Текст книги "Мясник"

Автор книги: Игорь Крутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Annotation

Мальчики играют в уголовников. Не понарошку, всерьез. Угоняют машину, похищают оружие, грабят банк. Они не понимают, что переступили черту, за которой действуют иные законы, и охотник легко может стать добычей матерого хищника. А сексуальный маньяк-садист уже идет последу.

Игорь Крутов

Пролог

Глава вторая

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Эпилог

Игорь Крутов

Мясник

«Я вообще замечаю: если у человека по утрам бывает скверно, а вечером он полон замыслов и грез, и усилий – он очень дурной, этот человек…

Вот уж если наоборот: если по утрам человек бодрится и весь в надеждах, а к вечеру его одолевает изнеможение – это уже точно человек дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек. Не знаю, как вам, а мне гадок.

Конечно, бывают и такие, кому одинаково любо и утром, и вечером, и восходу они рады, и заходу они рады – так это просто мерзавцы, о них и говорить-то противно.

Ну уж а если кому одинаково скверно и утром, и вечером – тут уж я не знаю, что и сказать, это уж конченый подонок…»

В. Ерофеев

Пролог

За человеком следили. Тщательно и профессионально.

«Наружка»– группа наружного наблюдения за объектом – работала четко и слаженно, и если бы простой обыватель вдруг и обратил на них внимание, то, в лучшем случае, счел бы все увиденное обычным совпадением.

Следившая за человеком «наружка» состояла из двух пар – ведущей и страхующей.

Первый из ведущей пары – молодой человек лет двадцати трех, не больше, серый и безликий среди такой же серой и безликой толпы – отставал от «объекта» (делая это, естественно, вполне сознательно!) ровно на пятнадцать положенных по инструкции шагов. Молодой человек жевал спичку, шел легкой птичьей походкой, сунув руки глубоко в карманы тонкой не по сезону куртки. Он изредка демонстративно зевал, делая вид, что он обычный праздный гуляка, и, надо заметить, это получалось у него вполне естественно и довольно точно.

Его напарник вел себя несколько иначе, скажем так, не столь легкомысленно. Возможно, в этом был виноват его внешний вид – рубец на щеке, прижатые к черепу уши, черная застегнутая на глухую «молнию» кожаная куртка и крепкие пальцы, схватившие стальными клещами руль видавшего виды «жигуленка». Он ехал на машине, не скрываясь, всем своим видом показывая, что следит, и это – вот ведь парадокс! – было для него лучшей маскировкой (что, кстати, тоже предусмотрено в многочисленных инструкциях).

Надо заметить, что ведущая пара двигалась за «объектом» тоже весьма своеобразно.

Автомобиль почти в точности копировал ритм движения человека: если тот вдруг начинал спешить, идя на обгон пешехода, то и «жигуленок» давал газу, а когда «объект» неожиданно останавливался, то и наблюдатель нажимал на тормоза, терпеливо дожидаясь, пока человек вновь не продолжит идти…

Молодой человек, напротив, всем своим видом показывал, что ему лично на «объект» глубоко наплевать – ну идет себе какой-то человек, да и черт с ним! – у него, у молодого человека, своих дел навалом: вот, кстати, девушка прошла весьма аппетитная, и ноги у нее ничего, и вымя еще не отвисло, словом, класс девчонка, самый смак, и если бы не припудренные прыщи на лбу, то он уж, естественно, лихо подлетел бы к ней и взял телефончик, а там, глядишь, и чем черт не шутит!..

Но вот ведь что интересно, при всей своей развязности и этакой хлестаковской лихости молодой человек ни на секунду не выпускал «объект» из поля зрения, хотя и шел за ним как бы в противофазе: если тот останавливался, наблюдающий нагло пер на него, пяля свои наивные глаза, словно говорил – да вот он же я, смотри, дурак, смотри! А когда «объект» возобновлял движение, молодой человек замирал или шел куда-то в сторону, якобы заинтересовавшись безделушками на лотках.

Если ведущая пара наружного наблюдения работала, как два коверных, как Бим и Бом, дополняя друг друга, но строго держась на разных позициях имиджа, то оставшаяся часть «наружки», страхующая, вела себя просто и понятно, как обычная рабочая лошадка, без выкрутасов, без всего того, что так любят показывать в дешевых американских – как, впрочем, и во всех других! – боевиках.

Страхующая пара находилась в иномарке – двое в одинаковых светлых плащах, одинаково подстриженные и, что уже было явным перебором, с одинаковыми проборами. Они двигали в такт челюстями – «Стиморол», естественно, неповторимый и устойчивый, – держали в поле зрения и «объект», и молодого человека, и его напарника в «жигуленке», смотрели внимательно, фиксируя каждую, на их взгляд, подозрительную мелочь, и негромко переговаривались:

– Стажер (т. е. молодой человек) светится. Сволочь…

– Нормально!..

– Я же вижу…

– Я тоже.

Пауза.

– И Родионов (т. е. сидевший в «жигуленке») светится, – невозмутимо сказал тот, что находился на месте пассажира; сказал, выдержал паузу и добавил со значением: – Сволочь…

– И Родионов – нормально! – тотчас возразил его коллега.

– Я же вижу…

– Я тоже.

Вновь пауза.

Они синхронно повернули головы (как две заведенные куклы!), посмотрели друг на друга. Нехорошо посмотрели, надо заметить. Скверно. Как пара змей. И вновь отвернулись. Чтобы продолжить наблюдение…

Если бы человек знал, что за ним ведется такая тщательная слежка, то он наверняка бы повел себя по-другому и уж, конечно, не стал бы торопиться к себе домой, что он в данный момент и делал.

Его звали Олег Васильевич Хлынов, он дослужился до майора Федеральной службы безопасности и не предполагал, что в настоящее время является не просто гражданином России и обычным москвичом, а «объектом», которому присвоен личный номер 621/03…

Глава первая

Теперь Никита Сергеевич жалел, что впустил в свою машину этих молодых людей.

А поначалу все было вполне прилично. Стояли у обочины, не выскакивали, пытаясь остановить транспорт, на середину дороги, вежливо сказали, куда ехать и даже поинтересовались, можно ли курить в салоне, что для нынешней молодежи вообще редкость. Но через пару минут после того, как они залезли в салон, началось такое, из-за чего Никита Сергеевич пожалел, что поддался первому впечатлению.

Их было двое. Тот, что пониже ростом, сел впереди, рядом с местом водителя, а тот, что повыше и помощнее, – сзади, прямо за спиной Никиты.

Он знал, чем может закончиться такое

расположение пассажиров, но надеялся, что тут простое совпадение. И хотя поведение парней с каждой минутой менялось, он все еще надеялся.

Собственно, ничего такого угрожающего не происходило. Ребята были вежливы, но явно нервничали. Слишком нервничали. Никита подумал: если его предположения верны, то пацаны эти впервые пошли на такое.

– А что, шеф, – развязно проговорил тот, что сидел за спиной, – кормит тебя твоя тачка прилично?

Ну вот, подумал Никита, вежливость побоку, теперь в любую минуту жди чего угодно.

– Мне хватает, – ответил он, наблюдая за парнем в зеркало.

Никита перехватил быстрый взгляд заднего пассажира на своего соседа и, ничем не выдавая своего волнения, приготовился.

