Текст книги "Лучший книжный парень (ЛП)"

Автор книги: Холли Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– А что, если он разобьет мне сердце? Я не переживу этого дважды. Вы же знаете, как трудно было собрать меня по кусочкам.

– А что, если он этого не сделает, детка?

– Блядь, – кричу я. – Да что за бардак. Зачем ты заставила меня зарегистрироваться во всех этих приложениях?

– Мм-м, – она смотрит на Меган, но та качает головой.

– Я никогда этого не одобряла. Кажется, в тот момент я вообще спала.

– Прости, Кара, – говорит Хэтти, опускаясь передо мной на колени. – Я подумала, что если ты выйдешь в интернет, то увидишь, какая там толпа тупиц, и сразу же поймешь все о Люке. Я подумала, что он тот, кого ты действительно хочешь.

– Я правда хочу его. Я так сильно его хочу, – вою я.

– Мы знаем, ангелочек, – говорит Меган, и они обе обнимают меня и крепко прижимают к себе. – Так скажи ему, что ты чувствуешь.

– Не могу.

– Можешь! – восклицают они вместе.

– Когда ты ему об этом скажешь? – спрашивает Меган. – Для такого плана, как этот, нужен крайний срок исполнения.

– Скоро.

– Сделай это сегодня.

– Он сегодня работает, – фыркаю я, протягивая руку за другой салфеткой.

– Тогда завтра?

– Его может не быть дома.

– Перестань искать себе оправдания. – Хэтти нежно трясет меня за плечи, и я вытираю слезы. – Хватит уже так себя мучить.

– Скажу, обещаю. Мне просто нужно придумать, что именно я собираюсь ему сказать.

Глава 35

Люк

Две ночи. Этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать, что Кара здесь на своем месте. Хотя не совсем так. С того самого первого ужина я уже почувствовал, что ее присутствие в моем доме было правильным, а теперь, когда ее здесь нет, в доме стало слишком тихо без нее.

Мой первый день в «Солнечном сиянии» стал обычной напряженной субботой, ничего такого, с чем я не смог бы справиться, но после такой недели, которая была у меня, оказалось утомительно весь день быть на ногах. Вернувшись домой, я немного вздремнул на диване, а потом провел остаток вечера в постели, читая последнюю подборку книг Кары из книжного клуба и пытаясь не написать ей, что не могу перестать о ней думать.

Знаю, что скоро мне придется ей все рассказать, но что-то меня сдерживает. Чувство вины, тревога, страх. Какое-то ужасное сочетание всего этого.

Не чувствую себя отдохнувшим, хотя мое настроение улучшается. Я умудряюсь съесть банан на завтрак, больше ничего не перевариваю, потом беру ключи и отправляюсь навестить бабулю Энни. До Эшдена всего тридцать минут езды, через маленький городок, в котором я вырос, и на подъездную дорожку к одному из последних домов, прежде чем снова выехать на проселочную дорогу.

Родители Хизер владели домом через три дома отсюда, но после ее смерти они продали его и переехали в Уэльс, чтобы быть поближе к ее сестре и своим внукам. Мы все еще поддерживаем связь, и я давно собирался их навестить, но из-за карантина, переезда и появления «Солнечного сияния» этого пока не произошло.

Моя милая маленькая бабушка стоит в дверях в фартуке и ждет меня. Я приветствую ее объятием, а она хлопает меня по руке, выпроваживая через заднюю дверь. Таков наш обычный ритуал. Мы быстро здороваемся, прощаемся, а потом, когда я возвращаюсь с луга, мы как следует общаемся.

Я иду по садовой дорожке, с грустью осознавая, что моей бабушке, возможно, теперь требуется немного больше помощи, чем она хочет показывать. Многие ее растения завяли, нуждаются в обрезке. Постараюсь кое-что сделать сегодня перед тем, как ехать домой.

В глубине сада я открываю маленькую калитку и выхожу на луг. В детстве он был моей игровой площадкой. Я часами здесь бегал, придумывал игры, строил логово, справлял нужду в кустах и возвращался домой только тогда, когда мне нужно было захватить бутерброд и пачку чипсов на обед. Когда у мамы были выходные, мы часами лежали здесь на одеяле, читали книги и играли. Она часто говорила мне, что чувствует себя виноватой из-за того, что ее нет рядом, чтобы отвозить меня в школу или укладывать спать каждый вечер, но воспоминания о наших солнечных днях с лихвой это компенсируют.

