Текст книги "Проект «Повелитель»"
Автор книги: Игорь Гор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Где говоришь, это было?
– Ах, да я ещё карты нашёл, вот – выложил я спрятанные под рубашкой за спиной карты.
Карты помялись и повлажнели, от них ощутимо несло потом. Посредине виднелась свежая дырка. На рубашке и на свитере они видимо, то же присутствовали, потому, как под лопаткой саднило изрядно.
– А это я когда от медведя удирал, в окно нырнул неудачно.
– Вот уж про медведя врать не обязательно…
– Да не вру, я.
– Молодой человек, вы его живьём, то никогда не видели, может это некое новое существо, ранее вам не встречавшееся.
– Ну зачем живьём, Хаймович, на репродукции картинки видел, где четыре мишки вокруг деревьев…
Обращение «молодой человек» и на Вы говорило о крайней степени недоверия. Когда старик был в духе он называл меня по разному в зависимости от ситуации, то Маккавеем, когда в кузне, то зверобоем – когда с добычей, а чаще всего Максимом, только Толстым никогда… Он считал, что человек должен называться именем человеческим, чтоб непременно по имени и предков можно было узнать. А прозвища есть суть имена недостойные и человеку не свойственные. Такой вот у него был заскок. Про своё второе имя, я никому не говорил, засмеют, да и звать по нему меня всё равно никто не будет.
– Мишка это был, отвечаю.
– Любишь ты Максим выражаться фигурально, был бы это кабан, допустим, либо волк я бы ещё поверил.
– Видимо придётся вернуться и принести его голову, – я насупился.
Старый рассмеялся.
– Прошли те времена, когда на медведя с рогатиной ходили, зверь он умный и силы огромной, свою голову бы у него не потерять.
– Это я заметил, но не думаю что его пули не берут… Посмотри пистолет Хаймович.
Хаймович поднял оба пистолета со стола, повертел осматривая, один сразу отбросил.
По цокал языком. – Пациент скорее мертв, чем жив… Да же если ржавчина отойдёт, в стволе будут такие каверны, что… Впрочем, вот этот экземпляр вполне…
Обойма с трудом вылезла, темные цилиндрики патронов разлеглись на столе, всего семь штук. – Восьмой надо полагать в стволе … а вот и он. В целом состояние вполне сносное, почистить и маслица, потом проверим, есть ли ещё порох в пороховницах…
Бог с ним, с мишкой… Рассказывай подробнее, что там тебе в здании привиделось.
– Рассказывать особо нечего, так… смутные ощущения…
И тем не менее пока я стал их обрисовывать Хаймовичу, вдруг увидел в его голове отчётливую картинку: «живых людей в белых халатах ходящих по кабинетам, неплотно закрытые жалюзи на окнах и яркий свет проникающий в комнаты». Мама, дорогая! Он видел солнце, он был там! Да сколько же ему лет?! Я замолк разом, как громом поражённый.
* * *
… … Десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…
Откашлялся, в горле першило, где – то в носоглотке застрял запах гари, запах горелой одежды и палёного мяса… Посреди комнаты лежал Штырь, точнее то, что от него осталось. Одежда в пепел, виднеются трусы, на до же – интеллигент, сроду бы не подумал.
Трусы ему вроде как не к лицу, всё равно, что очки на носу и книга в руках. Я всё ещё, бог знает зачем, держал пистолет в руках. Не пригодился. Одного патрона, правда не хватало, ушёл на пробный выстрел в подвале Хаймовича. Мать её! Вот тебе и пелена!
Как объяснил, Хаймович, увиденная мной пелена не что иное как электромагнитное поле высокой частоты, что это такое я так и не понял, но как действует, убедился воочию.
Тридцать пять, тридцать шесть… Бля, скоро включится… Надо срочно что-то предпринять? На счёт сто она включается и проходит по комнатам здания от стенки до стенки за три секунды. Вне зоны поражения только окна и дверные проемы. В дверном проёме я только что и выжил, но испытывать судьбу второй раз не хотелось. Пятьдесят четыре… Побёг до окна, обогнул останки Штыря и вот я на улице. Теперь можно перевести дух, глотнуть свежего воздуха с дождевой пылью. На улице мелко моросило.
