Текст книги "Судьба. Книга 1"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Снаружи гладко, внутри – гадко

«Многожёнство освящено нашим пророком, – да будет над ним милость и молитва господня», – любил повторять ишан Сеидахмед. У него самого было две жены, которые внешне держались тихо и благопристойно, но между собой непрерывно враждовали, соперничая за благорасположение мужа. Соперничество жён радовало ишана, так как каждая из женщин стремилась угодить ему в первую очередь, дать почувствовать свою значимость перед другой. Ишан всячески поощрял ту из жён, которая больше проявляла к нему внимания и заботы, которая скромно вела себя при посторонних, а посторонних всегда было хоть отбавляй – ишан Сеидахмед пользовался широкой популярностью среди верующих. Правда, он относился к той категории мудрецов, которых точно характеризует пословица: «В мутной реке дна не видели – говорили, что бездонна». Но тем не менее молва о его учёности и святости бежала чуть ли не по всей долине Мургаба.

Поощряя супружеское и подвижническое рвение своих жён, ишан в то же время всеми силами старался удержать их от внешнего проявления неприязни, чтобы верующие, избави бог, не подумали чего дурного о своём духовном наставнике. Он старался равно, оделять их подарками, разговаривал с обеими одинаково ласковым голосом, поочерёдно оделял супружеской благосклонностью то одну, то другую. Последнее ему давалось не очень легко – сказывался возраст, – но ишан, призывая на помощь аллаха и некоторый свой практический опыт, старался не ударить в грязь лицом.

Улучив удобный момент, ишан Сеидахмед рассказывал жёнам многочисленные религиозные притчи, смысл которых обычно сводился к покорности женщин, их скромности, безропотной верности своим мужьям. Особенно участились притчи с тех пор как в доме ишана поселилась Узук.

– У женщины есть два бога. Старший бог – аллах, младший бог – муж. Обидела жена своего мужа – бога обидела, а это грех великий. Мусульманке приличествует покорность и смирение. Биби Патма выходила навстречу своему мужу Зенги-баба[40]40
  3енги-баба – «дедушка Зенги», мусульманский святой, покровитель крупного рогатого скота.


[Закрыть], когда он гнал коров домой, с хлебом в одной руке и с палкой – в другой. «Если голоден, – говорила она, – вот хлеб, а хочешь побить кого-нибудь – вот палка, бей меня». «Вот как истинная мусульманка служила своему мужу» – говорил ишан Сеидахмед, исподтишка наблюдая, какое впечатление произвёл на жён и на гостью его рассказ. Жёны обычно выражали своё согласие и одобрение различными охами и ахами, гостья молчала, не поднимая глаз от пола, но чувствовалось, что она тоже внимательно слушает притчи.

– А вот какой случай был: зашли пророк наш, да будет над ним благословение аллаха, – зашли они в гости к двум братьям. У старшего борода черным-черна, а у младшего, как солончак белая. Почему такое несоответствие? А старший брат, ничего не говоря, посылает жену в сарайчик за арбузом. Приносит она. «Это плохой арбуз, неси другой». Снова приносит и снова муж говорит, что не тот. Семь раз ходила женщина в сарайчик! Тогда, не посчитав за труд, пророк наш Мухаммед, – да будет над ним святость его, – сами пошли в сарайчик и видят: лежит там один единственный арбуз. Его женщина и носит всё время, не желая огорчать мужа. «Вот потому моя борода до старости черна», – отвечает старший брат… Теперь младший свою жену посылает и, когда она принесла арбуз, просит выбрать другой, получше. «Стану я копаться в арбузах! – говорит эта нехорошая женщина. – Все они одинаковы, ешьте какой принесла». Поняли тогда пророк наш, – да будут благословенны дела его, – почему у младшего брата борода раньше времени поседела, и сказали мудрое слово: «Женщина должна жить только на радость своему мужу, а которая огорчает мужа и укорачивает дни его, та да не пребудет в нашей вере»… Вот как было… А нынешние женщины не различают ни. мусульман, ни капыров, лицо своё на людях открывают, с мужьями разводятся… Это признаки светопреставления… тьфу!., тьфу!., тьфу!., прости нас, господи… избавь от погибели… – И, благочестиво опустив глаза, ишан начал перебирать чётки – крупные жемчужины на освящённой зелёного шёлка нити.

Ишан Сеидахмед старался недаром. Пару откормленных волов пригнал ему Бекмурад-бай «на богоугодные дела» и обещал ещё на мечеть пожертвовать сребром. «Только уж вы, ишан-ага, повлияйте на невестку талисманами своими, молитвами или ещё чем». И ишан влиял, всеми мерами стараясь охладить стремление девушки вернуться к отцу с матерью, внушал покорность к Аманмураду. Он частенько вспоминал мост Сырат, по которому правоверные добираются до врат рая. Тоньше волоса и острее ножа мост, и только истинным праведникам дано его перейти. А кто грешил перед богом, тот свалится с моста, разрезанный на две половинки, и будут его терзать адские змеи и скорпионы, жечь огонь неугасимый.

Впечатлительная натура Узук постепенно поддавалась умелому внушению. Уже больше месяца жила она в доме ишана, и с каждым днём всё глубже, словно корни селина, проникали в её душу кошмарные образы, рождённые рассказами ишана, высасывали соки жизни, как растение – влагу. Девушка приходила к убеждению, что она неисправимая грешница и что в рай она не попадёт, а будет гореть и мучиться в аду. Часто ночами ей снился страшный мост Сырат, она видела себя идущей по мосту и реально ощущала боль, когда мост, впиваясь ей в ступни ног, разрезал её надвое. Она видела, как падают две её половинки, одна – в бушующее пламя, другая – в бурный, клокочущий поток. Узук с криком просыпалась, пугая спящую с ней в кибитке младшую жену ишана, и долго тряслась всем телом от страха, не в силах уснуть.

Естественно, что всё пережитое, усугублённое вдобавок рассказами ишана, не могло не отразиться на её здоровье. Она побледнела, похудела, черты лица её заострились, часто головокружение валило её с ног и неодолимая слабость надолго приковывала к постели. Последнее время Узук начала заговариваться. Она металась с бессвязными криками, не узнавая окружающих, впадала в обморочное состояние. В таких случаях ишан Сеидахмед читал над ней молитвы и писал заклинания на талисманах.

Однажды ночью, когда он уже собирался ложиться спать, к нему в келью ворвалась перепуганная Огульнязик, младшая жена.

– Идите скорее туда! Гелин умирает!..

Испуганный ишан затрусил вслед за женой.

Узук лежала без сознания. Ишан присел к её изголовью, подслеповато вглядываясь в лицо девушки, послал жену принести коран.

Однако тревога оказалась напрасной – это был лишь один из обычных за последние дни припадков. Вскоре на бледных щеках Узук проступил румянец, глубокий вздох приподнял груди – по-девичьи небольшие, они молочно белели в распахнутом вырезе платья, которое Огульнязик впопыхах забыла застегнуть.

У ишана внезапно пропала слюна. Он воровато глянул на дверь, облизнул сухим языком холодные шершавые губы и провёл рукой по груди девушки. Упругое тепло молодого тела бросило старика в дрожь.

– Как себя… чувствуете… гелин?

Узук медленно открыла глаза – словно мешхедские черносливины влажно блеснули на белом жире. Пунцовые губы дрогнули, как собирающийся раскрыться бутон розы, – и белоснежные сосунки-ягнята, сгрудившись, несмело выглянули из загона. Ишан совсем потерял голову.

Приходя в себя, Узук с трудом соображала, где она и что с ней. Кто, например, этот трясущийся старец с пустым, остановившимся взглядом безумного?.. Дальнейшее окончательно привело Узук в чувство. Она всё поняла и, напрягаясь, попыталась сбросить навалившегося на неё ишана. Однако, обессиленная припадком, не смогла одолеть хрипящего от вожделев ния старца. Тогда она выпростала руки и вцепилась ему в лицо. Ишан тонко, словно тушканчик, пискнул и откатился в сторону. Негодующая Узук поднялась, оправляя платье, готовая до конца защищаться. Но на неё уже никто не посягал – ишан охал и размазывал ладонями по лицу кровь.

Разыскивая коран, Огульнязик немного замешкалась, но успела увидеть почти всю эту сцену. Ошеломлённая такой прытью мужа, она несколько мгновении стояла неподвижно на пороге. Потом вознамерилась схватить старика за бороду и задать ему жестокую выволочку. Но всё произошло очень быстро, Огульнязик не успела вмешаться. Тогда она тихо отступила в темноту и встретила ишана на полпути к его келье.

– За смертью тебя посылать! – плачущим голосом сказал ишан, вырывая у неё из рук коран. – Где ходила? Иди… в кибитку – оправилась уже эта… гостья!

Что сказала мужу Огульнязик и почему не было скандала, мы не знаем. Знаем только, что ишан несколько дней не показывался из своей кельи, пряча от прихожан и паломников слишком уж красноречивые царапины на своём «святом» лице. А Узук долго, с горечью, похожей на тонкую, готовую оборваться шелковинку, думала о случившемся. Почтенный старый человек, святой учитель, служитель аллаха оказался таким же подлым и грязным, как все остальные. Она чуть ли не молилась ему, звала его на помощь в своих ночных кошмарах, а теперь?.. «Все шакалы одинаково воют», – вспомнилось ей, но облегчения не было. Жизнь походила на грязную, полную разлагающихся отбросов помойную яму. Жить становилось совсем невмоготу…

* * *

Две старые женщины, не спеша, ехали верхом на ишаках. И также неторопливо разговаривали. Длинный путь остался за их спиной, плотным слоем рыжеватой лёссовой пыли осел на их пуренджиках и на спинах животных.

– Вон башня Сеидахмеда-ага, быть мне его жертвой! – внезапно воскликнула одна из женщин. Ока протянула обе руки в сторону виднеющейся над деревьями башни метджида[41]41
  Метджид – мечеть и школа при ней.


[Закрыть], молитвенным жестом поднесла их к лицу.

Вторая женщина, вглядываясь, подтвердила:

– Верно, башня ишана, быть мне его жертвой! Доехали мы с тобой, сестрица Огульнияз… Ах, чудотворец ишан-ага, стать мне жертвой ради твоих предков – дай успокоение сердцу моей Узук-джан… Бедная девочка! Сидит у чужих людей, как пойманная птичка!..

– Не горюй, сестрица Оразсолтан, не надо отчаиваться, – успокоила её Огулышяз-эдже, – даст бог, всё будет хорошо. Что ишак бегом, то верблюд шагом. Глядишь, и выручит арчин нашу девочку.

– Я знаю, что терпеть и ждать надо, – отозвалась Оразсолтан-эдже, – да ведь сердце, сестрица, не каменное… Материнское сердце…

Проехав мимо метджида, они остановились у сарая. К ним чёрным шариком скарабея[42]42
  Скарабей – жук, питается навозом, который предварительно скатывает в крупные шарики.


[Закрыть] подкатилась маленькая жирная женщина, услужливо подставила плечи, чтобы приезжие, по обычаю, коснулись их. Потом ловко и быстро сняла с ишаков хурджуны и повела старух в кибитку.

Оразсолтан-эдже женщина почему-то не понравилась. То ли в ней было много льстивой угодливости, то ли ещё что, но не поправилась: «Ишь, толстая, не хуже нашего Сухана Скупого!» – подумала Оразсолтан-эдже, не подозревая, как она близка к истине. Энекути – добровольная прислужница, правая рука и поверенный ишана, – походила на Сухана Скупого не только внешним видом.

Войдя в кибитку и поздоровавшись, Оразсолтан-эдже примостилась у раскрытой двери, чтобы видеть всех проходящих по двору людей, а общительная Огульнияз-эдже сразу же подсела к женщинам.

– Привезла вот невестку, – пожаловалась одна из женщин.

– Красива, как полная луна, чтоб не сглазить, – похвалила Огульнияз-эдже, – пусть счастье принесёт в ваш дом.

Женщина вздохнула.

– Да, очень хорошая невестка, все мы довольны ею… Только беда приключилась. Привезли её после кайтармы[43]43
  Кайтарма – возвращение; после первых сорока дней жизни с мужем женщина должна вернуться в дом родителей до тех пор, пока им полностью не уплатят калым за неё.


[Закрыть], она и заболела… Оказывается, девушки на прогулке случайно провели её через ямку с кровью, над которой барана резали. Это нам ишан-ага объяснил, а то мы совсем голову потеряли. Ишан-ага сказал: нечистый дух вселился в невестку… Вот теперь вожу её сюда, в святое место. Как будто легче ей стало, а то всё жаловалась, что мутит и голова болит, спать не могла…

– С верой и усердием пусть падёт к ногам святого ишана! – вмешалась Энекути. – Как цветок под дождём, засияет ваша невестка. Там, где ступит ишан-ага, никакая нечистая сила усидеть из может.

– А я дочку привезла. – сказала вторая женщина. – Единственная она у меня… Глаза заболели, совсем не открываются… Пришла просить святого ишана о помощи…

Энекути снова воткнулась в разговор:

– Это тоже все бесовские проделки, я знаю. Злой дух поселился в глазах у девочки. Ты, мать, набери земли, где прошёл ишан-ага, и сыпь её дочке в глаза – заблестят, как новенькие монетки. Сколько слепых уже благословляют ишана-ага! Та земля, на которую его святая нога ступила, от всех бед помогает.

– Сохрани, господи, мы не удивляемся этому, мы просто рассказываем, – начала третья женщина. – Такая история приключилась – родился у одного человека сын, я принимала. Год тому минул или около того… Сохрани, господи, не удивляемся, но как глянула я обомлела: не похож он на человечьего ребёнка… глаз один и ухо одно… Кричу Энекути, а она тоже поглядела – и бежать… Вот страсти какие!

– Как не убежишь от такой страховины!

– Тут сердце со страху лопнуть может…

– Вы смелой оказались!

– Какой уж смелой! – возразила рассказчица. – Чуть не померла от страха. Хороню, что про ишана-ага вспомнила. Выскочила я – дело ночью было, – бегу впотьмах, кричу: «Вай, ишан-ага! Вай, ишан-ага!». Прибегаю, а он, святой человек, уже ходит с палочкой по двору, озирается так беспокойно по сторонам. Я даже умилилась, страх прошёл, а он, святой человек, говорит: «Иди, говорит, Амангозель, скорее назад, зарой это чудище в землю, пока никто из правоверных его не видел. Пери[44]44
  Пери – красивое, фантастическое существо.


[Закрыть], говорит, унесли мальчика, а вместо пего шайтан своё отродье подкинул, – молитву не читали над роженицей». Так он мне сказал, а ведь я ещё ничего ему объяснить не успела. Истинно святой человек наш ишан-ага, его свыше осенило!..

– Осёл кричал – верблюд пугался: думал, барс ревёт, – съязвила Огульнияз-эдже, насмешливо глядя на Энекути. – Меня бы тоже осенило, если б меня кто-то предупредить успел, что див[45]45
  Див – злой дух, фантастическое существо.


[Закрыть] родился.

Энекути сделала вид, что не слышит. Одна из женщин грустно сказала:

– Говорят, не див это был, а обыкновенный ребёнок… Хороший мальчик, только глаз у него один не открылся… Закопали бедняжку живьём в землю…

– Ну да, живьём! – возмутилась Энекути. – Я сама его за шейку держала, пока он дышать не перестал. А потом уж закопала.

– Спаси, господи! – ахнули женщины, хватаясь за ворот платья. – Невинного младенчика убили… Какой грех на душу взяли!..

– Нет греха! – огрызнулась Энекути. – Какой может быть грех, если сам святой ишан велел закопать мальчишку!

Старая жена ишана, обычно коротавшая время с приезжими женщинами, начала рассказывать о святости ишана, о тех чудесах, которые он, якобы, творил. Неприятный инцидент убийства ребёнка бесследно растворился в великом множестве благочестивых дел Сеидахмеда.

– Огульиияз, – позвала Оразсолтан-эдже, – смотри… смотри, моя Узук идёт! В-о-о-он она, с девушками… в зелёном халате…

– Для тебя сейчас любой зелёный халат – на дочке надет, – с ласковой ворчливостью отозвалась Огульнияз-эдже. – Где она?.. Да это совсем другая девушка!

– Нет, не другая, – не сдавалась Оразсолтан-эдже. – Сердце чует… Стройная, лёгкая… Козочка моя… Хоть бы оглянулась, порадовала мать…

– Сходи к ишану-ага, скажи, что мать Узукджемал приехала, повидать свою дочь хочет, – велела Энекути жена ишана.

* * *

После неудавшегося любовного приключения, незадачливый ишан несколько дней общался с внешним миром только через посредство верной Энекути. Даже во двор по своим стариковским делам выходил лишь с наступлением полной темноты. Со временем следы прошли, но Энекути продолжала отваживать посетителей: «Ишан-ага болеют! К ним нельзя заходить!» И ишану даже нравилась такая опека, приятно было чувствовать себя мнимо больным, вызывающим сочувствие.

Круглая, подвижная, как ртуть, Энекути вечно куда-то озабоченно спешила. Сильно тронутое пигментацией, её лицо лоснилось и блестело чёрным зеркалом.

– Ишь, носится, как ночной дух, – говорили про. неё люди. – Смотришь и не поймёшь, что она на твоих глазах делает.

– Пока оглянешься, она семь раз в одни двери войдёт и выйдет.

– На всё времени хватает!

– И языком молоть без устали – у неё тоже есть время.

В последнем люди были не совсем правы. Энекути страдала многими женскими и неженскими слабостями, в том числе и разговорчивостью: любила перемыть косточки ближнему. Однако из числа этих ближних она раз и навсегда исключила ишана. Не давая пощады никому, об ишане она говорила только хорошее, частенько привирая от усердия, и даже слабым намёком ни единого раза не коснулась таны своего хозяина – а уж она-то знала их предостаточное количество! Ишан очень ценил это качество Энекути и доверял ей во всём.

Келья ишана Сеидахмеда запиралась старинным накладным замком. Мастер, трудившийся над замком, вероятно, не имел никакой задней мысли, иначе он постарался бы сделать отверстие для ключа втрое меньше. Однако и Энекути не имела никакой задней мысли, используя замочную скважину в качестве наблюдательного пункта. Правда, иной раз, особенно если у ишана находились молодые женщины, ей доводилось видеть такие пикантные картинки, что она нервно хихикала в кулак и поерзывала от возбуждения, не отрываясь от скважины… Всякое доводилось ей видеть, но на этот раз она заглянула просто так, по привычке.

Ишан стоял у заднего окна сбоку, чтобы не увидели со двора, и смотрел на проходящую мимо Узук. Энекути порадовалась, что пороком любопытства страдает не только она одна, и, продолжая следить за мшаном, постучала. Ишан вздрогнул, отпрянул от окна, торопливо уселся на свой намазлык[46]46
  Намазлык – специальным коврик, на котором мусульманин творит традиционные – пять раз в день – молитвы.


[Закрыть], стал перебирать чётки. Энекути усмехнулась и вошла. Даже заходя к ишану двадцать раз на день, она неизменно приветствовала его при каждом посещении.

– Алейкум эссалам, Энекути! Как поживаете? – облегчённо ответил ишан и традиционным жестом поднёс руки к бороде. – С какой вестью пришли?

– Весть такая, пир[47]47
  Пир – духовный наставник, глава духовной общины; здесь – в смысле «святой отец».


[Закрыть], к нам: приехала мать девушки Узукджемал и хочет проведать свою дочь.

– Хорошо, пригласите её сюда.

– Пир наш, простите, но эту девушку доверили вам в суде… Можно ли её показывать матери?

– Ничего не случится, если и покажем. Приведите её!

Услышав приглашение, Огульнияз-эдже сказала:

– Пойду-ка и я с тобой. Заодно сделаю богоугодное дело – поклонюсь ишану. Энекути подозрительно хмыкнула, чутьём уловив смешинку в тоне женщины, но смолчала.

Когда Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже остановились на пороге кельи, первое, что им бросилось в глаза, это огромная чалма и выхоленное, неестественно белое лицо ишана. Никогда они не видали таких лиц и даже испугались.

Пригласив посетительниц садиться, ишан спросил, откуда они и как зовут наиболее почтенных людей из их села. Расспросил о житье-бытье тех, кого он знал лично. Потом осведомился, за каким делом пожаловали гостьи.

– Эта бедная пленница, которую передали вам, наша дочь, – ответила Оразсолтан-эдже. – Я её мать… Мы приехали повидаться с ней. Хотим поговорить немного, подбодрить её, чтобы не падала духом… Она, наверно, обижается на свою мать, думает, что забыли её… Тоскует, наверно…

– Что ж, хорошо сделали, что приехали. Вначале очень скучала она тут, но мы дали ей талисман утешения. С тех пор, как она носит этот амулет, её оставила печаль, она не плачет, не жалуется, как прежде. Чтоб не сглазить, хорошую дочь вырастили вы, – сказал ишан, перебирая чётки.

– Хорошо воспитали, да счастье не улыбнулось ей… Недостойные руки коснулись её…

– Как вас зовут? – спросил ишан.

– Оразсолтан моё имя…

«Так вот, Оразсолтан, вы не должны быть недовольны. Что из того, что вашу дочь умыкнули? Такие дела у нас обычны, а обычное – не позор. Кого же вы считаете достойным своей дочери, если гнушаетесь семьёй уважаемого Бекмурад-бая? Тысячу раз должны вы благодарить аллаха, что вашей дочери повезло и она попала к таким известным и достойным уважения людям.

Не ровня он ей, ишан-ага, и не сверстник! – Как будешь благодарной, когда твоё родное дитя вырвали из твоих рук и отдали женатому человеку!..

– Вы ропщете против двоежёнства, Оразсолтан, а оно разрешено шариатом. Нельзя роптать!..

– Ай, не знаю, ишан-ага, что можно, что нельзя… По своей воле мы никогда бы не отдали своего ребёнка женатому человеку. Разве с её красотой она не могла бы выйти замуж за неженатого. Могла бы, ишан-ага… Пусть за бедного, но неженатого.

Ишан Сеидахмед сердито пожевал губами, собираясь словами пророка сразить непокорную женщину, но его опередила Огульнияз-эдже.

– Оразсолтан, попроси ишана-ага, чтобы разрешил повидаться с Узук, а то нам ехать обратно надо – как бы поздно не было.

Ишан долго молчал, перебирая чётки и шевеля губами, словно читал молитвы. Потом внушительно сказал:

– Эта девушка сейчас не связана волей своих родителей. Неизвестно, в чьи руки её передадут. Она находится под нашим попечительством, пока не разрешиться тяжба, потому что мы лицо незаинтересованное. Сами понимаете, мы связаны торжественным обещанием и не можем допустить встречи девушки ни с мужем её, ни с родителями.

Огульнияз-эдже, игнорируя ишана, снова обратилась к Оразсолтан-эдже.

– Скажи ишану-ага: пусть сюда приведут девушку, в его присутствии мы скажем ей слова утешения, посидим малость и уйдём.

– Не имеем права вызывать девушку! – Ишану начало изменять спокойствие. – Даже нам нельзя находиться в одной комнате с ней. А вы не толкайте меня па преступление перед властями, совестью и богом!

Показывая, что разговор окончен, ишан прокашлялся, взял коран и начал перелистывать страницы.

– Спаси, господи, нам никогда и в голову не придёт, чтобы кого-нибудь на преступление толкать, – отозвалась Огульнияз-эдже и добавила тише: – Преступления сами совершаются, без нашей подсказки…

– Тогда спокойно возвращайтесь домой и не тревожьтесь о дочери: она в надёжных руках, – заключил ишан. не отрываясь от книги.

Оразсолтан-эдже умоляюще протянула руки.

– Ишан-ага, у вас тоже есть дочери и сыновья… вы радуетесь на своих внуков… Вы понимаете родительскую любовь, понимаете тяжесть разлуки… Не ради меня прошу, ради бедной девочки окажите милость – позвольте ей хоть одним глазком взглянуть на свою мать!

– Нельзя!

– О боже, зачем ты нас создал, если уделом дал только горе и страдания!

– Не ропщи, женщина! Смиренно принимай волю создателя! Роптать – значит выступать против всевышнего..

– Если бы он хотел, чтобы мы не роптали, он не дал бы нам этой возможности… Как можно смириться, когда всякие негодяи топчут тебя ногами, творят произвол, потому что они сильны? Аллах не допустил бы этого, если бы хотел нас видеть смиренными…

– Эй, замолчите! Вы сбиваетесь с праведного пути. Хорошее ли, плохое ли послал бог – он бог, и нужно быть довольной и говорить: «Слава тебе, господи!». Что не дал всевышний на этом свете, даст на том. А вы теряете надежду и обрекаете себя на вечные мучения…

Они не будут страшнее тех, что я терплю сегодня, ишан-ага! Не заставляйте меня много говорить, не тревожьте мои раны. Как мне не роптать, как не горевать? Я смирилась со своей бедностью, не прошу бога о большем…

Но почему у меня нет трёх-четырёх сыновей, которые с саблями, в руках стояли бы за моей спиной! Я обрушила бы кровлю на голову Бекмурад-бая и была бы довольна и богом, и всеми… Кто имеет право протянуть руку к ребёнку, которого я родила и взлелеяла, скажите, святой отец?! Сделайте вы богоугодное дело – покажите мне мою дочь!..

– Не просите, потому что это бесполезно… Принимайте всё молитвой и смирением – вера поможет сам в вашем горе… Вот я сейчас напишу вам талисман утешения. Возьмите его и поезжайте с миром – душа ваша придёт в успокоение и сердце ваше утихнет…

– Господи! – горестно воскликнула Оразсолтан-эдже. – Если бы я к горам обратилась со своей мукой, они дрогнули бы от жалости! Чёрные камни расплавились бы от моих слёз… Неужели сердца этих людей твёрже, чем камни?. Неужели ни капли сострадания нет у них к несчастной матери? – Она заплакала, уткнувшись лицом в колени. – О аллах, чем я провинилась перед тобой, за что так жестоко караешь!..

– Перестаньте плакать… Вот, возьмите… Это – разведёте в воде и выпьете, а это – носите на груди,

Оразсолтан-эдже, ничего не видя сквозь слёзы, машинально протянула руку, взяла сложенную треугольником бумажку, приложила её, по обычаю, ко лбу, прижала к груди.

– Ах, доченька моя бедная, вот так же хотела бы я прижать тебя, чтобы почувствовала ты, как горит сердце матери! Тогда оно успокоилось бы немного… А так ничто не в силах умерить боль в этом обгорелом сердце… Моя дочь – это и талисман успокоения, и амулет, и священная книга… только одна дочь… Возьмите обратно свой талисман, не нужна мне эта бумажка!..

Трясясь от благочестивого гнева, ишан закричал:

– Женщина, проси прощения! Талисман – священные слова! Ты оскорбила святость веры! Капыром[48]48
  Капыр – «неверный», человек немусульманского вероисповедания.


[Закрыть] стала ты, женщина!..

Оразсолтан-эдже испугалась, схватилась руками за ворот платья.

– Спаси, господи… Спаси, господи… Не охаивала я святость веры… Это вы, святой отец, довели меня до кощунства, заставили сказать слова, которых я никогда бы не сказала. Недаром говорят, что человек в сердцах и бога своего обругать может… Обратилась бы я с такими слезами к капыру, то и он пожалел бы меня, пришёл бы на помощь… Оказывается, среди правоверных есть люди с сухими сердцами, которые никакие слёзы не размочат… Потому я и…

– Ты меня сравнила с капыром!.. Ты, женщина!.. Спаси, господи! Спаси, господи!.. Ты сказала, что я хуже неверного?! Вон отсюда!!! Не оскорбляй своим присутствием святость этого места! Энекути!.. Энекути!! Где ты? Выведи отсюда этих ведьм, убери их!.. Не могу я терпеть в своей келье безбожных тварей!.. Уведите их вон!!!

– Спаси, господи! – удивлённо сказала Огульнияз-эдже, хватаясь, по привычке, за ворот. – Ишан-ага рехнулся!

А Оразсолтан-эдже, вне себя кричала:

– Всемогущий бог мой, создавший землю и небо! Разрушь всё, уничтожь своим гневом! Пусть рухнет этот дом и погребёт под обломками моё горе, я уже не в силах нести его!.. Пусть останутся под развалинами все, у кого чёрное сердце и злые умыслы!..

Ишан замахал руками, в ужасе вылупил глаза, задрав бороду к небу, призывая на кощунствующую женщину громы небесные и справедливый гнев аллаха. Потом спохватился и снова завопил:

– Эй, кто там, уберите их немедленно!.. Энекути, где ты провалилась?! Зови людей! Пусть их в сумасшедший дом уведут!.. Свяжите их… руки им свяжите! Ведите в сумасшедший дом!.. Энекути, гони их!.. Вон отсюда, вон, прости, господи!..

Услышав истерические вопли своего обожаемого пира, Энекути вбежала в келью, схватилась за Оразсолтан-эдже. Огульнияз-эдже крепко ударила её железными щипцами для огня.

– Убери руки, дрянь жирная!

Энекути завизжала, с громким воем выскочила на двор.

– Сумасшедшая!.. Безумная!..

– Свяжите их!.. Отправьте!.. На помощь!.. – вторил ей ишан, не опуская глаз от потолка.

– Попробуй только отправь в сумасшедший дом – сам там очутишься, старый козёл! – пригрозила Огульнияз-эдже, грозно размахивая щипцами. – Ты думаешь, я одна па свет родилась? Слава богу, у меня сыновья есть… Скажу: бейте! – камня на камне не оставят! Попробуй только причинить ей зло, попробуй! Пусть сбреют мои седые волосы, если ты не пожалеешь об этом… Ты больно не расходись: пока я почитаю – ты мой пир, а перестану почитать – пустое место ты для меня, ишан!

Со двора прибежал парень, один из нахлебников ишана, сходу вытолкал Оразсолтан-эдже из кельи. Огульнияз-эдже выскочила вслед, несколько раз огрела его щипцами по спине.

– Убери руки, ишак поганый!.. Руки!.. Руки!..

Парень схватился за щипцы, вырвал их, бросил прочь. Огульнияз-эдже, подобрав платье, проворно нагнулась, схватила обломок кирпича.

– На тебе… дармоед проклятый… поганая собака!

По лбу парня потекла кровь.

Подошёл благообразный старик, – видимо, из приезжих, – замахнулся на парня клюкой.

– Убирайся отсюда, осёл паршивый! Связался с женщинами – стыда нет… И вы тоже успокойтесь… Чего с дураком связываться…

В это время на шею плачущей матери бросилась Узук.

– Мамочка!.. Годная моя! Что с вами?.. Почему вас выгоняют отсюда?.. Родная ты моя… единственная.

Прижав голову дочери к груди, Оразсолтан-эдже! судорожно гладила её по спине, плечам, волосам, со звериной насторожённостью глядя по сторонам, готовая драться до смерти с тем, кто посмеет посягнуть на её дочь. Собравшиеся на шум люди смотрели, обмениваясь сочувственными восклицаниями. Раза два или три Узук уловила осуждающие слова и поняла: они вызваны тем, что она открыла лицо. Но сейчас ей было всё равно.

– Не плачь, джан-эдже… вытри свои слёзы… говорила она, вытирая лицо матери концом своего шёлкового головного платка. – Не показывай своё горе людям, мама… Не надо, чтобы враги наши радовались нашей слабости… Будь мужественной, мамочка…

– Доченька… доченька моя… Дитя моё родное… – лепетала Оразсолтан-эдже, глядя невидящими глазами на свою бесценную Узук. – Серна моя… Единственная моя… Сердце моё…

– Успокойся, мама… Я прошу тебя: не расточай своих драгоценных слов перед жестокими людьми. Никто нам не поможет: ни Сухан Скупой, ни арчин Меред… никто!.. Все они свою выгоду ищут… Прошу, тебя, мама, ни копейки не давай, если будут требовать. Не помогут делу наши сиротские копейки… Может, доведётся нам увидеться ещё раз, а может, нет – кто знает, но ты не плачь… не рви хоть ты мою душу!.. А вам, Огульнияз-эдже, спасибо, что поддерживаете маму! На всю жизнь я буду благодарна вам за это!.. Жаль, что не исполнилось наше желание… Но только… поздно жалеть: одна боль в сердце – больше ничего не осталось… Огульнияз-эдже, – Узун понизила голос до еле слышного шёпота, сказала, задыхаясь – Если вы… если доведётся увидеть… встретите где-нибудь его… привет мой передайте… – И чувствуя, что больше не в силах выносить тоску, торопливо попрощалась – Прощайте, Огульнияз-эдже, да будет счастливым ваш путь… Прощай, джан-эдже…

Потирая ушибленную щипцами руку, Энекути вертелась рядом, стараясь не упустить ни одного слова. Когда Узук заговорила шёпотом, она сунулась было ближе, но, остановленная выразительным взглядом Огульнияз-эдже, торопливо отошла к группе женщин.

– Смотрите… смотрите… А ещё называется порядочной женщиной!.. Совсем стыд потеряла – яшмак сняла… Чужие мужчины смотрят… А идёт-то как – словно она тут хозяйка полновластная!.. Стыда нет у человека!..

– Если у вас есть стыд, почему не разрешили повидаться с матерью? – сказала одна из женщин.

– И всё обошлось бы без шума, без позора, – добавила вторая.

– Каждой матери свой ребёнок дорог, – вмешалась третья, – а ей даже запретили посмотреть на дочку. Случись такое с вами – иначе бы заговорили, не вспомнили бы про яшмак.

Четвёртая женщина, покачивая на руках ребёнка, резонно заметила:

– Разве тут мало келий? Провели бы в одну, дали возможность поговорить… Может, на ночь мать осталась бы…

– Что ты говоришь! – съязвила первая. – Да мать в узелке унесла бы свою дочь. Разве ты не понимаешь этого?