Текст книги "Пособник"

Автор книги: Иэн М. Бэнкс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Это были выборы, – с усталым видом возражает Уильям.

– Ну и что с того? – возмущаюсь я. – Все равно это была ложь!

– Какая разница. И потом, это явление временное; новые рабочие места в конце концов появятся. А сейчас они просто очищают лес от сухих деревьев; будут новые рабочие места в новых растущих отраслях промышленности.

– Дерьмо собачье! Ты и сам в это не веришь!

Уильям смеется.

– Ты не знаешь, во что я верю. Но если этот плакат помог Мэгги выиграть выборы, то меня он вполне устраивает. Да брось ты, Камерон, на войне и в любви все средства хороши. Ты бы лучше прекратил ныть и попробовал что-нибудь создать.

– Нет, на войне и в любви не все разрешается! Ты что, не слышал о Женевской конвенции? Если Ивонна полюбит кого-нибудь другого, ты что, убьешь их обоих?

– Не хер и сомневаться, – будничным тоном говорит Уильям, и в тот момент появляется Энди с банкой лагера в руках. Кто-то сует ему косяк, но он тут же передает его мне. Уильям качает головой. – И ты лопаешь это все время? – спрашивает Уильям, обращаясь к Энди.

– Что?

– Да эту лапшу: ах, какие тори, ах, какие бяки.

– Круглосуточно, – улыбается Энди.

– Они врали, чтобы получить голоса, – говорю я. – Они будут врать, чтобы остаться. Как им можно доверять?

– Я им доверяю – пусть попробуют навести порядок в профсоюзах, – говорит Уильям.

– Перемены были неизбежны, – говорит Энди.

– Стране требуется хороший поджопник, – вызывающе заявляет Уильям.

Я исполняюсь гнева праведного.

– Вокруг меня выродки-эгоисты, которых я считал своими друзьями, – говорю я, хлопая себя по лбу рукой, в которой держу самокрутку, и чуть не поджигая себе при этом волосы. – Это просто жуть какая-то.

Энди кивает. Он посасывает лагер из своей банки и смотрит на меня поверх нее.

– Я голосовал за тори, – спокойно говорит он.

– Энди! – кричу я в ужасе, почти в отчаянии.

– Шоковая терапия. – Он ухмыляется – скорее Уильяму, чем мне.

– Как ты мог?! – Я трясу головой и передаю самокрутку Уильяму.

У Энди нарочито задумчивый вид.

– Думаю, на меня тот плакат повлиял. Не знаю уж, видели ли вы его: «Лейбористы не справляются» – гласил он. Великолепный политический плакат: лаконичный, запоминающийся, эффективный, даже в некоторой степени остроумный. У меня в комнате в Сент-Энди висит такой. Ты его видел, Уильям?

Уильям кивает, глядя на меня и улыбаясь. Я стараюсь реагировать не слишком бурно, но это нелегко.

– Охеренно смешно, Энди, – говорю я.

Энди смотрит на меня.

– Ах, Камерон, Камерон. – Голос у него срывается – то ли от сочувствия, то ли от раздражения. – Что было, то было. Так что смирись. Все еще может кончиться намного лучше, чем ты надеялся.

– Иди в жопу, расскажи это лучше безработным, – говорю я, направляясь на кухню. Я останавливаюсь. – Эй вы, прихвостни тори, пиво будете?

Я лежу без сна в своей комнате студенческой квартиры этажом ниже Уильяма и Ивонны. Принял немного спида – приятель один по случаю предложил – и теперь не могу уснуть. В животе тоже слегка крутит, наверное, было слишком много водки с лимонадом, да и пунш на вечеринке был злющий. Моя квартира выходит окнами на противоположную от квартиры Ивонны и Уильяма сторону – за дорожкой и лужками старая стена поместья, а еще дальше высокие старые деревья на гребне горы. Окно открыто, и я слышу, как ветер свистит в ветвях. Скоро начнет светать. Я слышу, как входная дверь квартиры открывается и закрывается, а несколько секунд спустя открывается дверь в мою комнату. Мое сердце начинает бешено колотиться. Темная фигура встает на колени рядом с моей кроватью, и я чувствую запах духов.

– Камерон? – тихо говорит она.

– Ивонна? – шепчу я.

Она засовывает руку мне под затылок и прижимается своими губами к моим. Поцелуй в самом разгаре, а мне в голову приходит мысль, что я сплю, но я тут же понимаю – нет, это не сон. Я кладу руку ей на шею сзади, потом спускаю на плечо. Она скидывает свой халатик и ныряет ко мне в маленькую односпальную кровать – теплая, нагая и уже сочащаяся влагой.

Она занимается любовью быстро, резко, почти беззвучно. Я тоже стараюсь не шуметь и кончаю не слишком быстро – перед этим я наскоро, потихоньку отдрочил. Кончая, она издает короткий отрывистый звук, словно чирикнула, и потом впивается зубами мне в плечо. Довольно больно. Она лежит на мне, тяжело дышит, несколько минут ее голова покоится на моем плече, затем начинает двигаться, приподнимается – и я выскальзываю из нее; ее твердые маленькие соски скользят по моей груди. Она прижимает губы к моему уху.

– Использовала тебя, Камерон, – еле слышно шепчет она.

– Ничего, – шепчу я. – Я человек не таких уж строгих моральных устоев.

– Уильям слишком много выпил; заснул, когда останавливаться уже было нельзя.

– Понятно. Я в любое время.

– Ммм. Этого ничего не было, хорошо?

– Все останется в этих четырех стенах.

Она целует меня и идет к выходу, накидывая свой халатик, дверь за ней со щелчком закрывается.

Из соседней комнаты доносится тихий храп – один из моих товарищей по квартире. Единственная дополнительная звукоизоляция на фанерной перегородке, разделяющей наши комнаты, – это два слоя краски, поэтому, наверное, Ивонна и вела себя так тихо.

Я поднимаю голову и бросаю взгляд на пол в изножье кровати, где, свернувшись в спальном мешке, невидимый в тени, лежит Энди – поэтому я тоже вел себя тихо.

– Энди? – тихо шепчу я в надежде, что он все это проспал.

– Ну и везет тебе, сукин ты сын, – говорит он нормальным голосом.

Я лежу на кровати и беззвучно смеюсь.

Я чувствую кровь у себя на плече – там, где ее зубы вспороли мою кожу.

Еще одно утро, еще одно собеседование, допрос, болтовня…

Я сижу на сером пластиковом стуле в лишенной всяческих примет комнате с Макданном и полицейским из уэльского отдела; здоровенный светловолосый рябой парень в облегающем сером костюме; у него шея игрока в регби, стальные глаза и огромные руки, которые он сложил на столе, – ни дать ни взять, дубинки из костей и плоти.

Макданн прищуривается. Он все так же засасывает слюну через стиснутые зубы.

– Что у тебя с глазами, Камерон?

Я сглатываю, тяжело вздыхаю и поднимаю на него глаза.

– Я плакал, – говорю я.

На его лице удивление. Громила уэльсец смотрит в сторону.

– Плакал? – говорит Макданн, его темное тяжелое лицо хмурится.

Я глубоко вздыхаю, стараясь взять себя в руки.

– Вы сказали, что Энди мертв. Энди Гулд. Он был моим лучшим другом. Он был моим лучшим другом, и я не… ни хера я не убивал его, понятно?

Макданн смотрит на меня так, будто он немного озадачен. Уэльсец поднимает на меня твердый взгляд, словно собирается воспользоваться моей головой как мячом для игры в регби.

Еще один глубокий вздох.

– И я скорбел о нем, – еще один вздох. – Это не запрещается?

Макданн кивает медленно, легонько – взгляд где-то далеко, словно он кивает совершенно не тому, что я ему сейчас сказал, и вообще не слышал ни одного моего слова.

Уэльсец откашливается и берет свой дипломат. Он достает оттуда какие-то бумаги и еще один магнитофон. Он передает мне листок машинописного формата.

– Прочти-ка это вслух, Колли.

Сначала я пробегаю написанное про себя; это вроде как заявление того, кто нам нужен, переданное по телефону после того, как поджарили сэра Руфуса; уэльские националисты, по-видимому, берут ответственность на себя.

– Чьим голосом? – спрашиваю я. – Майкла Кейна, Джона Уэйна,[77]77
  Джон Уэйн (1907–1979) – американский актер, звезда вестернов и исторических эпопей, впервые прославился исполнением главной роли в «Дилижансе» Джона Форда (1939); был известен своими правыми убеждениями.


[Закрыть] Тома Джонса?[78]78
  Том Джонс (Томас Джонс Вудвард, р. 1940) – британский поп-певец с мощным голосом, родом из Уэльса.


[Закрыть]

– Попробуй-ка для начала своим собственным, – говорит тип со стальным взглядом. – А потом – уэльский выговор.

Он улыбается – так, наверное, улыбается регбист-нападающий, перед тем как откусить тебе ухо.

– Сигарету?

– Да.

Дневная сессия. Опять Макданн; Макданн, похоже, утвердился как специалист по Колли. Он прикуривает для меня сигарету, держа ее во рту. Может, это и не обязательно – мои руки уже не так сильно дрожат, – но мне плевать. Он передает мне сигарету. Я беру ее – хороший вкус. Слегка закашлялся, но вкус все равно хорош. Макданн сочувственно смотрит на меня. Я к нему за это испытываю даже что-то вроде благодарности. Я ведь знаю их правила работы, как это для них важно – установить взаимопонимание, атмосферу доверия и дружелюбия, и прочая херня (и я, можно сказать, польщен, что они не играют со мной в старую игру «добрый полицейский – злой полицейский», хотя, может, они теперь вообще в нее не играют, потому что о ней все знают из телевизора), но я и в самом деле испытываю симпатию к Макданну; он мой спасательный круг, который не дает мне утонуть в этих химерах, мой лучик здравомыслия в этих кошмарах. Я стараюсь не втянуться в полную зависимость от него, но это плохо получается.

– И что? – говорю я, откидываясь к спинке серого пластикового стула.

На мне голубая тюремная рубашка (конечно же, с открытым воротом) и джинсы, которые были на мне, когда меня арестовали. Без ремня они сидят не очень-то хорошо – задница, по правде говоря, мешковатая, но сегодня мода меня как-то мало волнует.

– Ну что же, – говорит Макданн, заглядывая в свой блокнот, – мы нашли людей, которые считают, что видели тебя в отеле «Броутон армс» вечером в субботу двадцать пятого октября, когда был убит сэр Руфус.

– Хорошо, хорошо, – киваю я.

– Да и времени, чтобы добраться до Лондона в день нападения на Оливера, с учетом того, что тебя – или кого-то похожего на тебя – видели в туалете на Тотнем-Корт-роуд, тоже было маловато; в тот день все рейсы из Эдинбурга на Хитроу отправлялись с опозданием… Так что это просто было невозможно.

– Отлично, – говорю я, раскачиваясь взад-вперед на своем стуле. – Блестяще.

– А это значит – говорит он, – что если только у тебя в Эдинбурге нет двойника и если столько народа не врут в один голос, то в Лондоне у тебя должен быть сообщник, тот, кого ты нанял, чтобы… ну, скажем, пополнить коллекцию.

Макданн спокойно смотрит на меня. Я так и не сумел в нем разобраться; не могу сказать, считает он это вероятным или нет, считает ли он, что свидетельства – в мою пользу, или все же верит в версию с помощником.

– Послушайте, – говорю я, – давайте проведем опознание…

– Не спеши, Камерон, – снисходительно говорит Макданн.

Я это уже и раньше предлагал и продолжаю предлагать, так как ничего другого придумать не могу. Решит ли безногий-безрукий мистер Азул, что я – тот самый тип, которого он видел на пороге своего дома? А что скажут гомики из туалета на Тотнем-Корт-роуд? Копы считают, что я такого же телосложения, и подозревают, что горилла иногда носит парик и накладные усы, а может, еще и вставные зубы. Они сделали несколько тщательно подготовленных фотографий – притащили, суки, для этого огромную камеру, – и подозреваю (по нескольким оброненным ими словам – они-то думали, что я в этом ни бум-бум), что они будут делать компьютерный анализ этих фоток и смотреть, совмещаются ли они с гориллой. Как бы то ни было, но Макданн считает, что время для опознания еще не наступило. Вид у него отеческий и умудренный.

– Не думаю, – говорит он, – что нам стоит с этим морочиться.

– Бросьте, Макданн, давайте попробуем, что-то надо делать. Я хочу выбраться отсюда.

Макданн постукивает пачкой сигарет по столу.

– Ну, это уж от тебя зависит, Камерон.

– От меня? Как это?

Этим он меня зацепил; я весь внимание, подаюсь вперед, локти на столе, лицо прямо к нему. Иными словами, я на крючке. Не знаю, что уж он там хочет мне втюхать, но покупаю.

– Камерон, – говорит он так, будто только что пришел к какому-то очень важному решению, и всасывает слюну через сжатые зубы, – знаешь, я ведь не верю, что это ты.

– Так это ж здорово! – говорю я, откидываюсь на спинку стула и оглядываю комнату – все те же голые крашеные стены и констебль у дверей. – Так какого же хера я здесь?..

– Не все зависит от меня, Камерон, – терпеливо говорит он. – Ты же знаешь.

– Тогда что?..

– Буду с тобой откровенным, Камерон.

– Вы уж постарайтесь, инспектор.

– Я не думаю, что это ты, Камерон, но я думаю, ты знаешь, кто это.

Я прикладываю руку ко лбу, опускаю глаза и покачиваю головой, потом театрально вздыхаю и поднимаю на него взгляд, бессильно опустив плечи.

– Я не знаю, кто это; если бы знал, то сказал.

– Нет, пока ты еще не можешь мне это сказать, – тихо и рассудительно говорит Макданн. – Ты знаешь, кто это, но… еще сам не знаешь, что знаешь.

Я смотрю на него. Макданн совсем запудрил мне мозги. Черт возьми!

– Вы хотите сказать, что это кто-то из моих знакомых?

Макданн, чуть улыбаясь, машет ладонью. Другой рукой он снова и снова постукивает пачкой сигарет по столу, предпочитая помалкивать, поэтому говорю я.

– Не уверен, что я его знаю, но уж он-то меня точно знает – визитка с моими каракулями тому доказательство. А может, это как-то связано с теми ребятами из…

– Озерного края. – Макданн вздыхает. – Да-да… – Инспектор считает чистой паранойей мою теорию, согласно которой меня хотят подставить секретные службы. – Нет, – качает он головой. – Я думаю, ты его знаешь, Камерон; думаю, ты его хорошо знаешь. Понимаешь, я думаю, ты знаешь его так же хорошо… ну, почти так же хорошо, как он знает тебя. Думаю, ты мне можешь его назвать, я правда так думаю. Тебе надо только хорошенько пораскинуть мозгами. – Он улыбается. – Больше я тебя ни о чем не прошу. Просто пораскинуть мозгами.

– Просто пораскинуть мозгами, – повторяю я и киваю инспектору; он кивает мне. – Просто подумать, – говорю я.

Макданн кивает.

Лето в Стратспелде; первый по-настоящему теплый денек в том году, воздух теплый и наполнен кокосовым запахом утесника, покрывшего горы сочно-желтыми заплатами, и пряной сладостью сосновой смолы, стекающей густыми прозрачными каплями по грубым стволам. Жужжали насекомые, бабочки наполняли прогаггины бесшумными вспышками цвета; в полях ныряли и резко взмывали вверх коростели, их странный зов дробью звучал в напитанном ароматами воздухе.

Мы с Энди пошли вдоль берега реки и озера, забираясь на скалы выше по течению, затем направились обратно, наблюдая, как рыба лениво выпрыгивает над ровной гладью озера или, щелкая челюстями и оставляя рябь на воде, хватает насекомых, усеявших спокойную поверхность. Время от времени мы забирались на деревья в поисках гнезд, но так ни одного и не нашли.

Мы сняли обувь и носки и бродили в зарослях тростника, окружавших скрытый заливчик с изрезанными берегами, где поток, вытекающий из декоративного пруда около дома, устремлялся к озеру в сотне метров вверх по берегу от старого лодочного сарая. Нам в то время уже разрешали брать лодку, если только на нас были спасательные жилеты, и мы подумывали, что, может, так и сделаем – позднее: порыбачим или просто дурака поваляем.

Мы забрались на невысокую горушку к северо-западу от озера и улеглись в высокой траве под соснами и березами лицом к заросшему лесом холму по ту сторону лощины, где старый железнодорожный тоннель. А еще дальше, за другим лесистым кряжем, невидимая и слышимая лишь изредка (когда оттуда дует ветер), проходила главная дорога на север. А еще дальше самые южные отроги Грампианских гор – их зеленые и золотисто-коричневые вершины поднимались к голубым небесам.

В тот же день вечером мы все собирались в Питлохри, в театр. Меня эта перспектива не очень радовала (я бы предпочел посмотреть кино), но Энди сказал, что театр – что надо, и я за ним.

Энди было четырнадцать, а мне только что исполнилось тринадцать, и я гордился своим новым статусом тинейджера[79]79
  …мне только что исполнилось тринадцать, и я гордился своим новым статусом тинейджера… – Строго говоря, тинейджеры – это подростки, чей возраст называется числительным, имеющим в английском языке окончание «тин» (teen), то есть от тринадцати (thirteen) до девятнадцати (nineteen) лет.


[Закрыть] (и, как обычно, тем фактом, что в следующие пару месяцев я буду всего лишь на один год младше Энди). Мы лежали в траве, глядя на небо и на трепещущие листочки серебристых берез, посасывали стебельки тростника и разговаривали о девчонках.

Мы ходили в разные школы; Энди учился в мужском интернате в Эдинбурге и приезжал домой только на выходные. Я – в местной средней школе. Я спросил мать с отцом, нельзя ли и мне поступить в интернат – в тот эдинбургский, где учился Энди, – но они сказали, что мне там не понравится и, кроме того, это будет стоить уйму денег. А еще там нет девчонок, разве это меня не волнует? Это меня немного смутило.

Замечание о деньгах привело меня в замешательство; я привык считать, что мы люди состоятельные. У отца была автомастерская и маленькая заправочная станция на главной дороге через деревню Стратспелд, а у матери – крошечный магазин сувениров с кофейней; отец забеспокоился, когда после Шестидневной войны[80]80
  Шестидневная война – война между арабами и Израилем в июне 1967 г.


[Закрыть] ввели ограничение скорости до пятидесяти миль в час и даже талоны на бензин, но это продержалось недолго, и, хотя в наши дни цена на бензин и поднялась, люди не отказались от езды на машинах.

Я знал, что наше расположившееся на краю деревни модерновое бунгало с видом на Карс не идет ни в какое сравнение с домом родителей Энди – настоящим замком, на их собственной земле с прудами, ручьями, статуями, озерами, горами, лесом и даже заброшенной железнодорожной веткой в одном из уголков поместья; чего стоит один только их огромный фруктовый сад по сравнению с нашим единственным акром земли с кустами да травкой. Но я и не думал, что денежный вопрос у нас стоит так остро; конечно, я привык получать почти все, что мне хотелось, и думал, что так оно и должно быть, – типичный образ мышления ребенка, если он растет у любящих родителей.

Мне никогда не приходило в голову, что другие дети не так избалованы, как вообще-то был избалован я, и прошли годы (мой отец к тому времени уже умер), прежде чем я понял, что затраты на учебу в интернате были всего лишь предлогом, а простая и сентиментальная правда состояла в том, что они не хотели со мной расставаться.

– А вот и не видел.

– Спорим, что видел.

– Врешь.

– А вот и нет.

– У кого?

– Не твое дело.

– Ты все выдумываешь, врунишка, ничего-то ты не видел.

– У Джин Макдури.

– Что? Врешь.

– Мы были на старой станции. Она видела у своего брата и хотела узнать, все ли они одинаковы, и попросила меня показать, и я ей показал, но мы договорились, что и она мне за это покажет.

– Ну ты и шельма. А потрогать она тебе разрешила?

– Потрогать?! – удивленно переспросил я. – Нет!

– А! То-то!

– А что?

– Это надо трогать.

– А вот и не обязательно – если хочешь только посмотреть.

– А вот и обязательно.

– Ерунда!

– Ну и ладно; ну и на что это было похоже? Волосатое?

– Волосатое? Мм. Нет.

– Нет? А когда это было?

– Не так давно. Может, прошлым летом. А может, и раньше. Не так давно. Я ничего не выдумываю, честно.

– Ну-ну.

Я был рад, что мы разговариваем о девчонках, так как чувствовал, что в этом предмете два лишних года Энди в счет не идут; тут я был с ним одного возраста, а может, даже и знал побольше его, потому что общался с девчонками каждый день, а он, если кого и знал, так только свою сестру Клер. В тот день она поехала в Перт за покупками вместе со своей матерью.

– А ты у Клер когда-нибудь видел?

– Не говори гадостей.

– Какие ж гадости? Она ведь твоя сестра!

– Вот именно.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ты что, ничего не понимаешь, а?

– Спорим – понимаю. И побольше твоего.

– Трепло.

Я пососал свой тростниковый стебель, уставившись в небо.

– А у тебя там волосы есть? – спросил я.

– Спрашиваешь!

– А вот и нет!

– Хочешь убедиться?

– Ну?

– Я тебе сейчас покажу. Он у меня к тому же сейчас такой здоровенный, потому что мы разговаривали о женщинах. Так оно и должно быть.

– Ух-ты посмотри на свои штаны! Я его и так вижу! Ну и шишка!

– Смотри…

– Во! Ух ты! Вот это да!

– Это называется «эрекция».

– Ух ты! У меня такой здоровенный не бывает.

– И не должно быть. Рано еще.

– Ну уж и рано! Я уже тинейджер, с твоего позволения.

Я смотрел на письку Энди – здоровенная, золотистая с пунцовым, она торчала из его ширинки, как чуть изогнутое растение, какой-то сладкий экзотический фрукт, тянущийся к солнцу. Я огляделся – не подглядывает ли кто. Увидеть нас можно было только с вершины холма, где проходил железнодорожный тоннель, но туда обычно никто не ходил.

– Можешь потрогать, если хочешь.

– Ну, не знаю…

– Некоторые ребята в школе трогают друг друга. Конечно, это совсем не то, что с девчонкой, но делают и такое. Все лучше, чем вообще ничего.

Энди послюнил пальцы и начал медленно вверх-вниз оглаживать ими свой пунцовый петушок.

– Так приятно. Ты еще такого не делаешь?

Я покачал головой, глядя, как на солнце поблескивает слюна на его налившемся, торчащем дрючке. У меня перехватило дыхание и по желудку разлился холодок; я почувствовал, как и мой петушок зашевелился в штанах.

– Давай, что ты там разлегся, – будничным тоном сказал Энди; он отпустил свой петушок и распростерся на траве. Положил руки под голову и уставился в небо. – Ну, сделай что-нибудь.

– Ну ладно, – недовольно сказал я и вздохнул, но руки у меня задрожали.

Я подергал его петушок вверх-вниз.

– Не так сильно!

– Ладно!

– Послюни.

– Ну ты даешь, я даже не знаю…

Я поплевал на пальцы, подергал еще, потом обнаружил, что его крайняя плоть свободно ходит туда-сюда, то обнажая, то закрывая головку, и какое-то время занимался этим. Энди начал тяжело дышать, а его свободная рука легла мне на голову и принялась гладить мне волосы.

– Можешь попробовать ртом, – сказал он неровным голосом. – То есть, если хочешь.

– Хмм. Ну, я даже не знаю. А так чем тебя не устраивает… ох!

– О, о, о!

– Фу. Ну и гадость.

Энди глубоко вздохнул и, хихикнув, погладил меня по голове.

– Неплохо, – сказал он. – Для начинающего.

Я вытер руки о его штанину.

– Эй!

Я придвинул свое лицо к нему.

– А я видел у Клер, – сказал я ему.

– Что? Ах ты!..

Я вскочил и, смеясь, побежал по траве, через кусты в долину. Он тоже вскочил, затем выругался и заплясал на месте, застегивая ширинку, а потом припустил за мной.