355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Игорь Ефимов » Невеста императора » Текст книги (страница 2)
Невеста императора
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 18:39

Текст книги "Невеста императора"


Автор книги: Игорь Ефимов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Вообще мне было трудно разделять испуг старших перед варварами. Константинополь казался мне таким огромным, могучим, неприступным. Какой враг решится полезть на его высокие стены? Кто осмелится приблизиться по морю к боевым кораблям, стоящим в гаванях, бороздящим волны Мраморного моря? А в праздники люди высыпали на улицы в таком самозабвенном ликовании, что их обычные страхи начинали казаться мне просто маскарадной забавой, острой приправой к развлечениям.

(Галла Пласидия умолкает на время)

Из Нолы, оставив дядю Понтия Меропия, я выехал в направлении Капуи. Добрый епископ стоял у ограды своей церкви и махал нам веткой маслины.

Здесь, я полагаю, следует рассказать о том, под какой личиной я проделал тогда, в 419 году, путешествие по Италии.

Поначалу я хотел прикинуться бедным паломником и брести от города до города, от церкви до церкви, не привлекая внимания ни стражников, ни грабителей. Зарабатывать я мог ремеслом писца, составляя жалобы и послания на базарах. Это оправдывало бы наличие письменных принадлежностей в моей котомке. Но моя премудрая, моя возлюбленная Афенаис, с которой я поделился своими планами перед отплытием из Греции (а я к тому времени уже делился с нею всем-всем), насмешливо сказала, что моя котомка по выходе из Рима согнет меня вдвое, а на подходе к Равенне сломает совсем.

– Ты собираешься записывать рассказы людей о Пелагии, – говорила она, болтая голой пяткой в воде ручья. – По-твоему, можно будет обойтись двумя-тремя папирусами? На самом деле тебе понадобятся тюки, сундуки и повозки. Где ты будешь все это прятать? Нет, надо устроить так, чтобы твои записи были у всех на глазах и в то же время невидимы. Да, вот какая чудная идея пришла мне в голову! Ты будешь путешествовать под видом странствующего врача. И всем объяснять, что на табличках и свитках у тебя лечебные заклинания и заговоры, которые ты везешь на продажу. В итальянских деревнях люди до сих пор верят в этот вздор. Особенно если записи сделаны по-гречески. Главное – не лениться, вставать пораньше и уходить из селения до рассвета. Чтобы твои пациенты не успели отыскать тебя наутро и поколотить.

О, моя Афенаис! Как она умела смеяться и смешить. Она подбрасывала и разглядывала занятную идею, как мячик, не забывая в то же время искать в ней полезное зернышко.

– Да-да, ты должен действительно заготовить несколько табличек-амулетов на продажу. Если же какой-то покупатель потянется к нужной записи, ты всегда можешь сказать, что для его болезни это заклинание не подходит. Может только навредить. Кроме того, есть много способов скрывать написанное. Галлы пишут молоком ослицы, отправляют невидимое послание, а получатель кладет папирус на горячий камень, и тогда буквы проступают. Или воспользуйся хитростью лаконцев. Ты наматываешь тонкую ленту папируса спиралью на бамбуковую трубку, пишешь на нем, а потом разматываешь, и буквы рассыпаются в полную бессмыслицу. Чтобы собрать их снова, нужно знать, на какую трубку намотать ленту. Ну и, конечно, если ты поедешь под видом врача, ты должен взять с собой Бласта Гигина.

Тут даже я забыл о серьезности своего путешествия и от смеха чуть не свалился с камня на стаю мальков в ручье.

Дело в том, что из трех слуг, отправленных отцом со мной в Афины, на годы учения, Бласт был единственным ни на что не годным. В нашем поместье в Македонии он пас овец и коз, проводил с ними и с собаками все время в горах и был вполне доволен жизнью. Но среди людей он делался беспокойным, взвинченным. Вдруг без причины плакал или сердился. Кроме того, часто бывал пьян с середины дня. Нет, вина ему не давали. Но его желудок обладал странным свойством превращать в вино любую еду. Только козье молоко и козий сыр оставляли его трезвым. Бласт хмелел от ковриги хлеба, от тарелки похлебки, от куска солонины, от печеного угря. И после этого делался не способным ни к какой работе. Его я взял лишь потому, что мать его, моя кормилица Гигина, ни за что не поехала бы без него. А без Гигины не хотел ехать я. Но об этом после.

