Текст книги "Судьба. Книга 1"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Неправду! Есть у нас и молодцы, есть и отважные, готовые с кем угодно сразиться.

– Что-то не видел я таких…

– А когда дивалы разбирали дело Узук – мало йигитов собралось у ворот канцелярии прлстава?

– Собираются и овцы в кучу…

– Конечно, собрались, а ничего не добились.

– С такими яшули, как Сухан Скупой да арчин Меред, змею из норы не выманишь.

– А вы – что, ради арчина собирались у пристава?

– Все мы готовы были за девушку драться, только сами знаете, что вышло…

– Ладно. То было тогда. А сейчас?

– Что – сейчас?

– Пришла беда к соседу – пришла и к тебе.

– Ну, и что?

– А то, что не болит у нас душа из-за горя Оразсолтан-эдже! Где наше достоинство и мужество, куда они исчезли?

– Арчин за обедом схарчил, – по-русски скаламбурил Сергей и тут же перевёл по-туркменски; – Арчин Меред съел ваше достоинство. Вместе с вашими деньгами.

– Сожрал, чтоб ему три раза подавиться! – воскликнула Огульнияз-эдже.

– И зубы не выкрошились? – полюбопытствовал Сергей.

– У него не выкрошатся. Он душу свою за деньги обменял.

– Верно, обменял без остатка!

– Его тряхни посильнее – зазвенит внутри!

– Послушайте меня, люди, – попросил Сергей, и все сразу замолчали. – Жизнь учит нас многому. Но она – как книга. Один, читает бегло, другой – еле-еле, а третий, неграмотный, строчки видит, а понимать вообще ничего не понимает. Так я говорю?

– Правильно, Сергей?

– Так!

– Ну, вот, считайте, что я – грамотный и хочу объяснить вам то, что вы видите, но ещё не понимаете. Придёт время – поймёте сами, а пока слушайте. Дело обстоит так: послезавтра дивалы соберутся у пристава на судебное заседание. Приглашён и Бекмурад-бай, это я точно знаю. Вероятно, будут разбирать заявление тётушки Оразсолтан…

– А-а, поганые ишаки, будут-таки…

– Всё-таки пробрали их сквозь их толстые шкуры!

– Тише, слушайте дальше… Тётушка Оразсолтан тоже должна получить повестку. Одну её вы ни под каким видом не отпускайте. Соберите людей побольше – чем больше, тем лучше, – конечно, своих людей, бедняков и идите все вместе.

– А что мы там делать будем?

– Всё равно нас никто слушать не станет?

– Там наверное сплошной звон денег Бекмурад-бая!

– Неважно. Всё равно идите и друг за дружку крепче держитесь.

– Перед баем не очень-то удержишься.

– Вы умные люди, – терпеливо сказал Сергей, – но вы забываете мудрые слова своих предков. От одного удара дерево не валится, говорили они. А народ – это могучее дерево. Каждого из нас, может быть, свалит один удар, но если мы соберёмся сто человек, нужно будет сто ударов.

– Правду сказал Сергей!

– Общими усилиями и плешивую девку замуж выдать можно!

– Две мыши и льву зад отгрызут, – как всегда остро вставила Огульнияз-эдже.

Сергей весело засмеялся.

– Вот-вот, тётушка, правильно сказала! Учтите ещё, что вас не двое, а много будет. Кроме того, вы – не мыши, а они – не львы. Так что бояться особенно не надо. Так вот… Убийство – это одно из самых тяжких преступлений. Его обязаны разбирать в суде, наказание для убийцы – Сибирь.

– А почему наше дело разбирают дивалы?

– Я уже объяснял это тётушке Оразсолтан. Сейчас и вам объясню. Предположим, мы обратились прямо в суд. Вы думаете, не был там Бекмурад-бай? Был. И судьи знают, что, если к ним попадёт дело об убийстве, они волей – неволей вынуждены отправить убийцу в Сибирь. Так требует закон, и нарушить его они не посмеют. Как-нибудь на досуге я подробно объясню вам, почему… Следовательно, они постараются не допустить дело до суда, они скажут так: «Туркмен убил туркмена, пусть судят туркменские судьи. Если они решат передать дело нам, если пристав принесёт их решение, тогда мы будем разбирать». А дивалы что могут? Конечно, они уже попаслись на золотой лужайке Бекмурад-бая и, как ишаки, в один голос будут реветь, требуя примирения. Вы, тётушка Оразсолтан, нипочём не соглашайтесь. Требуйте суда – и только. И вы, люди, все поддерживайте её, настойчиво поддерживайте.

– Не послушают нас дивалы.

– Им Бекмурад-бай деньгами глотки заткнул.

– Очень хорошо! Тогда вы вправе требовать, чтобы проданных дивалов сменили. И вы требуйте! Скажите, что вам нужны дивалы из трудящейся массы, которые сами работают и понимают нужды тех, кто работает. И кази нового требуйте. Этому Улугберды два раза помереть надо, а он всё ещё судит вас. Требуйте честного и справедливого кази. Кричите громче, но ни в какие драки не ввязывайтесь. Избави бог, в случае чего оказать сопротивление властям! Ваше де ло – только требовать. И ничего не боитесь, ничего вам не сделают за это.

Огульнияз-эдже сверкнула глазами, приподнялась.

– Чего бояться! Я на глазах пристава всю бороду у казн выщиплю. Как курицу ощипаю его! И дивала Рахима – тоже! Недавно зашла к арчину – у него Рахим сидит. «Что ты, – говорит, – Огулышяз, с ишаком Сеидахмедом сделала? Нельзя, – говорит, оскорблять святого ишана. – Ты, – говорит, – хуже, чем Огульдурды-пычаклы». А я ему говорю: «Что ж, по нужде и я могу нож за поясом носить. Будете мне на мельнице очередь уступать и муку мою на осла погрузите. Эго дело нехитрое. А хотите, могу, как Сюльгун-хан, из ружья стрелять научиться, только, конечно, я не стану, как она по дорогам путников грабить да разорять дома». Вот как я ему сказала. А ты, Сергей-джан, мне скажи: кому надо – сразу бороду выдеру!

– Сможете ли, тётушка Огулышяз? – блеснул зубами Сергей.

– Смогу, сынок, ещё как смогу! И глаза выцарапаю, не только бороду.

Сергей посерьёзнел, обвёл глазами собравшихся.

– Вот что, люди, – негромко, но твёрдо сказал он, – об одном я вас очень попрошу. Избави вас аллах оказать сопротивление властям. Ни в какую потасовку не ввязывайтесь. Ваше дело – только требовать. Требуйте, кричите, но руки держите за спиной в любом случае, что бы ни случилось, а случится ничего особенного не может, если вы не сглупите. Придёт время дёргать – повыдергаем кому положено и бороды, и руки и всё остальное. А пока наше право – требовать законности.

Посидев ещё некоторое время, Сергей почтительно, с поклоном, поблагодарил собравшихся за оказанную их вниманием честь, ещё раз попросил крепко помнить его слова насчёт драки и ушёл в сопровождении Клычли.

В тот же день к вечеру мальчишка, посланный арчином Мередом, принёс Оразсолтан-эдже повестку от пристава.

В город на судебное заседание собирались шумно. Всеми верховодила Огульнияз-эдже и люди как-то незаметно и легко подчинялись ей.

– Давайте, давайте! – торопила она. – В этом деле выяснится, кто – человек, а кто – ишак. Все идут добровольно, кто не хочет, пусть не идёт… Покажем сегодня старому козлу, где клевер растёт, а где – колючка.

– Козёл бы ничего – рога большие, – шутливо усомнится кто-то.

– Ничего, сынок, мы тоже не комолые, – отпарировала Огульнияз-эдже.

Арчин Меред видел, что около кибитки Огульнияз-эдже собираются люди. Зачем собираются, он не знал, но уже само то, что всегда покорные, мирные аульчане собрались сообща требовать чего-то, было необычно и внушало тревогу.

Арчин нервно шагал по двору, словно в голенища его сапог были насыпаны горящие угли. Сейчас он не походил ни на того степенного и грозного арчина, который ратовал за честь аула и требовал кровной мести за оскорбление, ни на того отчаянного джигита, который на суде дивалов, перед лицом самого пристава бросал вызов на поединок самому грозному Бекмурад-баю. Сейчас это был просто озлобленный, несколько испуганный старик, и даже широкие плечи его вяло согнулись. Он ходил и бормотал: «Большому верблюду всегда первая палка… Они что-то затевают, а мне перед властями отвечать придётся».

Попросив сына Моммука сбегать за муллой Сахы, арчин велел мулле сходить к кибитке Огульнияз-эдже, узнать, зачем собрались люди и, если они задумали плохое, усовестить их именем аллаха. Неповоротливый Сахы опоздал – люди уже тронулись по базарной дороге – и только принёс весть, что единомышленники этой проклятой смутьянки Огулышяз пошли требовать смещения дивалов и кази. И ещё, что они ругали нехорошими словами арчина и грозились. Кому грозились и за что, мулла не разобрал.

Встревоженный арчин быстро оседлал лучшего коня и махнул в город напрямик через поле. Молодые парни, ехавшие с Оразсолтан-эдже и Огульнияз-эдже, разгадали его замысел и, нахлёстывая коней, попытались перехватить старшину. Однако недаром скакуны арчина Мереда славились на весь Мургабский оазис: ахал-текинец чёрной птицей вылетел на пригорок – и только лёгкое облачко пыли растаяло на дороге.

Не верь собаке, спящей в логове барса

Всю жизнь Оразсолтан-эдже трудилась, не чуралась никакой работы, но, оставшись без главы семьи, растерялась. Все её попытки добиться наказания убийцы Мурада-ага остались безрезультатны, ей не хотелось жить.

Будь она совсем одинока – она бы у остывшего оджака и сидела, не поднимая головы, до тех пор, пока ангел смерти не отсчитает её последнего вздоха. Но на её попечении оставался ещё Дурды, и Оразсолтан-эдже вынуждена была заботиться о куске хлеба. Она ходила людям за хворостом, для выпечки чурека, пряла пряжу, теребила шерсть. Иногда соседи пытались оказать ей помощь – она отказывалась из гордости. Единственным человеком, кого она не стыдилась, была Огульнияз-эдже, но та сама жила не ахти как богато. Правда, она время от времени подкармливала чем бог послал голодного, как волчонок, Дурды, изредка – из-за боязни обидеть – зазывала на чашку чая и саму Оразсолтан-эдже. Но всё это было каплей в море, и в конце концов Оразсолтан-эдже решилась определить сына кому-либо в работники, С этим она и пошла к арчину Мереду.

Арчин со старшей женой сидели на веранде и пили чай. У арчина во дворе стоял ряд кибиток, и небольшой европейского типа дом с верандой. Арчин построил его давно, руководствуясь какими-то одному ему ведомыми соображениями, и долгое время дом стоял, как нелепая, забытая из предыдущего акта декорация на сцене театра. Постепенно жёны, а за ними и сам хозяин признали многие преимущества дома и научились пользоваться ими. У Мереда была здесь даже специальная спальня с кроватью на пружинах, на которой он, как мы помним, проворочался бессонную ночь после тайного разговора с матерью похищенной Узук.

Выслушав Оразсолтан-эдже, Меред долго и звучно отхлёбывал чай. Истомившись ожиданием, жена его не выдержала.

– Надо взять мальчика… Ребята в его возрасте и на подъём легки и сообразительны – любую работу, поручить можно, всё мигом сделают.

Арчин пошевелил бровями, покосился на жену.

– Его одеть-обуть надо… Сейчас лето – чепеки[102]102
  Чепеки – самодельные сандалии, подошва с ремешками для прикрепления к ноге.


[Закрыть] дай. Зима придёт – чокай, халат, папаха потребуются.

– У него есть старенькая папаха, – поспешила пояснить Оразсолтан-эдже, испугавшись, что арчин откажет. – И чекмень есть… от отца остался…

– Ему много не нужно, – снова сказала жена Мереда. – Вон у нас чокай старые валяются, ребятишки их уже не носят, а ему пригодятся. И халатов ещё совсем целеньких один Моммук сколько выбросил. А сироте – всё достаток.

Арчин скова посмотрел на жену, подумал.

– Мал он… Если ему поручить пасти двух верблюдиц с верблюжатами, так он и не справится.

Жена хотела возразить, что у них в хозяйстве нет этих верблюдиц, но вовремя спохватилась и сказала другое:

– Он очень крупный и сильный мальчик, не какой-нибудь слюнтяй, вроде сына Марры. Чтоб не сглазить, бойкий мальчик. Я видела, как он с ребятами играет – заметно среди всех выделяется. Такому мальчику не только двух верблюдиц, целое стадо доверить можно.

Честно говоря, Оразсолтан-эдже совершенно не понимала, почему злая и своенравная Аинатувак расхваливает её сына, но всё равно похвала согревала гордостью сердце матери. Вот какой заметный Дурды, даже чужие люди хвалят!

– Ладно, приводи сына, – сдался арчин Меред, – только платы никакой не жди!

– Зачем мне плата… – сказала Оразсолтан-эдже. – Был бы сам в тепле да спать голодным не ложился…

Вечером Оразсолтан-эдже привела сына.

Аннатувак и Моммук на той же веранде пили чай. Дурды робко примостился на краю веранды. Он хорошо знал Аннатувак, знал и Моммука, но сегодняшнее необычное положение невольно располагало к робости.

Выпив предложенную хозяйкой пиалу чая, Оразсолтан-эдже поблагодарила и встала.

– Ты оставайся здесь, Дурды-джаи. Вот сидит твоя тётушка. Слушайся её, сынок, не заставляй сказанное повторять дважды. Играми не увлекайся. Если будешь много бегать, тётушка рассердится, а ты должен оберегать её покой, она тебе добра желает… Пусть счастье не оставит тебя, дитя моё…

Когда Оразсолтан-эдже ушла, Аннатувак отломила кусок чурека.

– Возьми, душа моя, поешь.

Моммук фыркнул. Дурды отрицательно мотнул головой, хотя голод мучительно остро сосал под ложечкой. Аннатувак протянула хлеб сыну.

– Возьми, передай ему.

Моммук снисходительно взял, поднёс чурек к самому носу Дурды.

– На, ешь!

Дурды, стесняясь, взял чурек, нерешительно отщипнул крохотный кусочек, бросил его в рот. Чурек был восхитительно вкусен.

Весь следующий день и ещё два дня Дурды выполнял до смешного лёгкие поручения. Потихоньку он начал привыкать к чужому дому. Этому немала способствовало ровное, ласковое отношение к мальчику старшей хозяйки. Собственно, и поручения давала только она. Младшей жены арчина Дурды не видел, сноха по какой-то причине тоже сидела безвылазно в своей кибитке, хозяин посматривал на нового работника издали, не выражая ему ни своего одобрения, ни порицания.

На четвёртый день Моммук сказал:

– Надо травы нарезать. Ты иди, я сейчас тоже подъеду.

Дурды старался изо всех сил. Когда Моммук с арбой появился на лугу, восемнадцать снопиков были уже готовы.

– Молодец, чтобы не сглазить, – одобрил Моммук, – хорошо работаешь. До моих лет доживёшь, совсем хорошим батраком станешь.

Моммук был на четыре года старше Дурды, однако ростом и всем обликом не очень отличался от него. Сказал он это просто так, из хвастовства.

Они погрузили траву на арбу, привезли её во двор. Опережая хозяйского сына, Дурды кинулся складывать снопики в стог. Моммук остановил его сердитым окриком.

– Постой! Как складываешь? Трава вся сопреет. Овцы нюхать её не захотят, не только есть… Вот так надо, чтобы снопы не давили друг на друга.

К ним незаметно подошёл арчин.

– Дурды, ты умеешь ухаживать за баранами на откорме?

Мальчик вздрогнул от неожиданности.

– Твой отец был хорошим чабаном. Ты тоже должен уметь ухаживать за скотиной.

Дурды смущённо молчал.

– Если не знаешь, слушай, я тебе объясню.

Объяснение было не очень сложным, но Дурды сразу понял, что с первоначальными впечатлениями лёгкости батрацкой жизни скоро придётся распрощаться. За поставленными на откорм баранами надо было следить почти постоянно. Им скармливалась самая сочная и вкусная часть травы. Когда бараны объедят верхушки снопиков, им без промедления, чтобы они не раздумали жевать, надо подкладывать новые. И не просто подкладывать, а накалывать на колышек, чтобы баран ел именно верхнюю часть снопика. Объеденные снопики следовало сразу относить лошадям.

Наевшихся баранов ни в коем случае нельзя тревожить. Они должны спокойно лежать и переваривать съеденное до полуночи. Спать до этого времени Дурды не должен, чтобы не прозевать время ночного кормления. После полуночи баранов опять надо кормить так же тщательно, как и вечером. Рано утром, пока ещё не высохла роса, следовало нарезать свежей травы и скормить её баранам до наступления жары. После этого они отдыхали в тени, а в обязанности Дурды входило отгонять от них собак и играющих ребятишек. В полдень мальчик должен нарезать дынных корок и снова кормить баранов. Если корок нет, надо замешивать тыкву с отрубями. И самое главное не тревожить баранов во время отдыха, не пугать их, только при таких условиях они нагуляют к осени достаточный слой жира.

Нет нужды говорить, что, исполняя эту нелёгкую и нудную работу, Дурды всем сердцем возненавидел глупых, безобидных животных и очень обрадовался, когда однажды хозяин привёл с базара двух верблюдиц с верблюжатами. Радость оказалась преждевременной. Верблюдиц поручили Дурды, но изменилось только то, что в часы отдыха баранов, он должен был выгонять на пастбище своих новых подопечных, а вечером, когда резал траву для баранов, обязан был заботиться и о корме для верблюдов.

Кормили Дурды хорошо, но от постоянного недосыпания и усталости он ходил вялый, спотыкался на ровном месте, едва присев, мог моментально уснуть. Это неожиданно послужило причиной того, что Дурды приобрёл себе хорошего друга.

На поле Мереда работал батрак Сары. Это был сильный и добрый парень, он часто жалел Дурды, называл его своим братишкой.

Как-то, выгнав верблюдов на пастбище, Дурды подошёл к работавшему Сары, присел на межу и незаметно уснул. Верблюды, оставшись без присмотра, несколько раз порывались забраться в посевы. Сочувствуя измученному мальчику, Сары бросал кетмень и бежал сам отгонять животных. Ближе к полудню он разбудил Дурды: «Вставай, иди овец корми. И верблюды вон к посевам пошли, беги скорее». Полусонный Дурды побежал, но в это время появился хозяин посевов. Кинув палкой в верблюдов, он схватил мальчика за ухо, несколько раз сильно ударил его по лицу. Дурды заплакал.

– За что бьёшь ребёнка? – подошёл Сары. Лица его потемнело от гнева.

Дайханин усмехнулся, отпустил покрасневшее ухо Дурды.

– Ха, ребёнок… Пусть не травит верблюдами посевы.

– Никто не травил, я сам видел… Или сироту может бить всякий, кому вздумается? Бессовестный!..

– А тебе что надо? Жалеешь, что тебе не досталось?

Направившийся было к своему участку Сары быстро обернулся, схватил дайханина за голову, зажал её под мышкой и крикнул Дурды:

– Бери палку!.. Бери, говорю, чего стоишь!.. Бей! Считай, сколько раз он тебя ударил, столько раз и ты бей…

Когда справедливая экзекуция закончилась, Сары отпустил встрёпанного, отчаянно ругающегося дайханина и пригрозил:

– Смотри мне! Ещё раз тронешь мальчишку, голову совсем с тебя сниму! Или у бедняка горя мало, что ты ему добавляешь…

С этого дня Сары стал для мальчика самым близким человеком.

Дурды с нетерпением ожидал зимы. «Зарежут проклятых баранов, – мечтал он с вожделением, – верблюдов не нужно будет пасти»… Но пришла зима, а работы не убавилось.

До этого времени колючку для тамдыров брали из больших стогов, сложенных за двором. Теперь хозяин приказал: «Эту колючку пусть верблюды едят, а для тамдыров Дурды каждый день специально приносить будет». Семья у арчина была большая, каждый день обе хозяйки топили тамдыры, забот маль чику хватало. Кроме этого, он должен был кормить и поить животных, ежедневно чистить скотники. Нет, не принесла зима облегчения юному батраку.

Жёны арчина Мереда не ладили между собой и не упускали случая сделать друг другу неприятность. Вероятно, поэтому младшая недолюбливала Дурды – ведь ему покровительствовала Аннатувак. Однако вся её неприязнь к мальчику выражалась в презрительных взглядах да язвительных репликах до тех пор, пока не пригорел чурек. Был ли здесь злой умысел или Аннатувак просто поторопилась, но она сожгла большую часть принесённой Дурды колючки. Тамдыр младшей жены плохо нагрелся, чурек сорвался со стенки и упал на уголья.

К несчастью, Дурды в это время проходил мимо. Женщина схватила деревянную кочергу, догнала его, несколько раз ударила по спине, ткнула в бок.

– Дурак! Безмозглая скотина? Чтоб твоя еда была поганой!

Аннатувак заметила это.

– Если не умеешь печь чурек, то причём тут мальчик! За что ты его бьёшь?

– И ещё побью. Глаза ему, поганцу, выколю! Поленился колючки принести… Что я рукой, что ли буду чурек придерживать? Дармоед проклятый? Его самого этим обгорелым тестом накормить надо, чтобы у него брюхо вспучило!

– Сама не ленись, если не хочешь, чтобы твой хлеб служил пищей для собак. Вон целые стога колючки! Пошла бы и взяла немного, если видишь, что не нагрелся тамдыр…

Младшая жена метнула на Аннатувак насмешливый взгляд, махнула подолом и пошла в свою кибитку. Аннатувак погладила Дурды по голове.

– Не подходи ты близко к этой дряни, чтоб у неё руки отвалились. Если б ты зависел от этой змеи, ты, душа моя, кровавыми слезами каждый день плакал. Срамница бессовестная, негодяйка!.. Не показывайся ей на глаза, Дурды-джан. Ты кушать хочешь? Если захочешь, не дожидайся, пока тебя пригласят. Ты знаешь, где в моей кибитке сачак лежит, приходи, бери сам чурек и ешь.

«Если бы не Аннатувак-эдже, ни от кого ласкового слова не услышал бы, – думал Дурды. – И почему её в ауле считают жестокой и хитрой? Она очень добрая, как родная тётушка».

Кроме хозяйки, ласковые слова говорил мальчику только Сары. Но иногда йигит задумывался, и тогда его мысли были приправлены горечью и тоской.

– Жаль мне, Дурды-джан, что тебе с детского возраста приходится тяжким трудом зарабатывать кусок хлеба. Вон дети Мереда старше тебя, а все бегают без забот. Недобрая наша судьба, мы должны запомнить людей, которые сделали безрадостными и чёрными наши дни. Есть такая пословица: «Беды, навалившейся на собаку, не избежать и волку». Я ещё ни разу не видел, чтобы она исполнилась, но, наверно, не зря её умные люди придумали, не пришло ещё время для такой пословицы… Скоро ты йигитом станешь. Веди себя так, чтобы враги твои дрожали от, страха при одном твоём имени, чтобы готовы были под землю провалиться от страха. Смерти, Дурды-джан, никто не избежит, но ты никогда не продавай свою совесть, чтобы прожить на свете два Дня лишних. Проживи лучше меньше, но пусть от твоих шагов искры летят! Пусть они опалят врагов твоих и всех злых и бессердечных людей!

По небу плыли курчавые, как ягнята, облака. Земля стыла в каменной неподвижности. Где-то далекодалеко в лугах плакал одинокий тюйдук. А Сары говорил:

– Не подумай, Дурды-джан, что в моём сердце нет жалости. Я говорю тебе о жестоком пути только! потому, что он – единственный для таких, как мы с тобой. Я тоже встану на этот путь, потому что я не хочу издыхать, как забитая бездомная собака! Но прежде, по нашему, туркменскому обычаю, я хочу указать тебе твоих врагов. Человек, прощающий обиду, не человек, а как сухой верблюжий помёт. Запомни это, Дурды-джан, и врагов своих запомни. Я их тебе по именам назову. В первую очередь Сухан Скупой. За ним Бекмурад-бай. Ишан Сеидахмед и кази тоже не принадлежат к числу твоих друзей. Как видишь, их много, но ты не вешай голову. Твёрдо знай, если скажешь себе: «Я не постарею», ты не постареешь; скажешь: «Я смогу победить» – и победишь; скажешь: «Я не умру» – никогда не дрогнет твоё сердце страхом смерти. И ещё запомни: храбрый умирает однажды, трус – тысячу раз.

– Я не трус, Сары-ага, – решительно сказал Дурды. – Я никого не боюсь.

– Правильно. И арчина Мереда не бойся. Он тоже не друг тебе. Из-за него, можно сказать, твоя сестра погибла. Люди на него понадеялись, а он в решительний момент струсил, а то бы мы силой отобрали девушку, я тоже был на суде…

* * *

Больше двух лет прожил Дурды у арчина Мереда. За всё это время не произошло ничего примечательного, если не считать его драки к Моммуком, случившейся ещё в первый год батрачества. Дурды не рискнул всерьёз поднять руку на хозяйского сына, но сопротивлялся отчаянно, и Моммуку стоило всех его сил, чтобы свалить Дурды на землю. Моммуку хвалиться было нечем, а Дурды на вопрос тётушки Аннатувак, кто ему расцарапал лицо, отделался молчанием.

За два года Дурды вытянулся и раздался в плечах настолько, что старые халаты Моммука ему уже не годились, и Оразсолтан-эдже приходилось с грехом пополам их расшивать. «В дедушку пошёл, – шептала она, любовно глядя на сына, изредка забегающего домой, – не в отца, в дедушку. Тот большим пальваном был, никто одолеть не мог в честной борьбе… зависть чёрная, злоба человеческая одолела…»

Аннатувак тоже оценивающе приглядывалась к исполнительному батраку и как-то подарила ему почти неношенную одежду мужа.

– Вот, Дурды, ты теперь одет, как байский сын: и папаха новая, и халат, и чокаи как только что от мастера принесены. Ешь и пьёшь вдоволь. Знаешь, кому ты всем этим обязан?

Её угольно чёрные глаза смеялись, но лицо сохраняло серьёзное выражение.

– Спасибо вам, Аннатувак-эдже, конечно, знаю! За всё время ни одного плохого слова от вас не слышал. Я очень благодарен вам за всё добро, что видел от вас!

– Хорошо, если понимаешь… Вначале ведь ты только за еду работал. Я добилась, чтобы тебе немного и денег давали. Теперь ты ещё больше получаешь. И матери помочь можешь, и тебе останется.

– Я все деньги маме отдаю…

– Ну, все – не надо. Ты, чтоб не сглазить, совсем взрослым парнем стал, когда идёшь, все на тебя оглядываются. А парню одежда – первое дело… Я тоже на тебя любуюсь. У меня два сына было, теперь я считаю тебя третьим сыном.

– Спасибо вам, Аннатувак-эдже, – растроганно сказал Дурды. – Вы единственный человек в этом доме, кому я предан всей душой… Я тоже вас, как родную мать, почитаю и люблю.

Дурды забыл о Сары, а между тем, работая с ним бок о бок на поле, он всё больше привязывался к этому бесхитростному, честному человеку и не скрывал ст него самых потаённых мыслей. Сары был наделён врождённой деликатностью: он не любил старшую хозяйку, но, видя, что её отношение скрашивает Дурды жизнь, ни разу не заговаривал о ней с приятелем. Дурды тоже почему-то не вспоминал о ней в разговорах, а хозяйка, замечая их вместе, прятала в уголках губ непонятную усмешку.

Оразсолтан-эдже, зная об отношении хозяйки к Дурды, расхваливала её на все лады, удивляясь, почему раньше она питала неприязнь к этой доброй и милой женщине. Однако Огульнияз-эдже с сомнением покачивала головой: «Гляди, сестрица… Всякий орех – круглый, да не всё круглое – орех. Как бы не нажил беды мальчик с этой ласковой хозяйкой». «Что ты! – возражала Оразсолтан-эдже, – она хорошая женщина, Дурды сыном называет». – «Каждый ищет в орехе сердцевину, а в финике – мякоть… Не верю я, сестрица, что медь от чеканки в серебро превращается. Поверь моему слову, неспроста ходит она вокруг мальчика смиренной овечкой, повиснет, старая распутница, у него на шее…»

Проницательность на этот раз обманула Огульнияз-эдже. Виды Апнатувак на Дурды были несколько иного характера, здесь говорило не вожделение, а ревность. Зазвав однажды Дурды в свою кибитку и поставив перед ним чайник чаю, Аннатувак сказала:

– Я много сделала для тебя добра, Дурды-джан. Я отношусь к тебе лучше, чем к родным сыновьям, и хочу порадовать тебя большой радостью. Знаешь, какой? Я выберу тебе самую красивую невесту и устрою твою свадьбу!.. Ну, чего ты краснеешь! Слава богу, ты уже совсем взрослый, пора обращать внимание на девушек… Так вот, свадьбу твою я за свой счёт сделаю. Но до этого нам надо избавиться от семиглавого дракона, который хочет сожрать и тебя, и меня. Он живёт рядом с нами, – и Аннатувак назвала имя младшей жены арчина.

Дурды удивился и подумал, что хозяйка шутит, но та, придвинувшись к нему вплотную и крепко взяв его за локоть, говорила зловещим шёпотом:

– Хочешь отблагодарить меня за всё моё добро? Хочешь помочь мне? Её смерть – и для тебя польза. Я единственной хозяйкой останусь… усыновлю тебя… невесту найду… в нашем ряду жить будешь… Поможешь, да? Мы с ней моментально разделаемся. Она сегодня же распрощается со своей подлой душой… Ну, говори же, сделаешь, что я тебя попрошу?

У Дурды не было причин жалеть капризную и раздражительную младшую хозяйку, от которой ему доставались только насмешки да тычки, однако не так-то просто убить человека.

– Как я должен помочь вам, эдже? – спросил он, собираясь с мыслями.

– Всё объясню тебе, всё! – жарко зашептала Аннатувак в самое ухо Дурды. – Сейчас у неё в кибитке обедает Сары. Ты пойди, загляни в кибитку. Если они там, стой потихоньку около. А я побегу и скажу ар-чину – он как раз ружьё чистит, – что они целуются. Когда арчин из дома выскочит, ты беги ему от кибитки навстречу, чтобы он видел, и то же самое говори. Арчин человек горячий, он сразу уложит их обоих… вот и всё, что от тебя требуется.

Коварный план, видимо, был выношен и продуман в деталях. Как знать, может, Дурды по молодости лет, легко подчинился бы Аннатувак, но предать Сары, безвинно погубить доброго друга он не мог.

– Что же ты молчишь? – шипела хозяйка. – Ты не бойся… для тебя всё это хорошо будет… Или ты не мужчина? До сих пор себя ребёнком считаешь? Учти, что люди придерживаются другого мнения… Ты онемел, что ли? Вот я сейчас так сделаю, что ты навек онемеешь! Сейчас закричу, что ты меня изнасиловать хотел!.. Ты что вместо этой потаскухи погибнуть хочешь? Отвечай!

Да, теперь хозяйка совсем не походила на ту ласковую, приветливую женщину, к которой Дурды привык за два года. Глаза её метали молнии, лицо стало жестоким и некрасивым, губы кривились и дрожали, она страшно скрипела зубами.

– Данте мне подумать… – пролепетал испуганный Дурды.

– Нечего думать! Вставай, если тебе жизнь дорога… Около кибитки послышались шаги. Аннатувак инстинктивно отодвинулась. Вошла её золовка и попросила фунт зелёного чая. Дурды захотелось обнять её от радости. Он облегчённо вздохнул, быстро встал и пошёл к выходу.

– Аннатувак-эдже, вы можете меня погубить, когда захотите, но я не могу погубить безвинного человека, так и знайте!

– Что он болтает? – удивилась золовка.

– Глупости какие-то болтает, дурак, – с сердцем ответила Аннатувак.

Вечером Дурды обо всём рассказал Сары. Тот невесело засмеялся.

– Вот, братишка, какие дела бывают. Ни за что, ни про что можно голову сложить… Придётся нам искать хозяина с одной женой, только у какого же бая одна жена – у всех по две, по три и больше…

– Ай, Сары-ага, как же это так! – не мог успокоиться Дурды. – Сейчас, говорит закричу… А долго ли ей завизжать? Кто меня послушает? Да и времени слушать не будет, закричала она – и нет меня в живых.

– Недаром, Дурды-джан, говорят, что от кривого дерева и тень кривая Я давно мог бы предостеречь тебя, да сам поддался, подумал: может, и в самом деле хозяйка лучше, чем её люди знают. Оказывается, не лучше, народ обмануть трудно, у него глаз меткий.

Некоторое время Дурды старался не попадаться на глаза хозяйке, подходил к ней только в том случае, если она была не одна. Но Аннатувак всё же перехватила его, когда он шёл пускать воду на поле, и пригрозила: «В тот раз ты легко вырвался, но не думай, что это тебе даром с рук сойдёт. Или – она, или – ты! Третьего выхода нет, запомни, неблагодарный поганец!»

С испорченным настроением Дурды подошёл к арыку, пустил воду на низкие участки, потом, не проверив перемычки, пустил на самый высокий участок. Перемычка не выдержала напора.

Бросившись к месту прорыва, Дурды увидел, что одному ему не справиться с ревущим потоком, и закричал:

– Хай, Моммук! Беги сюда! Перемычку размыло!

Подбежавший Моммук огляделся по сторонам, увидел копну заготовленного, но ещё не свезённого, ко двору янтака, сердито приказал: