Текст книги "Синдикат (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Глава 27

Бетонная пыль забивала горло, «мичуринец» закашлялся, сплевывая густую кровь, вытер пену с губ и продолжил тяжкий путь. Внутри башни все дымилось, рассыпало искры из порванных кабелей. Дышать было тяжело, в воздухе оставалось слишком много инергена, обычный человек уже потерял бы сознание, но у Матвея лишь темнело в глазах. Разум балансировал на самом краешке беспамятства, готовый в любое мгновение свалиться в обморок, но боец заставлял себя идти дальше, оставляя красные следы.

«Кто с кем воюет?» – подумал он. Это было непонятно, все было непонятно с того момента как гигантское тело башни содрогнулось, а снаружи раздался чудовищный грохот. Одно было ясно – все идет не по плану и становится только хуже.

Через выбитые ворота Матвей выполз наружу, задыхаясь от пыли. Было непросто, ракета не выбила стальные плиты, а вскрыла, как ребенок неподатливую банку консервным ножом. Кроме того частично обвалилось перекрытие. Пришлось рваться через лабиринт острого металла и камня, щедро удобренного осколками пластмассы. У «мичуринца» болело все, кровь пропитала брезент, так, что одежда прилипла к телу, словно костюм ныряльщика, дыхание тяжело рвалось наружу, заставляя морщиться от уколов сломанных ребер. Только перестроенная советскими генетиками физиология не давала клону свалиться в шок. Матвей остался без маски, сейчас его мог без усилий прикончить даже обычный милиционер или, с поправкой на географию, полицейский.

Искусственный человек хлопнул рукой, нашаривая пистолет-пулемет, и ощутил пустоту. Потерял, скорее всего когда пробирался через завал у входа. Обидно. И опасно. Матвей попробовал усмехнуться, вспомнив собственную браваду насчет коммерческих штамповок, но вместо улыбки получилось злобное и жалкое фырканье – кровь заполнила носоглотку. Да, с одной стороны верно, сторожевые клоны мертвы, а он еще жив. С другой, рабы «Правителя» оказались не так уж и плохи, чему служило доказательством печальное состояние победителя.

Все-таки удалось покинуть башню. Матвей отдышался, глотая воздух мелкими порциями, стараясь дышать пореже, огляделся и увидел, что остров, несколько часов назад представлявший идеал компактной технологической застройки, ныне превратился в огненный ад.

Матвей чуть не упал на четвереньки, но удержался на ногах исключительно силой воли, а не мышц. Остро пахло горелым камнем и сажей. По ушам колотили звуки выстрелов. Каждый сустав, каждая мышца жаловались болью, но диверсант упорно карабкался вперед, через завалы, горячий железный лом и черный дым. Брезент отличался хорошей прочностью, однако полуослепший Матвей регулярно цеплялся за торчащую арматуру и обломки, так что комбинезон светил прорехами, открывая израненное тело. Было жарко, ночь сама по себе выдалась душной, а теперь помогали пожары. Горячий ветер подсушивал кровь, стягивая кожу пленкой. Матвей прикинул, что сейчас вытяжка, позволяющая более эффективно отводить тепло от машин, станет работать против создателей, подтягивая огонь к башне. А может быть и нет… Неважно. Главное сейчас не сгореть самому.

Он в очередной раз упал и дальше пополз на четвереньках, надеясь не столкнуться с кем-нибудь из высадившейся группы. И снова поднялся, опираясь на какой-то флагшток или около того, в общем, на трубу, которая торчала под углом вверх. Шум вокруг изменился, теперь в общую какофонию вплелся рев чего-то авиационного и рявкающий грохот скорострельной пушки. Стрельба перемежалась странным звуком, высоким и болезненно-громким, словно кто-то на фоне шипения множества змей в один присест ломал пучок тонких сухих прутьев. Матвей брел вперед, считая условные метры – пять, шесть, может быть семь или даже восемь. На десятом искусственный человек упал на четвереньки, захлебываясь кровью и желчью. Он даже подумал с отстраненной грустью, что легкие таки все, но нет, измученный организм еще тянул.

А что теперь делать? Тело буквально отключалось, как сложная машина, узел за узлом. Матвей трезво – насколько это было возможно в его состоянии – оценил перспективы. Бежать с острова не получится, даже если диверсант проползет к берегу и найдет какую-нибудь доску, сил не хватит выгрести к берегу, к тому же в искусственном заливе на отходах и химикатах расплодилась чертова уйма хищной и паразитарной нечисти. Отбиться от нее в нынешнем состоянии «мичуринец» не смог бы. Однако и оставаться бессмысленно. Матвей тяжело вздохнул, сразу пожалев об этом, переждал когда боль в груди чуть ослабнет и захромал дальше, озираясь в поисках какого-нибудь оружия.

Меж тем перестрелка набрала интенсивность, кто-то с кем-то бился насмерть, причем отнюдь не из пистолетов. Чуткий слух Матвея хоть и был забит шоком, выделял знакомый рык тяжелого дизеля, а также характерный «самолетный» скрежет газотурбинного двигателя. Над головой промчалась быстрая тень, источник визгливого скрежета. Вдогонку ей ударило, громыхнуло, видимая «Мичуринцу» часть башенной стены взорвалась фонтанами осколков, как будто в нее пришелся кучный заряд огромной дроби.

«Происходит что-то интересное» – подумал Матвей и потащил себя дальше, стараясь найти открытое место, где его было бы хорошо видно и в то же время не сожгло пожаром. Теперь на пути «мичуринца» стали попадаться мертвые тела. Их было много, в основном с взрывными травмами от артиллерийского обстрела. Выглядело это ужасно и поневоле заставило порадоваться, что во время артналета Матвей находился под защитой крепких стен.

«Апофеоз войны» – такова была следующая мысль, навеянная окружением. Ничего не понятно, кто-то с кем-то яростно воюет, все горит. На мгновение искусственный человек пожалел, что не умеет рисовать. Иначе он бы непременно спасся, затем переложил на холст даже не образ увиденного, а скорее идею хаотического безумия, бешеного пламени, растерзанных тел. Взломанные грудные клетки, расколотые как яичные скорлупки черепа, высокохудожественно разбросанные внутренности. Все в желто-черной гамме, и на заднем плане туманные очертания демонов войны, что неустанно бьются насмерть в клубах дыма. Тяжеловесный Бегемот и крылатый Люцифер, осыпающие друг друга молниями.

Затем продать картину, заработать очень много денег…

Из полубредовых фантазий Матвея вырвал чей-то стон. Один из трестовых работников был еще жив. Судя по халату – биолог, похоже на острове занимались и какими-то лабораторными исследованиями. Несчастному ударной волной отслоило мышцы с обеих ног, он умирал и слепо перекатывался с боку на бок, шаря вокруг непослушными руками.

«Война»

Матвей вдруг отчетливо понял, что происходит вокруг. Не фантасмагория, не эксцесс агрессивного арбитража, а настоящая война, пусть и запертая в границах насыпного острова. Наверное, так и выглядели поля сражений тридцать лет назад, когда империализм схватился насмерть с коммунизмом, а из схватки родилось нечто третье, объединившее худшие черты отцов.

Война…

Матвей перешагнул через умирающего. Немного в стороне опять промчался крылатый дьявол, однако теперь «мичуринец» понимал, что это боевой вертолет. Неужели, как и собирались, хотят спасти его, провалившегося диверсанта? Клон почувствовал, как по щекам бегут слезы, и сам не мог бы ответить на вопрос – он рыдает от боли, страха, безнадежности или от понимания, что все-таки есть на свете какое-то солдатское благородство. Хотя черт его знает, чем в действительности руководствовались вертолетчики…

Что-то зацепилось за ногу, Матвей споткнулся и чуть не упал, горестно вспоминая каким сильным и ловким было его тело совсем недавно. Обернулся и увидел, что полумертвец крепко схватился за рваную штанину.

– По…мо… – пробулькал несчастный, фыркнул на полуслове, выплюнул фонтан почти черной крови, судорожно дернулся, захлебываясь.

