Текст книги "Рассказы и сказки"

Автор книги: Ицхок-Лейбуш Перец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Времена Мессии

1915

Перевод с еврейского И. Берсон.

Подобно всем еврейским городам и местечкам Галиции, и городок, где жили мои родители, имел своего сумасшедшего.

По обыкновению, сумасшедший никого не боялся: ни общества, ни раввина, ни судей, ни банщика и могильщика, которых боится даже крупнейшие богачи. Зато весь городок, все общество, сам банщик и могильщик с опаской относились к сумасшедшему. Перед ним наглухо закрывались все двери. Хотя бедняга никогда никого и словом не обидел, даже пальцем не тронул, все покрикивали на него, некоторые били, а мальчишки – те забрасывали его грязью и камнями.

Я всегда жалел этого несчастного. Меня что-то влекло к нему. Мне всегда хотелось с ним говорить, утешить его, приласкать, но подойти к нему было немыслимо. Мне досталась бы значительная доля тех комьев грязи, которые кидали в него. Я был ребенком; на мне был приличный костюм, привезенный из Кракова, а может быть, из Лемберга; я берег себя от камней и платье от грязи, поэтому и держался в стороне.

Городок, в котором проживали мои родители, был крепостью. Был он окружен высокими стенами, за которыми – вал и ров с водой. На стенах стояли пушки, и солдаты с ружьями охраняли их, строго и молча прохаживаясь взад и вперед.

Едва наступала ночь, ворота все запирались, железный мост подымался, и связь между городком и остальным миром прерывалась до утра. У ворот выставлялась усиленная стража.

Вот только еще полдень, мы все свободны и вольны в своих передвижениях, в городок можно входить и выходить, не спрашиваясь коменданта: можно купаться в реке за городом, лежать, растянувшись на лугу у речки, и смотреть в небо; никому до всего этого дела нет. Но наступает ночь, и городок затихает, никто уж теперь не выйдет и не войдет. "Спасибо, – думалось мне, – что не воспрещено месяцу показываться на небосводе".

Покуда жить буду, не забуду тамошних сумерек. Вместе с вечерними тенями на городок надвигается какой-то страх; люди и дома вдруг начинают пригибаться. Вот поднимают мост; железные цепи с визгом движутся по громадным блокам; их скрежет, их резкий отрывистый лязг пронизывают всего тебя, затем с грохотом закрываются ворота. Так каждый вечер. И каждый раз в это время у тебя ноги дрожат, тупая усталость ложится на лица; глаза у людей тухнут, веки, как свинцом налитые, смыкаются, сердце замирает и тихо, тихо бьется. Затем на улицах появляются патрули; длинные сабли стучат по камням мостовой, кивера блестят, и беспрерывно слышен крик: "Кто там?" Следует ответить: "Свой", иначе бог знает, что может произойти. Некоторые жители предпочитают на ночь заблаговременно запереться в домах, боятся в это время даже нос высунуть на улицу.

Однажды со мною произошел такой случай. Я купался за городом. Загляделся ли я, задумался ли, или просто забыл, что за днем следует ночь, – но вдруг я увидел – поднимается мост; вот закрываются ворота; их стук резнул ухо, больно отозвался в сердце. Пропало! Придется провести ночь под открытым небом… И удивительно: дома, лежа в мягкой постели, я каждую ночь мечтал о раздолье за стенами крепости, а когда моя мечта, наконец, сбылась, я почувствовал лишь страх. Каждый шорох, каждая легкая тень рождала страх.

Я уткнулся лицом в песок.

Спал ли я тогда, или нет – право, не знаю! Но вдруг я услышал подле себя чье-то дыхание. Вскочил – да, я не один, два хорошо знакомых мне, глубоких, черных глаза смотрят на меня добродушно и ласково.

Это был сумасшедший.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я глухо.

– Я никогда не ночую в городе, – ответил он печально, и его взгляд был так ласков, голос так добр, что я совершенно забыл о страхе.

Некогда сумасшедших считали провидцами, вспомнилось мне вдруг, на Востоке их до сих пор считают Таковыми. И я спросил себя: не пророк ли предо мною? Не мучают ли его за его божественный дар? Разве не кидают в него камнями, как в пророка? Не живет ли в нем пророческая тоска по лучшим временам? А быть может, он действительно знает о грядущих временах?..

И начал я его расспрашивать, а он мне отвечать, да так тихо и ласково, что мне стало казаться, что все это – сон наяву, сон в летнюю ночь на просторе полей.

