Текст книги "Пособник"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

– Тогда договорились. Я дам тебе знать, какая будет реакция. Устраивает?

– Устраивает.

– Хорошо. Сказать по правде, мне и самому интересно увидеть. Конечно, если это не деза.

– Хорошо, – говорю я, вперяясь в свой книжный шкаф за монитором – не увижу ли сквозь него, у кого можно стрельнуть сигарету. – Ты очень любезен, Нейл. Я тебе благодарен.

– Не за что. Ты когда у нас появишься? Или вам, пиктам,[38]38
  Пикты – кельтские племена, населявшие Шотландию до середины IX в., когда были покорены скоттами, а вскоре смешались с ними.


[Закрыть] нужно сначала визу получить?

Ты прибываешь к лейтонскому дому мистера Оливера в девять часов, как и было договорено с ним при встрече сегодня в магазине в Сохо. Он за это время успевает вернуться из магазина, поужинать, посмотреть свою любимую мыльную оперу и принять душ. Его квартира занимает второй этаж кирпичного домика в ряду других; на первых этажах – магазинчики, ресторанчики и офисы. Ты нажимаешь кнопку домофона.

– Алло?

– Мистер Оливер? Это мистер Меллин. Мы встречались сегодня днем.

– Да. Помню.

Гудит электропривод замка.

Внутри, за тяжелой, надежной дверью, лестница с ковровой дорожкой, в которой утопают ноги, обои в стиле регентства. Стены вдоль лестницы увешаны викторианскими пейзажами в богатых рамах. Мистер Оливер появляется на верхней площадке лестницы.

Это толстенький маленький человечек с землистым цветом кожи и с совершенно черными – на твой взгляд, крашеными – волосами. На нем брюки и кашемировый кардиган поверх жилетки. Рубашка из чистого шелка. Галстук. Шлепанцы. От него сильно пахнет «Поло».

– Добрый вечер, – говоришь ты.

– Да-да. Прошу.

Тебе слышится «порешу», но ты знаешь, что он хотел сказать. Когда ты достигаешь вершины лестницы, он отступает в сторону и протягивает руку, одновременно оглядывая тебя с ног до головы. Ты бы не возражал, будь свет – от маленькой люстры в прихожей – не такой яркий. Усы колются у тебя под носом. Вы обмениваетесь рукопожатиями. Пожатие мистера Оливера влажное и крепкое. Его взгляд падает на толстый портфель у тебя в руке.

– Проходите, – кивает он.

Атмосфера гостиной немного претенциозна; мистер Оливер любит ворсистые белые ковры, мебель, обтянутую черной кожей, металлические хромированные столы со стеклянными столешницами; почти всю стену занимает телевидеоаудиокомбайн.

– Присаживайтесь. Хотите выпить?

Половину звуков мистер Оливер глотает, но ты опять понимаешь, что он говорит.

Ты садишься на край кожаного диванчика – сгорбленная фигура, портфель на коленях; ты даешь понять, что нервничаешь. На тебе дешевый костюм, и ты все еще в перчатках.

– Гм-м, с удовольствием, – говоришь ты, стараясь казаться взволнованным и неуверенным в себе. Конечно, ты нервничаешь, но совсем не в такой степени.

Мистер Оливер подходит к хромированному бару дымчатого стекла.

– Что предпочитаете?

– Мм, у вас есть апельсиновый сок?

Мистер Оливер смотрит на тебя.

– Апельсиновый сок, – говорит он и наклоняется, чтобы заглянуть в маленький, встроенный в бар холодильник.

Себе он наливает водку с колой и садится на диван слева от тебя. Тебе кажется, что он как-то подозрительно поглядывает на тебя; может, твой маскарад не обманул его, думаешь ты и начинаешь беспокоиться. Ты нервно кашляешь.

– Итак, мистер Мерлин, – говорит он. – Что же у вас для меня есть?

– Понимаете, – говоришь ты, оглядываясь. Ты наблюдал за этим домом всю вторую половину дня и почти уверен, что здесь больше никого нет, но все же какие-то сомнения у тебя остались. – Как я уже вам сказал в магазине, гм, это нечто… нечто особенное. Нечто, насколько я понимаю, пользующееся спросом.

– О чем же таком особенном идет речь?

– Э-э-э, понимаете, это, как бы это сказать, имеет отношение к насилию. В довольно крайнем его проявлении. А еще это имеет отношение, э… к де-де-детям. Мне сказали, что вы… вы можете, вы можете… что вы заинтересованы в такого рода, ммм, вещах.