Хорошо, что ни одного целого стекла в окнах не наблюдается. Н-да, навидался я смертушки всякой: ну зарезали, ну застрелили, ну разбился, ну зверьё сожрало, обычное дело – кто-то кого-то всегда жрёт. Но чтобы так… Раз и нету, как будто час на вертеле жарился. Штырь лежал на животе, упав со стола, на который запрыгнул за миг до этого. Один ботинок остался на столе второй валялся рядом. Ноги остались, согнуты в коленях, одно калено выгорело напрочь, выше коленного сустава торчала обгоревшая кость. Глаза лопнули и вытекли, губы стянуло жаром, обнажив зубы, отчего казалось, что он улыбается.
Ох, и зря ты Штырь меня поджидал! Думал поди, что за вторым пулемётом приду.
Пришёл, в этом ты не ошибся, но совсем по другому поводу… Дело у меня тут.
Я сплюнул, освобождаясь от противной гари под нёбом. Первым делом, по плану Хаймовича, надо было обшарить здание на предмет документов, где возможно будет инструкция по отключению системы защиты. С начало я конечно посчитал периодичность включения защиты. Стоял и закрыв глаза, чтоб лучше чувствовать, считал про себя. Потом выяснить участки, где поле не проходит. И передвигаться от участка к участку, то есть от подоконника к подоконнику, по пути обследовав помещения на наличие документов, что и осуществлял на практике. За этим занятием меня и застал Штырь. Не сказать, чтоб я не ощутил его приближение, но думал, успею… И остался ждать его со взведенным стволом в дверном проёме. Успел, а вот он нет. Документов не было, ни единого. Только остатки пепла в ящиках столов. Почему сами столы и прочая мебель не пошли прахом – загадка. Сдается мне, что ничего кроме пепла тут и не найду. Прошёл почти весь первый этаж, результата ноль. Было, правда, ещё одно обстоятельство, что не давало мне покоя… Посредине здания по всей высоте находилось безопасная зона, там поле не проходило в обще. Скорее всего, это шахта лифта. Добегу я до него за два счёта. Ну допустим не за два, а за тридцать… Это если отсюда бежать, в дверном проёме пока стоял я его видел в конце коридора. Там откроется, не откроется – неизвестно. Хаймович утверждает, что раз энергия есть от кнопки открыться должен. При мне сами лифты никогда не открывались, если без монтировки или домкрата. Тридцать секунд назад… Сорок на взлом лифта…
Стоп. А зачем назад? До ближайшего дверного проёма десять шагов от силы, там и перекантуюсь если что. Что-то я упустил в своих наблюдения? Так отмотаем картинку назад. Я в дверях, в окне радостным призраком появляется Штырь. Почему я не выстрелил?
Ждал, что он первый начнёт? Нет. Не в моих это правилах благородство проявлять.
Просто увидел, что ничего серьёзней здоровенного тесака, кстати кажись нашего с Хаймовичем производства, у него нет. А тут время поджимало, должна была защита сработать. Решил увидеть, невидимое в действии. Матерясь и угрожая, Штырь прыгает на стол.
Тут сработало. Он падает мешком на пол. Так? Вроде так. И зачем я мыслями вернулся?
А – а-а, вот оно… Где тесак? Тесак лежал в углу комнаты целый и невредимый в отличие от хозяина, эк его откинуло. Тесак обнюхивала жирная серая крыса. Хм, она тут как выжила? Да ещё такое брюхо наела? Порывается подбежать к трупу, но чует, что не время. Шмыгнула в угол, нора там видимо. Умница! Воздух поплыл волной. Есть! Можно спускаться в комнату, отсчёт пошёл. Пять. И я в дверях, и тесак при мне, от него ощутимо идет тепло. Побежали!
Тридцать. Я у лифта и жму кнопку, ничего не происходит. Ясен перец! Втыкаю тесак меж дверей, поворачиваю. Двери чуть разошлись, пропуская мои пальцы во чрево. Ну!
Ну чуть-чуть, ну ещё немножко… Да, что я его уговариваю как женщину? Эх, был бы тесак подлинней. А ещё говорят размер не имеет значения, оно конечно так в опытных руках, но по жизни у кого длиннее тот и пан. Шестьдесят четыре. Мало времени… подложить бы чего… чтоб со второй попытки по новой не начинать. Оставил тесак в дверях, метнулся к ближайшему кабинету. Стул не влезет, спинку воткнуть и как рычагом. Восемьдесят два. Вставил! Девяноста. Всё! Бросаю. Бля! Дверной проем слишком узкий или попу прижжёт, или… думать некогда. Здравствуй подоконник!