– Веришь ли ты в пришествие Мессии? – спросил я его.

– Конечно! – ответил он тихо и твердо. – Спаситель мира должен прийти. Он придет! Все ждут его, даже небо и земля чают его пришествия. Если бы не это, никто бы и жить не желал, никто бы и палец о палец не ударил. А ведь люди живут и хотят жить, следовательно, все чувствуют, что Мессия приближается, что он должен прийти, что он уже в пути…

– Верно ли, – спросил я его, – что раньше произойдут кровавые войны из-за лжемессии? Люди будут душить друг друга, как дикие звери, вся земля насытится кровью; кровавые реки потекут с востока на запад и с юга на север; звери и птицы будут утолять свою жажду человеческой кровью; все пути и дороги, все поля и луга будут залиты потоками человеческой крови… И вот в это время явится истинный Мессия, спаситель мира… Правда ли это?

– Правда, правда!

– И его узнают?

– Всякий узнает его, никто не ошибется. Его назначение будет сквозить в каждой улыбке его, в каждом слове, в каждом взгляде. Не будет рати вокруг него, не на коне предстанет он, и меча не будет в руке его…

– А как?

– Крылья будут у него… И у всех тогда явятся крылья. Вот как это случится: вдруг родится дитя с крыльями, за ним другое, третье и так дальше и дальше… Сначала люди испугаются крылатых детей, потом привыкнут, и встанет поколение крылатых людей, которое не пожелает больше валяться в грязи и драться из-за земляного червя…

И долго еще говорил сумасшедший, но я перестал его понимать. Его голос, однако, был так сладостно мил, что я, как губка, впитывал в себя его звуки. Когда он замолк, уже светало, раскрывались крепостные ворота, опускался мост…

С этой ночи жизнь в крепости стала для меня еще тягостней, еще несносней. Старые стены и башни, визг и скрежет цепей о блоки, железные запоры ворот, караулы и патрули, хриплые сердитые окрики "Кто там?" и лживые заискивающие ответы "Свой"; трусливые лица, испуганные полупотухшие глаза, базар с пугливо блуждающими ленивыми тенями на нем – все это свинцовым грузом ложилось на душу… Меня охватила печаль, мной овладела глубокая тоска, и я решил отправиться навстречу грядущему Мессии.

Я сел на первую попавшуюся подводу. Возница, обернувшись ко мне, спросил:

– Куда прикажете?

– Куда хочешь! Лишь бы подальше отсюда!

– Сколько часов?

– Пока лошадь в силах везти!

Возница тронул вожжи, и мы поехали.

И вот едем, едем: уже иные поля, другие леса, другие деревни, города, но разница между ними чисто внешняя; внутри все то же. Везде та же грусть, тот же пугливый и лживый человеческий взгляд, тот же дрожащий, трусливый голос… На всем печальный туман, заволакивающий всякий светлый луч. Везде то же стремление съежиться, стать меньше, незаметнее. И я все продолжаю кричать вознице: "Дальше!" Но я зависим от возницы, а возница от коня. Конь требует корма, и мы вынуждены остановиться.

Вхожу в корчму. Большая комната, разделенная пополам старым занавесом. В половине, что ближе к дверям, за столом сидят трое мужчин. Они меня не замечают, но мне они хорошо видны. Предо мною три поколения. Старший сед, как лунь, однако, он держится прямо и без очков читает большую книгу, лежащую перед ним на столе. Лицо его спокойно, глаза смотрят уверенно.

Направо от него сидит мужчина помоложе, по-видимому, его сын; весьма похож на него. Но лицо у него подвижнее, нервнее, минутами оно кажется более усталым. И этот читает книгу, но при помощи очков; книга поменьше размером, и он ее держит ближе к глазам, опершись рукою о стол. Он средних лет; борода и голова у него только тронуты сединой. Время от времени он смотрит на отца, но старец его не замечает.