Отсмеявшись, мы с Афенаис посмотрели друг на друга и вдруг поняли, что в шутке ее спрятан бутончик, который может распустить лепестки смысла. Дело в том, что среди рабов и сельской бедноты Бласт считался целителем. Они верили, что в его руках и глазах таится колдовская, целебная сила. Почти каждое утро под дверью домика, где он жил с матерью, какой-нибудь страдалец терпеливо дожидался его пробуждения. Приходить после обеда не было смысла – захмелевший Бласт явно утрачивал колдовские чары. Но по утрам он выходил полный строгой важности, ощупывал пришедшего в разных местах (часто вовсе не в тех, где гнездилась боль) и либо отсылал ни с чем, либо уводил с собой в дом.

Не знаю, что он с ними там проделывал. Сами больные уверяли, что ничего не могут вспомнить. Люди образованные и состоятельные, конечно, к Бласту не обращались, так что невозможно было получить разумного отчета о его приемах. Но мать его, Гигина, уверяла, что только он умеет прогнать боль из ее левого запястья. Причем без всяких мазей, или амулетов, или заклинаний. Просто подержит запястье между ладонями – и боль проходит.

Чем дольше я обдумывал свое путешествие, тем больше мне нравилась идея притвориться странствующим лекарем. И в этом случае Бласт мог оказаться неплохим помощником. При всех своих странностях был он парнем крепким, дружелюбным и послушным. Нужно было только следить, чтобы в дороге в дневное время у него всегда было козье молоко или козий сыр. Ну а если вечером, на постоялом дворе, он наестся бобов или вареных яиц до полного опьянения, беда невелика – к утру проспится, и можно будет ехать дальше.

Так и вышло, что Бласт отправился со мной в роли слуги, носильщика, погонщика мулов и санитара.

Плавание из Пирея в Брундизий растянулось на десять дней из-за скверной погоды. Капитан-критянин честно предупреждал меня, что в апреле ветер часто бывает неблагоприятным и что он решается плыть только потому, что в мае цены на зерно, которое он везет, сильно упадут – подоспеют купцы с хлебом из Африки. Я тоже не мог откладывать свою поездку, но о причинах спешки говорить ему не стал. Критянин казался равнодушным к вопросам веры и ко всем богам, кроме Плутоса, но никакая осторожность не могла быть лишней в те годы.

Фрументария, на которой мы плыли, была построена совсем недавно, и под солнцем доски ее начинали выпускать смолу и крепкий лесной запах. Плоский медный Меркурий вертелся на верхушке мачты, указывая своим жезлом направление ветра. Поначалу море притворялось добрым и спокойным. Гребцы, послушные флейте келевста, ритмично поднимали весла и посылали корабль вперед мягкими толчками. Я пользовался штилем для того, чтобы расшифровать некоторые высказывания Пелагия, сохранившиеся у меня в скорописи. Приведу здесь те, глубина которых пугает меня до сих пор:

«Трудно, очень трудно поверить в то, что наши грехи могут быть прощены Господом. Но если поверить в это, грешить дальше становится еще стыднее…»

«Каждый человек рожден с зерном простоты в душе. Все человеческие науки направлены на разрушение этой простоты. Христианство – на взращивание ее. Разрушь простоту – и ты достигнешь успеха в мире. Но вечность будет потеряна для тебя. Следуй своей простоте – и ты будешь отвергнут миром. Но вечное примет тебя…»

«Страх Божий – серьезная вещь, непосильная детской душе. Пытаясь воспитывать детей в христианской вере, мы поневоле убираем из нее все страшное, чтобы не искалечить души своих детей. Но из-за этого вырастают взрослые, считающие христианство набором сказок, не видящие разницы между Олимпом, Синаем и Голгофой».

