Текст книги "Инквизитор Красной Армии. Патронов на Руси хватит на всех!"

Автор книги: Игорь Подгурский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

– Смелей действуйте, братцы! Я с вами, – он картинно выбрасывал руку вверх, указывая на небо, «орлиным взором» окидывая летчиков, стоявших перед ним. И летуны действовали так, что германским асам становилось тошно в небе и хотелось оказаться побыстрее на родном аэродроме.

Большого вреда от командира авиаотряда не было, впрочем, как и пользы, если не считать оформления наградных листов…

Бегло просмотрев сопроводительные документы, подполковник задал несколько вопросов прапорщику Поплавкову и сказал, что он будет летать на «Ньюпоре».

– Но его надо привести в порядок, – сообщил он, явно что-то недоговаривая. – Аэроплан старый. Другого свободного самолета в отряде нет.

Некоторые самолеты в авиаотряде «долетались» до такого состояния, что на них живого места не было. Их грустно называли «наши летающие гробы».

Поплавкову, как новенькому, достался видавший виды, довольно потрепанный «Ньюпор» с двигателем в семьдесят лошадиных сил, на котором ему предстояло летать. Машина не лучше и не хуже других.

– Вот ваш «гроб», господин прапорщик, – показал Акиму его самолет механик, выделенный из аэродромной команды в сопровождающие. – Когда он вернулся из полета, думали, что отлетался. Еле-еле дотянул до посадочной полосы. Чуть в воздухе не расклеился. Хотели списать вчистую. Ничего, подлатали, теперь на нем можно снова летать.

Не хуже… Без конца ремонтированный, с десятками заплат и заплаток на полотне оболочки, скрепленный проволокой и даже… веревками. Мотор давно выработал свой ресурс, но упрямо продолжал крутить пропеллер. Видимо, по привычке. Зато коряво, но с душой нарисованный на фюзеляже смеющийся чертик, хватающий за хвост вражеский самолет с крестами на крыльях, придавал его персональному «гробу» боевой вид…

Складывалось впечатление, что эта груда металлических частей, деревянных реек, обтянутых тканью, никогда не сможет оторваться от земли. Части чудовищного конструктора сложили вместе исключительно для оскорбления молодого прапорщика, для внушения ему чувства неполноценности.

И без этих дополнительных наворотов из-за особенностей конструкции «Ньюпор», как паутиной, опутан стальными жилами тросов. Сзади деревянный стабилизатор и руль поворота. Спереди мотор и руль глубины, тросы от которого идут к ручке управления.

Аэродром представлял собой зеленую полосу земли длиной в двести метров, шириной в двадцать, тянувшуюся с востока на запад. Расположенный среди вспаханного поля, он напоминал маленький островок. «Как же здесь садиться?» – подумал Поплавков. Но вспомнив, что на эту зеленую полоску земли, называющуюся лишь по недоразумению аэродромом, садятся другие летчики, успокоился.

Подавляющее большинство вылетов в отряде было связано с авиаразведкой. Фотографировали неприятельские позиции и военные объекты. Летчики, в том числе и Поплавков, умели фотографировать, поэтому часто летали в одиночку без наблюдателя-фотографа. Дело не особенно сложное, зачем лишний раз подвергать опасности товарищей? Если собьют, то погибнет один, а не двое. Вот такая простая арифметика.

На разведывательных самолетах не было предусмотрено вооружение. В штабах мудро решили, что первый авиаотряд не истребители, и на оружии сэкономили. Время показало, что авиаразведчики – легкая добыча для вражеских самолетов. Положение надо было исправлять. На каждый самолет техники установили по американскому пулемету кольт. Самолеты продолжили свою боевую работу, выполняя задание по фоторазведке. С пулеметами военлеты стали увереннее чувствовать себя в воздухе. Стали смелее. Было бы совсем хорошо, если бы капризные кольты не заедало при стрельбе. Перекос патрона в патроннике – для них обычное дело.

