Текст книги "Оптимистка (ЛП)"
Автор книги: Холден Ким
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Вторник, 20 декабря
Келлер
Мы практически заканчиваем грузить вещи Стеллы в машину Кейти. (Она сама предложила. Ей, конечно, нравятся пуфы в моей машине, но она посчитала, что сидеть на них несколько часов будет не слишком удобно для задницы. Ее слова, не мои.) Мы не можем взять с собой слишком много, потому что в квартире мало места, но у Стеллы будет все необходимое.
Кейти помогает малышке кормить мисс Хиггинс. Они собрали клетку и все для ухода за черепашкой. Господи, такое чувство, что мы перевозим чертов зверинец, а не одну маленькую мисс Хиггинс. Скажем так, она очень хорошо устроилась. Наверное, мисс Хиггинс уделяется столько внимания, сколько не получила ни одна черепаха за всю историю существования. Я еще раз обхожу гостиную, чтобы убедиться, что Стелла не оставила ничего, о чем потом будет скучать.
– Келлер, – неожиданно раздается голос отца, отчего я вздрагиваю. Он прочищает горло.
Папа всегда так делает, перед тем как что-нибудь мне сказать.
– Я могу поговорить с тобой до того, как ты уедешь?
Я знаю, к чему он ведет и не в настроении спорить сегодня. Он собирается попросить меня пойти с ним в кабинет матери, потому что именно здесь она лучше всего чувствует свою власть. Отец как мальчик на побегушках, который, как только мы переступим порог, закроет рот и не произнесет ни слова. Мать же станет высказывать мне, в чем я не прав. Я буду пытаться защитить себя. Она начнет повышать голос и будет пытаться запугать меня. Я проходил через это миллион раз.
Как уже было сказано, сегодня я не в настроении.
– Пап, без обид, но я в курсе, что "перекинуться пару словечек с тобой" и "разговор с матерью" – одно и то же. Так что спасибо, не сегодня.
Он еще раз прочищает горло.
– Это никак не связано с твоей мамой, сын. Это по поводу Кейт.
К этому моменту я уже стою спиной к нему, намереваясь уйти, но, когда я слышу ее имя, то разворачиваюсь. Я не могу не реагировать на это имя.
– Что такое?
Еще одно прочищение горла.
– Просто скажи то, что хочешь, отец.
Он сурово смотрит на меня, однако в выражении его глаз присутствует и мягкость, которую он обычно приберегает только для Стеллы. Папа обожает ее.
– Кейт очень больна?
Я киваю. Я ничего не сказал родителям о состоянии Кейти, но отец проводит достаточно времени среди больных людей, чтобы сразу распознать их. К тому же, он наблюдателен.
Он резко выдыхает.
– Я боялся, что это так. Какой у нее диагноз?
Я способен выдавить из себя только одно слово, потому что не хочу расклеиться прямо перед ним.
– Рак. – Ненавижу это чертово слово.
– Она получает лечение? – С деловым видом спрашивает он, но мягкость в его глазах никуда не исчезает.
– Последняя стадия, – все, что мне удается сказать.
Отец кивает головой.
– Сколько?
Я знаю, о чем он спрашивает, но не хочу говорить, поэтому просто показываю один палец.
– Один год? – делает предположение папа. Он знает, что это слишком оптимистично.
Я качаю головой.
Он вздыхает и снова кивает.
– Один месяц. – Это уже не вопрос.
Несколько секунд мы внимательно смотрит друг на друга, пытаясь осознать этот факт.
А потом в гостиную заходит Кейти, держа клетку с мисс Хиггинс в руках. Она вся сияет, не зная о том, что мы только что говорили о ней.
– Думаю, мисс Хиггинс готова к путешествию, Келлер. Она только что поела. Стелла говорит, что у нее нет таблеток от укачивания для рептилий, так что тебе придется ехать поаккуратнее, приятель. Ее хрупкая пищеварительная система в твоих руках. Ты готов принять вызов?
Это смешно, но я не могу выдавить из себя улыбку.
Отец просто стоит и смотрит на нее. В его глазах мягкость граничит с грустью, но присутствует что-то еще – восхищение. С легкой улыбкой на лице он поворачивает и пожимает мне руку.
– Позаботься о них, Келлер.
Я киваю и сглатываю ком в горле. Это не напутственное прощание, но, наверное, в первый раз отец обратился ко мне, как к равному, как к мужчине.
– Позабочусь.
В ответ на это он просто кивает.
– Звони, если понадобится.
– Мы будем в порядке, папа. Спасибо.
И мы уходим, так и не сказав "до свидания" матери.
Четверг, 22 декабря
Кейт
Сегодня я попрощалась с Питом. Ему было очень неловко, а мне грустно. Не люблю быть причиной мрачных чувств, особенно у тех, кто мне небезразличен. Он уезжает домой и вернется только в середине января, когда начнется новый семестр.
Пит сказал, что тогда мы и увидимся.
Но это не так.
И мы оба понимаем это. Он просто не знал, что еще добавить. Я сказала ему, что буду скучать.
Мы крепко обнялись.
Клейтон помог мне упаковать остатки вещей из общежития и сложил их в багажник моей машины, потому что я не смогла поднять их сама. В первый раз за все время я была смущена своей болезнью. Стать беспомощной – это так унизительно.
Я пытаюсь не грустить о том, что эта страница моей жизни заканчивается, но так тяжело знать, что Клейтон тоже скоро уезжает. Он собирается провести месяц с родителями, а потом переедет вместе с Моррисом в Лос-Анджелес. Я буду скучать по нему. Я знаю, что ему тяжело помогать мне, но я просто не могу просить об этом Келлера. На него столько навалилось, и я не хочу добавлять лишнего стресса, чтобы вычеркнуть еще один пункт из своего "последнего" списка. Сейчас все кажется "последним". Мы так быстро добрались до этой стадии в наших c Келлером отношениях, что просто несправедливо нагружать его еще и упаковкой вещей.
Воскресенье, 25 декабря
Кейт
– С Рождеством, Кейт. – Голос Одри всегда звучит для меня ангельски, даже по телефону. Я помню, как в детстве приходила домой к Гасу и с нетерпением ожидала встречи с ней, потому что Одри всегда беседовала со мной. И была очень милой. Моя мать не особо разговаривала с нами, а если и делала это, то только в виде крика. Одри никогда не повышала голос. Я всегда думала, что если когда-нибудь встречу ангела, то он будет говорить, как мама Гаса.
– С Рождеством, Одри. Вы с Гасом уже полакомились с утра булочками с корицей?
– Да. – Она улыбается, я слышу это. Гас приехал домой вчера. Она очень скучала по нему, пока он был на гастролях.
Булочки с корицей на пляже – это утренняя рождественская традиция семьи Хоторн. Каждый год в этот день, перед восходом солнца, Грейси и я приходили в пижамах к ним домой. Гас никогда, потому что был слишком возбужден. Он любит Рождество. Потом мы все вместе будили Одри, и она ставила в духовку противень булочек. Когда они были готовы, она вела нас на пляж недалеко от их дома и расстилала одеяло. Мы садились и ели, Одри не разрешала нам открывать подарки, пока мы не съедим все булочки. Так происходило из года в год. Это мои самые любимые воспоминания о Рождестве. Нам с Грейси всегда было грустно идти домой после этого. Мама обычно поднималась не раньше полудня, и Рождество не было исключением. Когда мы возвращались домой, она все еще спала и никогда не готовила для нас булочки с корицей.
– В этот раз меня не было с вами. Хотя я испекла булочки для Келлера и Стеллы, а потом заставила их съесть весь противень и только после этого мы открыли подарки. Пришлось только слегка изменить правила – мы не выходили на улицу. Десять градусов – это слишком.
Она смеется.
– Празднование в помещении, вероятно, лучший вариант для Миннесоты. Я рада, что ты разделила эту традицию с ними.
– Я тоже. – Мне хочется разделить с ними абсолютно все. Подобные вещи очень важны.
– Ты уже разговаривала с Гасом сегодня? Я могу позвать его. Он смотрит телевизор, пока я готовлю ужин.
– Нет, все в порядке. Мы общались чуть раньше. Я попозже свяжусь с ним еще раз. Я хотела поговорить с тобой, Одри.
– Конечно, дорогая. В чем дело? – Одри, как и Гас, никогда не скрывает своих чувств, но гораздо лучше держит себя в руках. Спорю, что она изо всех сил старается выглядеть просто обеспокоенной, но никак не испуганной.
– Помнишь, мы разговаривали о моем возвращении домой, когда станет слишком плохо?
– Конечно.
– Я думаю, что это время практически настало. – Я пытаюсь сдержать слезы, потому что не хочу плакать. Это – реальность, просто еще один шаг вперед.
Она громко втягивает в себя воздух.
– Хорошо, милая. Хорошо… Да… – В ее голове сейчас должно быть форменная каша, потому что эти слова не могут принадлежать той Одри, которую я знаю. Та Одри никогда не запинается, она всегда знает, что сказать.
В груди как будто все сжимается. Во мне поднимается страх, что, может быть, она не знает, что делать со мной. Может быть, я прошу слишком многого.
Наконец, она оживает:
– Я поселю тебя в гостевой комнате, так у тебя будет собственная ванная. Отправь мне по электронной почте имена лечащих врачей и их контакты. Обоих, и местного, и которого ты посещаешь в Миннесоте. Я немедленно свяжусь с ними по конференцсвязи и удостоверюсь, что у меня все есть для нормального ухода за тобой. Не забудь также составить список лекарств, которые ты сейчас принимаешь. Я знаю, что у тебя аллергия на пенициллин, но если есть на что-то еще, не забудь включить и эту информацию. И данные медицинской страховки. У тебя есть какие-нибудь специальные пожелания? Если да, то дай мне знать. Тогда я все подготовлю к твоему приезду.
Даже не знаю, почему я сомневалась в ней. Это же Одри. Чудеснейшая из женщин, черт возьми.
– Спасибо Одри. Я думаю приехать поближе к Новому Году. Это нормально?
– Кейт, ты для меня как ребенок. Ты же об этом знаешь. Я бы очень хотела, чтобы ты вернулась при других обстоятельствах, но я всегда рада видеть тебя. Я бы сдвинула горы для тебя. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя. Очень.
– А теперь я крепко-крепко обнимаю тебя по телефону. Ты чувствуешь? – Одри – любительница пообниматься.
Я чувствую.
Я не могу сказать Келлеру, что говорила с Одри. Он знает, что близится час Х и когда он наступит, Келлер будет сокрушен. Я не хочу этого. Совсем. Я не могу так поступить с ним и Стеллой. Я знаю, что конец будет страшным, и не хочу, чтобы кто-то проходил со мной через это, но… кого еще просить, если ни маму. Я всегда думала об Одри как о маме. Дженис была моей матерью, а Одри – мамой. Но сегодня, в первый раз за всю жизнь, я захотела, чтобы это было не так. Такой человек как она не должна переживать подобное.
Среда, 28 декабря
Кейт
Сегодня я зла. Хотелось бы, чтобы это было не так. Черт, хотелось бы, чтобы я не была... но это так.
Вчера утром я виделась с доктором Коннелом. Он просмотрел мою карту, последние анализы, а потом перевел взгляд на меня. Его выражение лица нельзя было назвать беспристрастным. Черт, как бы мне хотелось, чтобы хоть один человек не смотрел на меня с сожалением.
Келлер старается, очень старается, но даже у него это иногда проскальзывает.
Поэтому, сегодня я зла.
Очень.
Черт возьми.
Зла.
С самого утра я мысленно кричу Господу. Почему именно я должна умереть? Почему ни кто-нибудь еще? Кто-то, кого я никогда не встречала, кто живет где-нибудь далеко?
Знаю, это звучит ужасно, но сегодня я чувствую себя именно так. Именно поэтому я пока не могу вернуться домой. Келлер и Стелла не заслуживают видеть и чувствовать мой гнев.
В субботу я возвращаюсь в Сан-Диего. Вчера я купила билеты и ночью, после того, как Стелла пошла спать, сказала об этом Келлеру. Сказать, что он хорошо это воспринял, было бы явным преувеличением. Он был разбит... на миллион кусочков... прямо на моих глазах, хотя и пытался... изо всех сил пытался сдержаться. Видеть такое и осознавать свою ответственность за состояние мужчины, которого безумно любишь... в тот момент я ненавидела себя.
Прямо сейчас я сижу в машине на парковке возле какого-то офиса в пригороде Миннеаполиса и не знаю, что дальше делать.
А если я не знаю, что делать, то говорю с Гасом. Мне бы не следовало звонить ему, будучи злой, но других идей нет. Если я не сделаю хоть что-то в следующие пять минут, то просто не смогу, черт возьми, больше держаться. Поэтому я звоню ему. Он отвечает после первого гудка.
– Опти, как дела?
– Я не хочу умирать, – говорю я с вызовом.
– Опти, что ты сказала? – он ничего не понимает.
Конечно же, не понимает, кто же начинает беседу с таких слов.
– Я, черт возьми, не хочу умирать, – повторяю я.
– Черт, Опти. – Я слышу, как он делает глубокий вдох, готовясь к предстоящему разговору. – Поговори со мной. Что происходит?
– Я умираю, Гас. Я не хочу умирать. Вот что, черт побери, происходит. – Ударяю ладонями по рулю. – Черт побери! – кричу я. За всю жизнь я пугала Гас всего дважды. Один раз, когда нашла мать подвешенной к потолку и второй, когда умерла Грейси. Гас не заслуживает этого, но я знаю, что он справится лучше других.
– Успокойся, подруга. Где ты?
– Я не знаю. Я сижу в машине на парковке в центре чертова Миннеаполиса в Миннесоте. – Это было грубо.
– Ты одна?
– Да, – резко говорю я.
– Ты не должна водить под действием обезболивающего.
Мне не хочется, чтобы он говорил со мной отеческим тоном.
– Я знаю это.
– Тебе угрожает опасность? Ты ранена?
Я разражаюсь смехом, одновременно удивляясь тому, что я даже это я не могу делать без злости в голосе.
Какой абсурдный вопрос. Я умираю.
– Опти, заткнись на минутку и поговори со мной. Мне звонить в 911? Что, черт возьми, происходит? – Его голос звучит испуганно.
Я качаю головой, как будто он может видеть меня.
– Нет, нет, просто... я в бешенстве, Гас. Ничего более. – Не знаю, что еще сказать, поэтому просто повторяюсь. – Я, черт возьми, в бешенстве.
– Хорошо, можешь оторваться на мне, я справлюсь. – Он понимает, вот почему я позвонила ему. – За последний месяц я расчистил в себе достаточно места для ярости. Так приятно знать, что не у одного меня проблемы с управлением гневом в сложившихся обстоятельствах. Так давай, Опти. Оторвись на мне.
Я так и делаю. Изо рта вырывается бурный поток ругательств. Я бранюсь, визжу, стучу по рулю и вытираю с лица горячие, злые слезы. В конце концов, ко мне присоединяется Гас, воплями подтверждая мои заявления. Он-то ждет, когда я на секундочку остановлюсь, и только тогда берет дело в свои руки, то просто перекрикивает меня.
Он не кричит на меня, он делает это со мной.
Наконец, через несколько минут, показавшимися мне часами, я замолкаю. После такого всплеска эмоций, я потеряла чувство времени и места. Через пару минут пульс начинает замедляться, a в голове проясняется. Я прекращаю плакать, и мое дыхание выравнивается. В горле чуть-чуть першит, и голова болит, но я спокойна. Гас, на другом конце линии, тоже замолкает. Между нами повисает тишина.
Я знаю, он дает мне время. Он мог бы просидеть весь день и не сказать ни слова, если бы мне это было нужно.
– Гас? – говорю я скрипучим голосом, решая прервать наше молчание.
– Да, Опти. – Судя по голосу, он пришел в себя. Успокоился.
– Спасибо. – Такое ощущение, как будто с моих плеч только что упала тонна груза. А теперь пора извиниться. – Прости, приятель.
Он смеется.
– Не переживай. Тебе лучше?
Теперь я уже могу улыбаться как раньше.
– Да, очень.
– Хорошо. И мне тоже. Думаю, нам стоило сделать это несколько недель назад.
– Думаю, мне стоило это сделать несколько месяцев назад. – Я действительно имею это в виду. Выпустив пар, мне стало так хорошо.
– Опти, ты же знаешь, что мне нравится, когда ты счастлива и прекрасна в своем маленьком мире, где всегда светит солнце и сияет радуга, но, когда ты злишься, то такая сексуальная. Обожаю агрессивных цыпочек. А ты была агрессивна до сумасшествия.
Он знает, что я на это скажу, тем не менее, мне не удается сдержаться.
– Ради бога. – Я даже закатываю глаза.
– Думаю, что нужно переименовать тебя. Будешь у меня Дьявольским Отродьем.
– Что? Я всего лишь показала тебе свою темную сторону, а ты уже выставляешь меня антихристом? Мне это не нравится. Почему я не могу быть просто Злой Сучкой?
Он хохочет, а у меня сжимается сердце, потому что я не слышала такого смеха целый месяц. Обожаю, когда он так смеется.
– Чувак, судя по всему, психологическая консультация закончена, так что мне пора идти. Нужно отправляться домой.
– Конечно. Езжай медленно и скинь мне смс, когда доберешься. И больше никакого вождения.
– Есть, сэр. Я люблю тебя, Гас.
– Я тоже люблю тебя, Злая Сучка, – низким голосом деланно говорит он. – Я просто попробовал как это звучит, – с невинным видом добавляет Гас после небольшой паузы.
– Не думаю, что мне это нравится.
– И мне, – сухо произносит Гас. – Я тоже люблю тебя, Опти.
– Вот это уже лучше. – Мне нравится быть Оптимисткой. Очень.
Пятница, 30 декабря
Кейт
– Гас завтра полетит домой с тобой, – говорит Келлер, сложив на груди руки и ожидая, что я буду с ним спорить.
Он прав.
– Гас прилетает сюда? – В обычной ситуации я была бы счастлива его видеть, но то, что со мной собираются нянчиться, как с ребенком до ужаса раздражает.
Келлер кивает.
– Во сколько прибывает его самолет? – Теперь я тоже складываю руки на груди, пытаясь продемонстрировать свое недовольство. Даже Стелла так себя не ведет. Что на меня нашло?
– За два часа до твоего рейса. Он встретится с нами в терминале и после этого будет все время рядом с тобой, потому что я не смогу пройти мимо контроля безопасности. – Келлер говорит прямолинейно. Он хочет поскорее закончить этот разговор, потому что знает, что я весь день в ворчливом настроении и данный факт только ухудшит его.
Знаю, они просто переживают за меня, но я ненавижу, когда со мной обращаются, как с неполноценной.
– Я, черт возьми, не ребенок, Келлер.
Он ладонями трет виски.
– Детка, я знаю это. – Я испытываю его терпение. – Ты хочешь есть? Пора ужинать. Я могу что-нибудь приготовить, и ты примешь лекарство. – Он пытается сменить тему, пытается помочь мне, но я все еще расстроена.
Поэтому продолжаю ему высказывать.
– Чья это идея?
– Наша. – Его голос звучит раздраженно. Он хочет поскорее с этим покончить.
– Значит ты и Гас, вместе все спланировали. А мое мнение не в счет? Мне всего лишь нужно сесть на самолет, Келлер. Думаю, я и сама могу это сделать. – Я не хочу быть такой. Это не я, но сегодня я не могу ничего с собой поделать. Слава Богу, что утром Шелли и Дункан забрали Стеллу к себе с ночевкой. Я не хочу, чтобы она меня видела в таком состоянии. Никто этого не заслуживает. Особенно Келлер. Боль и страдание превращают меня в одну из тех человечишек, которых я презираю.
– Господи, Кейти, чего ты от меня хочешь? Ты не достаточно больна, чтобы сопровождать тебя домой, но достаточно плохо себя чувствуешь, чтобы не оставаться здесь? Ты бросаешь меня ради Сан-Диего и Гаса?
Эти слова открывают во мне новую зияющую рану вины, поэтому я огрызаюсь.
– Прекрати. Это не какое-то соревнование. – Я настолько раздражена, что в голове появляется пульсирующая боль. Я не выбираю, не предпочитаю одного другому, потому что он мне дороже. Я должна выбрать место, где смогу донести свой груз до конца. Огромная разница.
Келлер отворачивается, кладет руки на бедра, а потом снова поворачивается ко мне лицом.
– Сердцем я знаю это. Я знаю это. Но я ревную. Все, я это сказал. Я, черт возьми, ревную.
– Это глупо.
Его раздражение куда-то испаряется и Келлер опускает лицо. Я вижу, что оно уступает место грусти.
– Не буду с тобой спорить. Это глупо. Глупо и по-детски. Я работаю над этим. У вас с Гасом были десятилетия. У меня – только несколько месяцев. Поэтому я ревную. Я просто... хочу больше. Я хочу провести с тобой больше времени.
Его слова звучат душераздирающе, но я все еще злюсь. Сердце отчаянно требует, чтобы мой рот заткнулся, но, тем не менее, я огрызаюсь.
– А ты думаешь, мне этого не хочется?
Он качает головой и делает шаг вперед, чтобы положить руки мне на плечи.
Я, в свою очередь, делаю шаг назад.
– Детка, я знаю, что и ты этого хочешь. Я не имел в виду…
Тяжело дыша, я обрываю его и прищуриваюсь, превозмогая боль.
– Отлично. Ты хочешь, чтобы я осталась здесь? Ты хочешь наблюдать за тем, как мои легкие ведут борьбу за каждый вздох? Ты хочешь наблюдать за тем, как все станет еще хуже, и моя печень начнет разлагаться? Ты хочешь наблюдать за тем, как меня начнут так накачивать наркотиками, что я не смогу думать и говорить, как нормальный человек? Ты хочешь наблюдать за тем, как от меня останутся кожа да кости, и я буду близка к смерти от истощения, потому что не смогу больше пить и есть? Это же будет так, черт возьми, чудесно… – кричу я, но Келлер не дает мне договорить.
Он закрывает руками уши, а в глазах стоят слезы.
– Остановись! Просто остановись. Я не хочу ругаться с тобой, детка. Я хочу помочь. Я хочу забрать твою боль. Я хочу любить тебя. Это все, чего я хочу. – В его глазах отчаяние. Он смотрит так, как будто снова хочет дотронуться до меня. Вместо этого Келлер берет пальто, перекинутое через спинку кресла, надевает его и направляется к двери. – Я собираюсь прогуляться. Постарайся успокоиться. Тебе не стоит нервничать. Я вернусь через несколько минут.
Я не могу смотреть на то, как Келлер выходит за дверь, но слышу, как он потихоньку закрывает ее за собой. В горле стоит ком, который я никак не могу проглотить. Я начинаю рыдать, не издавая ни звука, просто хватая ртом воздух и стараясь сделать хоть один вдох. Мои плечи сильно трясутся, а в голове стучит. Тело пытается бороться с болью, которое приносит каждый новый всхлип. Напряжение в мышцах только усиливает ее. Никогда не верила, что можно умереть от боли. Я была уверена, что нет ничего настолько сильного, что может заставить твое сердце перестать биться.
Теперь я так не думаю.
Мне нужны таблетки.
Я делаю два шага в направлении ванной, но неожиданно меня пронзает такая боль, что я падаю на пол. Такое ощущение, что я потеряла контроль над телом и разумом. Я слышу свой крик, пытающийся прорвать тишину, когда кислород, наконец, пробивает себе дорогу к моим легким. Второй, а может быть, третий крик сопровождается подступающей рвотой. Несколько секунд спустя я заливаю пол содержимым своего желудка. Первая еда, которую я смогла съесть за последние два дня. А теперь и ее нет.
Я все еще всхлипываю, но злость уже ушла. Сейчас, единственная эмоция, на которой я могу сфокусироваться – это страх. Боль доминирует, но потихоньку, как хищник, готовый атаковать и убить, подкрадывается страх. Я не могу повернуться к нему спиной, иначе он меня уничтожит. Неужели к этому теперь сводится моя жизнь? Лежать на полу в луже собственной рвоты и рыдать, не переставая, не в состоянии успокоиться и не имея сил, чтобы встать?
Перед глазами все начинает чернеть и это еще больше пугает меня. Неожиданно мое тело каменеет от боли. «Теперь я понимаю, почему моя мать решила со всем этим покончить.» Это последняя мысль, которая мелькает у меня в голове.
Иногда, когда происходит что-нибудь ужасное, я стараюсь изо всех сил сконцентрироваться на чем-нибудь абсолютно несущественном, что не имеет никакого отношения к ситуации, в которой я нахожусь. В данный момент – это грязь под креслом.
Я лежу на полу, пытаясь осознать произошедшее, но единственное на чем могу сфокусироваться, что Келлер и Дункан, судя по всему, никогда не подметали под креслом.
Следующая мысль, которая мелькает в моей голове, о том, как болит челюсть. Такое ощущение, что я всю ночь крепко сжимала зубы. Веки как будто покрыты липкой коркой. А пахнет так, как будто кто-то умер. Тухлой едой и мочой. В голове – туман. Так чувствуешь себя, когда просыпаешься от глубокого сна.
Повторяю, эту мысль еще раз. Так чувствуешь себя, когда просыпаешься.
Я только что проснулась?
С большим усилием переворачиваюсь на спину и смотрю на потолок. Что, черт возьми, произошло? Мои конечности как будто наполнены желе, а суставы болят так, как будто я только что пробежала марафон. Я пытаюсь сесть, но у меня кружится голова, поэтому решаю лечь обратно на пол.
Посмотрев на одежду, понимаю, откуда идет этот ужасный запах. Пол и одежда заляпаны моей рвотой. Черт. Это одна из моих любимых футболок. Теперь она стала историей. Я уверена, что переработанный соус для спагетти отстирывается не лучше, чем его оригинал. Чувствую, что между ног мокро. Отлично. Вдобавок ко всему еще и обмочилась.
– Келлер? – Горло болит, потому голос звучит хрипло. Совсем не похож на мой.
Молчание.
Мне удается оттолкнуться и встать на четвереньки. Ползу в ванную, принимаю таблетки и встаю под душ. Сил ни на что не осталось, но я просто не могу больше терпеть этот запах. Под струями воды мне становится лучше, поэтому я сворачиваюсь на полу и позволяю ей залить одежду и волосы.
Беспорядочные отрывки воспоминаний в голове, начинают выстраиваться в логическую цепочку. Я помню, как ругалась с Келлером, как кричала. Помню, как он ушел. Помню плачь и боль, и то, как меня трясло и рвало. А потом – ничего.
– Кейти? – Голос Келлера звучит приглушенно, как будто вдалеке. В нем явственно слышится паника. Он практически срывает с петель дверь в ванную. – Кейти? – Келлер плачет. В этом плаче на 95 процентов чувствуется страх, а на 5 – отчаяние. Когда он видит меня, все меняется, теперь это 5 процентов страха, а 95 – отчаяния. – Детка, что случилось? – Он выключается воду, встает на колени и одной рукой аккуратно поднимает мою голову из воды, а другой пытается найти в кармане джинсов свой телефон. – Черт, где он? Нужно вызвать скорую.
Я качаю головой.
– Нет, не надо скорой. – Чувствую себя куском дерьма за то, как обращалась с ним весь день. Какими бы ужасными не были чувства, которые я переживала чуть раньше, теперь они ушли. Я смотрю ему в глаза, и мне не нравится то, что я вижу.
– У меня просто была паническая атака, а потом я упала в обморок. Я не собираюсь возвращаться в чертов госпиталь.
На лице Келлера появляется грусть. Он убирает свои волосы назад, а потом забирается в душ, прямо в одежде, и передвигает меня к себе на колени. Он держит меня и баюкает, как ребенка.
Моя щека лежит на его груди, и я слышу, как бьется его сердце.
– Малыш?
– Да?
– Извини за то, что я тебе наговорила. Я не злюсь на тебя, просто настроение было дерьмовым. Очевидно, помощь и забота мне все-таки необходимы, – говорю я, показывая на мокрую одежду.
Келлер еще крепче прижимает меня к себе.
– Мне так жаль, Кейти. Я не должен был вот так уходить. Я должен был остаться, – ругает себя он.
Поднимаю подбородок так, чтобы видеть его лицо.
– Это не твоя вина.
– Ох, Кейти. Мне так жаль. Я ненавижу твою болезнь и то, что ничего не могу сделать, чтобы облегчить ее. Я просто хочу, чтобы все это ушло.
– Ты облегчаешь ее каждый день. Может, ты и не можешь исцелить тело, но ты исцеляешь мою душу. Думаю, именно поэтому я весь день ходила такая расстроенная. Я не хочу оставлять тебя. – Мои глаза наполнятся слезами. – Я не хочу. Но я должна. Я не могу быть обузой для тебя, особенно в присутствии Стеллы. Мой конец будет ужасным. Я приняла это. Я знаю, что если бы я попросила тебя, ты бы прошел со мной через все. Но я не могу так поступить с тобой. Одри уже договорилась с медсестрой из хосписа, она будет приходить к ней домой и присматривать за мной. Я хочу, чтобы ты запомнил хорошие времена, а не дерьмовые. Не конец.
Он пересаживает меня повыше, и мы со слезами на глазах смотрим друг на друга.
– Я бы все сделал ради тебя, Кейти. Я бы прошел через ад и обратно. Все, что тебе нужно – просто попросить.
– Думаю, ты просто должен отпустить меня, малыш. – Я сжимаю полные от слез глаза. Это самые тяжелые слова в моей жизни.
Лицо Келлера искажается от боли, и он пытается сдержать рыдания.
– Но у нас ведь еще есть сегодняшняя ночь? Правда?
Я улыбаюсь и киваю.
– Правда.
Келлер снимает с нас мокрые тряпки и заворачивает меня в полотенце. Он возвращается с чистой одеждой, одевается сам, помогает мне натянуть шорты и футболку, а потом расчесывает мои спутанные мокрые волосы.
Я закрываю глаза.
– У тебя хорошо получается.
Мне не видно его лица, но я знаю, что он улыбается.
– Годы практики. Я ведь отец.
Представляю, как он заботится о Стелле – ребенке. Как дает советы ей уже подростку. Как всегда, готов поддержать ее взрослую. Все это делает меня счастливой. У Келлера есть цель, причина продолжать двигаться дальше после того как меня не станет. И это в какой-то мере немного успокаивает меня. Нужно напомнить ему какой он замечательный отец.
– Для меня это одна из твоих привлекательнейших черт.
В ответ на мои слова Келлер приподнимает бровь.
– Правда?
Я киваю.
– Определенно. – Я измотана, и тело все еще болит от произошедшего ранее.
– Давай закончим наш разговор в кровати.
Он берет мою руку и помогает встать.
– Сначала нам нужно сделать кое-что еще, – говорит он и ведет меня через дверь в «Граундс». Кофейня уже закрыта, поэтому в ней тускло и тихо. Возле окна он останавливается и сжимает мою ладонь.
– Давай посмотрим на закат.
Я улыбаюсь, беру его руку в свои, и устремляю взгляд на горизонт. По мере того, как цвета меняются и становятся ослепительно розовыми и голубыми, мой захват становится все крепче и крепче. Лишь, когда опускается темнота, я понимаю, насколько сильно сжимаю eе.
В глазах Келлера светится любовь.
– Мне нравится твое пылкое отношение к важным вещам в жизни? Например, к закатам. – Он улыбается. – И к людям.
Я встаю на носочки и целую его в подбородок.
– Закаты и люди – это самое главное. Особенно люди. И мое отношение особенно пылкое, если кое-кого зовут Келлер Бенкс.
Он чуть присаживается и поднимает меня на руки. Я не успеваю опомниться, как мы уже стоим рядом с его кроватью. Он откидывает одеяло, взбивает подушки, помогает мне забраться, а потом устраивается рядом. Я упираюсь затылком в стену и смотрю на него. Мне хочется запомнить Келлера именно таким.
– Жаль, что я не узнала тебя лучше, Келлер. – Мне правда жаль.
Он обнимает меня и притягивает поближе к себе. Моя щека лежит на его груди, и я слышу, как бьется его сердце, медленно и спокойно. Он целует меня в макушку.
– Кейти, ты знаешь меня лучше, чем кто бы то ни было. Может, ты и не в курсе каких-то обыденных вещей, но ты знаешь меня. Настоящего меня, изнутри. Ты знаешь, как я думаю, чего боюсь, как люблю. Никто никогда не видел меня таким. Даже Лили.
Я улыбаюсь.
– Давай поиграем?
Келлер смеется.
– Ты хочешь сыграть в игру?
– Да. Какой твой любимый цвет? Я хочу знать что-нибудь обыденное о тебе.
– Хорошо. Гм...
– Это не сложный вопрос, малыш, – подстегиваю я его.
Он снова смеется.
– Я знаю. Я бы сказал, что черный. А твой?
Я даже не задумываюсь.
– Оранжевый. Как закат над Тихим океаном. Твоя очередь.
– Гм. Хорошо... твоя любимая еда? Кофе не считается.
– Шоколад ...или тако.
– А поточнее? Нужно выбрать что-то одно. Это не сложный вопрос, детка. – Ему нравится эта игра.
– Хорошо. Вегетарианское тако. А у тебя?
– Домашняя лазанья по рецепту бабушки.
– Со стороны мамы или папы?
– Мамы. Они – были полной противоположностью друг друга. Стеллу назвали в честь бабушки. – Келлер улыбается. – Каждое Рождество она приезжала к нам в гости и всегда готовила лазанью. Ее не стало, когда мне было десять.