После того как мы обогнули Лаконию и двинулись на север, вдоль берегов Пелопоннеса, ветер стал налетать довольно часто. Мне пришлось спрятать свои таблички и папирусы. Гребцы убрали весла и полезли на мачты натягивать крепкие бычьи кожи. Нагруженная зерном фрументария сидела в воде глубоко, волнам было нелегко раскачать ее. Б о льшую опасность представлял дождь, скрывавший от нас берега. Не видя ни солнца, ни луны, ни полосы прибоя, кибернет часто впадал в растерянность, не зная, куда повернуть рулевое весло. Капитан проводил почти все время, стоя рядом с ним на корме.

Когда мы проходили мимо острова Левкас, к дождю добавился туман. И тут впервые проявились невероятные способности моего Бласта к звездовидению. Он вдруг заволновался, захныкал, стал озираться. Потом побежал вверх по ступенькам к кормовой надстройке. Я видел, как он жестикулировал руками и прыгал перед кибернетом, указывал пальцами, хватался за прав и ло.

Тот только отмахивался.

Бласт не унимался.

Капитану вскоре надоели его ужимки, и он потянулся к плетке. Но в это время порыв ветра приподнял туман, и мы увидели совсем близко окутанные пеной утесы острова. Нос фрументарии нацеливался прямо на них.

Засвистела флейта, гребцы кинулись к веслам, вонзили их в воду. Кибернет вместе с капитаном грудью упали на рулевое бревно, и корабль, накренившись, начал делать крутой поворот именно в ту сторону, куда указывал до этого Бласт. Только теперь стал слышен рев прибоя.

После этого случая капитан стал интересоваться способностями Бласта. В первую же звездную ночь он попросил у меня разрешения провести небольшое испытание. Бласту завязали глаза, поставили на палубу и, взяв за руки, крутанули несколько раз.

– Где Полярная звезда? – спросил капитан.

Бласт безошибочно поднял руку и указал.

Его поворачивали и так и эдак, но, даже шатаясь от головокружения, он всякий раз, из любого положения, правильно указывал на Полярную звезду.

Капитан и кибернет были изумлены. Теперь они часто заманивали чем-нибудь вкусным Бласта к себе на корму, особенно в пасмурную погоду, и испытывали его способность угадывать направление. А я размышлял о чудесах Господних. Каким образом дельфины находят друг друга в морской пустыне и держатся стаей? Как птицы не сбиваются с пути в дальних перелетах? Какой флейтист отдает команду всем рыбкам в стайке поворачивать разом то в одну, то в другую сторону? И нужно ли удивляться, что Господь, лишив Бласта многих человеческих умений, вознаградил – не за его ли простоту? – птичьим даром находить дорогу по звездам?

Да, и об этом говорил нам Пелагий Британец, когда мы собирались вокруг него в те счастливые месяцы в Палестине, в 416 году, когда он мог некоторое время проповедовать без опаски. (О, как недолго!)

– Что есть чудо? – говорил он. – Чуду люди изумляются, потому что видят в нем нарушение порядка Господня. Когда Иисус Навин останавливает солнце, или лев щадит Даниила во рву, или Христос превращает воду в вино, каждый понимает, что без воли Господней это случиться не могло. Люди в эти моменты чувствуют Бога совсем близко – поэтому многие начинают верить, только столкнувшись с чудом. Они справедливо полагают, что только самому Господу по силам нарушить Им же заведенный порядок, а значит, в момент чуда Он должен быть где-то близко-близко. Но вера таких недолговечна. Если чудес долго не происходит, они впадают в сомнение. Поэтому не выращивайте свою веру на мимолетных чудесах. Завтра они забудутся – и что станет с вашей верой? Растите ее на главном, на бескрайнем чуде, которое всегда с нами, – на чуде вечного порядка вещей в мире Господнем. Пусть корни вашей веры уходят в чудо ежедневного повторения восходов и заходов солнца. И в чудо крепости львиного клыка и мягкости нашей плоти. В чудо вечного возрождения винной лозы, в порядок вращения звезд, в приливы и отливы, в стук нашего сердца, в смену света и тени. Такая вера пребудет с вами вовеки.