В ночь перед первым своим «боевым» вылетом Поплавков почти не спал. Самостоятельно, первый раз в жизни, по карте-десятиверстке пришлось изучать будущий маршрут полета. В авиацентре их почти не учили «читать карту». Главное – взлет и посадка. Просить кого-то из сослуживцев не позволяла гордость. Более молодого и необлетанного летчика, чем Аким, в авиаотряде не было.

Чем дольше он всматривался в карту, тем крепче становилось чувство, что он запутался. «Одолею, не могу не одолеть, – подбадривал он себя вслух. – Смогу! Я смогу-у!» Начал отмечать красным карандашом основные ориентиры. Чувство, что не справится, стало исчезать, словно туман под лучами солнца. Сидя над картой, незаметно для себя прапорщик заснул. Проснулся уже на рассвете. Пора.

Первый полет Поплавкова не обошелся без казуса. Задание простое: сфотографировать первую линию немецких траншей. На «Ньюпоре» установили автофотограф. Перед вылетом Аким с серьезным видом понажимал на «грушу» – все в исправности, затвор работает. Поднялся в воздух. Сердце сладко заныло. Прапорщик представил, как немцы откроют по нему ураганный огонь, но ни с ним, ни с самолетом ничего страшного не случится и он благополучно вернется на аэродром с важными снимками.

Солдаты аэродромной команды уже выкатили самолет на старт. Прапорщик в летном комбинезоне и пробковом шлеме, обтянутом кожей, сел в кабину. Поерзал на неудобном деревянном сиденье, замер. Сидел, не решаясь подать команду заводить мотор. В его голове неотвязно крутилась мысль, не давая покоя: «Не найду цель. Заблужусь!»

Как сквозь сон услышал свой голос:

– Готов!

– Контакт! – крикнул моторист.

– Есть контакт, – эхом отозвался летчик Щелкнул переключателем подачи бензина. Мотор мерно загудел.

Страшно отпустить ручку управления. Нельзя больше медлить. Затаив дыхание, словно Поплавкову предстояло нырнуть с головой в бездонный омут, махнул рукой и отпустил ручку управления. Мотористы, повинуясь сигналу, отпрянули в стороны. Самолет дрогнул и медленно пополз по земле. Разбег становился все быстрее. Вот он клюнул носом… ручку на себя.

«Ньюпор» подпрыгнул раз, другой… Качнулся. Рывок. И вот колеса отделились от земли. Левой рукой прапорщик схватился за сиденье. Вцепившись в него мертвой хваткой, авиатор неподвижно застыл. Акиму казалось, что стоит пошевелиться и своим неосторожным движением он свалит эту летающую табуретку на крыло.

Прапорщик потянул на себя ручку, самолет послушно пошел на подъем. Внизу проплывают коробочки домов, темнеют ленточки дорог.

На высоте холодный ветер режет лицо, от него глаза застилают слезы. Прапорщик от волнения забыл надеть на лицо очки. Ошибку пришлось исправлять левой рукой, правая – на ручке управления.

Подлетев к линии фронта, Аким зашел так, чтобы солнце светило сзади, и начал съемку. Все обошлось благополучно, без стрельбы с земли по его аэроплану. Судьба благоволила пилоту в его первый вылет. Прекратил фотографировать, когда закончилась пленка, и лишь тогда полетел обратно. Душу грела мысль, что ничего не случилось и снимки будут удачными.

Каково же было его удивление, когда после проявления пленки на ней не обнаружилось никаких следов того, что он снимал. Пленка оказалась девственно чистой. Он почувствовал себя обманутым: полет был рискованным и все впустую.