За шиворот капало. Дождевые капли перемешивались с потом и ручейком сбегали к спасённой от погибели. В сторону шарахнулся перепуганный голубь. Вот значит, на чём крыса брюхо наела, на глупой залетающей в окна птице. В спину дыхнуло почти ощутимым теплом. На столе вроде как искорки пробежали по древней машине, из пластика и металла, под столом то же. Сейчас, что это было и не поймёшь, просто куски сплавленной пластмассы. Видать железо не всё ещё выгорело, искрит. Полное здание таких машин, вернее их трупов. Не видел я этого, поскольку стоял спиной к окну, чувствовал. Лужи из пластика, конечно, встречал, но вот искорки в них затылком увидел. Это что-то новенькое в моем восприятии? Чувствовал я ещё, что бродит кто то неподалёку, кажись Дюбель напарника потерял… Мается бедный. Вроде и сволочь, как все а жалко мне его, убивать жалко. Понятен он мне и прост, как фигура из трёх пальцев. Ни хороший, ни плохой, что прикажут то и делает, тряпка. Сам я его конечно искать не буду, а встретимся там по обстановке и разберёмся. Вот Хаймович остался для меня загадкой, как я его в лоб спросил, так и закрылся от меня намертво … никаких картинок, общий эмоциональный фон улавливаю, не более того. Отшучивается, умеет он обойти острые углы. Научился к старости лет. Ему наверняка больше сорока, да же страшно подумать насколько больше… У нас то до сорока двое из десяти доживают.
Да и я за половину срока перевалил, дело идёт к старости… Так что жалеть себя надо, хватит горячку пороть, а то она бедная уже повизгивает. Присяду ка я на окне, да перекушу.
Вот мне дедушка и крысок жареных заботливо в газетку завернул и с собой дал, да и мяско сушеное, надоело правда, но как говорят, голодный желудок и таракану рад. Разложив свёрток на подоконнике и достав фляжку с чаем, я довольно комфортно расположился, наплевав на дождик, и не в такой обстановке есть доводилось. Трапезу мою прервал Дюбель, вырулив из-за угла с тесаком наперевес. Привязался же он к Штырю, уйти боится, и зайти в дом боится. Оно и правильно, этот дом всегда гиблым считался. Угрожая ножом, Дюбель двинулся ко мне. Я в это время вгрызался в крысиную спинку. Умеет дед их готовить. Дюбель чуть тормознул, видя, что я его не боюсь. А чего боятся? От моих ног до земли метра три, тесаком он меня не достанет, а кидать его несподручно и вряд ли он умеет. Чего не скажешь про меня. Ага, тормознул, вижу он тоже в курсе.
– Хана тебе Толстый, сейчас Штырь подойдёт, и кончим тебя здесь. Штырь! – заорал в полную глотку Дюбель, – Я его нашёл, Штырь!
Оторвавшись от косточки, я наконец поднял на него глаза.
– Я тоже рад тебя видеть, а вот Штыря ты вряд ли дозовешься, не может он тебе ответить потому как жареный. Зажарил я его и ем… Хочешь дам кусочек?
– Да, ты гонишь, Толстый? – уверенности в его голосе не было, и он протяжно и ещё громче затянул – Штырь! Я здесь! Я нашёл его! Штырь!
Взгляда я с него не спускал и никак не мог пропустить то, что он переложил тесак в левую руку, а правую отправил за спину, нащупывая что-то. Метательные ножи мы тоже с дедом изготавливали. Так! Вытерев жирные руки об штаны, я достал валыну.
– Да ты, видать, глухой. Стоять, боятся!
Дюбель опешил, огнестрельного оружия не то чтобы не было, кое у кого он было, чтоб другие не забыли, как оно выглядит. Джокер по слухам весь им увешан, и никто не торопится проверять какое рабочее, а какое для понта таскает.
– А сейчас медленно вытаскивай свою железяку и кидай на землю. Да не тесак дубина, а то, что за спиной держишь. Вот и умница!