По прибытии в Брундизий я первым делом отправился в Коллегию возниц. Так в Италии называется заведение, сдающее в аренду лошадей, упряжь, повозки. Я выбрал трех галльских мулов, уплатил хозяину три золотых солида и получил расписку, по которой его напарник в Риме должен был вернуть мне два солида, когда – и если – я сдам ему мулов в целости и сохранности. Памятуя о странностях моего Бласта, я также купил на рынке живую козу.

Пока фрументария разгружалась в порту, капитан предложил мне пообедать с ним на прощанье. Был он человеком бывалым, много повидавшим, обходительным, и я с готовностью согласился. Правда, меня насторожила какая-то преувеличенная любезность его тона. Он вдруг начал говорить нараспев, восхвалять образованность, цитировать не к месту строчки из Эврипида (выдавая их за гомеровские). Люди житейские часто в глубине души считают ученость сплошным притворством и воображают, что им не составит труда прикинуться книголюбами – стоит только ввернуть наобум там и тут два-три подходящих случаю стиха.

Хозяин таверны отвел нам почетное место на возвышении, куда почти не достигал чад из кухни. За столом в дальнем углу я заметил нашего кибернета в компании нескольких гребцов. Случайное совпадение? Но таверна выглядела дороговатой для простых матросов. Во всяком случае, свинина с грибами, поданная нам, оказалась чудом поварского искусства, а соус к устрицам явно был приправлен индийскими специями. Выбирая вино, можно было проделать воображаемое путешествие по всему Средиземному морю, от острова Кос до Испании. Я решил отдать должное итальянским виноделам и остановился на суррентинском.

Капитан радушно подливал мне, разглагольствуя при этом о стиле речей Демосфена (которого он называл современником и противником Перикла), я же притворился совершенно захмелевшим, хотя на самом деле едва сделал несколько глотков. Думаю, изображать пьяницу мне было легче, чем ему – эрудита, так что за фруктами он решил, что пора приступить к главному.

– Итак, вы направляетесь в Рим, – начал он, – Должен вас предупредить, что путешественника в Италии подкарауливает множество неожиданностей и даже опасностей. Если мне суждено будет дожить до старости, я оставлю мореходство и открою здесь, в Брундизии, школу проводников для путешествующих. Уверен, от клиентов не будет отбоя. Ну, например, после многих лет жизни в Греции вы ведь и в итальянском городе первым делом отправитесь искать своего проксена – так? И совершенно напрасно. Они здесь понятия не имеют об обязанностях взаимного гостеприимства, которые в греческих городах обеспечиваются проксенией. Путешественники останавливаются обычно у знакомых и родственников. Но ведь у вас их нет? Значит, вам придется пользоваться гостиницами. А это… это… Это хуже, чем попасть в руки пиратов.

Дальше он стал рассказывать всякие ужасы о поездке в Неаполь, которую ему довелось совершить два года назад. Мне запомнился эпизод, когда хозяин постоялого двора, боясь, что гость удерет не заплатив, запер на ночь его дверь снаружи. При этом ночного горшка в комнате не было. Бедный капитан проснулся от ощущения неестественного тепла под собой и от журчания. Увы, он очень скоро понял, что это не журчание морских струй, обтекающих нос его фрументарии.

– Вам нужен надежный спутник, – говорил капитан. – Проводник, знающий местные нравы и каверзы. Ваш Бласт совершенно не годится на эту роль. Его чудачества только навлекут на вас подозрения в колдовстве. А в сельской местности здесь с колдунами не шутят. Кроме того, он едва знает несколько слов по-латыни. Если хотите, я найду вам подходящего проводника. А Бласта могу купить у вас за приличную цену. Мне как раз нужен на корабле прислужник на всякие мелкие заботы.