Высокий дуб стоит в круге посреди луга. Когда-то дорогу к нему указывала расчищенная подстриженная тропинка, но это была моя обязанность, а я давненько здесь не был. Сейчас она заросла, но я все еще могу пробираться сквозь нее.

Я сажусь на свое обычное место у подножия ствола. На наше место. Идеальный маленький уголок для двоих, где древние корни пробились сквозь почву.

– Привет, Солнечное сияние, – говорю я вслух.

Мы с Хизер впервые поцеловались на этом месте. Мы ждали этого все лето. Мы всегда проводили школьные каникулы вместе, гуляя по лесу, перетаскивая картонные коробки и доски старого дерева на луг и создавая здесь свой собственный мир.

В то лето, когда нам исполнилось по четырнадцать, все стало по-другому. Мы стали почти взрослыми, слишком взрослыми для того, что можно было бы счесть ребячеством. Мы чувствовали себя неловко в собственной шкуре, нас легко было смутить. В школьные годы мы изо всех сил старались не привлекать к себе внимания, чувствуя, что мы что-то значим. Когда мы оставались вдвоем, нам всегда было легко. Не было необходимости быть кем-то еще, но мы провели то лето под деревом, постоянно обдумывая каждое мгновение, не в силах найти слова, чтобы выразить свои чувства.

Хизер начала больше заботиться о своей одежде и внешнем виде. Теперь она носила платья и обтягивающие шорты, а не наши обычные спортивные штаны и футболки, чтобы лазить по дереву. Каждый день она приносила с собой плед для пикника, и мы часами слушали музыку через наушники. По ночам я загружал музыку и записывал компакт-диски с миксами, чтобы мы могли их послушать, тщательно подбирая тексты, чтобы убедиться, что в них достаточно скрытого смысла, чтобы признаться ей в своих чувствах. Мы лежали на спине совершенно неподвижно в тени дерева, стараясь не двигаться, чтобы диск не «выскочил». Я всегда чувствовал, когда мы лежали очень близко друг к другу. Если бы я пошевелился, то мог бы дотронуться до нее, но мне не хватало смелости выяснить, будет ли это нормально или нет.

Иногда мы приносили книги и тихо читали рядом друг с другом, а иногда зачитывали отрывки вслух. Ей нравилась сила слов, и ее страсть к книгам была заразительной. Иногда она доставала старые любовные романы из маминого книжного шкафа, и мы покатывались со смеху при упоминаниях о стержнях, жезлах и сияющих шарах. Она бы посмеялась, узнав, что я вновь читаю романы.

Мы много фантазировали. Но приключения, которые мы планировали, уже были не столько о наших детских полетах на Марс, сколько о жизни, которую мы надеялись прожить. Мы часами говорили о том, куда бы нам отправиться. О том, что мы могли бы увидеть и сделать. Кого мы могли бы встретить в наших путешествиях. Мы говорили о людях, которыми, как мы надеялись, станем. Мы все это планировали прямо здесь, под деревом, давая бесконечные обещания, ни разу не сказав того, чего не имели в виду.

Это всегда были «мы». Никогда не было сомнений, что мы испытаем все это не вместе.

Она научила меня плести браслеты дружбы, зажимая один конец между коленями, а пальцами завязывая узел за узлом, пока не получались замысловатые узоры. Мои были чертовски убогими, а ее – настоящим произведением искусства.

Мы провели то лето, постепенно сближаясь, и к последней неделе она уже читала мне, а я лежал, положив голову ей на колени. Она гладила меня по волосам и иногда пела мне. Иногда мы держались за руки, слушая музыку, а в какой-то момент даже обнялись на прощание, перед тем, как пошли ужинать каждый своей дорогой.

Однажды утром она пришла в плохом настроении. Я помог ей расстелить одеяло, но когда сел, она прислонилась к дереву и надулась, скрестив руки на груди.

– Что не так? – поинтересовался я.

– Ты когда-нибудь меня поцелуешь? – раздраженно спросила она.

Я встал к ней лицом. Положил руки ей на бедра. Она сделала то же самое, и мы прогнулись в талии. Это изменило нашу жизнь. Я сразу пожалел, что не поцеловал ее в первый же день летних каникул. Сколько времени мы потратили впустую, стесняясь друг друга, когда могли бы целоваться все дни напролет. Оказалось, что поцелуи – это все.

Мысленно я вижу тот день словно в замедленной съемке. Дерево в центре кадра, солнце, пробивающееся сквозь утреннюю дымку к его вершине, а затем опускающееся на другую сторону. А там, под ним, мы – переплетение конечностей, которое не разнимается до захода солнца.

То же самое мы проделали и на следующий день, и следующий, и лишь утром следующего дня, потому что мама повела ее покупать новые туфли. Я помню, что они были блестящими, черными и массивными и выглядели немного нелепо на ее длинных худых ногах, но что я знал об обуви и моде?

Мы пришли на первый день десятого учебного года, на наших запястьях красовались браслеты дружбы, которые мы обещали никогда не снимать. К обеду нам обоим написали замечания, что на следующий день их нужно оставить дома. Мы вели себя так, словно это была самая большая несправедливость в мире. Сейчас это кажется смешным, но тогда мы чувствовали себя словно Ромео и Джульетта, которых пытаются разлучить. Как влюбленные юные бунтари, мы носили их на лодыжках, спрятав под длинными носками и брюками. Наш маленький секрет. Все они до сих пор хранятся у меня в коробке.

Иногда я жалею, что мы не похоронили ее здесь, чтобы я мог лежать на земле и чувствовать близость к ней. Вместо этого мы развеяли ее прах. Она повсюду: в земле, в ветвях, в дуновении ветерка, но всегда вне пределов моей досягаемости. И все равно я провожу пальцами по траве.

– Ну, я кое-кого встретил. – Мое сердце так сильно болит, когда я произношу это вслух. В любом другом контексте это была бы ужасная новость, которой не стоило бы делиться со своей женой. – Я переспал с ней, Хизер.

Я опускаюсь на колени и начинаю рыдать.

– Мне так жаль. – Мне нужно выплакаться, это ужасно, но необходимо. Я должен снять это с себя.

– Ее зовут Кара, – продолжаю я. – Я встретил ее в кафе и думаю, она бы тебе понравилась.

Тереблю шов на ботинке, а слезы продолжают литься, выплескиваясь наружу вместе с чувствами, которые я слишком долго держал в себе.

– Мне ужасно неловко говорить тебе об этом, Солнечное сияние. Знаю, я обещал двигаться дальше, но это похоже на предательство. У нее закончились длительные отношения, и она тоже чертовски напугана. Думаю, она боится, что ей снова причинят боль, и, честно говоря, я боюсь, что я причиню ей боль. И я боюсь, потому что…

Не могу поверить, что говорю это. Не могу поверить, что до сих пор не осознавал, какую ужасную тайну храню.

– Я боюсь, что она тоже умрет.

Слезы льются сильнее, я не пытаюсь их остановить. Глубокие, вздымающиеся рыдания вырываются из моих глаз и груди, оставляя меня задыхающимся и сопливым. Я достаю из кармана салфетку, как вдруг происходит самая странная вещь. Начинается дождь. Из-за ливня все вокруг преображается, но я остаюсь сухим под сенью дерева.

Возможно, в этом нет ничего странного. Возможно, я просто не проверил погоду, и внезапные ливни прогнозировали. Вероятно, я нахожусь в таком горе, что ищу знаки, куда бы ни пошел. А это похоже на один из таких знаков.

С тех пор как умерла Хизер, я часто ощущаю, что здесь происходят странные вещи. Листок, падающий на землю в разгар лета. Новый цветок, которого здесь никогда раньше не росло. Шелест ветвей в тихий безветренный день. На все это мы могли бы не обратить внимания, если бы отчаянно не нуждались в доказательствах того, что те, кого мы потеряли, все еще с нами, что они нас видят и любят.

Но я предпочитаю воспринимать это как знак. Когда мы с Хизер начали интересоваться фильмами, нам всегда нравились сцены под дождем. «Дневник памяти», в котором Ной и Элли попадают под дождь на лодке, и она узнает о его письмах. Или «Страна садов», когда они забираются на крышу старого грузовика и начинают кричать, а потом целоваться.

Под дождем все чувства обостряются. Гнев выходит наружу, страхи высвобождаются, печаль смывается. Сидя здесь под этим ливнем, я не могу удержаться от смеха, потому что я, что ли, очистился? Переродился?

– Думаю, она бы тебе правда понравилась, Солнечное сияние, – шмыгаю я носом. – Она дизайнер интерьеров и помешана на любовных романах, которые заставляет меня читать. Ну, не то чтобы она заставляет, я просто попросил у нее рекомендаций. Думал, что, может быть, с ней можно было бы сходить на пару свиданий, так сказать, окунуться в новую жизнь, но мы стали друзьями. Для меня это нечто большее. Мне нравится, что она есть в моей жизни. Я чувствую себя счастливым рядом с ней. Она как бы показала мне, что есть много разных путей к любви, и думаю, что, возможно, пришло время пойти по этому пути немного дальше. Но я все еще очень, очень скучаю по тебе. Чертовски ужасно жить без тебя, но я действительно надеюсь, что ты слышишь меня, где бы ты ни была, и что ты гордишься мной.

Я целую вечность сижу, прислонившись спиной к коре. Наше дерево было здесь задолго до меня. Задолго до Хизер, до того, как мы с Хизер стали «нами». И оно будет здесь еще долго после того, как мы все уйдем. Оно видело меня в самым счастливые моменты и видело в те дни, когда я больше не хотел существовать. И за все то время, что оно живет на этой планете, я должен верить, что оно увидит больше счастливых дней, чем печальных.

Когда я открываю заднюю дверь, то слышу болтовню на кухне, и я бы разрыдался, если бы не выплакал все там, на лугу. Я вхожу и вижу, что Роб сидит за обеденным столом, а моя маленькая бабуленька слушает его новости, приподняв одну бровь. Он встает и обходит свой стул, чтобы крепко обнять меня. Должно быть, бабушка позвонила ему, когда я вышел на улицу, и велела немедленно идти ко мне.

– Мальчики, идите и поешьте немного фарша и картошки (прим. популярное шотландское блюдо). – Не знаю, откуда она это взяла, потому что не помню, чтобы, когда я приходил, пахло готовкой, но она всегда, в мгновение ока, готовила для нас еду. Мы занимаем свои места и принимаемся за еду, как только она ставит перед нами тарелки. Она всегда с удовольствием кормит людей, и когда я был маленьким, за этим столом всегда было полно народу, будь то Роб, Хизер и ее сестра или студенты-медики, которых мама присылала за вкусной едой. Прошло много лет с тех пор, как скончался мой дедушка, но мне грустно думать, сколько ночей она, должно быть, проводит здесь в одиночестве. Я должен чаще навещать ее. Несмотря на то, что иногда избегал этого места, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний о том, как жил здесь с Хизер, в глубине души я знаю, что этот дом всегда был полон любви.

Еда горячая и бодрящая, и я чувствую, как напряжение в груди немного спадает. Это вкус моего детства, юности, когда я поздно вечером сидел у кровати и смотрел, как спит Хизер. Мы едим в уютной тишине, и я благодарен, что они ждут, пока мы поедим, прежде чем снова заговорить.

– Ну, как дела? – осторожно спрашивает Роб.

– Все хорошо. – Это ложь, и они все это знают. – В «Солнечном сиянии» все действительно хорошо. С домом все в порядке. Не на что жаловаться.

– А что насчет Кары? – Я не рассказал ему, как плохо обстояли дела на этой неделе, что ей пришлось присматривать за мной, но бабушка знает. Я сказал ей, так как мне пришлось пропустить наш пятничный звонок, а она разозлилась, что я не приехал домой, как в прошлый раз. Я же не знал, насколько все будет плохо, пока не погрузился по уши.

Я испускаю долгий, медленный вздох, который говорит ему все, что нужно знать. Бабушка убирает наши тарелки на столешницу и садится рядом со мной, а Роб встает и наполняет раковину водой для мытья посуды. Я сижу, обхватив голову руками, а она медленно поглаживает мою спину вверх-вниз, совсем как в детстве.

– Чего ты хочешь, дорогой?

– Я просто хочу ее. – Слова застревают у меня в горле. – Она великолепна. Я чувствую себя таким счастливым, когда я с ней, но…

– Но что?

Звучит нелепо, когда я это произношу:

– Я не могу избавиться от ощущения, что изменяю. Каким-то образом предаю Хизер. – Слова застревают у меня в горле.

– Двигаться дальше не значит все бросить, Люк. Это значит жить настоящим, а не зацикливаться на прошлом. Тебе позволено хотеть смотреть в будущее.