В лаборатории проверили фотоаппарат, все в исправности. Затвор работает, как швейцарские часы. Оказалось, что во всем виноват сам Аким. При вылете техник понадеялся, что летчик сам снимет крышку с объектива, а новичок до этого не додумался. В отряде долго шутили над новеньким: «Еще совсем зеленый. Необлетанный». Поплавков был готов провалиться сквозь землю от стыда и обиды за свою оплошность. Хорош гусь, размечтался, какую важную информацию добудет. А на деле салага салагой…

Прапорщик Поплавков служил в четвертой эскадрилье под командованием поручика Тараса Пендо. Аким и командир эскадрильи, состоящей всего из трех аэропланов, быстро нашли общий язык. Пендо был родом из Киева, из обеспеченной семьи. Его мать имела небольшой сахарный заводик. По внешности Тарас был «щирый» украинец: статен и чернобров. В авиаотряде его все любили за то, что был веселым и общительным, за красивую внешность и присущее только ему одному ругательство «мать ее сахарный завод!» Поручик Пендо был страстным картежником и часто отлучался из авиаотряда к соседям-артиллеристам. Перед тем как на несколько часов окунуться в мир преферанса, он докладывал дежурному офицеру, зачем его несет нелегкая к артиллеристам: «Какое-то строительство идет у немцев. Надо показать им на карте координаты засечек. Пусть обработают огоньком батарей. Пусть перемешают немчуру с землей». Партнеры по игре никогда не подводили летчика. В конце игры они всегда давали несколько выстрелов в сторону германских траншей. Ночной беспокоящий огонь, а иногда под утро, для знающих людей был сигналом, что скоро поручик Пендо заявится в блиндаж четвертой эскадрильи с красными глазами от недосыпа и в хорошем настроении духа. Играл он обычно хорошо, а редкие проигрыши общей картины не портили.

Немцы периодически получали ночью такие сюрпризы, не догадываясь, что обязаны этому ночным посиделкам авиатора в теплой компании артиллеристов. Однажды один из таких шальных снарядов с ювелирной точностью попал в склад боеприпасов на излете траектории. Грохотало до утра. Рвануло так, что казалось, будто среди вражеских позиций проснулся древний вулкан. Разведчики-пластуны притащили на следующий день «языка». Тот рассказал, что из-за артиллерийского снайпера было сорвано наступление полка. Германцы без артподготовки атаковать не решились. Поручика за доставленные «точные данные» наградили именной георгиевской саблей, а молодцов-артиллеристов орденами. После этого ночные посиделки обрели почти официальный статус.

Командир авиаотряда перестал морщиться, когда узнавал от дежурного об очередной отлучке подчиненного. Братство по оружию надо укреплять в любое время суток. А то, что глаза красные, так это ерунда. Война закончится, тогда и отоспится.

Основную массу офицеров гвардейского Первого авиаотряда составлял «прапорщик юный», как тогда распевали в модном романсе: юноши, как и Аким, попавшие в армию добровольцами. За их спиной были студенческая скамья, реальное или городское училище. Ни знаний, ни житейского опыта они не имели, а военного и подавно. Объединяло их одно – они умели летать на аэропланах. Пройдя сокращенный курс школы прапорщиков или военного училища, стали офицерами-летчиками, но никто ни на фронте, ни в тылу не занимался повышением уровня их военных знаний и боевого мастерства.

Когда Поплавков прибыл в расположение авиаотряда, боевые вылеты случались редко. Активность проявляли лишь разведчики. Однако разведвылеты не связывались с подготовкой к серьезным вылетам, а были своеобразным развлечением для офицеров, вроде спорта или охоты. Происходило это потому, что командование армии, за редким исключением, авиаразведкой не руководило. К данным, полученным от летчиков, штабные относились, мягко говоря, с недоверием. Ну что он там увидит из поднебесья?

Все поиски намечались и проводились по инициативе и желанию младших офицеров.

Единственный, кто пользовался у молодежи популярностью из старших офицеров, был начальник штаба авиаотряда штабс-капитан Сергей Аркадьевич Буслаев. Офицер чем-то внешне напоминал своего былинного новгородского тезку Буслаева. Он был широкоплечим, крепким и статным кудрявым блондином, ходил вразвалку, носил окладистую бороду. Обращаясь к подчиненному, называл его батенькой. В свою очередь и молодые военлеты за глаза дали ему прозвище Батенька.