Мистер Оливер поджал губы.

– Нужно быть идиотом, чтобы приходить к людям с такими разговорами, а? Я хочу сказать, не будете же вы посвящать в такие дела совершенно незнакомых людей, ну, вы понимаете, что я имею в виду?

– Ай-ай, – огорченно говоришь ты. – Значит, вы не…

– Нет, я вам ничего не ответил. Я просто говорю, что надо быть осторожным, понимаете?

– Ага, – говоришь ты, кивая. – Да. Да, конечно. Конечно, надо быть… осторожным. Я понимаю. Я вас понимаю.

– Покажите, что вы принесли, а? Мы посмотрим, а потом решим, так?

– Да-да. Вы правы. Конечно. Ах да, то, что я принес, ммм, ну, это только часть целого, просто показать вам, но по этой части можно… можно получить достаточно полное представление…

– Видео, да?

– Да, правильно. На видео.

Ты отщелкиваешь замки портфеля и вынимаешь оттуда часовую видеокассету, ставишь портфель на пол рядом, поднимаешься и протягиваешь ему кассету.

– Так.

Он берет кассету и направляется к видеомагнитофону. Ты остаешься на месте.

Кассета не хочет вставляться, ты слышишь, как стонет механизм магнитофона. Мистер Оливер наклоняется, чтобы понять, в чем дело. Ты подходишь к нему сзади.

– Что-то не в порядке? – спрашиваешь ты.

– Да, кажется…

Кассета не вставляется, потому что ты намертво заклеил шарнирную створку, прикрывающую ленту. Мистер Оливер не успевает закончить свою фразу – ты наносишь ему сзади удар дубинкой по голове. Но когда ты замахнулся, он уже начал поворачивать голову, и удар получился скользящий.

Он падает на бок, пытается одной рукой ухватиться за что-нибудь, но только сдвигает проигрыватель компакт-дисков и усилитель.

– Что?.. – говорит он.

Ты с силой бьешь дубинкой ему по лицу, ломая нос, а когда он падает, ударяешь его ногой в пах. Он, лежа на боку, складьгеается пополам, хлюпает, глотает воздух.

Ты с опаской оглядываешься – не появится ли откуда-нибудь, размахивая бейсбольной битой, дюжий слуга, вторая твоя рука – в кармане – сжимает браунинг, но никто не появляется. Ты наклоняешься и бьешь мистера Оливера дубинкой по затылку. Он обмякает.

Ты заламываешь ему руки за спину и застегиваешь наручники, потом идешь к своему портфелю за тем, что тебе понадобится.

Наконец все закончено, видеокамера подготовлена, и тебе остается только ждать, когда он придет в себя. Ты идешь к входной двери, запираешь замок и накидываешь цепочку, затем обходишь квартиру, убедиться, что там никого нет.

Спальня мистера Оливера вся в дереве, меди, мехах и красном бархате. В стеклянном шкафчике коллекция всяких военных побрякушек, «Ваффен СС». На книжной полке множество книг о нацистской Германии и Гитлере. Личная видеотека мистера Оливера хранится в платяном шкафу, отделанном под орех и тик. Под персидским ковром большой вделанный в пол сейф с кодовым замком.

Ты приносишь более-менее представительную выборку видеозаписей в гостиную, где мистер Оливер, все еще без сознания, сидит, чуть сгорбившись, скованный наручниками и привязанный к обитому кожей хромированному стулу, который ты принес из второй спальни. Ты заткнул ему рот носком и шелковым шарфом, захватив их из его спальни. Его правая рука крепко привязана к отделанному кожей подлокотнику стула. Ты снял с него кардиган и засучил рукав рубашки.

Дожидаясь, когда мистер Оливер придет в сознание, ты просматриваешь видеозаписи, которые принес из его спальни.

На некоторых – групповое развращение детей; в основном мальчиков и в основном из Азии или Южной Америки. На других – в помещениях, похожих на тюремные камеры, ослы и другие животные покрывают женщин. У всех наблюдающих за этим мужчин – усы и военная форма. Похоже, что это вторые или третьи копии; изображение не очень четкое, чтобы можно было сказать на все сто, но тебе кажется, что форма иракская. На двух-трех кассетах, очевидно из того же источника, людей – мужчин, женщин, детей – пытают утюгами, фенами для сушки волос, щипцами для завивки и тому подобным. Непосредственно убийств здесь нет, но тебе интересно, что же хранится в сейфе под ковром.

Мистер Оливер начинает стонать сквозь кляп, и ты надеваешь свою маску гориллы. Дождавшись, когда он откроет глаза, ты включаешь маленькую видеокамеру «Сони». Вынимаешь из портфеля газовый баллон, поворачиваешь клапан и дышишь.

– Мистер Оливер, – говоришь ты нелепо высоким детским голосом, – с возвращеньицем.

Он смотрит на тебя широко открытыми глазами, затем на видеокамеру, установленную на маленькой треноге на кофейном столике.

Ты еще раз дышишь гелием.

– Вы сыграете главную роль на собственном видео, забавно, правда?

Он сотрясает свое седалище, ревет под кляпом. Ты подходишь к портфелю и достаешь аптечный пузырек. Широкое горлышко закрыто липкой пленкой, стянутой для надежности резинкой. Ты взбалтываешь содержимое, затем вытаскиваешь из портфеля шприц.

Мистер Оливер, видя все это, визжит.

Ты снова вдыхаешь гелия, затем поднимаешь бутылочку, чтобы показать ему густую беловатую жидкость внутри.

– Догадайся, что это такое, – говоришь ты ему голосом малолетнего маньяка.

Шприц – большая дура, ничуть не похож на миниатюрные одноразовые, которыми пользуются медики и наркоманы. Эта штуковина сделана из нержавеющей стали и стекла, с обеих сторон цилиндра опоры для пальцев, а его емкость – двести кубиков. Ты держишь бутылочку пленкой вниз и вводишь внутрь срезанный наискосок кончик иглы, она входит в густую кремообразную белесую жидкость. Мистер Оливер продолжает визжать под кляпом.

Ты снова вдыхаешь газ, а потом рассказываешь ему, что собираешься с ним сделать.

Его приглушенные крики набирают высоту и наконец звучат так, словно и он надышался гелием.

На следующий день я стреляю у Розы из отдела иностранных новостей одну штуку «Ламберта и Батлера», выкуриваю ее за своим рабочим столом и получаю настоящий кайф, затем проникаюсь отвращением к самому себе и даю клятву, что это моя последняя сигарета. На сей раз я исполнен решимости и потому считаю, что заслужил награду – куплю себе что-нибудь по кредитке с новым лимитом. Нужно заняться машиной, мне бы не помешал новый костюм, да и ковер в квартире здорово полысел, но статус вознаграждения у всех этих претендентов на мой кошелек невысок – коэффициент подъема настроения у всех них минимальный. Я сижу, уставившись на свою статью о виски (ее переделка продвигается очень медленно), во рту у меня пересохло, и я думаю, на что потратить свой куш. Куш/чушь. Хм.

Я открываю ящик стола и достаю оттуда компьютерный журнал. Пятьсот глянцевых полноцветных страниц плюс дискетка с программами – и все за два фунта. Номер ноябрьский, но цены, может, уже устарели; цены на компьютеры обычно понижаются, но сейчас они могли и подскочить, потому что у нас больше не действует механизм образования курса валют, и фунт по отношению к доллару падает, так что цена закупаемых за границей компонентов непременно возрастет.

Я перелистываю страницы, ища рекламу лэптопов.

Черт, я могу себе позволить одну из таких штук; наконец-то я могу себе позволить лэптоп с цветным монитором и под «Деспота». К тому же эта сумма не будет облагаться налогом – ведь я покупаю его для работы. К тому же я бросаю курить, а на этом я экономлю не меньше двадцати фунтов в неделю, даже если и не откажусь от спида. В последнее время цены на 386-е лэптопы быстро падали, цветной экран на рынке портативных компьютеров уже не роскошь. Ура!

Пока благоразумные клеточки моего мозга не начали приводить убедительные аргументы против этой покупки, я звоню в компанию в Камбернолде, о которой слышал много хорошего, и говорю с одним из продавцов. Я объясняю ему, что мне нужно, и мы сходимся на том, что я вполне могу купить 486-й. Правда, это будет стоить чуть больше, чем я рассчитывал, но деньги не будут потрачены впустую. Без жесткого диска достаточного объема не обойтись, да и запасной аккумулятор тоже, естественно, нужен. Кроме того, мне понадобятся кабеля, чтобы перекачивать файлы с домашнего компьютера на портативный и обратно. И конечно, за небольшую дополнительную плату я могу получить сменный жесткий диск – с ним надежность хранения моих файлов повысится, а к тому же он упростит апгрейд винчестера, если тот со временем станет маловат. И вообще, я получу отличный компьютер, который будет мне верно служить несколько лет, не требуя замены. Так что небольшое увеличение расходов вполне оправданно. Компания бэушные компьютеры в зачет не принимает, но продавец уверен, никаких проблем с продажей моей «Тошибы», даже старенькой, не будет: это все же хорошее имя.