– И тебе позволено, чтобы тебе отсосали, – кричит Роб из-за раковины, наклоняя голову, когда бабушка бросает в него салфеткой.

– Все могло быть и хуже, мой мальчик, – говорит моя бабушка, тыча меня локтем в ребра. Она тычет большим пальцем себе за плечо. – Ты мог бы стать таким же, как этот, отвратительный парень.

– Я думаю, Кара боится быть с кем-то и испытать новую боль, и я боюсь быть с кем-то и пережить новую боль. Но просто не думаю, что смогу испытать еще больше боли, чем сейчас. Она пользуется всеми этими приложениями для знакомств, и каждый раз, когда она встречается с одним из этих парней, я волнуюсь, что упустил свой шанс. Не знаю, кого именно она ищет, но хочу, чтобы это был я. Вот только уверен, что она думает, будто я больше никогда не захочу отношений.

– Почему она так думает?

– Она знает, как много значила для меня Хизер. Мы много говорили об этом. А я не создавал вайбов «готов к отношениям».

– Ох, Боже мой. – Бабушка садится обратно на свое место, а я отодвигаюсь от стола, внезапно почувствовав, что мне становится тесно.

– Я так больше не могу. Я должен сказать ей, что чувствую.

– Да, должен! – Роб радуется.

– Даже если она и не чувствует того же, по крайней мере, я должен попытаться.

– Когда собираешься ей сказать?

– Сегодня же. Зайду к ней, когда вернусь.

– Молодец, – говорит Роб, вытирая руки и крепко меня обнимая, а затем поднимая со стула. – Нет наилучшего времени как сейчас, иди и садись в машину.

Бабушка Энни крепко прижимает меня к себе и помогает надеть пальто, хотя для этого ей приходится поднимать руки повыше. Она по-прежнему застегивает мне молнию, как будто я иду в свой первый школьный день.

– И не забудь поскорее привести сюда эту девочку, чтобы я могла хорошенько на нее посмотреть.

Глава 36

Кара

Странное ощущение – иметь такую ясную голову после нескольких месяцев замешательства.

Я хочу Люка. Понятия не имею, как собираюсь сказать ему об этом, и получу ли я тот ответ, который хочу, но знаю, что должна сказать ему, и как можно скорее.

Слова кружатся в голове, поэтому я надеваю кроссовки, надеясь, что четкость пробежки будет означать, что к тому времени, как я вернусь домой, у меня будет план.

Утренний ливень закончился, и я с наслаждением вдыхаю прекрасный аромат петрикора, который поднимается и наполняет мой нос. Мысли приходят в голову сами собой, пока я шагаю по тротуару в конец своей улицы, заворачивая за угол к парку, в котором люблю бегать по кругу.

– Привет, Люк, знаю, ты говорил мне, что никогда не захочешь быть ни с кем, кроме своей жены, но есть ли хоть какой-то шанс, что я смогу убедить тебя в обратном? – Немного официально.

– Мне страшно, но я больше не хочу быть одинокой. – Жалко.

– Не могу перестать думать о тебе. Я так сильно хочу тебя. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты чувствуешь то же самое? – Отчаянно.

– Ты пойдешь со мной на свидание? – Мне что, четырнадцать лет?

– Кажется, я тебя люблю. – Я сейчас расплачусь.

Как люди делают это в реальной жизни? В книгах все кажется намного проще. Как я смогу рассказать ему о своих чувствах, если даже сама себе не могу их объяснить? На полпути к цели я с болью в сердце осознаю, что мы с Адамом никогда не говорили о наших чувствах. Конечно, мы должны были об этом говорить, но я ломаю голову и изо всех сил пытаюсь вспомнить хоть один разговор, в котором мы сели и заговорили бы об эмоциях.

Он никогда не говорил мне о своих чувствах, а я никогда не говорила ему. Это казалось нормальным, просто мы не были парой, которые делятся чувствами. Стоит ли удивляться, что его уход застал меня врасплох?

Он был любовью всей моей жизни, я могла бы поклясться, что очень хорошо его знала, но я также не могла бы сказать вам ни единой мысли, которая была у этого человека в голове, кроме того, что происходило на его работе, и каким проектом «сделай сам» мы займемся в следующий раз. Да, вся наша жизнь была распланирована, но мы шли по самому очевидному логичному, предсказуемому, пути, даже не останавливаясь, чтобы проверить, хочет ли этого другой.

Я винила себя в том, что он ушел, а я и не заметила, как мы отдалились друг от друга, но откуда мне было об этом знать? Никаких намеков, никаких изменений в его поведении или отношении. Я так и не смогла понять его до конца. Боже, мне следовало походить на терапию, когда он ушел.

Так что мы не были чувственной парой, но я знаю, что я человек чувствительный. Боже, как же много у меня чувств, и я хочу быть с кем-то, кто позволит мне принять их все, какими бы грязными они ни были. Я хочу быть с кем-то, с кем могу разговаривать часами и мне никогда не будет скучно. А также с кем-то, рядом с кем я могла бы спокойно сидеть и читать, и чтобы меня не осуждали и не прерывали. Я хочу кого-то, кто был бы рядом в трудные и хорошие времена, и кто заставлял бы меня смеяться. Кого-то, кто любил бы меня так же сильно, как я люблю его, и никогда не давал бы мне повода сомневаться в этом.

Я хочу Люка. Я хочу от него всего. Вот что я ему скажу.

Мое сердцебиение приходит в норму, когда я, пыхтя, возвращаюсь на свою дорожку, мысленно роясь в своем гардеробе и планируя, что я надену, чтобы встретиться с ним. Я открываю калитку в своем саду и там, в конце дорожки, вижу две фигуры, сидящие у моей входной двери. Я чуть не обделалась, когда они оба встали и заговорили, перебивая друг друга.

– Кара…

– Кара…

О, черт возьми. Убейте меня прямо сейчас.

Люк здесь.

И Адам тоже.

Не могу в это поверить. Я вижу его впервые с тех пор, как он бросил меня, и мое сердце подскакивает к горлу, а желудок сжимается. Мне хочется плакать, кричать и проблеваться одновременно. Я чувствую, что меня шатает, мне жарко от бега, но я быстро остываю, покрываясь мурашками.

Адам прислоняется к двери, скрестив руки на груди. Я поражена видениями. Ему семнадцать, великолепный в не застёгнутой школьной рубашке. В двадцать три, подтянутый, с обнаженной грудью, красящий стены нашей спальни. В двадцать пять, такой красивый на ужине-сюрпризе по случаю моего дня рождения. А сейчас он уже совсем не тот мужчина. Мне требуется секунда, чтобы понять, что он меня больше не привлекает.

Не знаю, как долго я стою здесь, но, когда оборачиваюсь и вижу лицо Люка, мне хочется броситься к нему, закрыть его своим телом и защитить от Адама. Не потому, что я думаю, что Адам способен что-то ему сделать, а потому, что я не хочу, чтобы его грубая негативная энергия приближалась к самому доброму человеку, которого я когда-либо знала.

– Кто это, Кара? – спрашивает Адам, тыча большим пальцем в сторону Люка, не сводя с меня глаз.

Почему у меня такое чувство, будто я сделала что-то неправильное? Это место, где я выживала, нет, процветала сама по себе, без него. Это мой дом, моя жизнь, и мне больно видеть, как он стоит перед ним. Они оба снова начинают говорить одновременно, но у меня кружится голова, и я не слышу их и не слышу собственных мыслей.

– Сядьте оба, – шиплю я, беспокоясь, что соседи, если они поднимут шум, будут обедать вне дома еще несколько недель. Они делают, как им сказано, прижимаясь друг к другу на маленькой скамейке у моей двери. Адам усаживается, расставив ноги как можно шире, а Люк отодвигается от него как можно дальше.

Я отворачиваюсь от них, поднимаю голову к небу, чтобы сделать глубокий вдох, и только когда поворачиваюсь обратно, замечаю старую спортивную сумку Адама, стоящую на коврике у двери. О Боже.

– Люк. Ты в порядке?

– Да. Эм, – он потирает затылок и искоса смотрит на Адама. – Я просто хотел с тобой кое о чем поговорить.

О Боже, сейчас неподходящее время, но я так рада его видеть. Просто я не ожидала его увидеть сейчас, я хотела принять душ и что-нибудь съесть, чтобы не нервничать, а потом сто раз повторить то, что хочу ему сказать. Я совершенно не хотела признаваться в своих чувствах к нему, вся потная, на пороге своего дома, перед моим бывшим мудаком.

– Адам, почему ты здесь? – спрашиваю я, расхаживая перед ними из стороны в сторону.