Буслаев никогда не проявлял грубости к нижним чинам. К провинившимся у него был особый подход. На глазах Акима он однажды вызвал к себе в землянку солдата, заснувшего на посту. Прочитал нотацию ровным голосом, объявил два наряда вне очереди, а затем, засучив рукав, показал свою мускулистую руку, согнутую в локте. Сникшему рядовому штабс-капитан сказал полушутя-полусерьезно: «Ты, батенька мой, смотри, я никого не бью, но, если позволишь что-либо подобное, еще раз заснешь в карауле, стукну – и дух из тебя вон». Однако своей угрозы Буслаев в исполнение никогда не приводил. Он единственный, кто летал из начальства.

Возвращаясь со второго вылета, прапорщик Поплавков услышал сзади громкие хлопки. Обстреливают с земли? Белых облачков разрывов не было, как ни крутил головой. Хорошо догадался обернуться, чуть не свернув себе шею. Хлопало полотно на стабилизаторе его самолета. Оно разорвалось. Согласно всем инструкциям и голосу разума выход из такой ситуации один – немедленно садиться. Но Аким не стал приземляться. Он летел дальше. Во что бы то ни стало надо дотянуть до аэродрома. И дотянул.

Едва колеса аэроплана робко коснулись земли, как все полотно обшивки сорвало вихрем. Стыдливо обнажился хрупкий деревянный скелет стабилизатора…

Поплавков думал, что ему как новенькому выделили этот «гроб» на колесиках. Как оказалось, нет. У начштаба самолет был еще хуже. Он мог в приказном порядке поменяться самолетом с любым летчиком. Для него все подчиненные, над Буслаевым старшим был лишь командир авиаотряда. Но нет, летал на своем, не позволяли гордость офицера и воспитание.

Однажды штабс-капитану лишь чудом удалось избежать катастрофы. На высоте шестьсот метров над землей во время разворота треснуло и вывернулось нижнее правое крыло.

Начальник штаба авиаотряда на земле, а в воздухе летчик Буслаев отличался необыкновенным спокойствием, граничащим с фатализмом самоубийцы. У него настолько плохой аэроплан, что в него было страшно садиться. А Буслаев поднимался на нем и летал. Каждый его полет сопровождался самыми неожиданными неприятностями.

В последнем приказе командующего 12-й армией, в котором отмечались подвиги офицеров, в числе отличившихся отметили начштаба. Командующий наградил его георгиевским оружием: «За то, что на очень скверном и малонадежном аэроплане с плохо работающим мотором, в исполнение приказа, летал уже под вечер бомбить станцию. В сумерках при возвращении на аэродром у него окончательно остановился мотор. В результате чего самолет потерпел крушение при вынужденной посадке. Штабс-капитан гвардии Буслаев сломал несколько ребер, нос, получил многочисленные ушибы, что, однако, не удержало его от разведывательного полета на следующий день. Приказываю наградить героя георгиевским оружием: „Маузером“ в кобуре…»

Когда уже в офицерской столовой отмечали награду, Аким набрался смелости и спросил захмелевшего начштаба:

– Господин штабс-капитан, разрешите обратиться?

– Валяй, – не по-уставному ответил Буслаев. – Давай без этих вывертов, мы не на плацу во время строевого смотра. Короче, не в пехоте служим, – словно в подтверждение своих слов, он полностью расстегнул китель, отглаженный по торжественному случаю.

– Сергей Аркадьевич, скажите, как вы на своем «гробу» ухитряетесь держаться в воздухе? – на одном дыхании выпалил прапорщик.

Буслаев хмыкнул, весело глядя на молодого летчика. Неопределенно покрутил в воздухе рукой, будто давал команду «На взлет».

– Что же прикажете мне делать – ждать, пока из Франции или Америки новую машину пришлют?..

Шлем мы им российское золотишко. А они не торопятся. Ну да ничего, мы и из наших рабочих лошадок все выжмем. Ведь надо же, черт возьми, летать!

Дальше они не успели ничего сказать друг другу. Началась очередная порция тостов и заздравных в честь награжденного. Потом решили опробовать наградной маузер. Стреляли по очереди по пустым бутылкам. Сломали застежку на кобуре. Но на этот пустяк никто не обратил внимания.

Сидевший рядом за столом поручик громко икнул и поделился наболевшим:

– Сегодня приземлился утром, и первое, что слышу от техника: «Ваш „гроб“ отлетался». Как попугай повторяет одно и то же, чес слово. А когда в воздухе был, тоже думал, что отлетался. Еле-еле дотянул. Техники облепили, к себе в ангар закатили. Казалось бы, совсем негодный самолет. Через два часа благополучно на нем взлетел и летал на разведку. Дребезжит, трясется, но летит.

– Мой старичок «Стапорд» как старый испытанный друг. Всегда готов отдать последние силы. – Начштаба открыл новую бутылку и сам разлил по стаканам. – Тост, господа. За наших рабочих лошадок!

Два раза повторять не пришлось. Все чокнулись и выпили за самолеты. Каждый летчик пил за свой…

В первые дни своей службы в авиаотряде Поплавков с удивлением наблюдал за военлетами, готовящимися к вылету. Наблюдал. Присматривался. Забыты недавние ругань и проклятья по адресу ветхих аэропланов. Летчики, получившие полетное задание, проникаются к ним симпатией, как к старым друзьям, которые не подведут. Однажды он случайно подсмотрел, как прапорщик Хайремдинов из второй эскадрильи ласково гладил борт своего потрепанного «Фармана» и что-то ласково шептал, наклонившись к пропеллеру. Наверное, делился чем-то сокровенным. Совсем скоро ему в полет, и старый друг не подведет.

Впрочем, разве поймешь все, что они сделали во время полета? Человек и самолет. То же самое испытывали и переживали каждый божий день другие летчики. Хорошо то, что лично можешь отчитаться за выполненный полет. Разве у всех такая удача? Чуть ли не ежедневно слышишь об авариях.

Не все возвращались с боевых вылетов. Если пилот легко отделался, практически цел и невредим, он по праву считает себя счастливым. Так почему бы ему не поболтать со своим самолетом?

Аким поставил себе задачу научиться летать лучше других летчиков. Решил, значит, надо сделать. Он поднимался в воздух в любую погоду. И настолько свыкся со своим «Ньюпором», что чувствовал себя в нем так же спокойно, как и на земле.

Однажды во время очередного вылета недалеко от Поплавкова в воздухе разорвался зенитный снаряд. Аэроплан дернуло, словно его схватила невидимая исполинская рука. Машина чуть не свалилась в штопор. Летчик с трудом удержал воздушного скакуна на прежнем курсе. Несколько рваных дыр от осколков в крыльях и фюзеляже не в счет. Техники на аэродроме залатают в два счета. Главное – тяги рулей и закрылков не перебиты и летчик цел. Ни царапинки, только непрекращающийся гул в голове. Контузило. Курносая с косой лишь подняла голову в небе на мгновение, ожгла взглядом и опять вернулась к земным делам. Сегодня времени на авиаторов у нее не было. Знай успевай маши косой, собирай жатву. Под крылом самолета на грешной земле, изрытой язвами воронок и шрамами траншей, стянутых рядами колючей проволоки, сцепились в один рычащий клубок русские и немецкие войска. Одни наступали, другие не стали отсиживаться в обороне, дожидаясь, когда ворвутся в их окопы и блиндажи солдаты в касках с пикой наверху, и дерзко контратаковали. В рукопашном месиве «принимали» врага на штык, бились прикладами, штурмовыми ножами, саперными лопатками, рукоятками пистолетов. Сойдясь лицом к лицу, на перезарядку времени не было. Вид крови и крики умирающих никого не пугали, наоборот, прибавляли ярости, казалось, сейчас кровь закипит от бешеных доз адреналина…

Самолет починили в тот же день. Фельдшер после медицинского осмотра от полетов не отстранил. Лишь заткнул в уши тампоны из серой ваты, смоченные борной кислотой. Практически здоровый офицер. Зрачки не расфокусированы. Небольшой нервный тик на обожженной скуле. Если специально не приглядываться, то совсем незаметно. Почти здоровый нормальный офицер. А вы встречали полностью нормальных офицеров-добровольцев в действующей армии? Инстинкт самосохранения для любого разумного существа еще никто не отменял. Добровольно идти на смерть. Постоянно быть готовым убивать себе подобных, быть убитым – это, знаете ли, уже отклонение от нормы.

После этой контузии у Поплавкова появилось особое интуитивное понимание, что может случиться с человеком, отправляющимся на задание. Какое? Он и сам не смог бы толком объяснить. Словно на краешке сознания вокруг человека начинали кружить смазанные черные ветерки. Иногда их можно было углядеть в виде мимолетных темных сполохов, иногда как черная воронка крошечного вихря. По заказу вестники беды ни разу не появлялись. Миг – и снова исчезали. У них было свое расписание. Могли отметить человека, а могли и нет. Но если Аким их видел, то уж точно не стоило ждать ничего хорошего тому, вокруг кого они крутились. Сначала он попытался объяснить свои видения хронической усталостью и нервным напряжением. Потом уловил закономерность: чем дольше они появлялись, тем большая опасность подстерегала человека. Секундное появление черного ветерка предвещало ранение или увечье. Три-четыре секунды – и можно было смело идти исповедоваться к полковому священнику и садиться писать завещание. Поплавков никому об этом не рассказывал. Один лишь раз проболтался по пьянке, но собутыльники, похоже, все списали на нервное напряжение и дрянной спирт ректификат. Боялся, что определят в сумасшедшие и отправят в тыл. А еще, что хуже, посчитают симулянтом. Больше всего он боялся прослыть трусом, боялся этого больше смерти. Лучше попасть в категорию контуженых, чем стать официальным дезертиром.

Ни новенькая форма с кожаной скрипучей портупеей, ни необмятые погоны прапорщика с двумя маленькими золотыми звездочками, ни офицерский оклад с высоким коэффициентом за каждый вылет в боевых условиях не были для прапорщика Поплавкова главными условиями в службе. Ему нравился сам полет. А тут еще почет и уважение. В союзниках лишь небо, ветер и раскаленный ствол пулемета. Что еще нужно для боевого летчика-одиночки? Может быть, поспать лишний час после утренней побудки, фальшиво сыгранной горнистом, если выдастся такая возможность.

Практически каждый день военлет Поплавков поднимался в воздух. Но его самолет был так изношен, что чаще приходилось летать на чужих. А когда взлетал на своем «Ньюпоре», то старался держаться ближе к линии фронта, выполняя задания по фотосъемке вражеских траншей. Он опасался не немцев, а того, что самолет может выйти из строя. Тогда оставался шанс спланировать на свою территорию.

Самым большим злом была разнотипность самолетов. В авиаотряде были «Спады», «Фарманы», «Морисс-Фарманы», «Вуазены», «Ньюпоры».

Русская авиация целиком зависела от закупок за рубежом. Не было отечественных самолетов «Святогор» и «Илья Муромец». По своим летным и боевым качествам они, сконструированные русскими инженерами, превосходили все иностранные образцы. Но строились эти самолеты в ничтожном количестве…

Нередко случалось и такое: число самолетов по штатной норме, а летать не на чем. Аэропланы вышли из строя, а для их ремонта нет запасных частей.

В отряде редко получали полностью положенный авиабензин. С трудом удавалось правдами и неправдами выцарапывать с армейских складов у прижимистых интендантов хотя бы газолин. Летали на невероятных смесях, состав которых сами же придумывали. Комбинировали в различных пропорциях ректифицированный спирт, метиловый спирт… В самолете вонь, будто на винокурне. Надышишься в полете отработанными газами, вылезая из самолета, шатаешься, как пьяный. Летчики грустно шутили: «С таким горючим коктейлем нельзя летать без закуски». Заматывали лицо шарфами по самые очки-консервы. От этого авиаторы приобретали лихой вид, напоминая ковбоев из книг Фенимора Купера. Помогало плохо, приземлившихся летчиков продолжало качать, как первопроходцев с Дикого Запада, только что вывалившихся из салуна…

Наступило лето 1916 года. Львов и Перемышль, занятые в боях к 1914–1915 годам, были вновь отбиты немецкими и австрийскими войсками. Немцы захватили все укрепрайоны в Польше. Пала Варшава. Русские войска оставили Литву. Вместо активных боевых действий наступила позиционная война. Прошлые неудачи, тяжелая обстановка в стране убивали все живое в армии. Кадровых офицеров к тому времени осталось мало. Большинство из них перебили в начале войны, когда был пик активных боевых действий, а о сохранении кадрового резерва никто в Генштабе не позаботился. Уже к середине второго года войны основная масса офицеров состояла из так называемых офицеров военного ведомства. Бывшие студенты принимали под свое командование взвода и роты. Пламенное желание послужить Отечеству никак не могло компенсировать отсутствие боевого опыта и военных знаний. Тыловое обеспечение действующей армии становилось критическим. Эффективность деятельности интендантов стремилась к нулю.

Положение у гвардейского Первого авиаотряда, как и у других подразделений, было критическим. Топлива не было, запчасти к аэропланам практически не поступали. Часто авиаторы и техники выходили из трудного положения только за счет своей выдержки и сообразительности. Из нескольких самолетов собирали один самолет, способный подняться в воздух.

В гвардейском Первом авиаотряде неожиданно появилось необычное увлечение. Летчики вместе с техниками начали собирать различные конструкции для бомбодержателей и бомбосбрасывателей для своих самолетов. Каждый изгалялся как мог, в меру своей фантазии. Но чаще всего бомбы сбрасывали, как всегда, самым примитивным способом. Вручную. Прицелов для бомбометания не было. Бросали на глазок. Польза такого бомбометания заключалась не в том, чтобы нанести немцам как можно больший урон, а скорее в психологическом давлении на него. Беспокоящее бомбометание всегда вызывало панику во вражеском стане. Поплавков никаких бомбосбрасывателей на свой аэроплан принципиально не ставил. Он разведчик, а не бомбер. Каждый должен заниматься своим делом.

* * *

На рассвете началось немецкое наступление. Все самолеты отряда поставили на старт. Со стороны фронта доносился гул артиллерийской канонады. Казалось, там пробуждается вулкан, пробуя свои силы. Летчикам поставили вести авиаразведку в прифронтовой полосе, оперативно сообщать вымпелами нашим артиллерийским и пехотным частям о подходе вражеских резервов.

Вернувшись с первого за сегодняшний день разведывательного вылета, прапорщик Поплавков доложил дежурному по отряду, что обнаружил переправу через реку. Еще два дня назад ее не было. Дождался, когда техники заправят аэроплан горючим, и снова на взлет.

Когда Аким приземлился после третьего за сегодняшний день вылета, то почувствовал во всем теле страшную усталость. Захотелось лечь прямо на взлетке, не отходя от «Ньюпора». Напряжение полета сменилось апатией. Организм требовал отдыха. Хотелось лечь на траву аэродрома и бездумно смотреть в небо, глядя на облачка, проплывающие в вышине. Прапорщик поборол нахлынувшее желание, сказал мотористу, что идет отдыхать. Переставляя ватные ноги, побрел к себе в землянку. Не успел раздеться, только расстегнул летный комбинезон, как явился вестовой штабс-капитана Буслаева с приказанием немедленно явиться в штаб.

Не понимая, в чем дело, пошел вместе с солдатом.

Аким стянул с головы летный шлем, собираясь возразить, что он недавно с вылета.

– Ничего не выйдет, – опередил его начштаба, угадав все по кислому выражению лица летчика. – Ирхин и Сатаров еще не вернулись, у поручика Волкова отказал мотор…

Поплавков представил себе этого поручика. Он летал на новеньком «Спаде» – лучшем аэроплане, какой имелся в отряде. Сегодня, когда все военлеты с утра поднялись в воздух, Волков не летал… Вместо этого он целый день возился с мотором своего самолета. Одним словом, гнида.