Металл вяло звякнул по асфальту. Всё правильно, перья на маленькой рукоятке придают стабилизацию в полёте.
– Жить хочешь? Вижу, что хочешь. Значит так, я сейчас уйду у меня тут дела, и настоятельно рекомендую не делать резких движений до моего ухода.
Дюбель стоял настороженно и искоса поглядывал по сторонам, не появился ли Штырь.
Видимо что-то решив, облизнул губы.
– Не стреляй Толстый, я против тебя ничего не имею. Джокер сказал тебя убрать, мы со Штырём слово дали, что ты покойник. Не хорошо получится, если он вдруг узнает, что ты живой.
– Ты знаешь, я тоже против тебя ничего не имею, – сказал я, прицеливаясь, – Но расстройство Джокера по этому поводу, я думаю, ты как-нибудь переживёшь, а пулю вряд ли…
Дюбель кивнул и сорвался в истерику.
– Не стреляй, гадом буду, не пойду за тобой!
В спину толкнуло воздухом, пора уходить. Я перекинул ногу через подоконник.
– Живи, но помни, что сказал… Мне пора уходить.
– … это… Толстый, ты, правда, Штыря того?
– Если такой любопытный загляни вон в то окно, у которого бак прислонён, там мяса ещё много осталось тебе хватит.
Десять. Я на пороге комнаты. Не хорошо как-то оставлять за спиной врага, не в моём это обычаи. Покачал головой. Теперь понятно, что дед имел ввиду когда говорил о том, что обладание более лучшим оружием даёт чувство превосходства.
Наступил ногами на спинку кресла и двери разошлись вполне достаточно, чтоб я пролез. Темно как всегда, только сверху чуть светлеет. Надо подождать пока глаза привыкнут. Семьдесят. Поди, разберись в темноте, где тросы должны проходить.
Ага! Вроде сбоку. Или то ремонтный лаз? Что-то мне глубина шахты не нравится, такое чувство, что она бездонна. Несёт оттуда чем то, возня там какая-то нездоровая. Восемьдесят. Крыс, наверное, немерянно. Ну да мне не вниз, а наверх. Вот вроде скоба подходящая. Надо прыгать. Девяносто. Повиснув на поручне ремонтной лестницы, я услышал громыхание бака, и улыбнулся. Судя по царящему в голове Дюбеля ужасу, поверил таки!
* * *
Хаймович барабанил костяшками пальцев по столу. Ничего доброго это не предвещало, впрочем, плохого то же. Манера это у него была размышлять. Если барабанит, думает.
Как придёт к какому-нибудь решению, начнёт нос теребить. Я иногда думаю, что привычка эта у него с детства, вот и вытянул себе нос к старости.
– Так, так… Значит никаких бумаг, компьютеры само собой лужицами, чтоб никакой информации никому. О такой степени секретности я да же не предполагал. Наверху соответственно делать нечего.
Старик потёр нос.
– А как ты полагаешь, насколько глубока шахта?
Меня передернуло, так и знал, чем дело кончится. А там темно как в правом глазу Хаймовича. Я развёл руками.
– Ну, метров 10 как минимум, не видно же ни фига.
– Это дело поправимо, есть у меня для такого дела шахтёрский фонарик, зарядить бы его, цены б ему не было, но увы… А так он совершенно не пользованный и сухой … если только каустик … да, да именно развести и залить щелочь, сколько то он протянет…
– С этим фонариком, что ли по шахтам лазили?
Как-то мне не улыбалось лезть, бог знает куда, с фонарём который может потухнуть в любую минуту.
– Именно, что по шахтам, но эти шахты Максим ты вряд ли себе представляешь…
– А с керосинкой нашей не проще?
Керосинка наша была единственным освещением в подвальной кузне.
– Не бередите мне душу молодой человек, вы знаете, что стекло одно и я не хочу потерять две дорогие моему сердцу вещи разом. Вашу бестолковую голову и керосиновую лампу.
Хотя к моему глубочайшему сожалению, бестолковую голову таки жальче…
Хаймович прошелся пальцами по столу и потёр мочку уха. О! Ещё один знак, что-то придумал, в чём сам не уверен.
– А рядом с кнопкой лифта больше ничего не было?
– Было.
– Что?
– Другая кнопка с другой стороны, – ответил я (люблю иногда дурачком прикинутся).