– Чтоб тебя, – прохрипел Матвей, качнул головой, будто примериваясь – топать дальше или остаться. Сплюнул розовым и наклонился, думая, что в гробу видал все это, но сегодня кто-то пришел на помощь ему, значит надо как-то передать эстафету милосердия. «Мичуринец» не был суеверен, однако пару раз убеждался, что мироздание временами подкидывает странные испытания. Он с трудом перевернул раненого на бок, чтобы тот мог нормально выблевать кровь, но, похоже, спасать несчастного было поздно, лаборант агонизировал.

– Ну, извиняй, – пробормотал Матвей, прикидывая, сможет ли быстро сломать шею бедолаге, чтобы тот не мучился. Нет, вряд ли, не в нынешнем состоянии. «Мичуринец» оглянулся, нашарил кусок бетона и с трех попыток проломил висок лаборанту, тот последний раз взбрыкнул изувеченными ногами, затих.

Из дыма выбежал кто-то вопящий и страшный, явно один из нападавших, в черном комбинезоне с армирующими вставками и лентами пассивного экзоскелета вокруг ног. У черной фигуры полыхал рукав и тактический рюкзак за плечами, будто на человека плеснули бензина, однако в меру, не больше стакана. Матвей озадаченно проводил взглядом бегущего, который, не обращая внимания на «мичуринца» помчался дальше, спотыкаясь и подпрыгивая. Сразу вслед за первым, проследовал второй, целый и куда более сосредоточенный. Этот глянул на Матвея, мазнув слепым взглядом защитных очков и проигнорировал. «Мичуринец» только сейчас понял, что он безоружен, окровавлен и в своем брезентовом одеянии больше всего похож на рядового рабочего, а не врага. Хоть что-то хорошее… Пожалуй, здорово, что он потерял оружие, а то сейчас подстрелили бы просто так, для верности.

Матвей прошел еще немного, ориентируясь на площадку, которая показалась более-менее безопасной. С одной стороны замер вдребезги разбитый погрузчик, с другой будка управления непонятно чем, взрывная волна снесла ей три стены из четырех, открыв какую-то разбитую аппаратуру. Диверсант выполз на теплый металл с рифлением в «елочку» и потерял остатки сил. Кровотечение усиливалось, организм работал уже за пределами возможного. Матвей перевернулся на спину и, снова поймав философский приход, подумал, что есть в этом какая-то ирония: тот, кто убил стольких людей, настолько не хочет умирать сам…

Затем что-то громыхнуло особенно крепко и вроде бы даже взорвалось. Причем совсем недалеко, так что Матвей оглох на то ухо, что было обращено к источнику взрыва. Звук был очень характерным, оружейным, к тому же почти сразу дополнился ядреным запахом, жестким и навязчивым как вонь горящих покрышек. Диверсант его не узнал, а вот Кадьяк вспомнил бы сразу – примерно так пахнет машина со взрывообразно выгоревшей боеукладкой.

Матвей огляделся в поисках чего-нибудь, похожего на флаг, но предсказуемо не нашел. Поэтому просто замахал руками и попробовал закричать. Вместо крика вышло только глухое сипение, переросшее в приступ надсадного кашля. Пока диверсант старался не задохнуться, наверху с уже знакомым газотурбинным свистом материализовалось что-то большое и темное. Матвей снова отплевался темно-красной пеной и прошептал:

– Ну, наконец то…

Летающая машина выглядела плохо даже с такого ракурса, даже для затуманенного шоком и кровопотерей взгляда. Темно-зеленый корпус чернел пробоинами, левое крыло держалось, не иначе, как на молитвах пилотов. Кусок борта был просто вырван и лохматился драным металлом по краям. Один толкающий винт не работал, перекособоченный, словно по нему врезали кувалдой. Хотя соосная схема должна была обеспечивать идеальную управляемость и плавность, машина опускалась «нервно» и тяжело, рыская из стороны в сторону, как груз на веревочке.