Мы обговариваем конфигурацию. У них на складе есть именно такой компьютер. Я могу забрать его сегодня, завтра, когда захочу, или за десять фунтов они могут доставить его мне в течение сорока восьми часов.

Я решаю съездить за компьютером сам. Для гарантии даю им номер моей кредитки и обещаю приехать в течение двух часов. Придется мне делать покупку в кредит; у производителей вполне приемлемый договор с финансовой компанией. (Еще чуть-чуть, и мой кредит в банке будет превышен, даже с учетом того, что у меня на носу жалованье, которое выведет мой банковский счет в плюсовую зону, но ненадолго – вскоре он вернется назад в привычную минусовую, где и останется до конца месяца.) У меня несколько неоплаченных счетов, но они могут и подождать.

Я так возбужден, что за полчаса заканчиваю статью про виски.

– Фрэнк, – говорю я, натягивая пиджак, – я в Камбернолд.

– Ты хочешь сказать, Камбуз ноль.

– Что?

– Проверка орфографии. «Камбуз ноль». Ха-ха.

– Ах да, ха-ха.

– Ты еще появишься?

– Вряд ли.

Я несусь кругами по комнате, дышу глубоко и часто. Она бежит, меняя направление, то за мной, то навстречу, тело ее блестит. Я начинаю задыхаться; грудь вздымается, руки выставлены вперед, ноги поскальзываются на плитке. Я чувствую, как мой елдак качается между ног. Она издает то ли хрип, то ли смешок и прыгает по направлению к ванной, но это финт; распахнув дверь, она бросается в другую сторону, и тут я хватаю ее за коленку. Ее намасленная кожа скользит у меня между пальцев, я теряю равновесие и чуть было не падаю в джакузи, ударяясь коленом о выложенный плиткой корпус; она тем временем исчезает, захлопнув за собой дверь. Я быстро потираю ушибленную коленку, распахиваю дверь и несусь через предбанник в полумрак спальни. Никаких следов. Я стою, потирая колено и дыша через рот, чтобы шуметь поменьше – тогда я ее услышу. Кровать двуспальная, она все еще разворочена, ее передняя и задняя спинки красного дерева отливают глянцем в свете невидимых ламп, расположенных где-то за полками и прикроватными тумбочками. Я тихонько подхожу к кровати, оглядываясь на предбанник, затем медленно присаживаюсь на корточки, икрами чувствую мой торчащий елдак – напряжение восхитительного предчувствия. Я приподнимаю покрывало, свисающее до пола с одной стороны, и быстро заглядываю под кровать.

Чувствую у себя за спиной неожиданное движение и начинаю поворачиваться и подниматься (думая: «Она таки была в шкафу в предбаннике!»), но уже слишком поздно. Она бросается мне на спину сбоку, застав меня врасплох, и я оказываюсь на кровати, падаю лицом вниз на измятые черные атласные простыни, больно утыкаюсь о матрас членом, и она, прежде чем я успеваю что-то предпринять, садится на меня верхом; я ощущаю у себя по бокам ее гибкие сильные ноги, скользкие от масла, ее упругая маленькая попка с силой приминает мою поясницу к кровати, еще больше обезоруживая меня. Она хватает мою правую руку и выкручивает ее, пока я не начинаю орать от боли, а она заламывает мне руку за спину к самой шее и останавливается в сантиметре от той точки, где боль стала бы невыносимой, и всего в двух-трех от той, где сломалась бы плечевая кость.

Так мне и надо – нечего играть в подобные игры с женщиной, которая вела занятия по самообороне для студенток, продолжает регулярно обыгрывать меня в сквош когда за счет техники, когда за счет силы, в зависимости от настроения, и поднимает штангу немалого веса. Я начинаю хлопать ладонью другой руки по гладкой черной простыне.

– Ну все. Сдаюсь.

Она хмыкает и заламывает мне руку еще – на тот самый сантиметр, и я ору от боли.

– Я же сказал – все! – кричу я. – Я на все согласен!

Она отпускает мою руку, переваливается через мою спину и ложится рядом; она часто дышит и одновременно смеется, ее груди вздымаются, опадают и одновременно трясутся, слегка подрагивает ее плоский живот. Я, приподнявшись, бросаюсь на нее, но она откатывается, и я падаю на простыни, а она вытаскивает из-под меня свою ногу и встает; она стоит рядом с кроватью, уперев руки в бедра, и смотрит на меня. Ее ноги широко расставлены в стороны, и я, уставившись на треугольник ее лобковых волос, начинаю тихо стонать.

– Терпенье, – говорит она, глубоко вздохнув и пробегая рукой по своим коротким блестящим волосам.

Она поворачивается и идет, как балерина, на пальчиках по мягкому ворсу ковра. Приближается к встроенному платяному шкафу и тянется к полочке над ним; я снова издаю театральный стон, видя, как играют мускулы ее икр и ягодиц, а ямочки у нее на пояснице углубляются и растягиваются; тень ее грудей движется с одной стороны по полированной ясеневой поверхности дверцы, а с другой – возникает ее отражение в зеркале, обнаженное тело, до боли прекрасное. Она, поднявшись на цыпочки, роется где-то наверху. Между ее ног темнеет холмик – драгоценный сочный плод. Я падаю на кровать, не в силах выносить это зрелище.

Десятью минутами позже я стою на широко расставленных коленях на кровати, откинувшись назад, мои запястья привязаны к лодыжкам шелковым шарфом, а мой елдак вздыбился – аж саднит, он торчит передо мной убийственный, как таран, и в то же время странно уязвимый, я тяжело дышу, мышцы у меня ноют; я уже дошел – кажется, дунь на конец, и брызнет, а она сильнее затягивает последний, явно лишний шарф, а потом проскальзывает мимо – и вот она передо мной, такая гибкая и похотливая, ладная и сильная, и в то же время влажная и мягкая, и я уже даже стонать не могу, и мне приходится смеяться, закидывая голову к потолку и чувствуя налившуюся кровью тяжесть моего конца, раскачивающегося в унисон со смехом, а она соскальзывает с кровати, хватает пульт телевизора и заявляет, что собирается смотреть «Эльдорадо», я реву, она смеется, «Тринитрон» вспыхивает, она добавляет звука, чтобы не слышать меня, а я вот он тут, и понемногу все начинает болеть, смотрю, как она сидит в позе лотоса, прыскает время от времени, делает вид, что очень увлечена этой идиотской мыльной оперой, и мне ничего не остается, как попытаться пробраться в изголовье кровати, и я, переваливаясь с колена на колено, с болью преодолеваю метр или около того и теперь могу опереть на подушки свои ноющие плечи, вроде бы сняв часть нагрузки со всех других мышц моего скорбящего тела.

Я вынужден смотреть это телевизионное говно, и через пять минут даже мой елдак сдается, начинает оседать, но тут она поворачивается, чтобы коротко тронуть его языком, я униженно прошу ее: отсоси, отсоси, – но она отворачивается и смотрит телевизор на другом конце комнаты, и я начинаю вертеться и вырываться, но она завязала меня слишком уж надежно, и теперь мои колени уже болят по-настоящему, и я пытаюсь вразумить ее и говорю: «Слушай, мне уже и в самом деле больно», но она меня не замечает, разве что каждые несколько минут поворачивается, чтобы посмотреть, как у меня дела с эрекцией, и время от времени то ли лижет, то ли сосет мой конец короткими, невероятно горячими и не приносящими удовлетворения движениями или смачивает во рту большой и указательный пальцы и чуть притрагивается ко мне, а я ору от желания, разочарования и боли в равной и чудовищной мере, и наконец, наконец, слава богу, эта долбаная англо-испанская херня заканчивается, звучит мелодия, катятся титры, и она переключает ящик на музыкальный канал, и все продолжается! Эта сучка, издевательница, мучительница поднимается с кровати и выходит за дверь, а я поражен этим так, что и слова не могу произнести; я, значит, остался здесь один, рот у меня отвис, елдак торчит, а я зол как хер, смотрю, нет ли здесь чего такого поблизости, что можно сбросить и разбить, чтобы потом острием перерезать эти шарфы, и я останавливаюсь на хрустальном бокале, в котором еще остались темные капельки «Риохи», но тут она возвращается со сверкающим стаканом в одной руке и чашкой, над которой поднимается пар, – в другой, а на лице ухмылка, и тут я понимаю, что она собирается делать, и говорю: «Нет, прошу тебя, пожалуйста, развяжи меня – руки, ноги, колени. Я вообще больше никогда не смогу ходить. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста». Но ей это все что об стенку горох, она садится передо мной на колени, подносит стакан ко рту и засасывает кубик льда, потом с улыбочкой смотрит на меня и обхватывает губами мой конец.