– Останови, – приказал задний.

Да, место достаточно глухое, пустынное и безлюдное. Если уж грабить, то только здесь. Никита остановился. Он уже знал, что последует в следующее мгновение.

А последовало вот что: левой рукой он остановил стремительно взметнувшуюся удавку у своего горла, а ладонью правой нанес короткий и точный удар по кадыку сидевшего рядом. Тот задохнулся, захрипел и на время выбыл из борьбы. Справиться с одним было уже легче. Если удавка не захлестнула сразу, повторить прием уже очень трудно.

Перехватив руку нападавшего, Никита вывернул ее, хотя и находился почти спиной к парню, и хладнокровно нажал на ту часть локтя, где руку можно сломать, сложив обе части пополам. Рев забился в ушах Никиты, но не произвел на него никакого впечатления.

– Пусти, – выл парень от дикой боли. – Больно руку, больно!

Никита подержал его еще немного, внимательно наблюдая за ним. Когда он увидел, что парень вот-вот потеряет сознание, он отпустил руку и спокойно вышел из машины, чтобы вытащить «пассажира» через заднюю дверь. Он был спокоен, даже слишком спокоен, и это чуть не стоило ему жизни.

Тысячная доля секунды отделила его от смерти – именно в это мгновение Никита каким-то звериным чутьем почуял: нужно отпрянуть. Он стремительно дернулся, и почти в это же мгновение прогремел выстрел – пуля просвистела впритирку с его ухом.

Выстрелить второй раз парень не успел. Никита обхватил его запястье, сдавил железными пальцами, и тот заорал. Орал он долго, протяжно, отчаянно, словно в припадке безысходности. Они все еще барахтались в салоне машины в борьбе за оружие, но обоим уже был ясен исход этой борьбы, и парень выл, предчувствуя свое поражение, хотя и не сдавался. Наконец Никита рассчитанным ударом – лбом по переносице – отключил его. Парень затих, а Никита, тяжело дыша, выбрался из салона, держа в руке отобранный пистолет.

Достал из багажника бечевку, связал обоим «пассажирам» руки за спиной, погрузил их на заднее сиденье и отвез по хорошо знакомому ему адресу – в милицию.

Сдав парней дежурному офицеру и написав заявление, в котором подробно изложил, как все произошло, он присовокупил ко всему трофейный пистолет и отправился домой.

– Спасибо за помощь, Никита Сергеевич, – многозначительно хмыкнул на прощание дежурный офицер.

– Не за что.

Он не был настроен на какие-либо разговоры. Ему не хотелось говорить ни с кем. Он не испытывал никакого удовлетворения от того, что обезоружил и сдал бандитов по назначению, чувствуя одно – полную опустошенность. Он хотел одного – домой!

Оперуполномоченный уголовного розыска майор Котов Никита Сергеевич был уволен из органов год назад за поступок, несовместимый со званием офицера милиции.

Раньше бы сказали – офицера советской милиции.

Впрочем, когда-то так и сказали. Очень давно, миллион лет назад, ему сказали, что он позорит это высокое звание, и предложили уйти. Тогда он этого сделать не смог. Просто перевелся в небольшой город, всего-то на миллион жителей. И поначалу Горек его принял. И коллеги – тоже.

А потом – вышвырнули из своих рядов.

Это были два совершенно разных случая, но объединяло их одно: оба раза ему почему-то начисто отказывало его знаменитое звериное чувство опасности.

С детства Никита интуитивно чувствовал опасность. Он не знал, как это объяснить, не понимал, как и что происходит, но в нужную минуту он словно чувствовал внутри себя сигнал: осторожно!

Ему было двенадцать лет, когда он впервые спасся от неминуемой гибели благодаря этому уникальному дару. Мальчишка стоял у стены аварийного дома и выяснял отношения с соседской девчонкой, вдруг какая-то сила заставила его изо всех сил толкнуть девочку в едва намечавшуюся грудь, отчего она пробежала спиной вперед метров пять и упала, а сам он молнией метнулся вбок, и в ту же секунду на место, где они только что стояли, с высоты третьего этажа рухнул балкон, поднимая вокруг себя тучи пыли и разбрасывая обломки камней. Никита и девочка остались невредимы, причем она даже не сразу сообразила, что произошло. Ей показалось, что Никита нарочно толкнул ее и обрушил балкон.

Шуточка такая. Она обозвала Никиту «дураком» и убежала. А он остался стоять столбом, не в силах поверить тому, что произошло.

Потом были еще случаи, когда он смог убедиться: да, он обладает редкостным качеством предвидения того, что называют опасностью. И потом, когда он уже работал в милиции и стал одним из самых смелых и удачливых оперативников, его интуиция не раз выручала его в самых, казалось, безнадежных ситуациях.

Впервые она изменила ему именно тогда, десять лет назад, когда ему пришлось с позором уйти из своего отдела и уехать куда глаза глядят, а именно – сюда, в Горек.

А во второй раз она изменила ему тогда, когда ему пришлось уже навсегда расстаться со службой в милиции.

В первое время приходилось очень трудно. Нужно было учиться жить заново, привыкать к мысли: «Я как все», учиться по-новому зарабатывать деньги, он ведь ничего не умел – только ловить преступников. А теперь приходилось осваивать новую профессию.

Он не мог быть ни челночником, ни продавцом в лавке. Он скорее отрезал бы себе руку, чем согласился бы работать охранником в какой-нибудь коммерческой фирме – слишком ненавидел и презирал тех, кто там работал. Он соглашался, что и среди коммерсантов встречаются порядочные люди, но таких было, по его мнению,

слишком мало, лично ему они не встречались. Все – спекулянты и сволочи. Так он думал.

Не мог он работать ни сторожем, ни охранником, ни, как модно теперь выражаться, «политическим консультантом» у этих легализованных бандитов.

У него была первая модель «Жигулей» – так называемая «копейка», и он занялся частным извозом. Так-то лучше. Во всяком случае, ни от кого не зависишь. Разъезжаешь по городу, подвозишь людей и получаешь за это свои трудовые. Негусто, но семью прокормить можно. Если не жировать, конечно.

Он поставил машину около подъезда. Вообще-то он всегда ставил ее на стоянке, но сегодня что-то подсказывало ему: еще придется воспользоваться мотором.

Около подъезда стояли подростки – ровесники его дочери. Никита почувствовал в их взглядах что-то странное, необычное выражение глаз.

– Здравствуйте, Никита Сергеевич, – сказал ему, ухмыляясь во весь рот, Бочонок – дворовый шутник.

Никита на него взглянул внимательно и понял: нет, неспроста тот ухмыляется, ох, неспроста.

– Привет, Бочонок. А ты все растешь. Скоро совсем бочкой станешь. Чё лыбишь-ся-то?

Улыбка моментально слетела с лица мальчишки.

– А весело, – сказал он, переглянувшись с остальными ребятами.

Да, ребята определенно вели себя как-то странно: кто-то смотрел ему прямо в глаза и так же, как и Бочонок, ухмылялся; кто-то, наоборот, отводил взгляд, но ни одного, как ему показалось, равнодушного лица. Определенно что-то знают, но сообщать ему не торопятся.'

– Ну-ну, – кивнул Никита и стал медленно подниматься по лестнице.