«Мичуринец» поднял руки, словно утопающий, что тянется за канатом. Винтокрыл опустился до двух метров, и Матвей, собрав силы, подпрыгнул, хватаясь за обломки крыла. Одна рука соскользнула, вторая зацепилась, и диверсант, шипя сквозь зубы, начал подтягиваться, чувствуя, как режутся пальцы об острые края. Горячая кровь текла по запястьям, но «мичуринец», подстегиваемый жаждой жизни и страхом, карабкался, будто паук, дергая ногами. Вой двигателей, оказавшихся так близко, разрывал барабанные перепонки, сжимал череп акустическими тисками. Вибрация, казалось, сейчас превратит мышцы в студень, Матвей отчаянно закричал, словно крик мог ослабить это ужасающее давление, а машина начала подъем.

Отсюда можно было рассмотреть кабину, и она тоже не внушала оптимизма. Бронестекло двойной кабины – на самом деле слоеный пакет пластмассовых листов – помутнело от трещин, кое-где зияло сквозными пробоинами. Одна из панелей была забрызгана чем-то темным, и Матвей от души понадеялся, что это масло или гидравлическая жидкость. Но в любом случае престарелое детище советского военпрома летело. Плохо, медленно, чуть ли не хромая, раскачиваясь с борта на борт, теряя обломки вперемешку с искрами, но летело – подальше от проклятого острова.

Как ни странно, Матвею стало немного легче, хотя набегающий ветер казался ледяным. То ли адреналин и близость спасения подстегнули измученное тело, то ли диверсант уже перешел грань, за которой страдание теряет остроту, перестает восприниматься. Как у замерзающего, которому тепло на снегу. Вцепившись, словно клещ, в остатки крыла, Матвей понял, что винтокрыл летит не напрямую к берегу, а описывает широкий полукруг. Разумно, с учетом вероятности встречи с гонзагамо, полицией и оперативными группами униженного треста. Диверсант не знал, да и не интересовался, есть ли у вертолетчиков резервная площадка для посадки. Оставалось лишь надеяться, что есть, а если нет, то машина не разобьется при посадке экспромтом.

Сколько длился полет «мичуринец» не помнил, субъективно диверсант провисел несколько часов, объективно же полет занял минут пятнадцать. Множество раз клон готов был разжать пальцы и упасть в черную гладь моря, просто, чтобы все, наконец, закончилось. Но его останавливали упрямство и онемевшие руки. Время от времени восприятие совсем искажалось, и тогда Матвею казалось, что он уже умер и скользит, как бесплотная тень, над волнами, вопя от ужаса. А затем все кончилось.

Он не запомнил ни снижение, ни посадку. Только грохот, страшнейший удар и еще один удар, когда «мичуринец» все же упал на теплый асфальт и сломал руку. Это случилось как-то буднично и почти не больно, как зачеркивание еще одной клеточки в инвентарном списке травм. Матвей немного полежал, гадая, он уже умер, и мозг переживает последнюю вспышку сознания или еще нет. Судя по запаху и шуму – еще нет. Пахло типичной вонью трущоб, жженым порохом и бензином. Шумело как в брюхе у гигантского травоядного и еще повторялся ритмичный стук. Матвей застонал, повторил операцию, которая за эту ночь стала рутинной – мучительно скрипя зубами, попробовал встать.

Винтокрыл свое отлетал, это было видно с первого взгляда и оставалось лишь удивляться, как оторванные лопасти не покромсали ездока в фарш. Матвей посмотрел на истекающую жирным дымом силовую установку завалившегося на бок «Птеродактиля» и первый раз в жизни задумался над тем, что бог, наверное, существует, а сегодня выдал клону авансом весь запас удачи до конца жизни. Машина тихо и тяжело умирала, как настоящий зверь. Диверсант коснулся целой рукой горячего бока и хотел, было, что-то сказать, но слов не нашлось, да и глупо благодарить бездушный композит металла и пластмассы с двигателем вместо сердца.

Или не глупо.

«Прощай» – подумал Матвей и захромал к носу машины, где орал и матерился кто-то из пилотов.

Костин не смог открыть заклинившую панель, поэтому сбросил остекление пиропатроном, выбрался сам и теперь пытался вытащить наружу Фирсова. Оператор был ранен, и на взгляд «мичуринца» смертельно. Голова, кажущаяся огромной в летном шлеме, безвольно моталась, дыхание то и дело прерывалось, бронежилет… от него, в сущности, ничего не осталось. Как опытный убийца Матвей поразился, что стрелок еще дышит, хотя не должен по всем канонам.

– Ос… тавь, – прошипел «мичуринец» холодеющими губами. А затем ударил пилота целой рукой, видя, что тот не слышит.

– Оставь, – повторил Матвей, выговаривая отельные слоги как вусмерть пьяный. – Нель…зя дер…гать.

Теперь Костин его понял – да, пациента с такими повреждениями нельзя трогать, можно лишь ждать экстренных медиков и верить в чудо. Или молиться. Или и то, и другое. Вертолетчик взял руку старого товарища и стиснул пальцы, как будто мог удержать Фирсова в мире живых крепким рукопожатием. Матвей хотел было сделать то же самое, но трезво оценил состояние и просто сел рядом с разбитым винтокрылом.

– Ну что же ты, Витька, – прошептал Костин, и раненый стрелок ответил слабым пожатием. А затем Фирсов тяжело выдохнул и разжал пальцы.

Через три минуты прилетели машины «Aide Rapide» и первыми на землю спрыгнули Постников с Глинским. Специальная группа развернула реанимационный комплекс прямо на месте и добросовестно отработала, однако смогла лишь констатировать смерть пациента. Матвея к тому времени уже ввели в искусственную кому и везли в клинику.

Постников обошел вокруг разбитой машины. Выслушал как грязный, перемазавшийся в чужой крови Костин взял себя в руки, задавил скорбь и командует по телефону, вызывая группу погрузчиков, очевидно, чтобы вывезти и утилизировать «Птеродактиля», ставшего главной уликой. Постоял немного на берегу, сунув руки в карманы, не желая признаваться самому себе, что операция провалилась, феерически и целиком.

– Пошли, – сказал подошедший сзади Глинский. – Еще ничего не закончилось. Время заметать следы.

– Да, – вымолвил Постников, по-прежнему не вынимая рук из карманов. – Да…

Глава 28

– Охохо! Сколько горячих новостей сегодня ждут нас! Что, жадные ублюдки! – орал в голос Проныра Бля. – Заждались? Ничего, сейчас я вас прожарю до печенки! Вы так хорошо брали ключики на прошлой неделе, что я решил побыть добрым феем! Только сегодня, только в нашем цырке – несмешные клоуны-дегенераты и акробаты-эквилибристы без страховки! Унылые капиталисты и шапито покойников! Вопрос всех вопросов: у кого же горит задница так, что свечение видно в мезосфере? Кто продолбался на все деньги? Ась? Чего?

Легко было представить, как невидимый Бля приставляет ладонь к уху и крутит головой, прислушиваясь к воображаемым голосам.

– Да!!! Это наш старый добрый знакомый – великий и ужасный «Правитель»! Трест всех трестов, надежда и опора советского госкапитализма, витрина конвергенции, повелитель всего на свете, который жрет из всех мисок разом. Напрудил в штанишки так, что здесь уже не спасут пеленки, надо подгонять флотскую помпу и откачивать кислотную ссанину! И чего ждать дальше? Подсаживайтесь ближе, щас все расскажу!

– Выключи, – брюзгливо попросил Нах. – Его только не хватало.

– Погоди минуту, – остановил Копыльский. – Ну-ка… Иногда он выдает интересные вещи.

– Что нам таки гово`ит новый истогический опыт? – глумливо орал Бля, талантливо изображая характерный акцент. – Что агрессивный арбитраж взял новый уровень!

Голос диктора понизился, опустившись едва ли не до уровня доверительного шепота.

– Мы привыкли смотреть по дуроскопу как агенты устраивают пальбу средь бела дня. Как стреляют админов и бюров из бронебойных винтовок. Как, в конце концов, заезжают в укрепленные лаборатории на танках. Это норма, это прогресс и новые заказы! Они разгоняют экономику и греют кармашки всех участников процесса. Это же праздник потребления! Сверкающий оазис благополучия! Но сейчас дело совсем иное… Совсем-совсем, я бы сказал, прямо-таки космически иное! Потому что во весь рост, как хрен стоячий перед головой телячьей встает один вопрос – а что дальше?