– Тьфу! Да не том я спрашиваю! Прорези рядом никакой не было? Ну как бы тебе объяснить… Коробочки такой и в ней прорезь? – Хаймович чертил пальцем по столу.
– Кажется, была коробочка, я на всякий случай и на неё надавил, но безрезультатно.
– … ключа у нас всё равно нет… Лифт может и рабочий, но без надлежащего допуска просто не сработает…
Старик откровенно заскучал.
– Придется, видимо довольствоваться фонариком. Думаю, для разведки этого хватит, а там думать будем.
От дальнейших размышлений нас отвлёк шум в гостевой комнате, в той, где Хаймович занимался обменом и приёмом хабара. Кто-то настойчиво водил палкой по решётке на окне. Хаймович поспешил на шум.
– Здорово дед! – донеслось из-под окна.
– И вам не хворать, с чем пожаловали?
– Дед, ты Толстого давно видел?
– Да уж дней семь как не заходил, а вы имеете к нему дело? Может что передать?
– Вот именно, что имею… (дальше невнятное) Передавать ему ничего не нужно, а вот сообщить нам, если появится, можно и да же нужно. Соображаешь?
– Разумеется, только дел у меня много, могу и позабыть… Старость не радость. Записать бы для памяти, да чернила кончились … Вы знаете как делать чернила? Берёшь гудрон обыкновенный и разводишь его керосином, либо соляркой… А у меня как на грех всё кончилось…
За окном усмехнулись.
– Будет тебе дед и гудрон и солярка… Для чернил..
– А когда позвольте узнать?
– Сегодня к вечеру, пацана пришлю… Только учти старый, если записать забудешь, тебе эти чернила в окно влетят и загорятся…
– Извините, любезный, а можно узнать как вас кличут?
– Ну, Котом… а что?
– Уважаемый Кот, это конечно на тот случай если Толстый появится. Надо знать, кому весточку передать.
Кот расплылся в улыбке, это я конечно не видел, подпирая стенку смежной комнаты, но почувствовал. Меж тем выдержав паузу, дед продолжил:
– И совсем не для того случая, если чернила загорятся, и людям Косого придется вас побеспокоить…
Улыбку как ветром сдуло… Зато я расплылся в улыбке. Умеет Хаймович с людьми разговаривать. Душевно. Кот – лох явный, если не знал, что мы под защитой Косого.
– Ладно дед, договорились, после обеда жди гонца…
Хаймович вернулся, сияя как начищенный самовар, и подмигнул.
– Вечером Максим, мы соорудим тебе отличные факелы.
* * *
Не знаю, сколько я протяну, стабилизирующий раствор может и работает, но биотики после такой дозы электромагнитного излучения, скорее всего, мертвы.
Однако задачу свою они выполнили… Я всё еще жив, значит, исправили сегменты ДНК, заменили «битые» гены, может быть часть хромосом, если не все. Оборудование погибло безвозвратно, как обстоят мои дела на самом деле уже не узнать никогда…
Никогда, как часто я употребляю это слово. Многое осталось в прошлом, многое, если не всё, что я знал, любил, чем дорожил. Ни родных, ни близких, всё в прошлой жизни. Работа, мая работа, которой я был фанатично предан… то же. В последний день бросив своих, я бежал на работу. Нет не работать, а лишь украсть пару ампул для жены и сына. Я всё ещё наивно надеялся прожить с семьёй долго и счастливо. Раствор помог бы организму бороться с неизбежными последствиями радиоактивного заражения. Я истово верил в его силу, и испытал его на себе… Однако, существовал огромный риск побочных эффектов, и я долго колебался перед выбором между смертью и неизвестностью, таившей в себе возможно ещё более мучительную смерть или жизнь в измененном непривычном состоянии. Нерешительность меня и погубила. Поздно, поздно принял решение, поздно его воплотил. Две ампулы в защитном чехле в нагрудном кармане. Но тех, кому их нёс уже нет… У меня никого и ничего не осталось. Да же работа. Осталось здание, в которое я теперь не могу зайти, мертвое здание. Система безопасности сработала по уровню – А, и работает до сих пор, выжигая всё живое и неживое то же… Уровень угрозы – А, это антибиотик… Сотрудники говорили, что если антибиотик сработает, живого не останется ничего, да же на уровне микроорганизмов. Система была разработана и установлена на случай нападения на объект и его захвата, а так же на случай, если подопытные вырвутся из лабораторий. Лаборатории занимали пять этажей в подземной части здания….