Обидно, что другие летают за этого труса. Начштаба отлично понимал истинную причину «аварии», но не захотел отправлять Волкова на задание…

– Аким, у меня к вам небольшая просьба, – штабс-капитан заговорщицки подмигнул. Со стороны это больше походило на нервный тик. – Батенька, завтра командир отправляет командующему сводку о действиях отряда за декаду. Ничего не поделаешь, это наше начальство такое… родное. Уж извини, другого нет и не будет. Приказать тебе не могу, поэтому прошу. Возьми, пожалуйста, пару бомбочек, спусти на ту самую переправу, которую обнаружил. С воздуха гостинец пруссакам будет как раз. Командир галочку в реляции поставит. Ты ж его знаешь: не это, так что-нибудь новое придумает, чтобы отличиться. Выручай, дорогой, всего парочка бомбочек.

Поплавков хотел было возразить, сказать, что его аэроплан-авиаразведчик и не приспособлен к бомбометанию, что ему даже бомбы положить некуда. Но начштаба говорил так просто, во взгляде его было столько уверенности в своей правоте, что прапорщик согласился. Их командир Яблонько самодур и очковтиратель, разве это для кого-то секрет? Стоит попробовать. В жизни, да и в армейской жизни, нет ничего невозможного.

Уничтожить переправу приказано командованием армии. А штабс-капитан не надеялся, что Волков выполнит приказ добросовестно. Полетает, нарезая круги на безопасной высоте, и вернется как ни в чем не бывало. Не нашел или заплутал. Попробуй проверь, «Спад» – одноместный самолет. Это и стало причиной вызова Акима.

Поручик и до этого не отличался смелостью. Небо не звало и не манило его к себе. Не раз бывало: его «Спад» готов к полету, а он выйдет на взлетную полосу, поднимет над головой носовой платок и, если тот шевельнется, радостно скажет:

– Ветер силен. Не полечу.

Скажет и уйдет.

Начальник штаба зеленел от бешенства, но ничего поделать не мог. Поручик ходил в любимчиках у командира. Подполковник когда-то успел послужить с его отцом в Петрограде и отзывался о нем с придыханием как о блестящем офицере с высокой штабной культурой. Волков-старший готовил бумаги на доклад без единой помарки…

– А с Райхертом вообще беда приключилась, – продолжил штабс-капитан.

– Сбили? – выпалил Аким. Настроение и так скверное, а тут еще беда приключилась.

– Подбили, – вздохнул штабс-капитан. – С наблюдательного пункта доложили: Райхерта подбили на немецкой территории. Он перетянул через линию вражеских окопов. Но до наших недотянул. Спланировал на нейтралку. Сел на проволочные заграждения перед нашими окопами. Артиллеристы не растерялись, поставили заградительный огонь. Под огневой завесой пластуны вытащили нашего бедолагу. Райхерт цел, только сильно заикаться начал, ничего внятно объяснить по телефону не смог. Я только понял, что при посадке шасси сломались, – было видно, что штабс-капитан за многословием пытается скрыть волнение. – На наблюдательном пункте у пехотинцев, похоже, поэт сидит. Вы только представьте, батенька, как он доложил. Аэроплан, словно подбитая птица, опустив крылья, повис на проволоке. Какова метафора?

Прапорщик пожал равнодушно плечами. Что тут сказать. Никакие образные сравнения не волновали. Главное – Райхерт цел, а самолет? Да хрен с ним, с самолетом. Заберем «Спад» у Волкова, все равно не летает.

– Из штаба армии пообещали, что истребители Четвертого авиаотряда будут патрулировать в нашей зоне ответственности. Небо наши от чужих прикроют. Держись повыше, и все будет нормально. Зенитки не достанут. Кстати, вы знаете немецкий? – огорошил прапорщика Буслаев.

– Немного латынь, – осторожно ответил Аким. Начштаба умел ставить людей в тупик неожиданными вопросами. – Мы что, пленного взяли? Если он латынь знает, то смогу спросить, кто правил Римом. Учил в гимназии. Твердая четверка, – в голосе прапорщика прорезались горделивые нотки. – Поверьте, с моим учителем это немало. Еще тот зануда был.