Он сказал это тоном весьма небрежным, не отрывая глаз от кожуры яблока, выползавшей из-под его ножа. Но я сразу все понял. Бласт! – вот кто был ему нужен на самом деле. Вот ради кого он выгребал из своей памяти обрывки греческих классиков, вколоченные туда учительской розгой. Неужели он надеялся с помощью Бласта научиться вести корабль в тумане? Или выходить в открытое море, когда за толстыми облаками не видно ни солнца, ни луны, ни звезд? В такую погоду он смог бы обойти всех конкурентов и брать за каждый рейс тройную плату.

Конечно, я не подал виду, что догадываюсь о его замысле. Заплетающимся языком я благодарил его за дивный обед, за мудрые советы, за ученую беседу. Конечно, я готов продать ему этого никчемного раба. Пусть он только позволит мне проспаться. Завтра, на свежую голову, я скажу ему свою цену, и мы ударим по рукам. Он ведь не захочет воспользоваться тем суррентинским туманом, которым окутан сейчас мой мозг, хе-хе?

Когда мы выходили из таверны, капитан – я заметил – подал кибернету успокаивающий знак. Интересно, что у них было задумано на случай, если бы я начал упрямиться? Неудачное падение пьяного путешественника в воды Брундизийской бухты? Мешок с зерном, уроненный на голову?

Была глубокая ночь, когда я разбудил Бласта, предварительно зажав ему рот рукой. Стараясь не скрипнуть дверью, мы выбрались из каюты. Борт разгруженной фрументарии так высоко вылез из воды, что на причал нам пришлось спуститься по веревке. Наши тюки и сундуки еще днем были перевезены на склад в Коллегию возниц. Мы крались по темным улицам Брундизия, надеясь не столкнуться с ночной стражей. Но все было тихо. Только крысы время от времени плюхались в сточную канаву, пытаясь перехватить лакомые объедки, уплывавшие к рыбам. Запах водорослей и запах жасмина стояли в неподвижном воздухе отдельно, не смешиваясь друг с другом, точно два войска перед битвой.

Сторож в Коллегии возниц согласился отворить калитку только после того, как я просунул в щель третий дупондий. При свете луны мы навьючили наших мулов, отвязали козу. Бласт тут же подоил ее и предусмотрительно позавтракал перед дорогой. Апрельское небо стало светлым уже в начале третьего вигилия. Мы приблизились к городским воротам как раз в тот момент, когда стражники убирали из них ночные загородки. И копыта наших мулов первыми отпечатались на влажных камнях дороги, идущей на Неаполь.

Часа через два пути я перестал оглядываться. На первом привате я уже вспоминал уловки капитана с усмешкой. Я поглядывал на Бласта, безмятежно дремавшего рядом с козой в тени тополей, и думал, что он даже не подозревает, какая интрига заплеталась вокруг него. Велико же было мое изумление, когда много недель спустя, уже во время нашего пребывания под гостеприимным кровом Фалтонии Пробы, я случайно обнаружил в котомке Бласта золотой нумизматий.

– Где ты украл такие деньги? – закричал я.

– Я не украл. – Бласт начал хныкать, как всегда, когда он ощущал поблизости человека в состоянии гнева. – Я не украл, не украл, не украл. Мне подарили.

– Кто? – завопил я еще более сердито. – Не хочешь ли ты сказать, что повар в Потенце заплатил тебе целый нумизматий за понюшку возбуждающего порошка?

– Нет, не в Потенце, нет, еще раньше, – хныкал Бласт. – Еще в Брундизии, вот где. Сердитый капитан подарил мне этот золотой. И обещал подарить еще три, если я убегу от своего хозяина, уплыву с ним на его корабле.

Я сразу понял, что Бласт говорил правду. Гнев мой утих. Я был растроган верностью своего раба. Но не хотел показать этого. Я только спросил, почему он называет нашего обходительного капитана сердитым.

– О, много, очень много гнева, – замотал головой Бласт. – Вот здесь, здесь и особенно здесь, в левом плече. Когда он поворачивался ко мне левым плечом, у меня все внутри начинало болеть. Я всегда старался стать справа от него. Гораздо больше гнева, чем у хозяина гостиницы в Потенце.

