тем более что и узнал от того же журналиста, что за духовное начальство нынче в монастыре.

– И что же вы разузнали?

– Например, то, что настоятель, отец Иоанникий, больше всего обожает показные торжества. В чём, я думаю, мы и сами сможем сегодня убедиться…

– Ну, знаете ли! – оборвал его неприязненно Кушаков. – Это, милостивый государь, переходит рамки приличия.

– Похоже, ты уже успел нажить себе неприятеля, – вполголоса произнёс, обращаясь к Визе, малоразговорчивый Павлов.

Седов молча наблюдал за постановкой на якорь. Якорь-цепь, глухо постукивая в клюзе, уходила в воду.

Учуяв близкий берег, залаяли в клетках собаки. Георгий Яковлевич обернулся к Кушакову и попросил его распорядиться, чтобы собак покормили и успокоили.

Кушаков изумлённо приподнял брови.

– Да, но собаки и… я… – обидчиво начал он.

– Павел Григорьевич, не обессудьте, – перебил его мягко Седов, – но в экспедиции все несут гораздо больше обязанностей, нежели в обычной службе.

Кушаков пожал плечами и, буркнув: «Да, разумеется», направился вниз.

Георгий Яковлевич, наблюдая за тем, как неторопливо разворачивается «Фока» на отливном течении, встав на якорь, досадливо подумал о том, что доктор, не знакомый с экспедиционной жизнью, да если ои ещё и столь спесив, может доставить немало хлопот.

Но уже через пять минут Кушаков вернулся на мостик и как ни в чём не бывало бодро доложил:

– Всё в совершенном порядке, Георгий Яковлевич, собачки тотчас же будут накормлены.

К борту «Фоки» подвалил щеголеватый «Царевич», паровой бот с высокой тонкой трубой. Редкобородый шкипер, судя по длиннополому серому одеянию – послушник, поприветствовал вышедшего к борту Седова и поинтересовался, не угодно ли будет «Святому мученику Фоке» встать к монастырскому причалу.

Седов просил поблагодарить настоятеля за любезность и пояснил, что по своей осадке «Фока» и в гавань-то едва смог войти. Он добавил, что экспедиция торопится – к осени в море дорог каждый час – и что поэтому он готов принять у себя архимандрита или того, кого тот сочтёт за благо прислать, ибо сам он, начальник экспедиции, не находит возможным даже на берег съехать.

Бот, запыхтев, словно кипящий самовар, отплыл к берегу. Седов велел поднять флаги расцвечивания и одеться всем для торжества.

Вскоре растворились Святые ворота в западной стене, напротив гавани. Из нарядной арки медленно истекла, словно смола, колонна черноризных монахов с большим крестом, иконой и разноцветными хоругвями впереди.

Седов выстроил команду – фронтом к пристани.

Колонна притекла к берегу и разлилась вширь, перестраиваясь. Впереди образовался сребропарчовый клин из иеромонахов и иеродьяконов с архимандритом во главе. Далее выстроились два хора, а за ними встали плотной тёмной массой бледноликие, бородатые иноки в высоких, словно кивера, клобуках.

С берега донёсся могучий голос иеромонаха, начавшего торжественное в честь отплытия Первой русской экспедиции к Северному полюсу богослужение. Люди на «Фоке» стояли неподвижно, пытаясь расслышать церемониальные слова, обрывками доносившиеся до судна.

Но вот хор запел «Многая лета». С последним звуком хора тяжко вздохнул шестнадцатитонный «Борисович» на главной монастырской колокольне. По его зову ударили остальные колокола обители – и большие, и зазвонные, – спугнув с крепостных стен чаек и враз заполнив всё вокруг мощным торжественным перезвоном. Он закачался зыбью, которая плавно угасала, отлетая к дальним островам и ещё дальше, за морской горизонт.

Этот бурный звон взволновал Седова. Он отозвался в душе Георгия Яковлевича могучим призывом к действию. В раскатистых металлических голосах колоколов слышалось ему счастливое напутствие к цели, достижения которой желалось Седову больше всего на свете в течение всего последнего времени, а быть может, ещё и с тех давних пор, когда решил он стать моряком.