– Секретов он нынче не выдаст, – поджал губы Костин.

– Я хочу послушать, – настоял Копыльский. – Считай это разминкой для мозгов.

– Ну-ну, – пожевал губами Нах.

– Так дальше то что, спросите вы меня?! И я в ответ посмотрю на ваши свинячьи рожи, заплывшие от скотской жадности. Метафорически посмотрю, конечно, на самом деле я вас представляю как живых.

Динамики забулькали, похоже, Бля сделал несколько шумных глотков.

– Потому что как я могу на вас глядеть без видеосвязи? А какая, в жопу, картинка, если я тут побираюсь, недоедая и не допивая по вашей милости?!! Тут радио бы оплатить башмалы хватило…

Судя по всему, Проныра уже забыл, как парой минут раньше хвалил аудиторию за ударную покупку «ключей»

– Ну да ладно, о чем бишь мы… Да, так вот. Помните, я вам говорил про войну, на которой мочат людей без разбора?

Голос Проныры стал внезапно спокойным, проникновенным и даже грустным. Словно именно сейчас в далекий микрофон говорил настоящий Бля, снявший маску балагуристого хама.

– Она уже здесь. Если посмотреть на вещи в динамике или, научно говоря, ретроспективно, то мы увидим, что фактически остался лишь один условный запрет, который еще держится. Только один порожек, который еще не переступили корпоративные междусобойчики. Это запрет на вовлечение посторонних. Причем у вас то память коротенькая, больше пары нулей там не задерживается. А я помню, как все начиналось. Ведь изначально агрессивный арбитраж поначалу был строго целевым, и каждый эпизод расследовала межтрестовая комиссия при ООН и Деловом Совете. Люди за это присаживались на хорошие сроки, а бывало и на смертельные укольчики попадали. А потом, шажок за шажком, покойник за покойничком… Сначала ключевые персоны, затем ответственные специалисты, после народ стали мочить целыми отделами, как в Минске и Берлине…

Бес поймал косой взгляд Глинского и сделал вид, что ничего не заметил.

–…но все же в рамках межтрестовой борьбы. Когда насилие выплескивалось за рамки, как в Москве четырнадцатого и «лольской резне», это не одобрялось, и виновника ставили на выплаты. Очень солидные выплаты. И все чувствовали меру. Пострелять – да. Устраивать бомбардировки – нет. Что же мы видим сейчас? Один раз не постмодернист, а два – запасай вазелин. После ЕВО и бомбейской массакры можно сказать со всей определенностью – пришла новая эра. Это уже не тайные операции, про которые можно снимать романтические кабуки. Это масштабное использование армейской техники, выведение арбитража на уровень военных операций. Теперь любой трест будет иметь в виду, что можно.

– И это нехорошо, – проговорил Копыльский, соглашаясь с мыслями Проныры.

– А когда что-нибудь можно, это всегда происходит, рано или поздно, скорее рано. Например, отчего не бахнуть по вражеским активам из гаубицы или «Конденсатора»? А потом снова и снова, все чаще и больше. Это, с одной стороны, хорошо. Больше техники, больше расходов. Доля трат на безопасность и «конфликтные взаимодействия» снова подрастет, значит, новые заказы, новые рабочие места. Мир зеркальных стен станет еще богаче, начнет жрать еще больше, «заводской мир» окончательно потонет в отходах, химической дряни и кислотных дождях. Но кому какое дело до тех кто не вытащил счастливый билет красивой жизни? Однако есть нюанс…

Снова лязг стакана о зубы Проныры. Копыльский наклонился вперед и сплел пальцы, задумчиво выставив подбородок.

– Когда гвоздят из тяжелых артсистем, а танки перестреливаются с вертолетами, то начинают летать порванные кишки рядовых граждан, которым не повезло. Да, в этот раз вроде как обошлось. Идеальная операция. И танкер, и башня строго корпоративные, закрытые. Но вы уверены, что в следующий раз артиллерия не отработает по штаб-квартире в жилой застройке? Что вертолет не накроет залпом этаж, чтобы вынести одну квартиру? Вы уверены, что танк не проедет сквозь жилое здание, меняя позицию?