«Что это они меня караулят?» – подумал он. И снова чувство опасности стало медленно, но настойчиво овладевать им. Последние ступени перед дверью в свою квартиру он уже одолел одним махом.

Дверь открылась сразу, едва он позвонил. На пороге стояла Людмила, жена. Увидев его, она разочарованно вздохнула и прошла в квартиру.

Интересно, уже в тревоге думал Никита, что тут происходит?

Внезапно он понял: дочь!

– Где Таня? – спросил он у Людмилы.

Жена уже подходила к нему, держа в

руке листок из обычной школьной тетради.

– Люда! – чуть повысил голос Никита. – Где Таня, я тебя спрашиваю?

Так же молча Люда протянула ему лист, на котором почерком дочери было написано несколько строк.

Никита взял листок и прочитал: «Папа и тетя Люда! Мне все надоело, и по этому я ухожу. Можете больше из за меня не ссориться и любить друг друга, сколько вам влезет. Я больше мешать вам никогда не буду. Но вы тоже мне не мешайте жить. Папа, не ищи меня, я уехала далеко-далеко, чтоб только не видеть ни тебя, ни эту фальшивую маму. Прощайте. Таня».

Он поднял голову и посмотрел на Людмилу:

– Где она? – только и смог он растерянно повторить свой вопрос.

Людмила устало пожала плечами.

– Почему ты думаешь, что я знаю? – чуть удивленно спросила она. – Меня она посвящает в свои тайны еще меньше, чем тебя.

– «Далеко-далеко»… – повторил он. – Что это могло значить?

Он вдруг вспомнил всю компанию в подъезде. Буквально через секунду он уже был за дверью. Словно испарился. Людмила только покачала головой. Она привыкла к странностям мужа.

Вся компания была в сборе. Казалось, они специально ждали, когда он вернется.

Так и было на самом деле.

– Я же сказал, – торжествующе проговорил Бочонок. – Щас он нам устроит допрос с пристрастием. По полной программе.

С него Никита и начал.

– Где она?спросил он Бочонка, подойдя к парню вплотную.

– Кто? – сделал тот вид, что не понимает, о чем идет речь.

– Таня.

– Какая Таня? – глумился Бочонок.

«Спокойно, – сказал себе Никита, —

только спокойно. Все только начинается, поэтому спокойней, будь осторожен, Hе давай ему повода обвинить тебя потом в том, чего у тебя и в мыслях не было».

– Моя дочь, – еле сдерживаясь, ответил Никита.

_А я тут при чем? – удивленно пожал

плечами Бочонок. – Она же твоя дочь, а не моя жена. Что ты ко мне-то пристал, не пойму?

Он знает, понял Никита, но не скажет. Все они знают, но никто не скажет. Почему?..

– Почему? – спросил он.

Что почему? – переспросил Бочонок. Почему ты не хочешь говорить Что я тебе сделал?

– Вот именно! – захохотал Бочонок. – Что ты мне такого сделал, чтоб я тебе говорил? А?!

Никита отвел от него взгляд и посмотрел на остальных. Всего вместе с Бочонком их было пятеро.

Вот Серега, худой долговязый мальчишка с выбитыми в драке передними зубами. Вот Степка по кличке Шкет – в свои пятнадцать он выглядел девятилетним пацаном. И две девчонки, похожие друг на

друга, как сестры-близнецы: Алка-Алкаш-ка и Надька, которую ровесники почему-то звали «Надя, у которой п… сзади». Никита не знал, почему именно они так ее звали, да, собственно, и задумываться над этим не хотел. А теперь вот почему-то задумался. Хотел думать о дочери, о Тане, о том, где она может быть, а вот думает, почему эту самую Надьку называют… тьфу, нашел, о чем думать.

Он снова посмотрел на Бочонка. Тот, не таясь, ухмылялся прямо ему в лицо, и это помогло Никите взять себя в руки.

– Ну? – уже спокойно проговорил он. – Будешь говорить?

– Да что говорить, дядя? – внезапно заорал тот. – Что ты пристал к детям?!Сидим, никого не трогаем, не пьем, не курим, не нарушаем. А ты приходишь и пугаешь, запугиваешь. Уйди, дядя, а то мы милицию позовем! – садистски улыбнулся толстяк, наступая на больную мозоль Никиты.

Никита понял, что над ним издеваются, причем не особенно это скрывая. И ему показалось это странным, раньше ребята не вели себя так откровенно подло. Внезапно он все понял…

И ему стало плохо оттого, что он понял…

Он медленно повернулся ко всем спиной и, не оглядываясь, медленно стал подниматься по лестнице. Он знал, что они ничего не скажут. Более того, он понимал, что на их месте он тоже вряд ли бы рассказал все. Потому что они, наверное, правы. То есть наверняка правы.

Он добрался до своей двери, вошел в квартиру, прошел на кухню, сел за стол. По прежнему не говоря ни слова, Людмила поставила перед ним тарелку с борщом и полстакана водки. Он даже не посмотрел на нее, остекленевшим взглядом уставившись в стенку.

Когда все это началось?!

Он был хорошим оперативником, и ему очень многое удавалось. Слишком много, по мнению тех, против кого он боролся. Его предупреждали, ему угрожали и не раз покушались на его жизнь. Но он даже пе задумывался над тем, что надо бы действовать поосторожнее, – ему эта мысль даже не приходила в голову. Он просто хотел давить этих сволочей, давить беспощадно, не думая о личной безопасности.

…В те дни он почти добрался до Лазаря. Ему не хватило, наверное, суток, чтобы до быть последнее доказательство и схватим» за горло этого ублюдка. Но Лазарь в самый последний момент перехватил инициативу и нанес упреждающий удар. Именно тогда интуиция и подвела впервые Никиту. Он не почуял опасности. Увлеченный азартом погони, он не заметил простейшего хода.

Лазарь был «теневиком» и ворочал миллионами. В середине восьмидесятых это были деньги, которые не снились самым

богатым людям сегодня. Разоблачить его Никита считал делом своей чести.

Но Лазарь был скользок и неуловим. В подчинении у него находились десятки людей – от тех, кого теперь называют «боевиками», до консультантов самого высокого ранга. Деньги всегда делали погоду, и недостатка в «шестерках» Лазарь не испытывал. К тому же он был умен, осторожен и дьявольски изворотлив, хотя преступлений на его совести – не счесть.

Никита был руководителем операции, но – проклятые деньги! – кто то из своих предал, и оказалось, что многое из того, что Никита готовил для Лазаря, становилось загодя известным преступнику. И в тот момент, когда Никита уже не сомневался в успехе операции, ему нанесли удар в спину. Прямо из квартиры похитили Свету и маленькую Танечку. Света, его первая жена, была ослепительно красива, и Лазарь, который поначалу не собирался трогать жену противника, не выдержал. Собираясь только напугать Никиту Котова, шантажировать его жизнью близких, он не устоял перед красотой Светланы. И сделал ошибку, решив – ничего страшного не произойдет, если он слегка позабавится с женой не сговорчивого мента. Но когда он отослал своих людей и остался один на один со Светланой, его вдруг охватило такое волнение, какого он не испытывал никогда в жизни. Лазарь никогда никого не насиловал. Зачем? Все эти «про-шмандовки» и так стелются под него, стоит ему только намекнуть на подобие какого-то желания. Деньги, власть привлекали к нему любых женщин, и он не привык думать, что кто-то ему может отказать.

А тут…

Он вдруг прочитал в глазах Светланы нечто незнакомое: презрение. Он даже задохнулся от восторга, представляя, как будет ломать гордость этой роскошной женщины, как постепенно, шаг за шагом, заставит ее склонить перед ним голову и как в конце концов будет ползать она перед ним на брюхе, униженно выпрашивая то…Собственно, что она будет просить, он пока толком не знал. Возможно, это будет ее собственная жизнь, или жизнь ее дочери, или, скажем, жизнь и здоровье ее мужа, который, судя по всему, уже принял все его условия и держит курс сюда, к ним. И если он даже пришел, если и находится здесь, – это ничего. Подождет столько, сколько понадобится, сколько захочет он, Лазарь, подождет и не пикнет. Он смотрел на свою пленницу и представлял, как постепенно станет исчезать спесивое выражение с ее точеного лица, как сменится выражение брезгливости на униженно-просящее, и его охватывало острое желание. Кажется, он никогда и никого так не хотел, как сейчас эту женщину.

Он подошел к ней вплотную и не удивился, когда она плюнула ему в лицо. Он был на целую голову ниже ее – этой статной красавицы. Собрав на своем лице капли слюны, он вдруг приложил их к своим губами – поцеловал. Выражение лица Светланы изменилось, и он с удовольствием отметил это. Он еще пальцем до нее не дотронулся, а она уже меняется на глазах. Толи еще будет, дорогуша, у меня столько козырей в кармане. Но ему не терпелось. И он сходу вытащил самый главный козырь. Красивая у вас девочка, – сказал он. – Вся в мать. Девочка сейчас находилась под присмотром его людей, но Светлана не знала, где сейчас дочь и что смогут сделать с Танечкой эти подонки. Она побледнела как мел только попробуйте что-нибудь сделать с ней, – прошептала она. – Вы очень об этом пожалеете.