* * *
Старик бинтовал палку пропитанной в смоле и солярке тряпицей.
– Кошки, пожалуй единственные животные к каким у меня сохранилась привязанность.
Гордые, независимые, грациозные, отличные охотники, не смотря на свой нрав они по прежнему жмутся к человеческому жилью. Собаки были ещё более зависимы от человека, в своё время но посмотри, что с ними стало… Объединились в стаи, безжалостных убийц. Стадность, так присущая некоторым животным, часто выдает не слишком хорошие качества… и у человека в том числе.
Кошка – ярый индивидуалист и коллектива не терпит. Вот, посмотри на него, – Дед кивнул в сторону серого дымчатого кота, сидящего на спинке кресла и безучастно, наблюдающего за процедурой изготовления факела.
– Он приходит и уходит когда ему вздумается. Пропитание добывает себе сам и от меня не зависим. И тем не менее ни за что не ляжет спать, пока я не лягу. Почитать не даст вечером, собака такая, лезет на руки, мурлычет, утаптывает лапками, может да же укусить, если я не иду спать. И он не успокоится, пока я не прилягу, и он не умостится на моей груди. Я искренне люблю этого проказника, но я совершенно не уверен, любит ли он меня или просто нуждается в моей любви. Впрочем, однажды, когда обломком плиты завалило мою дверь, и я думал, что помру тут с голоду, он таскал мне крыс. Представляешь Максим, утром просыпаюсь, а у кровати в рядок аккуратно разложены пять крыс. Я взял этого бродягу на руки и плакал… – Старик промокнул уголком рукава глаз, и продолжил: – К счастью долго моё заточение не продлилось, старый знакомец нашёл меня и вызволил из заточения. Как давно это было… Лет двадцать назад.
Я покачал головой, выходило, что коту по кличке Душман более двадцати лет. Не знаю, сколько они живут, но склоняюсь к мысли, что Душман ровесник Хаймовича. Может долголетие заразно? Может это мне надо спать на груди Хаймовича, и ещё лет тридцать протяну? Ну уж нет, лучше я посплю на груди тёти Розы, она конечно, не та к которой лет семь назад мы ходили становиться мужчинами.
Впрочем, сейчас к ней никто кроме меня не ходит, не знаю, почему так, но так.
Тут я проглотил взявшийся из ниоткуда комок в горле. Молодые – они все в кланах и стоят не меряно. В клане Джокера говорят, такие красотки есть – посмотришь и уже оргазм наступил. Со мной, кстати, помимо еды красоткой рассчитаться должны были. Ох, не к добру я это вспомнил на ночь, глядя, неудержимая сила повлекла меня к тёте Розе. Да не такая уж она и старая, – подумалось мне, – ну за тридцать, так и мне не двадцать.
Забилось сердце, и сидеть как-то стало не уютно. Кто-то подошёл к тайному входу.
Что-то знакомое в образе мелькнуло. Скрипнула отпираемая дверь. Ну, понятно кто так по хозяйски без стука припёрся.
– Вечер добрый Хаймович! И ты Толстый здесь?
В дверях криво улыбаясь, стоял Косой.
– Добрый вечер! – обернулся на звук Хаймович.
– А где мне ещё быть? – с некоторых пор мы с Косым друг друга недолюбливали, что впрочем, не мешало оставаться друзьями.
– Ну, к примеру, тётю Розу давить, или пулемёты для Джокера свинчивать..
– Во как! И про пулемёты уже знаешь.
– Слухами земля полнится… Вернулся к Джокеру один полоумный без подельников, но с пулемётом. Говорит, что съел ты обоих, и с хабаром невиданным свалил. Да уж понятно куда … Вот я и не ошибся. Ну, хвастайся где второй пулемёт, для лучшего друга поди припас … а …?
Странно смотрел Косой, вроде на тебя смотрит, а глаза в угол таращатся.
– К-хм, – откашлялся старый, – Что вы всё о делах, давайте мальчики я вам чая налью, и поговорим неспешно.