Потом идет горячий кофе из чашки, но только коротко, этого мало; потом снова лед, потом кофе, потом лед, и теперь я начинаю кричать, я кричу по-настоящему от боли и невыносимого желания, кричу и умоляю ее, прошу ее прекратить, наконец она выплевывает последний кубик льда, ставит стакан и кружку рядом с бокалом из-под вина, залезает сверху и насаживается на меня; я легко вхожу в нее, а там внутри горячее, чем кофе, так горячо, что можно обвариться, так горячо, что можно обжечься, и я едва слышно издаю потрясенные крики: О-о! – она движется вверх и вниз, прикладывает пальцы к моей шее, а другую руку опускает вниз и за спину – к моей мошонке, и я внезапно кончаю, продолжая кричать, а теперь еще и рыдаю – меня сотрясает спазм, и она неожиданно затихает и шепчет мне: «Бэби, бэби», а я дергаюсь и рвусь, и от этих движений боль пронзает и отпускает мои ноги и руки и суставы одновременно.

Узлы затянулись так сильно, что не развязать, и ей приходится разрезать их сверкающим лезвием охотничьего ножа, который она держит под матрацем со своей стороны на тот случай, если в дом ворвется какой-нибудь насильник.

Я лежу у нее на руках, как в колыбели, и тяжело дышу, я в полном изнеможении, обессиленный, боль в мышцах, костях и суставах постепенно проходит, слезы на лице высыхают, и она тихонько спрашивает:

– Тебе было хорошо?

И я шепчу ей в ответ:

– Просто хер знает как.

На следующее утро я появляюсь в редакции с утра пораньше этаким бодрячком и с новым компьютером под мыщкой, счастливый после моего рывка в Камбернолд через жилищный кооператив, а потом назад, после вечера с И. (я разочарован – мой новый суперсексуальный компьютер не произвел на нее никакого впечатления, но, видимо, компьютеры интересуют не всех, ну и насрать; если бы мне предложили на выбор – кого из двух прилэптопить, я бы выбрал ее), а затем возвращения на Чейн-стрит; И. настаивает, чтобы я уезжал пораньше, – боится, как бы среди соседей не начались разговоры. Я до того устал, что, хотя и умирал от нетерпения запустить свой новый лэптоп и убедиться, что «Деспот» на нем пойдет (наконец-то и на портативном! визжать хочется – просто оргазм какой-то!), но вместо этого уснул прямо на диванчике, а потом, сам не знаю как, перетащился на кровать и для разнообразия хорошо выспался. Я встаю с рассветом или же сразу после него и в кои-то веки прибываю в редакцию до начала рабочего дня, правда, Фрэнк уже там, и я собираюсь похвастаться перед ним своей обновкой, но он взволнованно смотрит на меня, хватает под руку и тащит от стола дежурного при входе, мимо стенда с объявлениями и старыми выпусками, останавливается в уголке и сообщает:

– Эдди хочет тебя видеть. У него там двое полицейских.

– Это что за новость? – спрашиваю я, ухмыляясь. – Опять Феттесгейт?

Феттесгейт – это небольшой скандал, в котором замешана полиция Лотиана; один голубой парнишка, который счел, что с ним поступают несправедливо, проник (с обескураживающей легкостью) в полицейское управление в Феттесе и скопировал там кучу неприятных для полиции документов.

– Нет, – говорит Фрэнк. – Тут явно что-то другое. Они ищут тебя.

– Меня?

– Да, именно тебя.

– Ты их знаешь?

– Нет.

– Хм-м.

Я знаю довольно много полицейских, и весьма высокопоставленных, так же точно я знаю адвокатов, юристов, докторов, политиков, чиновников и людей из всевозможных агентств. Подумаешь, дела.

– Ума не приложу, зачем я им понадобился. – Я пожимаю плечами. – У тебя есть какие-нибудь идеи?

У Фрэнка смущенный вид. Он бросает взгляд на дежурного за столом при входе и поворачивается к нему спиной. Он наклоняется прямо к моему уху и тихо говорит:

– Мораг перехватила несколько слов, когда они переговаривались по интеркому…

Я прикрываю рот ладонью и издаю театральный смешок. Я подозревал, что секретарша Эдди подслушивает своего шефа. Но до сего дня не знал, что она избрала Фрэнка в наперсники.

– Камерон, – говорит Фрэнк, еще больше понижая голос. – Они расследуют какие-то убийства.