Лазарь покачал головой. Это вряд ли, – возразил он. – Здесь я хозяин. И все будет так, как скажу я Ясно, – кивнула Светлана. – Что от меня надо? Любви, – развел руками Лазарь. – Любви и уважения. Светлана от души расхохоталась, и теперь побледнел Лазарь. Еще никто не смел так откровенно презирать его. Кулаки его судорожно сжались. Что я сказал смешного? – процедил он, стараясь держать себя в руках. Светлана перестала смеяться и с откровенной ненавистью посмотрела на него. Ничего, – сказала она. – Не хочешь, а расхохочешься. Ты даже не представляешь, кто я, – сказал ей Лазарь угрожающе. Она покачала головой. Знаю. Да? – заинтересовался он. – И кто же, по твоему? А?Она посмотрела на него, чуть прищурясь, – и это был даже не взгляд женщины, а олицетворение презрения. Ты? – переспросила она. – Это элементарно. Ты – паровоз Стефенсона. Самый первый паровоз в мире. Не понял, – пробовал держать себя в руках Лазарь. Задавить можешь, а все равно смешной, – пояснила ему Светлана. Он молчал, не зная, что же ей такое сказать, как оскорбить, чем унизить эту сильную и прекрасную женщину. А она продолжала: Конечно, ты меня изнасилуешь. Угрожая Танечке, можешь даже заставить меня сделать минет тебе и твоим товарищам. Подозреваю, что ты такая сволочь, что можешь и Танечку изнасиловать. Ты говно, понимаешь? А просишь любви и уважения. Вот что смешно. Дальше он слушать не мог. Перед глазами встала пелена, и, вне себя от ярости, он ударил ее по лицу. Светлана упала. Юбка ее при этом задралась, и перед глазами Лазаря предстали самые прекрасные ноги, какие он только видел в своей жизни. Издав звериный рык, он набросился на Светлану, изнемогая от рвущегося наружу желания. Он рычал, срывая с нее белье и расстегивая свой ремень, стаскивая с себя штаны. Светлана не сопротивлялась. ЭТО произошло бы в любом случае. Так зачем же сопротивляться, разжигать его страсть и тем самым только увеличивать его удовольствие? Пусть подавится. Ослепленный желанием, едва не повизгивая от исступления, Лазарь вошел в Светлану и тут же закричал от сладкой боли, стремительного опустошения и страшного разочарования неожиданной развязки. Все кончилось, не успев начаться. Светлана сначала даже не поняла, в чем дело. А когда поняла, расхохоталась. Казалось, что так весело, заразительно, так громко и торжествующе она не хохотала ни разу в своей жизни. Она хохотала, и Лазарь чувствовал, как снова наливается силой его тело – теперь уже от невероятной злобы. И все?! – веселилась Светлана, хохоча прямо ему в лицо. – Это все, на что способен знаменитый Лазарь?!И ты еще говоришь, что ты не смешной? Ты просишь к себе любви и уважения, да? – она просто не могла остановиться. – И что? Находятся такие, кто уважает? Боже, да за что же тебя можно уважать?!За этот стручок, который половую щель не удовлетворит?!Дальше Лазарь уже не слышал ничего. Если что и могло быть сильнее его желания, то только его злоба. Град ударов посыпался на лицо, тело Светланы. Первый же удар лишил ее сознания, но это не остановило Лазаря. Он снова рычал, но теперь уже нанося смертельные удары своими пудовыми кулаками. Очень скоро лицо Светланы превратилось в кровавую маску, но даже это не могло его сдержать. Он рычал и бил, рычал и бил. Его люди слышали все из другой комнаты, но входить не решались – мало ли что там происходит у Хозяина. А он бил, бил, пока силы не оставили его. И когда он выдохся и упал рядом со своей жертвой, Светлане уже было не больно – она была мертва. Таких и нашли его люди, когда вошли: неподвижное тело Светланы и едва дышащего Лазаря со спущенными штанами и неприкрытым поникшим членом. Никита ворвался в резиденцию Лазаря примерно через час после того, как тот убил его жену. Как только до него дошло известие, что Светлана и Танечка попали в руки бандитов, как только он узнал, что ему предлагается прийти на «переговоры», он рвался туда, но товарищи и начальники его не пускали: понимали, что дров может наломать. И хотя еще не все доказательства были собраны, решение было принято однозначное: брать! Расчет был прост: на неожиданность. Маловероятно, что за короткие минуты захвата, когда бандиты будут думать лишь о собственной шкуре, кто то вспомнит о пленницах. В те годы заложники были редкостью. Поэтому ставка на быстроту и решительность казалась беспроигрышной. Никита и его товарищи буквально разметали охрану и в считанные минуты повязали всех, кто находился в здании роскошной дачи Лазаря. Но они опоздали. Светлана уже час как была мертва. Когда Никита увидел ее тело, на него было страшно смотреть. Первые две минуты он вообще не сделал ни жеста, не произнес ни слова. Товарищи в недоумении переглядывались, опасаясь за его психику. Затем Никита очнулся. Бледный как смерть, он совершенно спокойно вынул пистолет и так же бесстрастно повернулся к Лазарю. И тут его товарищи поняли, что он собирается сделать в следующую минуту. К нему бросились, но у Котова в руках вдруг оказалось столько не дюжинной силы, что в течение секунды он разбросал своих не самых слабых коллег и направил пистолет в грудь Лазаря. Тот понял, что из дула пистолета на него смотрит смерть. И завизжал, тонко, по бабьи завизжал, неотрывно глядя на темный зрачок пистолета, пятясь назад, словно пытаясь уйти от неминуемой гибели. В какое то невероятно короткое мгновение Котов опустил оружие ниже и нажал на спусковой крючок. Оглушительный звук выстрела перекрыл рев боли и ужаса: пуля перебила мошонку Лазарю. Он рухнул на пол и стал кататься по нему, выкрикивая несвязные проклятия. Никита стоял, тяжело дыша и смотрел на него, смотрел во все глаза. Кто то из своих подошел и вынул пистолет из его враз ослабевшей ладони…Это сейчас такие штучки могут пройти. В те времена порядки были строже. Даже уголовное дело хотели открыть на Котова, но потом вспомнили, что пострадавший Лазарь до смерти избили изнасиловал жену майора, и во время опомнились. Котов не представлял себе жизнь без органов – были тогда еще такие чудаки. Но оставить это «дело» без последствий никто не собирался. В конце концов Никита просто попросил перевести его куда нибудь на периферию. Это было выходом для всех. А сам Никита просто не мог больше оставаться в городе, где все, буквально ВСЕ напоминало бы ему о Светлане. И он уехал, забрав с собой Танечку. В Горске им предстояло начать новую жизнь. Первое время было очень тяжело, но постепенно Никита втянулся в работу, и все встало на свои места. Время, как известно, лечит все. Зарубцевались постепенно раны и на душе Никиты. Он долго не мог смотреть на женщин. Ни одну он даже в мыслях не мог сравнить со Светланой. Поэтому все свое время, которого, впрочем, от службы оставалось не так уж и много, он отдавал Танечке. Шло время, Танечка росла, и постепенно они стали не просто отцом с дочерью, а настоящими друзьями. Тайн друг от друга у них не было. А год назад все пошло наперекосяк. Две банды или, как их теперь называют, две преступные группировки делили между собой Горек и никак не могли договориться. В местном отделении РУОПа, где работал Котов, стало известно, что в центральном ресторане города «Звезда» состоится сходка авторитетов, на которой те собираются наконец договориться и поделить сферы влияния. Операция закончилась в считанные минуты – практически все участники сходки были арестованы. Был захвачен целый арсенал оружия, а один из главарей, Перец, заявил тогда Никите, что, мол, ничего, все равно их выпустят, так что «зря ты пуп рвал, майор». Таки получилось. Не прошло и недели, как все или почти все авторитеты оказались на свободе. Котов чуть не выл от отчаяния. Что происходит?!Мы под пули лезем, а их выпускают, будто это персоны с дипломатической неприкосновенностью. А еще через пару дней все и случилось. Он зашел в туже «Звезду», просто так, для профилактики, как говорится. Через несколько минут к нему подошел пожилой официант и скороговоркой прошептал, когда никого рядом не было: Никита Сергеевич, поднимитесь наверх. Там в номерах черт те что. И так же быстро отошел, словно его и не было. Ленивой походкой, вразвалку Котов пошел наверх. Мимо него метнулась тень, что бы предупредить своих, но Никита схватил его сзади за ремень и ласково попросил, улыбаясь: Не лезь поперед батьки в пекло, сука, зашибу. Парень понял, что ловить тут нечего, и слинял. Подходя к запертой двери номера, Никита услышал изнутри сдавленные женские рыдания и довольное мужское урчание. Уже понимая, что там, за дверью, происходит, он вынул пистолет, разбежался и плечом высадил дверь. Закрыв лицо руками, на широкой кровати лежала обнаженная девушка, а на ней лежал и ритмично двигался лично господин Перец. Услышав за спиной шум, он даже головы не повернул, продолжая свое дело. Никита поднял пистолет дулом вверх и выстрелил. В ту же секунду ошеломленный Перец скатился с кровати, таща за собой девушку и прикрываясь ею, как щитом. Котов подскочил к нему и дернул его за волосы. Встать!! – заорал он. – Ну?!И изо всех сил ударил Перца рукояткой по лицу. Тот застонал, выпустил девушку и встал. Двое его «быков» вбежали в номер, держа наперевес «нунчаки». Широко расставив ноги, они вдвоем пошли на него, и соблазн был слишком велик, да и опасность тоже. Никита поднял пистолет и двумя выстрелами прострелил обоим мошонки. Крича от боли, те повалились на пол. Никита повернул голову и посмотрел на Перца. Тот в ужасе смотрел на него и пятился, суча по полу ногами. Я не хотел, – бормотал он в страхе, – она сама, сама…Широко раскрытыми глазами девушка смотрела на все происходящее. А смотреть было на что: на полу корчились от боли два здоровенных амбала, рядом, у самых ног, в животном ужасе ползал тот, кто еще совсем недавно издевался над ней, как над самой последней тварью, а посреди всего этого возвышался – благородный рыцарь. Девушка вспомнила, что стоит в чем мать родила, и бросилась к своей одежде, на ходу бормоча слова благодарности. Но Котов ее не слушал и тем более не смотрел на нее. Все его внимание было сейчас приковано к этому, ползавшему на полу. Он чувствовал, как внутри его закипает что то очень горячее, такое, что мешает ему дышать. Вот тот, кого он недавно арестовывал с оружием в руках, и эта гнида спокойно заявляла ему, что абсолютно уверена в своей безнаказанности. И он был прав. «Что теперь? Снова арестовать? За изнасилование? Он выкрутится, – эта простая мысль встала перед Никитой с простой очевидностью. – Он голый, Никита, – подумал Котов, – и в полной твоей власти, делай с ним что хочешь, хоть стреляй в голову. Иначе – он все равно выкрутится, откупится и снова станет грабить и насиловать и, может быть, доберется до твоей дочери. Может быть, когда нибудь его очередной жертвой станет Танечка…»До него уже доносились знакомые звуки снизу. Еще минута другая, и на пороге появятся его коллеги, товарищи, с которыми они делают общее дело, но именно они как раз и помешают ему сейчас ликвидировать эту вот похотливую мразь. Не помешают», – сказал он себе. Он уже знал, что сейчас сделает. В конце концов, надо быть последовательным, если это стало твоим фирменным знаком. Через секунду Перец катался по полу с простреленной мошонкой, крича благим матом иизрыгая бессвязно проклятия. Когда в дверях показались товарищи Котова, глазам их предстала не хилая картинка: трое громил катались по полу, почти теряя сознание от боли, Никита утешал девушку, которая тоже была в шоке от всего пережитого, а в руках мститель все еще держал пистолет. Ему предложили уволиться во избежание более крупных неприятностей. Он понял, что ничего сделать не сможет. Три простреленные мошонки за один вечер плюс мошонка Лазаря десятилетней давности – за такое свободно можно загреметь и в зону, куда нибудь в Свердловскую НТК для ментов № 13.Без разговоров и лишних сантиментов. Кто муже он давно намозолил глаза своим излишним рвением на службе, и кое кто облегченно вздохнул, когда Котову пришлось уволиться. Он был уверен, что теперь то, когда он лишен «ментовского» авторитета и защиты, ему придется туго, и местные авторитеты сотрут его в порошок. И когда в один прекрасный день его «Жигули» подрезал шестисотый «Мерседес», он, приготовившись к худшему, даже опешил, когда из салона вышел собственной персоной Вячеслав Хащенко по кличке Хащ, и, смело глядя ему в глаза, вразвалочку подошел к окошку его машины и небрежно бросил: Ты, мент, не бойся. Тебя мы не тронем. Гуляй спокойно. И той же ленивой походкой вернулся в свою «тачку». А еще через мгновение «Мерседес», взревев мотором, скрылся из глаз. Ошеломленный Никита остался сидеть, боясь поверить, что так легко отделался. Потом до него дошли слухи, что в своем кругу Хагц сказал: «Так этому мудаку и надо. Перец давно уже беспредельничает, вот мент его и кастрировал. И правильно сделал, дал, если б не он, я бы сам этому гаденышу яйца оторвал. А мента не трогать. Тем более он уже не мент». Та девушка, которую он тогда спас, сама пришла к нему. Нашла адрес на его бывшей службе и пришла. Как она его выцарапала в отделении, не рассказывала, но девочка оказалась настойчивая. Они подружились. Сблизились. И расписались. Все – в один месяц. Нельзя сказать, что любил Никита ее так же сильно, как Светлану, первую свою любовь. Но тянулся сердцем, тянулся, чего греха таить, тем более что Людмила оказалась женщиной хозяйственной, любящей и благодарной. Но вот с Танечкой они не сошлись. Женщины и обе любят, и обе по своему, и обе ни за что не уступят его друг дружке. Тупик. Два хороших человека, а договориться не могут, хоть что ты с ними делай. Ругаются, ссорятся, отношения выясняют. И он между ними – как меж двух огней. В последнее время он стал все чаще задумываться над тем, что надо поговорить всерьез с Людмилой. Видимо, расстаться им надо, раз не получается жизнь. Нет, он, конечно, любит ее, жалеет, но ведь дочь, она и есть дочь. Раз девочка чувствует, что вдвоем им с папкой будет лучше, значит, таки должно быть, как ни горько это осознавать. Людмила – женщина хорошая, должна понять. Но Таня его опередила. По своему сделала. Это у нее от отца. Сама решает свою судьбу. Впрочем, и мать тоже гордая была. «Эх, Света, Света. Вот и выросла наша дочка». «Зачем же ты это сделала, дочь? Почему обо мне не подумала?» Обо всем этом размышлял сейчас Никита Сергеевич Котов, сидя на стуле за кухонным столом. Ешь, остынет, – пододвинула к нему тарелку с борщом Людмила. Никита посмотрел на нее и спросил: Люд, слушай, она ничего не говорила тебе в последние дни? Может, мелочь какая то. Подумай, не вспомнишь ли? Важно буквально все. Люда вздохнула: Да я уже все мозги вывихнула – куда она поехать могла? Как подумаю, что она где то голодная, холодная, одна совсем, так сердце и зам…Погоди, погоди, – перебил ее Никита. – Как ты сказала – совсем одна? Похоже это на нее? А я тебе о чем говорю? Нет, ты погоди, погоди, – снова перебил ее Никита, явно оживившись. – Не могла она одна никуда поехать. Не в ее это характере, не любит она одиночества, бежит от него как черт от ладана, так? Ну? – не понимающе смотрела на него Людмила. Так, – бормотал Никита, почти не обращая на жену внимания, – уже теплее. Думай, Никитушка, думай. Он вскочил и заметался по кухне. Людмила смотрела на него с беспокойством. Думай, Котов, думай, – бормотал Никита. – Не могла она одна поехать, голову даю на отсечение. Отец я ей или портянка? Не могла. Ну? И дальше? А дальше – очень просто, ну как версия – да? – представим: кто то из ее знакомых едет…ну хотя бы в Москву(она давно просилась, а я не пускал). И говорит ей: поехали, мол. А дома – ругань да скандалы через день. И обида постоянная. А тут говорят: поехали, мол. Да кто же не поедет? Да я и сам бы поехал. Так, нормально. Ну, уехала. Не страшно. Теперь другой вопрос: с кем поехала то? Кто позвал? Чуть приоткрыв рот, Людмила внимательно наблюдала за Никитой. А тот ходил по кухне взад вперед и продолжал так же себе под нос бормотать. С чужим она не поедет, факт. До такой степени мы ее не обижали, иначе она это мне моментально бы выложила. Ну, ругались, но несмертельно, не до такой же степени, что бы неизвестно с кем уезжать. Значит, из своих кто то. Очень хорошо. Кого мы там, на лесенке то, видели? Бочонок, понятно. Еще кто? Так, так, так. Степка, Серега, Алка, Надька. Да, Никитушка, на память ты никогда особо не жаловался. Ну? Кого не было то? А не было, дорогой ты наш Никита Сергеевич, тех, с кого и надо было начинать, – Геника Каюмова, лидера шпаны этой подъездной, да Вероники, да Андрюхи. Вопросы есть? Никита Сергеевич остановился, посмотрел на Людмилу и раздельно произнес: Таня уехала в Москву. Вместе с Генкой Каюмовым и еще парой ребят. Она ошеломленно смотрела на него. Откуда ты знаешь? Он пожал плечами. Тут и знать нечего. Ты же только что ничего не знал! – удивилась Людмила. – И вдруг такая уверенность. Ты что – голоса слышишь? Он улыбнулся: Что то вроде этого, – сказал Никита и сел за стол. – Давай съедим твой борщ и наберемся калорий, они мне еще сегодня понадобятся. А водку убери. Я думала, с устатку, – попробовала оправдаться перед мужем Людмила. Не нужно, – помотал головой Никита, пробуя борщ. – Говорю же, дела у меня еще сегодня…Уверенность, конечно, была, но требовалось проверить все досконально. Поздно вечером он пришел к Каюмовым. Отца Генка не помнил…Тот сгинул, когда мальчику было годика два. Сгинули оставил сыну имя, которого тот стеснялся всю свою жизнь, – Галим. Трудно ощущать себя русским до мозга костей человеком и при этом зваться Каюмов Галим Ахметзянович. Так и стал он для всех просто Генкой. Мать его – из тех усталых русских женщин, которых выматывает ежедневная необходимость выживать. Генка ни в чем не помогал матери. У него были другие цели – например, выбиться, как он говорил, в люди. Когда Котов пришел к Гениной матери, она мыла полы. Здравствуйте, Надежда Михайловна, – проговорил Никита, входя в квартиру. – Убираетесь? Что ж на ночь то глядя? А когда еще? – отозвалась та. – Без выходных работаю. На двух работах. Она бросила тряпку и, выпрямившись, внимательно посмотрела на Котова. С чем пришли, Никита Сергеевич? – спросила она. – Опять Генка натворил чего то? Никита пожал плечами. Да вроде нет пока…Просто поговорить хотел. О чем? – не спускала с него глаз Надежда Михайловна. Да так, – неопределенно пожал плечами Котов. – Дома он или шляется где? Нет его, – призналась мать. – И неизвестно, когда будет. Уехал, наверное. Сердце Никиты ёкнуло. Уехал? – переспросил он ее. Да, – кивнула она головой. – Деньги последние забрал из буфета. Всегда забирает, когда в Москву сматывается. Даже на хлеб не оставил. Никита достал из кармана деньги. Много не дам, – сказал он, кладя купюры на стол. – Знаю, что не возьмете больше. Возьмите пятьдесят, когда разбогатеете, отдадите. Женщина спокойно, без всякого жеманства взяла деньги и положила их в буфет. Спасибо, Никита Сергеевич, – сказала она будничным голосом, – Большое спасибо. Значит, в Москву сын поехал? – повторил Никита. Надежда Михайловна вдруг с тревогой на него посмотрела и охнула: Ах, паразит! Неужели и Таню с собой взял? Никита Сергеевич не дал ей развить тему соболезнований. Кто еще поехал с ними? – быстро спросил он. Вероника, точно, – уверенно ответила женщина. – Эта постоянно за ним таскается. А кто еще – откуда же я могу знать…Они мне не докладывают. Никита кивнул и заторопился. Ну что ж, – сказал он, идя к выходу, – спасибо вам, Надежда Михайловна. Она развела руками: Не за что. Взгляд женщины был грустным. Теперь – Бочонок. Мальчишка сам открыл ему дверь, даже не спросил, кто там. Увидев Котова, он попытался захлопнуть дверь, но Никита вовремя подставил ногу, и в следующую секунду Котов уже входил в квартиру Бочонка. Мамааа! – басом загундил Бочонок. Мама так мама. Никита и сам собирался разговаривать с его родителями. Мама – красивая дебелая молодка. Никита таких терпеть не мог. Что здесь происходит? – спросила она надменно. Увидев гостя, женщина сбавила тон – Никита Сергеевич? Вы? Я, – признал очевидное Котов. – Здравствуйте, Елена Никифоровна. Левая бровь Елены Никифоровны поползла вверх. Добрый вечер, – смягчилась она. – Вы, собственно, по какому вопросу? Я хочу поговорить с вашим сыном, ответил Никита и, спохватившись, добавил – Разумеется, в вашем присутствии…Елена Никифоровна перевела взгляд с гостя на сына. Очень интересно, – проговорила она и, не повышая голоса, позвала – Костя. Тут же в прихожей возник Костя, лысоватый худенький муж Елены Никифоровны. Что, малыш? – спросил он у жены, даже не глядя в сторону Никиты. Он еще не получил разрешения со мной поздороваться, понял вдруг Котов. Елена Никифоровна, не сводя глаз с Котова, так же мягко произнесла: Никита Сергеевич хочет поговорить в нашем присутствии с Георгием. С каким Георгием, испугался про себя Котов, с сыном вашим, Бочонком, хочу я поговорить! Чуть позже он догадался, что своего первенца Елена Никифоровна нарекла Георгием. Здравствуйте, Никита Сергеевич, – поздоровался, наконец, Костя. Никита, кивнув отцу, повернулся к сыну. Сейчас он не был похож на обычного Бочонка, того, что разговаривал с ним на лестнице. Крепко тут держит своих мужчин Елена Никифоровна…Скажи мне, Боч…то есть Георгий, – быстро исправился Никита, – так куда отправились Генка, Вероника и Таня, моя дочь? Бочонок молчал, уставясь себе под ноги. Отвечай, Георгий! – прозвучал голос Елены Никифоровны. Я…я не знаю, – пробормотал малец. Никита разозлился. Да какой он малец? Юноша ведь уже. А делает только то, что ему велят. Велели Генка с друзьями молчать – молчит. Мать сейчас надавит – расколется как миленький. Так и произошло. Ну ка, ну ка, – взяла сына за подбородок Елена Никифоровна. – В глаза мне смотри! В глаза, говорю! Как ни отводил взгляд шестнадцатилетний сын, мать не ослабевала хватку. Не лги, Георгий! Говори. Голос матери звучал неумолимо, и Бочонок сдался. В Москву они уехали, – прошелестел он. Котов тут же взял инициативу в свои руки Сколько их уехало? Говори, Георгии, говори, все равно должен сказать. «Молодец, – успел он подумать. – Ты, Котов, прямо как в свои лучшие дни – ну прям рецидивиста колешь». Четверо, – отвечал Бочонок. Генка, Вероника, Таня – три. Кто четвертый? Андрюха. Все? Больше никого? – но Котову же и сам понял, что больше – никого. И Бочонок сказал: Никого Спасибо, Бочонок, – Никита кивнул. Не за что, – угрюмо ответил тот. А Елена Никифоровна вскинулась: Как вы сказали?! – недоуменно переспросила она. – Бочонок? Это кто здесь Бочонок?!Никита понял, что нужно срочно уходить. Извините, – проговорил он поспешно, стремительно двигаясь спиной к входной двери. – До свидания. И спасибо за помощь. Никита Сергеевич! Но он уже выскочил за дверь и захлопнул ее засобой. фуу!! – выдохнул он. И помчался домой. Через два часа глубокой ночью из Горска выехала машина «Жигули» первой модели. Машина шла на Москву. За рулем сидел Никита Сергеевич Котов. Хлынов посмотрел на себя в зеркало и вдруг отчетливо почувствовал, как вновь надвигается ЭТО…Что? Почему? Откуда? Уже в который раз…Он не знал, что с ним происходит. Или не хотел знать. Что, впрочем, почти одно и тоже. Это не имело названия. Его невозможно было описать обычными словами. Оно вообще не укладывалось в реальность, не имея с ней ничего общего. Ничего! Кроме одного – цвета…Вернее, двух цветов: красного и черного. ЭТО возникало где то внизу живота, сразу же двух цветное, и медленно, подобно лаве, начинало разрастаться, постепенно захватывая весь организм…Его красная часть поднималась вверх, все выше и выше, как будто Хлынов осторожно, мелкими шажками входил в огромный горячий водоем. Красное властно завоевывало внутренние органы, и те с бездумной легкостью, не сопротивляясь, отдавались этому плену. Аорта, сердце, легкие, горло, нос, глаза. Последним, предав тело, уступал мозг. В то же самое время его черная часть устремлялась вниз, стекая по бедрам струями холодного майского ливня. Черный цвет обнимал икры, ласкал щиколотки, ступни. И вдруг разом вонзался в пятки сотнями ледяных игл. Хлынов вздрагивал. Но – странное чувство! – ему вдруг становилось удивительно спокойно и даже приятно. Хотя, кто знает, может быть, это возникало еще и потому, что он догадывался, что за всем этим последует…Итак, Хлынов вдруг почувствовал, Как вновь ЭТО захватило его в плен. Надежно. Цепко. Изо всех сил. Он находился в ванной комнате и занимался обычным мужским делом – брился. Хлынов всегда брился вечером, что бы не тратить на это драгоценное утреннее время. Кто муже бывшая жена всеми способами поощряла эту привычку. Она любила, когда он нырял под одеяло весь чистый, только что из под душа, голый, холодный, пахнущий французской туалетной водой. И обязательно – без щетины. Эх, Катя, Катя!..Стоп! Нельзя! Про это лучше не думать. Оно как зона – никому и никогда не заходить. А господину Хлынову – в первую очередь. Но как не зайти? Как?!Как забыть про те сладкие бесконечные ночи?!Про ее тело. Воистину божественное тело! А ласки? Эти безумные женские ласки, Катины ласки…Когда Хлынов впервые их пережил, он даже оторопел от неожиданности. К своим тридцати шести годам он, казалось, уже все испытал, все попробовал, и никакая женщина, как считал Хлынов, – о наивность!о святая простота!о эта вечная мужская самоуверенность! – больше не сможет его удивить. Удивить! Хлынов презрительно усмехнулся. Подмигнул своему отражению. Мальчишка. Самый настоящий мальчишка. Пацан. Почка. Зеленка. Катя его потрясла. Потрясла! А вы говорите – удивить…В ту душную ночь – мыс Пицунда, элитные высотки, чудовищно толстый режиссер Рязанов, пытающийся научиться кататься на водных лыжах, лифт, бар, далекий шум цикад и неподвижность моря – Хлынов и представить себе не мог, как долго продлятся его отношения с этой странной женщиной по имени Катя. Начиналось как обычно. Стандартно. Добрый вечер. Добрый…Вы тоже купаться? Нет…А я люблю. Знаете, расслабляет. – Да?..Работа такая. Требуется разрядка. Какая?..Ни тени кокетства. Спокойные серые глаза. Эта едва уловимая манера не закапчивать фразы. Или делать вид, что их можно продолжить. Откуда она? Вы не из Риги? Почему?..У вас такой вид. Какой?..Ну…загадочный. Легкий смех. Отстраненность. Нет, безусловно что то прибалтийское. Давай, Хлынов, давай! Раскручивай. Хорошая девчонка. Ну не девчонка – женщина. Да и ты – мужчина еще хоть куда! Орел. Сокол. Ястреб. Кто там еще у нас есть? Я хочу и вам предложить. Что?..Искупаться. Надоело Зачем же вы сюда приехали? От мужа сбежала Не понял? Вот так…Незнакомка показала пальцами, как женщины сбегают от мужей в Пицунду. И вновь – ни тени кокетства, все очень сдержанно, спокойно. С чувством собственного достоинства. У Хлынова захватило дух. Кажется, ему по настоящему повезло… Он отдыхал уже целых восемь дней. Восемь! И, честно говоря, ему уже все настолько приелось, надоело, что Хлынов готов был сбежать обратно в Москву. Что теряет? Солнце. Ну, час два его еще можно было выдержать. Затем наступало какое то сонное одурение. Какой то настоящий солнечный бред. Соседи ему советовали – надо постепенно, дозируя, переворачиваться с боку на бок…Нет! Это не для Хлынова. Он с детства ненавидел всевозможные режимы и распорядки. Все сразу. Или ничего. Загорать? В один день! Нельзя? Тогда идите вы…Море. Большое, ласковое, доброе. Но очень ленивое. Тоже не по душе. Вот если бы шторм;!Настоящий шторм баллов семь восемь. А еще лучше – на все десять! И обязательно – кораблекрушение, цунами, бури, глаз тайфуна…Что там еще? Ах, только осенью. Или – в сказках. Тогда идите и вы тоже…Что там еще осталось? Вино, карты, женщины…И страшные преступления! Преступления оставим, они надоели Хлынову на работе. Ох как надоели, кто бы знал! А вот остальное…Вином и картами он пресытился. Трое суток – на самом деле суток! – играть попеременно в покер, в «кинга», в «тысячу» и совершенно дикий «белот», от этого «крыша поедет» и у заядлого игрока, а ужу Хлынова…Но он выдержал! И дал себе слово, что никогда – по крайней мере во время оставшихся дней заслуженного отдыха – он не сядет убивать время таким вот дурацким способом. Никогда! А вино было хорошим, что тут скрывать. И «Черные глаза», и «Массандра»(крымская, не фуфло какое нибудь), и «Южная ночь», и «Старый замок», и, конечно же, «Алазанская долина». Ну как же без «Алазанской долины»!Вы можете себе представить Пицунду без «Алазанской долины»?..Что?!Можете?!Да вы, батенька, большой оригинал! Боолыной!..Одним словом, оторвался Хлынов, по всем правилам курортной игры оторвался. И, видимо, где то перегнул палку. Надоело! Не лезет больше вино. Во! Что с тобой? – искренне удивился испытатель из Жуковского. Не заболел? – поинтересовался шахтер из Краматорска. Может, сбегать? – предложил тщедушный питерский бард. Ах, соседи, соседи! Спасибо вам, конечно, что вы есть на белом свете, как обычно говорят в подобных случаях. Но, боюсь, уже ни чем не помочь бедняге Хлынову, хотя в «бедняге» и росту метр восемь десять пять, а весу – соответственно. И остается теперь ему, Хлынову, якобы обыкновенному курортнику с путевкой на имя якобы обыкновенного бухгалтера из какого то там «Снаба», ходить энное количество дней – сколько, сколько, ответьте, боги?! – ходить по курорту Пицунда и решительно отворачиваться от всех напитков, крепость которых превышает шесть градусов. Женщины? Были. Как же не быть!..Три скоротечных, как чахотка, романа. Привет!..Привет!..Ты кто?..Неважно. Пошли?..Пошли…Три плотные, коренастые – и где они отъедаются? – податливые, как воск, грубые в шутках и недалекие в рассуждениях, прямые до отвращения, чистые, влажные и, конечно же, замужние(!)особи противоположного пола с одними тем же стандартным: «Мужчина, вы только презерватив наденьте, а то перед мужем неудобно…»Кому неудобно? Хлынову?!Вот вам! Так что женщины, безусловно, были…И вдруг Катя. Нет, Хлынову сказочно повезло. Лишь бы не спугнуть, не испугать лишь бы…Это надо отметить. Что?..Ваш побег. А…Так мы идем? Хорошо…И они пошли…Затем была элитная высотка, недолгий разговор спорте, шуршание червонца в пальцах, подмигивание, лифти, наконец, бар. Танцуешь? Да…И пьешь? Да…Легкий, мелодичный смех. Мягкие прикосновения. Укромный угол. Бутылка, другая…Кого то ударили возле стойки. Резкая музыка. Резкий свет. Резкие тени танцующих. Может, пойдем? Пойдем…А потом была ночь. Господи, какая это была ночь! Но нет, стой, Хлынов. Стой! Об этом нельзя. От резали и забыли. Никаких возвращений, никаких оглядываний. Этих лет не было. НЕ БЫЛО!И хватит. Завязали. И Кати никогда не было. И ее тело, и ласки этой роковой женщины давно в прошлом…Эх, Катя, Катя!..Хлынов нахмурился. Закрыл на мгновение глаза. Закрыл с такой силой, что в кромешной темноте заблестели крохотные искорки. Все! Забыто! Он вновь был в своей ванной комнате. Широкое зеркало с переводной картинкой из далекого прошлого. Кафель. Белоснежная ванна. Мягкие полотенца. Резкий свет импортного светильника. Все? Нет. Кое что еще теперь находилось в знакомом пространстве. То, что не поддается никаким определениям. ЭТО!Они скучали в «жигуленке» – стажер и Родионов…Когда Хлынов добрался до дома и наконец скрылся в подъезде, обе пары – страхующая и ведущая – соединились. После короткого совещания двое, те, кто был в иномарке, уехали, а Родионов и стажер остались. Что бы продолжать наблюдение. Хотя какое теперь к черту наблюдение! Сиди себе в машине да трави анекдоты. Правда, с последним вышла заминка. Стажер лихо рассказал Родионову один анекдот, затем – второй, а на третьем понял, что продолжать не следует. Не одобрял старый Родионов подобных анекдотов, ну никак не одобрял!..