О наших приключениях в Потенце следовало бы рассказать отдельно. Но первая глава и так слишком растянулась. Закончу ее строчками из стихотворения Клавдиана о мулах, которые я невольно повторял, глядя на проплывающие тарентские виноградники кругом и на рыжий круп, качавшийся у меня перед глазами:

 
Ты посмотри на послушных питомцев бушующей Роны,
    Как по приказу стоят, как по приказу бредут,
Как направленье меняют, услышав шепот суровый,
    Верной дорогой идут, слыша лишь голоса звук.
Если погонщик отстанет, из воли его не выходят,
    Вместо узды и бича голос ведет их мужской.
Издали кликнет – вернутся, столпятся – опять их разгонит,
    Быстрых задержит чуть-чуть, медленных гонит вперед.
Влево ль идти? и свой шаг по левой дороге направят;
    Голос изменится вдруг – тотчас же вправо пойдут.
Рабского гнета не зная, свободны они, но не дики;
    Пут никогда не носив, власть признают над собой.
 
ГОД ЧЕТЫРЕСТА ПЕРВЫЙ
ГАЛЛА ПЛАСИДИЯ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ РАССКАЗ О ЖИЗНИ В КОНСТАНТИНОПОЛЕ

Только евнухи допускались на женскую половину дворца. Поэтому и учителями моими были евнухи. Я честно заучивала греческих и римских классиков, но очень скоро поняла, что задавать вопросы моим учителям – бессмысленно. Если я спрашивала, что произошло между Федрой и ее пасынком Ипполитом, мне говорили, что Господь покарал эту сладострастную женщину безумием за поклонение ложным богам. Но ведь и Ипполит поклонялся ложным богам, говорила я. «Вот и ему было послано наказание в виде безумной мачехи».

– Права ли была Антигона, что решилась совершить погребальный обряд над телами своих братьев, вопреки запрещению царя?

– И Антигона, и братья ее, и царь – все были язычниками, – объясняли мне, – за что и понесли заслуженную кару.

– Но ведь они жили задолго до прихода в мир Христа – как же могли они приобщиться истинной веры?

– Это тайна и премудрость Господня, которую мы не знаем. Знаем твердо лишь одно: язычники не могут спастись и обрести жизнь вечную.

Конечно, я слышала также разговоры горничных, прачек, поварих, придворных дам, моей няньки Эльпидии и прочих. У них главными героями были мученики, отшельники, монахи, всякие истязатели плоти во имя Господне. Сейчас больше всего говорят о каком-то Симеоне, живущем на столбе в Сирийской пустыне. Рассказывают, что он даже спит стоя и никогда не моется. Послушник иногда поднимается к нему по лестнице, приносит немного еды, убирает дерьмо. Если какой-нибудь червяк вываливается из его язв, он поднимает его, кладет обратно и приговаривает: «Ешь, что Господь послал тебе». Потом продолжает свою проповедь или судит приходящих к нему верующих.

Жить всю жизнь на столбе, под солнцем, дождем и ветром, – это действительно что-то новое. Но и во времена моего детства много было рассказов о чудесах и диковинных подвигах отшельников. Одни обрекали себя на полное одиночество и молчание. Иные состязались в том, кто проведет больше ночей без сна. Один монах по приказу своего аббата посадил в землю палку и поливал ее водой из Нила каждый день (а ходить надо было с бадьей пять стадий), пока палка не зацвела три года спустя. Другому приказали прыгнуть в горящую печь, и пламя тотчас было загашено силой его веры. Кто-то переплыл реку на спине крокодила. Где-то, кажется в Галлии, отшельник замуровал нижнюю половину тела в камень и так жил всю оставшуюся жизнь.

Целомудрие превозносилось до небес. Но даже те, кому удавалось выдержать данный обет, сознавались, что тело их продолжает пылать вожделением. Прочитайте «Исповедь» Августина из Гиппона – он прямо пишет, что, несмотря на епископский сан, посты и молитвы, демон похоти побеждает его во сне и он просыпается в луже собственной греховности.