– Нам нужно поговорить. И мой ключ не подходит. Ты сменила замки или что-то в этом роде?

– Ага, – усмехаюсь я. – Ты съехал год назад. Или ты думал, что просто так войдешь в дом?

– Это все еще мой дом. – Блядь. Нутром чуяла, что когда-нибудь это произойдет. Судя по всему, это все еще его дом. Да, я сменила замки, но я никогда не была до конца уверена в законности этого, и последнее, чего я хочу, – это устроить здесь скандал, в саду. Краем глаза замечаю, как Люк сжимает кулаки.

Он вернулся. Настоящий ублюдок, что заставляет меня разбираться с ним прямо сейчас. Я отбрасываю сумку Адама в сторону и достаю ключ из крошечного неудобного кармашка в моих леггинсах для бега. Я тысячу раз моргаю, чтобы сдержать слезы. Когда открываю дверь, они оба встают.

– Ладно, Адам, заходи в дом. Я приду через минуту. – Чувствую себя совершенно подавленной, когда он бросает самодовольную улыбку в сторону Люка. Одному богу известно, что здесь произошло до моего прихода. Как долго они оба меня здесь ждали?

Люк выглядит удрученным, и от выражения его лица у меня щемит в груди.

– Понимаю. Ладно. – Он вздыхает, засовывает руки в карманы и идет по тропинке.

– Люк, подожди, – зову я и бегу за ним, оглядываясь на Адама, который уже скрылся где-то в доме. – Почему ты здесь? Ты что-то хотел?

Я наблюдаю, как искажается его лицо, как открываются и закрываются его губы, пока он смотрит в землю. Я слегка наклоняю голову, пытаясь заставить его посмотреть на меня.

– Просто скажи.

Слова не идут мне на ум, и я чувствую, как в горле у меня встает ком, поэтому я выпрямляюсь, расправляю плечи и смотрю в небо. Мне так надоело плакать перед ним. Обычно он не появляется так внезапно, чтобы повидаться со мной, должно быть, у него была какая-то причина быть здесь.

– Скажи, о чем ты сейчас думаешь, Люк. – Он заключает меня в объятия, и я инстинктивно тоже обвиваю его руками. Это теплое, крепкое, любящее объятие, которое я не хочу прерывать, но он слишком быстро отстраняется, кончиками пальцев обхватывает мои запястья и опускает мои руки по швам.

– Ты думаешь, что твое сердце все еще принадлежит ему, – шепчет он. – Но это не так.

Я отступаю на шаг, скрещиваю руки на груди и задерживаю дыхание, ожидая, что будет дальше.

– Посмотри на себя. Ты вся напряжена, твой голос печален, ты выглядишь так, будто вот-вот заплачешь. Я не понимаю, зачем ты пригласила его войти.

Я тоже не знаю.

– Это сложно.

– Кара, послушай, – он с трудом сглатывает. – Я пришел сюда, чтобы поговорить о нас. И в нас нет ничего сложного. Быть рядом с тобой – это самая естественная и незамысловатая вещь. Смерть моей жены – это сложно. Сложно переехать в другое место и начать новую жизнь. Сложно начать собственное дело. Прости, знаю, ты это знаешь…

– Заткнись. Я не могу думать. – О нас… нас. – Ты столько раз говорил «сложно», что это слово уже не кажется настоящим. Сложно. Слож-но. Что ты на самом деле хочешь сказать?

– Послушай, я многое хочу тебе сказать, но не сейчас, когда твой бывший снова обустраивается у тебя дома.

– Что ты имеешь в виду?

Он делает долгий, медленный выдох и поджимает губы.

– Просто хочу, чтобы ты знала: если ты думаешь, что тебе нужно будет выбирать, выбирай несложное.

У меня отвисает челюсть, я ищу его глазами, когда слышу, как Адам зовет меня прямо из-за двери.

– Малышка?

Я поворачиваюсь на его голос.

– Да? – я звучу по-другому. Этот дурацкий голос, которым я обычно разговаривала с ним, мне не принадлежит.

– Ты заходишь? Выпускаешь все тепло наружу. – Я совсем забыла о его дурацкой одержимости отоплением. Оно, черт возьми, даже не включено.

Я закатываю глаза и поворачиваюсь, чтобы сказать Люку, что не хочу, чтобы он уезжал, но он уже закрывает дверцу машины и заводит двигатель.