– Чая, это можно… не водка, но сойдёт. Я и гостинец вам прихватил, сахар..
– Иди, ты? – дед оживился и подался носом вперёд, – Срочно ставим чайник. Там дровишки у буржуйки ещё есть?
Дровишки у печки лежали, и дед принялся колдовать с чайником. Косой же занял дедовское кресло, взглянув мельком на готовые факелы, вытянул ноги.
– Ну, колись дружбан, чего притаранил?
Мне было уже понятно, чем дело кончится, дело кончится походом и снятием второго пулемёта. Объяснять Косому, что пулемёт ремонтировать, что Штыря реанимировать, бесполезно. Пока сам не увидит, да пока ему старый десять раз не подтвердит, не поверит.
Была у Косого ещё какая-то тайная мысль засевшая занозой в его голове, но выдавать её он не собирался, и я не стал шибко откровенничать. Обрисовал в общих чертах, поход.
Подкинул ему ржавый АК и ПМ, которые он с любопытством осмотрел.
– Значит этим, – держа ржавый пистолет в руках спросил Косой, – Ты на понт Дюбеля и взял? Да он, правда, без мозгов на такую железяку повелся…
Косой хохотнул. Что-то удержало меня похвастаться, вытащить из-за спины рабочий ствол, и я криво, не хуже Косого улыбнулся. Про здание и наши с дедом планы по этому поводу, речи и быть не могло, как и гибель подельников, я обошёл стороной.
– Значит, этот дурачок тебе поверил?
– По крайней мере он не рискнул, боеспособность проверять….
Чайник, гундося, засвистел. Хаймович сполоснул чашки, терпеть не могу эту его расточительность. За водой идти бог знает куда, а он чистоту соблюдает.
Разговор переходил в завершающую фазу.
– Косой, эти двое с тобой?
– Где? – напрягся Косой и подтянул под себя ноги.
– На крыше над нами торчат..
– А… мои, на шухере остались, – отмахнулся Косой, – Тебе теперь от Джокера гостей ждать надо.
Сказал, Косой, и понимай, как хочешь, то ли нас охранять собрался, то ли сам Джокера опасается.
– Как ты узнал, что двое и что на крыше? – опомнился Косой, с интересом поглядывая на меня.
– Услышал. Возятся они чего-то.
– Странно, я ни звука не слышал. У тебя Толстый слух как у летучей мыши.
Я опять сдержался, чтоб не ляпнуть, что охрана наша в карты режется, и один из них сейчас паёк проиграет, потому как две шестерки с козырной десяткой, три туза не бьют.
– Был такой герой в старые времена человек – летучая мышь, – вступил в разговор Хаймович, размешивая ложечкой сахар.
– Ну, вот старый, а ты говорил, что раньше мутантов не было.
– А их и не было, вымышленный был герой, не было его по правде.
– Тебя старый и вправду не поймёшь, был, но не был, – вмешался я, – ты уж определись, кто был, а кого не было. Мухи то же не было? Лапшу нам на уши в детстве вешал?
– И ничего я не вешал… – надулся Хаймович, – А с Мухой, молодые люди, я пил чай как с вами сейчас!
Вот это номер! Мы с Косым аж замерли. А я уловил на мгновение образ пожилого мужика лет сорока с иссиня – черными волосами, он сидел на моём месте и держал в руках чашку с чаем. Не врёт старик!.. … …
… ….Договорившись, что за пулемётом пойдём с утра, мы улеглись спать как раньше в детстве. Дед на своей кровати, а мы с Косым на диване.
– Косой, а у тебя девок новых не появилось?
– Нет. И ваще Толстый, давай перекладывайся валетом а то, я тебя побаиваюсь…
– Да не боись Косой, больно не будет…
– Иди ты на хрен… Забирай свою подушку и вали с дивана.
– Ладно, всё молчу, больше не буду, но валетом не лягу… твои носки нюхать, не большое удовольствие.
– Вот, бля, можно подумать ты свои когда-нибудь стирал..
– Ты, чо, сдурел? Ты за кого меня принимаешь? Я же не Хаймович. Об угол грязь отстучу, и дальше ношу, на тряпичных развалах такого добра навалом.
– Эй, детвора! Давайте спать, а то встану и не посмотрю, что большие, выпорю, – подал голос старый.