Пауза.

– Я говорил и повторю еще раз. Сейчас нам самое время дружно понадеяться, что государства и ООН вынут головы из корыт с трестовым хрючевом. Пора заканчивать с «агрессивным арбитражем». Двадцать лет война синдикатов хранила мир от кризисов капитализма, но сейчас микстура оказалась страшнее болезни. Лекарство больше не лечит пациента, оно его убивает. Ей-богу, народ, если бы я знал молитву, хоть одну, я бы ее прочитал прямо сейчас. Хотя мне, если так вот по-честному рассудить, все это прям в жилу и кассу. Чем больше ада и крови, тем вам страшнее. А чем больше вы ссытесь от ужаса, тем внимательнее слушаете старого мудрого меня. Ведь кто вам еще за жизнь прямо и честно расскажет, если не я? А кровищи у нас впереди более чем хватит, так что, глядишь, ключиков да пожертвований накупите даже мне на кофе и секретаршу.

Бля опять вздохнул, очень по-человечески, с неподдельной грустью.

– Но я сучьего ада насмотрелся в Европе. Больше не хочу. И становиться второй раз военным корреспондентом… я для этого дерьма слишком старый. Так что…

В одну секунду печальный старый корреспондент исчез, как и не было никогда, вернулся Проныра – как обычно хамоватый, ироничный, визгливо-громкий.

– Да нахер все! В жопу идите! Суньте рожи в плоские экраны, выкрутите яркость и цвета до упора, чтобы видеть дерьмище из порванных кишок во всей красе! Посчитайте, сколько заработали на очередном скачке акций милитаристов! Купите девочкам фигурок лолей и бисененов, а мальчишкам новые автоматы из линейки «Армалита» для городских бое! Засните по ходу новой кабуки о славных агентах, которые эффектно приключаются в дорогих декорациях. Радуйтесь, пока можете. Только знайте, новый арбитраж, он как Годзилла. Однажды заявляется в ваш город и начинает по нему бродить. Вы ему не нужны и неинтересны, у Годзиллы свои задачи. Ящер просто ходит по вашему городу, но ваш город больше не ваш. Теперь это Место, Где Топчется Годзилла. Ждите. Он уже близко. [11]

Передача закончилась, Костин выключил приемник.

– Удивительно здравый взгляд, – заметил Кадьяк. – И честный. Непривычно для радио-гонзагамо.

– Да, толково, – неожиданно согласился Нах, только что критиковавший желание послушать оратора.

– Ладно, отвлеклись, теперь начнем прения, – сказал Копыльский, поправляя очки на синем и свернутом вбок носе. – Что ж, «фейерверк» вышел просто загляденье. Не нашими стараниями, однако, нам во вред. Так что подведем итоги.

Выглядел «флибустьер» помято и побито как, впрочем, все участники налета. Глядя на все это Бес чувствовал некоторое злорадство – кибернетик привык чувствовать себя самым увечным в обычной компании, теперь он, все еще недолеченный после стрельбы в «Галеоне», был скорее первым среди равных. Концессионеров обильно украшали синяки, пластыри. Лица опухли от недосыпа и усталости. Матвей сидел в медицинском экзоскелете, похожем на каркас робота из детского фильма с многочисленными разъемами для кассет химической поддержки и капельниц. Прямо сейчас в Коллегу по капле заливалось не менее шести разных препаратов, дышал «мичуринец» тоже благодаря автоматике, половина бритой головы была заклеена гелевым пластырем, похожим на соплю. Мохито вообще смотрел на мир через окуляры нейрошлема, что компенсировал последствия очень жесткого взлома. Разве что Глинский никак не изменился, только сменил футболку с марксистской цитатой на простую белую рубашку.

Костин поднял руку, не столько прося слова, сколько уведомляя о намерении высказаться, затем сообщил невыразительно и тихо, как оратор, которому трудно двигать челюстью:

– По переговорам все. Не договорились.

Для большей доходчивости переговорщик скрестил ладони ребром в ребро.

– Мало товара? – уточнил Копыльский.

– Да. Того, что успел вытащить… – последовал кивок в сторону Мохито. – Хватает для демонстрации. И не больше.

– Ну, уж извиняйте, – прожужжал через голосовой синтезатор граф. – В следующий раз обязательно сварю себе мозги. Чтобы всем было хорошо и довольно.

– К тебе претензий нет, – поморщился Копыльский и глянул на бухгалтера.

– «Кайм» оферту не примет, – качнул головой Нах. – Нам нечего им предложить за протекторат. Теперь нечего.

– А демонстрация? То, что успели вытянуть по «ГосСтату»?

– Это стоит денег, да. Как раз оплатить долги «Синдиката» и дорогую технику.

– То есть на данный момент мы вышли по операции в ноль, – уточнил Копыльский, слегка прихлопнув ладонью по столу.

– В целом да, – кивнул Нах. – Потери есть, но скорее побочные, терпимые. Топливо, временный персонал, ремонт или демонтаж ценного оборудования, будущие взятки бомбейским полицаям, бонусные выплаты авральным фершалам и так далее. Полный расклад выложу завтра, сейчас по моим прикидкам мы попали в общей сложности тысяч на сто плюс минус.

– Приемлемо, – сказал Копыльский, обводя взглядом соратников. Те выразили согласие молчанием.

– Винтокрыл?

– Утоплен, – сообщил Костин. – «Осел» вычищен и простерилизован, стоит на приколе как новенький и никуда не ходивший. Сейчас закрываются все подставные конторы, через которые шла аренда и прочие выплаты. Это еще тысяч двадцать к общим потерям.

Копыльский молча сделал несколько пометок в магнитном блокноте.

– Тело?

Соорганизаторы помолчали, глядя в стороны, на высокий потолок и полированный стол, в общем, куда угодно, только не в глаза друг другу.

– Витя в морозильнике, – негромко и мрачно вымолвил Нах. – Через городскую медицину он не проходил.

Копыльский молча посмотрел на Мохито.

– Я поработаю с отчетностью «Рапидов», – пообещал архитектор. – Помню об этом, но тут пока есть чем заняться.

– Похороны? – спросил в пустоту над столом Костин.

– Кремация, думаю, – предложил Копыльский.

– И развеем прах в красивом живописном месте, – сказал Нах. – В горах.

– Над океаном лучше, – вставил Костин. – Только подальше от берега, где вода чистая.

– Да, так и сделаем, – подытожил Копыльский. – Итого…

Он, морщась, налил стакан минералки, отпил, глядя на гирлянды мельчайших пузырьков углекислого газа.

– Итого, можно сказать, легко отделались.

– Еще не отделались, – поправил Нах. – Предстоит хорошо помахать веником. Но я бы сказал, шансы обрубить хвосты неплохие. Никто не поверит, что две разные команды столкнулись лоб в лоб у башни одновременно. Все будут искать злых подводников.

– То есть либо государство, либо очень богатый трест, – сказал Костин. – А мы сирые и убогие, куда нам подлодки с пушками.

– Да. Заход пойдет со стороны матчасти. Откуда лодка, кому была продана, кто мог провести реконструкцию и так далее. Пока все это раскочегарится, мы заметем оставшиеся следы и ляжем на дно.

Нах помолчал и добавил:

– Как обычно.

– Да, – Копыльский снова глотнул воды и повторил. – Как обычно. Главное, чтобы нас не продал «Кайм».

– Эти вряд ли, – уверенно предположил Нах. – Им не с руки выдавать нас «Правителю», они ведь получили часть архива, пусть и сущий клочок. Тут опасность скорее со стороны налетчиков, они точно станут рыть землю рогами, чтобы понять, кто обожрал их малину и нагадил под куст. Кроме того, с их точки зрения мы наверняка успели выкачать архив. Это сильная мотивация для поисков.

– Но этот вопрос мы будем решать в общем порядке, – Копыльский опять хлопнул по столу рукой, отмечая решение по очередному пункту. – Заметаем все следы.