Или Иероним из Вифлеема. Уж он ли не поносит плотские утехи, он ли не поет гимны чистоте. Но и у него, в послании к девственнице Евстохии, мы находим горькие признания в том, что он, «тот самый, который из страха перед геенной осудил себя на заточение в обществе только зверей и скорпионов, часто мысленно был в хороводе девиц… Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями в охлажденном теле, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти». А с каким увлечением он перечисляет уловки сладострастия! В таких разоблачениях, даже если они пишутся в пещере, нетрудно распознать знатока.

(СНОСКА АЛЬБИЯ. Позднее я нашел у Иеронима Вифлеемского отрывок, подтверждающий слова августы Пласидии: «Эти дамы подкрашивают щеки румянами, глаза – белладонной, лоб покрывают пудрой… Громоздят на голове прически из чужих локонов… Стареющие вдовы надевают шелковые платья и ведут себя как трепещущие школьницы перед молодыми людьми, годящимися им во внуки… Другие затягиваются в корсет и делают такой разрез впереди, что их груди торчат наружу, едва прикрытые льняными лоскутами…»)

И все же, когда живешь во дворце, поневоле – даже в тринадцать лет – заражаешься главной, неназванной верой всех окружающих: верой во власть. Власть остается превыше всего, даже превыше Господа Бога, – так мне казалось. Видимо, и борьбу церковных иерархов и епископов тех лет я воспринимала так, как воспринимали ее мой брат, император Аркадий, и его жена, императрица Эвдоксия. Вера должна быть цельной, должна служить опорой и прославлением власти. На роскошное убранство храмов, на облачения епископов, на торжественные процессии тратились огромные средства. Входя в дворцовую церковь, я порой обмирала от окружавшего меня великолепия.

Особенно мне запомнились крестины моего племянника, будущего императора Феодосия Второго. Город был убран гирляндами цветов, затянут разноцветными тканями, переполнен танцорами, музыкантами, фокусниками, жонглерами. Дети дули в свистульки, колотили в барабаны. Запах жареной говядины и рыбы мешался с запахом свежевыпеченного хлеба, плыл по улицам, проникал в окна. Процессия придворных и священнослужителей – все в белых одеждах – тянулась и тянулась от храма Святой Софии к дворцу. Каждый держал в руках зажженную свечу. Наконец, словно лодка на сверкающей реке, появилась пурпурная мантия императора Аркадия. Младенца Феодосия несли за ним в колыбельке, усыпанной бриллиантами. В это время какие-то епископы из провинции пробились к императору, упали на колени и протянули свиток, видимо с прошением. Император взял папирус одной рукой, другой приподнял головку ребенка и возгласил, еле сдерживая счастливую улыбку:

– Слушайте все первый приказ императора Феодосия Второго! Властью, данной мне от Бога, постановляю и приказываю исполнить просьбу, содержащуюся в этом свитке!

Наверное, мне потому так запомнились эти крестины, что во дворце тогда царила атмосфера примирения и всепрощения. В те дни наступил недолгий мир между патриархом Иоанном Златоустом и императрицей Эвдоксией. Патриарх согласился крестить наследника и в своих проповедях благословлял все царствующее семейство. Но вскоре он снова стал грозить богатым и обличать излишества и жадность.

– Вы утопаете в роскоши, – восклицал он, – когда тысячи ваших братьев во Христе не имеют куска хлеба на ужин! Посмотрите на дома этих богачей, заполненные рабами, евнухами, приживалами, паразитами. Посмотрите на двери, отделанные золотом и слоновой костью, на фрески, на мозаичные полы с дорогими коврами. Посмотрите на непристойные статуи, прославляющие в мраморе голое тело. Посмотрите на пиры, состряпанные из заморских деликатесов, ублажающие языки гостей, посмотрите на полуголых танцовщиц, услаждающих глаза их… Этому учил вас Христос, призывавший раздать все имущество и идти за ним?