– Спокойной ночи, Моисей Хаймович! – отозвался Косой.
– Спокойной ночи.
Я завозился и приняв удобную позу уже шепотом спросил Косого:
– Косой, ты, что первое имя деда вспомнил? А я уже забыл давно, как он раньше нам представлялся..
– Да как то само на ум пришло.
– Как дела то рассказывай?
– Нормально всё. На сносях мая, и одна общяковая то же. Одна баба свободная осталась, но к ней не пойду,… мая психует.
– Так ты что, давно без бабы?
– Да уже месяц..
– … ладно спим, завтра день тяжелый.
* * *
Умирающая Сара говорит Абраму:
– Не живи один. Месяц погорюй, но обязательно найди себе женщину.
– Сарочка, проси все, что хочешь, но только не это. Лучше тебя я все равно не найду, а такая, как ты, мне и на фиг не нужна.
Не знаю, почему мне пришёл этот анекдот Хаймовича в голову, вроде и случай не располагал, (болтался я башкой вниз скручивая пулемет, с неба капало, с меня то же, не то что я обмочился, хотя позывы были), но рассказал я именно его. Косой, хмыкнул. Он уже раза два обшарил кабину вертолета, а теперь от нечего делать сидел и пялился на мою работу.
Оставался последний болт, с которым я бился уже час. Он прокручивался, грани сорвал.
Газовый ключ за сбитую шляпку не цеплялся, а если цеплялся, то норовил сорваться при малейшем неточном движении. А где им быть точными, коли ты висишь на трёх конечностях и лишь одной прилагаешь усилия. Разозлился я в серьёз.
– Ну, его! Косой подай ножовку.
– Что, никак?
– А ты не видишь?
При помощи ножовки и чьей-то матери болт сдался через двадцать минут.
Освобождённый пулемёт повис на верёвке. Всё! Я утер пот со лба.
Только теперь я почувствовав, как устал и продрог. Предстояло ещё спустится вниз, и бегом домой. Там тепло и сухо. Хаймович, поди, печку растопил. Но почему-то предвкушение тепла не радовало. Неясная тревога поселилась в сердце. Надо, поторопится.
– Толстый, ты обратил внимание на дыры в вертолёте?
– Угу, их трудно не заметить…
– Я тоже их заметил. Как ты думаешь, откуда стреляли?
– Может с такого же вертолёта, может с земли… какая теперь разница?
– А такая, что большинство дыр пришлись в дно, и лишь небольшая часть снизу чуть иначе…
– Слушай, Косой, хорош умничать, лучше помоги пулемёт опустить, он тебе нужен а не мне…
– Просто мне не дают покоя вон те башенки на крыше, одна из них выход на чердак, а вторая… такая же, но двери на ней не наблюдается и дырки…
– Ты хочешь сказать, что стреляли оттуда, ладно сейчас спустимся и проверим. Верёвку держи, я отдохну пока.
Наградив Косого верёвкой, по которой спускался пулемёт, я присел отдохнуть.
Меня всегда поражала одна привычка Косого, любил он, чтоб окружающие приходили к тем же умозаключениям, что и он. Для этого он начинал выдавать всю последовательность своих рассуждений. Как будто проще сказать нельзя. Одним словом – зануда.
Правда, говорил он так не со всеми, а лишь с теми, кого почти принимал за равного, т. е. со мной. С остальными он был куда проще, подай – принеси, пошёл на фиг – не мешай.
По идее я должен был гордиться его вниманием, но меня это раздражало. Зато он гордился, что везде может залезть, куда я залез, почти везде…
Бойцы отдыхали на чердаке. Ночь на нашей крыше у них не задалась, кровососы одолели.
Теперь под тихую дождевую капель, они мирно дрыхли. Пора будить, груз им тащить предстояло. Взмокшие и промокшие, мы стояли с Косым на крыше.
– Пойдём на башенку глянем, – махнул он рукой.
Дверную ручку мы не нашли, но одна из панелей явно была подвижной, не смотря на видимое отсутствие навесов, замочная скважина на ней присутствовала. Судя по прорези ключ, был странной формы – загогулиной. Дверь была настолько плотно подогнанной, что поддеть её монтировкой не представлялось возможным.
– Тьфу! – я сплюнул, – Не фиг время терять, пошли отсюда Косой, буди своих.