Налево от старца сидит самый младший, вероятно внук – молодой человек с черными, блестящими волосами и горящим, рассеянным взглядом. Он тоже смотрит в книгу, но книга мала, и он держит ее совсем близко к глазам. Весьма часто он ее вовсе отодвигает. Со страхом, смешанным с глубоким уважением, взглянет он на старца, бросит слегка иронический взгляд на отца и прислушивается к тому, что происходит за занавесом. Оттуда доносятся вздохи, точно там роженица…

Я хочу кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание. Но в эту минуту занавес раздвинулся и показались две женщины: старушка с острым, костлявым лицом и суровым взглядом и другая, помоложе, с мягким, довольно полным лицом и ласковыми глазами. Они стоят, смотрят на мужчин и ждут. Старик их не замечает, он слился с книгой. Средний замечает, но раздумывает, как бы ему привлечь внимание отца. Младший сразу же вскакивает:

– Мама, бабушка, что, как?

Средний беспокойно поднимается с места, а старик только отодвигает книгу и поднимает глаза на женщин.

– Что с ней? – спрашивает молодой дрожащим голосом.

– Благополучно! – спокойно отвечает старуха.

– Благополучно, благополучно! – повторяет молодой.

– Мама, ты даже не поздравила! – замечает средний.

Старик подумал и спросил:

– Что случилось, девочка родилась, что ли?

– Нет! – ответила старуха, – мальчик…

– Мертвый?

– Нет, живой… – отвечает старуха, но в голосе ее не слышно радости.

– Урод? Калека?

– У него какие-то знаки на плечах…

– Какие знаки?

– Крыльев. Ясные следы крыльев.

– Крыльев?!.

Старик озабочен, его сын изумлен, только внук подпрыгнул от радости:

– Как хорошо! Пусть растут эти крылья, пусть они вырастут, большие, сильные крылья, как это хорошо!

– Чему же здесь радоваться? – удивляется средний.

– Ужасное уродство! – вздыхает старик.

– Почему? – опросил внук.

– Крылья, – отвечает строго старик, – подымают ввысь, с крыльями трудно удержаться на земле.

– Эка важность! – дерзнул заметить внук. – Что ж, не будет тогда человек прикреплен к месту, не будет барахтаться целый век в грязи, будет жить над землею… Разве небо не лучше, не красивее земли?

Старик даже побледнел, а средний сказал тут:

– Глупенький, чем жить в небесной выси? Одним воздухом сыт не будешь… Там корчмарем не станешь и в аренду ничего не снимешь… В облаках даже щетиной промышлять нельзя. Там…

Но старик прервал его.

– В выси, – сказал он твердым, как сталь, голосом, – нет ни синагог, ни молелен, ни книг; нет там ни дорог, ни тропинок, проложенных предками, и приходится блуждать, не зная истинного пути… Там чувствуешь себя, правда, вольной птицей, но горе вольной птице, если ее одолеют мрачные мысли, охватят сомнения…

– Как так? – вскочил с места младший, и глаза его зажглись, и краска заиграла в лице.

Но ему не пришлось говорить, его прервала старушка-бабушка.

– Глупые мужчины! – сказала она. – Нашли о чем спорить… А раввин? Разве он разрешит произвести над ним обрезание, разве он позволит приобщить к еврейству крылатого ребенка?..

Я вскочил. Моя ночевка за городом, поездка и дитя со знаками крыльев – все было лишь сном.

Словник
еврейских и гебраистских слов, встречающихся в книге

Алшох – книга комментариев к библии.

Арбаканфес – четырёхугольный кусок белой ткани, имеющий кисти из белой шерсти на концах (цицпг). Арбаканфес религиозные евреи носят под верхней одеждой.

Ахашвейрош (Ксеркс) – царь персидский, 486–465 гг. до нашей эры. Фигурирует в библейском сказании о царице Эсфири.

Бар-мицво – тринадцатилетний возраст, начало религиозного совершеннолетия.

Батлен – человек, ничего определённого не делающий; проводит всё время в синагоге за изучением талмуда или в пустых разговорах и в созерцании. Как ругательство означает – никчёмный человек.

Волах – задушевный, весёлый или грустный мотив.

Гавдоло – молитва, которая читается по окончании субботнего дня.

Гаон – высший учёный авторитет, гений.

Гешайно-рабо – седьмой день осеннего праздника кущей. По представлению религиозных евреев, в этот день на небе подтверждается решение о том, что должно случиться с человеком в течение года.

Гой – иноверец, шовинистическое прозвище не-еврея.

Даян – помощник раввина.

Ермолка – бархатная или шёлковая феска, которую религиозные евреи носят постоянно дома и в синагоге.

Ешибот – высшая школа по подготовке раввинов, духовная семинария.

3огар – книга, о каббале.

Иомкипур – судный день, праздник всепрощения. В этот день бог судит мир и предопределяет участь всех людей на будущий год. Иомкипур религиозные евреи проводят сутки в молитвах и посте.

Итро – мидианитский священник, на дочери которого был женат Моисей-законодатель.

Каббала – религиозно-мистическая философия. Каббалисты – приверженцы каббалы.

Кав-гайошор – книга религиозных наставлений для женщин.

Кадиш – заупокойная молитва, которую сын читает по умершим родителям. Обозначает также – сын.

Капота – род одеяния. Похожа на длинный сюртук.

Кидуш – молитва, которую религиозные евреи произносят в субботу и праздники над едой в начале трапезы, обыкновенно над бокалом вина.

Ковчег – шкаф, в котором хранятся в синагогах написанные на пергаменте святки библии. Ковчег обыкновенно очень высок и помещается, кроме того, на особом возвышении.

Коген – первосвященник, на которого запрещено смотреть во время совершения им праздничного обряда благословения.

Кол-нидрей – молитва, читаемая в синагоге в начале вечерней службы в судный день.

Кошер, кошерное – разрешено для еды и употребления.

Кугл – еврейское праздничное блюдо; вроде пудинга.

Лехаим – за здоровье.

Литвак – житель Литвы, литовский еврей; литовские евреи в большинстве были противниками хасидизма.

Маца – опреснок, лепёшка из неквашеного теста, которую евреи употребляют в праздник пасхи вместо обыкновенного хлеба.

Мезумен – три человека, участвующие в трапезе; произносят совместно потрапезную молитву.

Мелаве-малке – религиозная трапеза в субботу вечером, сопровождающаяся пением.

Меламед – учитель религиозной школы. Означает иногда неудачник, ограниченный человек.

Микве – бассейн для ритуальных омовений.

Миньен – десять. Необходимое количество мужчин для совместного богослужения.

Миснагдус – религиозное течение, борющееся с хасидизмом.

Миснагид – противник хасидизма.

Пардес – каббалистическая книга.

Пейсы – клок волос на висках у уха, который обычно отращивают себе религиозные евреи.

Пурим – еврейский религиозный праздник, связанный с легендой о чудесном спасении евреев от поголовного истребления. Главная заслуга в этом красавицы Эсфири, понравившейся персидскому царю Ахашвейрошу. В пурим религиозные евреи посылают друг другу подарки и угощения.

Пурим-шпил – народное представление на сюжет библейской легенды о царице Эсфири.

Рабби – раввин, духовное лицо.

Райское яблоко – плод из рода цитрусовых. В праздник кущей религиозные евреи во время богослужения держат в руках райское яблоко и пальмовую ветвь.

Реб – величительная приставка, вроде «господин».

Ребе – учитель, раввин.

Рошгашоно – праздник нового года, новолетия.

Симхастора – радость торы. Название последнего (девятого) дня праздника кущей.

Слихос – молитва прощения, читаемая религиозными евреями в синагоге на рассвете в неделю перед праздником новолетия и между новолетием и судным днём.

Сойфер – писец свитков библии (на пергаменте).

Талес – молитвенное облачение для мужчин – большое белое покрывало с полосами по краям и кистями на четырёх концах.

Талмудтора – еврейская религиозная школа для детей бедноты.

Тишебъов – девятый день месяца лба, когда, по легенде, был разрушен храм в Иерусалиме. Религиозные евреи в этот день постятся.

Тора – пятикнижие, библия.

Трефное, треф – запретно для еды и употребления.

Тфилн – филактерии, футлярчики, в которых находятся написанные на пергаменте отрывки из библии. Религиозные евреи с тринадцатилетнего возраста одевают их в будни во время утренней молитвы, – один на левую руку, другой на голову.

Фрейлахс – весёлая песенка или танец.

Хануке – праздник в ознаменование победы Маккавеев над сирийцами в 165 г. до кашей эры.

Xануке-лемлл – ханукальный светильник.

Хасидизм – религиозно-сектантское движение среди евреев, возникшее в конце тридцатых годов восемнадцатого столетия.

Хасид – приверженец хасидизма.

Хедер – начальная религиозная школа.

Цадик – праведник, хасидский раввин.

Цицис – кисти из белой шерсти на концах арбаканфеса.

Шадхан – сват.

Шмойноацерес – восьмой день праздника кущей.

Штраймл – обшитая мехом бархатная шапка, которую носят представители духовенства и вообще богатые религиозные евреи.