По чести сказать, я боялась Иоанна Златоуста больше, чем неведомого мне Алариха. Патриарх грозил грешникам адскими муками и говорил с такой уверенностью, будто читал по записке, присланной ему самим Господом Богом с почтовым ангелом. Патриарх не боялся даже императора.

Это не укладывалось у меня в голове. Кто главнее: император или епископ? Ведь у епископов нет ни меча, ни войска, ни флота – только крест и чудесные исцеления. Императоры могут назначить епископа, а могут отнять у него церковь, отправить в ссылку, даже казнить. Почему же иногда императоры стоят перед епископом на коленях, как школьники? Мне рассказывали, что даже мой отец, всемогущий Феодосий Первый, всенародно каялся перед епископом Миланским Амвросием и на коленях просил у него отпущения тяжкого греха: побоища, учиненного им над бунтовщиками в Фессалониках.

Но еще непонятнее были споры между самими епископами. Они без конца обвиняли друг друга в ересях, в неправильном истолковании Слова Божия и учения святых апостолов. Я пыталась запомнить уроки священника, учившего меня правильной вере. Но голова моя только распухала от названий сотен разных ересей, от протоколов бесчисленных синодов и соборов. У меня была хорошая память, и я могла запомнить, какие соборы были объявлены правильными, а какие – ошибочными и еретическими. Но как было разобраться в тех спорах и препирательствах, которые кипели каждый день вокруг меня и на которых еще не было разрешающего клейма?

Все же мне нравилось, когда Иоанн Златоуст объяснял, что в браке жена должна иметь равные права с мужем. Мне казалось большой несправедливостью, что муж, которому наскучила жена, может просто отослать ее к отцу или опекуну без объяснения причин, а жена без согласия мужа не может получить развод. А этот ужасный обычай – выбрасывать на улицу новорожденных, если муж считает, что в семье уже довольно детей? Сколько женщин сходили с ума от страха и горя перед родами, боясь, что родится девочка и муж обречет ее на смерть! А христианские священники устраивали приюты и подбирали таких выброшенных детей.

Но когда Иоанн Златоуст призывал проклятия на головы тех молодоженов, которые после церкви устраивали по старинке брачный пир, с танцами, шествиями, фейерверками, шуточными песнями, мне становилось скучно его слушать. И неужели это такой уж грех – ходить в праздник весны от дома к дому с ласточкой в руках и выпрашивать песнями для нее хлеба, сыра и вина? Неужели Господа могли оскорблять такие невинные развлечения? Если так, почему же Он терпел и дозволял их раньше веками? Что это за мелочный и обидчивый Бог, который мог послать в огонь вечный за несколько непристойных куплетов?

Нет, Бог, в которого верила я, был выше таких пустяков.

Что же касается ересей, я долго не могла понять смысл этого слова. Для меня оно сохраняло первоначальное, греческое значение: выбор. Только позднее его стали употреблять как «неправильный выбор». Неужели иметь возможность выбирать свой путь в вопросах веры и было самым страшным грехом?

(Галла Пласидия умолкает на время)

Моя возлюбленная Афенаис, как я боялся за исход твоего дела на Страшном Суде! Ибо если греческий смысл слова «ересь» будет забыт к тому времени, отблеск адского пламени – я вижу отсюда – начинает плясать на твоем прекрасном лице.

Да, это так – моя возлюбленная не только хотела сама выбиратьответы на трудные вопросы, но и готова была защищать их, как курица защищает своих цыплят. Библиотека в доме ее отца, профессора Леонтиуса, считалась одной из лучших в Афинах. Геродот, Фукидид, Платон, Аристотель были ее любимейшими авторами. Но в отличие от нас, студентов, она не смотрела на них как на богов. Не боялась возражать им, шутить по поводу их писаний, даже издеваться. Порой я покрывался мурашками страха, слушая ее кощунства. Особенно, помню, доставалось от нее Платону за его книгу «Государство». Афенаис могла вдруг выйти из библиотеки со свитком в руках, восклицая: «Нет, ты только послушай, что он пишет о том, как надо воспитывать правителей!» И дальше начать вслух читать возмутивший ее отрывок:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю