Текст книги "Судьба. Книга 1"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Река не осквернится, если из неё лакала собака

Поздно вечером Оразсолтан-эдже сидела в своей кибитке одна, погруженная в безрадостные мысли, как в колючий саман[63]63
  Саман – мелко изрубленная солома.


[Закрыть]. Послышались шаги. «Не арчин ли Меред? – подумала с внезапно вспыхнувшей надеждой Оразсолтан-эдже. – Может, добрую весточку какую получил?» Но шаги были лёгкие, стремительные, не похожие на грузную походку арчина. Кто бы это мог быть?

Пока Оразсолтан-эдже раздумывала, в кибитку; заглянул… Берды.

Увидев юношу, Оразсолтан-эдже обессиленно опустилась на своё место и всхлипнула: прошедшее с новой силой ожило в её памяти.

Поздоровавшись, Берды встревоженно спросил – он уже видел, что мазанка пуста и в кибитке Узук тоже нет:

– Все ли живы-здоровы?

Оразсолтан-эдже заплакала, громко сморкаясь.

– Опустел наш дом, Берды-джан… Ой, опустел… лишился красы своей!.. Некого мне теперь к груди прижать… улетела горлинка, сынок мой милый!.. Сердце моё сгорело…

Берды, сражённый страшной вестью, не сел, упал на кошму, схватился руками за голову. Он дышал тяжело, со всхлипом, словно воздуха не хватало в кибитке. Плечи его опустились, он весь словно уменьшился на глазах.

– Умерла?..

– Ох, родной мой, лучше бы умерла она, чем такой позор!.. Увезли, её, Берды-джан, насильно увезли мою доченьку!..

– Увезли?!! – Берды сразу выпрямился, чёрные глаза его засверкали, лицо потемнело; он стиснул ручку засунутого за опояску ножа. – Зверство какое!.. Подлость… Кто увёз её?!

– Вырвали с корнем… ничего не оставили… – продолжала причитать Оразсолтан-эдже. – Закатилось каше солнышко, Берды-джан… осиротели мы… горе нам…

С жалостью глядя на плачущую женщину, Берды пытался собрать метавшиеся мысли, но они прыгали, как перепуганные тушканчики по жнивью, и только кисточки на концах хвостов мелькали. Новость была ошеломляющей. Будь юноша постарше, он отнёсся бы к вести иначе, но сейчас ему хотелось куда-то бежать, кого-то резать, душить, топтать… Он глядел в пустоту и скрипел зубами от боли и ярости. Словно чуяло его сердце, что он, не дожидаясь нового подпаска, отпросился у Мурада-ага. Как на крыльях летел он по пескам и холмам к своей ненаглядной Узук… Прилетел!.. Всю дорогу мечтал он, что уже через неделю с полным правом назовёт отцом Мурада-ага и матерью – Оразсолтан-эдже. Всю дорогу, шагая по Каракумам, он не чувствовал усталости – словно камень с горы, катила его большая любовь… Докатился!.. Поймал ветер в поле!..

Успокоившись, Оразсолтан-эдже рассказала, что Узук похитили родичи Бекмурад-бая, что сейчас идёт тяжба между ними и арчином Мередом, который взялся вызволить Узук, но хочет за это взять её в жёны. Сейчас, до окончательного решения суда, девушка находится у ишана Сеидахмеда. Рассказала, как ездила повидать Узук, а ишан не допустил, и только благодаря случайности удалось одним глазком взглянуть на бедную девочку, которая не забыла своего Берды, привет ему прислала.

Вылив всё своё горе, Оразсолтан-эдже незаметно прикорнула, склонившись лицом в колени. А он, погружённый в тяжкие раздумья, не сомкнул глаз до рассвета. Рано взрослеют люди в туркменских степях, сильные чувства рождает в них горячее туркменское солнце…

Утром юноша почти не притронулся к чуреку и чаю. Во рту горчило, сердце стучало гулко и тревожно. Берды покрепче затянул кушак, потрогал рукоять ножа и сказал:

– Пойду я, Оразсолтан-эдже… Попытаюсь увидеть Узук… Пойду к ишану… Есть правда на свете – найду её!

– Ох, сынок, смотри осторожней, – покачала головой Оразсолтан-эдже. – Кто правду говорит или требует, ногу в стремени держит… Да и некому позаботиться больше о нашей несчастной девочке, некому её от мучений избавить… Ты как родной нам, Берды-джан!.. Век я была бы благодарна и богу и тебе… Смотри – враги опасны, сынок…

– Всё может случиться, мать, возможно, смерть ожидает меня на пути, как дракон, но я не сверну с дороги до самого конца… Или я отомщу похитителям Узук или погибну – третьего для меня нет… Лучше гибель, чем жить без чести, оскорблённым, без любви… Молитесь богу, Оразсолтан-эдже, а я не забуду, вас… вашу семью. Вы меня как родного приняли, и я считаю вас родными. Честь своих родных я иду защищать!..

До села, где жил ишан Сеидахмед, было не близко, но Берды уже после полудня пришёл на подворье ишана. Он долго ходил по двору, присматриваясь к приезжим и каждую проходящую мимо женщину принимая за Узук. Особенно остро дрогнуло сердце, когда мимо прошли две – одна в тёмном пуренджике жены духовного лица, вторая, стройная и легконога и, в красной бархатной накидке. Она вполне могла оказаться Узук…

Берды был парень рассудительный. Первая волна гнева уже схлынула, он мог сравнительно спокойно взвешивать обстоятельства. Поэтому, подумав, он решил: чтобы наверняка увидеться с Узук, прилетел прожить здесь несколько дней, а, следовательно, надо идти к ишану за разрешением.

– Яшули, – обратился он к одному старику, – вы не скажете, как можно увидеть ишана?

– Дорогой к ишану-ага ведает одна женщина, зовут её Энекути, круглая такая, с чёрным лицом, – ответил старик. – Она всё время тут по двору носится. Вот у неё и спроси.

Берды разыскал Энекути, пожаловался ей на вымышленные болезни, попросил помочь. Через некоторое время он уже стучал в дверь кельи ишана.

– Салам алейкум! – поздоровался он, входя.

– Надо говорить «эссалам алейкум», – строго поправил его ишан. – Руки к груди приложить и поклониться… А когда входишь в комнату, порог переступай правой ногой, а не левой. Нельзя быть таким невоспитанным – ты уже не мальчишка!

Берды несколько смешался от такой встречи.

– Простите, ишан-ага… я с детства в песках, чужих овец пасу – кто мог объяснить мне всё, что вы сказали? Я в школе не учился, ничего не знаю, – виновато сказал он и сел, скрестив ноги.

– Когда приходите к старшему, надо почтительно опускаться на колени, – снова заметил ишан. – А вы расселись, как в собственном доме!

Берды поспешно изменил положение.

– Зачем пришли ко мне?

– Заболел я, ишан-ага… Что-то муторно на сердце последние дни… Душно мне, всё давит меня, временами судорога схватывает… Я людям пожаловался – сказали: «Поезжай, поклонись ишану Сеидахмеду, он святой человек, поможет тебе». Я и приехал молить вас о помощи. Поживу у вас денька три-четыре – может, болезнь моя к пройдёт…

– Талисманы я вам напишу, – сказал ишан, смягчаясь. А если хотите побыть здесь, то не ленитесь во славу аллаха. Дров когда нарубить нужно, воды натаскать или там барана подвалить – это ваша забота… Идите.

Берды вышел от ишана, вполне довольный своею находчивостью. Некоторое время постоял, подумал и решил, что поскольку положение его здесь узаконено, можно свободнее походить около кибиток и келий и присмотреться. Но куда идти сначала? Он заметил ту келью, в которую вошла заинтересовавшая его женщина под красным бархатом, и решил начать с этой кельи. Рассуждал Берды вполне логично: пока он будет разыскивать Узук, девушка сама первая сможет увидеть его, если он всё время будет на виду. Ей, вероятно, тоскливо одной среди чужих людей, она часто должна смотреть в окно и если почаще проходить мимо, Узук обязательно заметит его. Расчёт Берды оказался намного удачнее, нежели он ожидал. Узук сразу увидела того, кого уже никогда и не чаяла увидеть. Слабо вскрикнув, она отшатнулась от оконной решётки и бросилась к выходу. Там, за этой тонкой дощатой преградой её любимый… Но у двери грозно и непреклонно встал безликий адат: куда, женщина? Кто позволил тебе нарушать священные устои?.. Узук метнулась к окну: постучать, чтобы Берды услышал, чтобы хоть взглянул на неё – и снова цепкая рука адата схватила её на полпути… Узук застонала от бессилия и отчаяния.

Солнце село, и во дворе быстро густели тени. Разные люди проходили по двору, но девушка не видела никого, кроме одного-единственного, который медленно уходил прочь… Ну, почему она не может окликнуть его, сказать… нет, ничего не говорить, просто посмотреть ему в глаза, может быть, последний раз в этой жизни! Не может… между ними стоят не только люди, не только стена, между ними – кровожадный, слепой адат, который не умеет снисходить к нарушителям его неписаных законов.

– Ох, Берды… Берды-джан… Горим мы заживо…

Маленький мальчишка, игравший неподалёку сам с собой в альчики, подошёл к окну.

– Вы звали меня, тётя?

Вначале Узук растерялась: ей почудилось, что мальчишка подслушал её мысли. Но вдруг её осенило. Так бывает, когда солнце, совсем уже закатившееся за горизонт, внезапно бросает на небо яркий сноп последних лучей.

– Поди сюда, мальчик… Вот тебе рупия, лови!.. Беги скорее, разыщи тётю Энекути, – пусть она придёт ко мне, а я подарю тебе ещё одну рупию.

Обрадованный мальчишка вихрем умчался и через какую-нибудь минуту уже вёл встревоженную, пыхтящую Энекути. Выдав своему посланцу обещанную награду, Узук выпроводила его за дверь и без предисловий сорвав с шеи одну нить с золотыми монетами, протянула её чернолицей женщине.

– Возьми! Пусть это будет тебе наградой!

– За что?

– Иди сюда… к окошку… Видишь вон того парня, что идёт к воротам?.. Верни его! Устрой мне с ним встречу в той келье, куда ты меня к Черкезу водила! Сделаешь – всё, что у меня на шее, твоим будет…

Узук сильно рисковала, но её расчёт на алчность Энекути, был безошибочен. Энекути ахнула, повернулась, выкатилась во двор, устремилась за Берды. Но догнать парня оказалось не так просто. Она окликнула мальчишку, который привёл её к Узук. Тот моментально настиг Берды, закричал:

– Дядя!.. Дяденька!.. Вас зовут…

– Кто? – оглянулся Берды.

– Энекути-эдже… Во-он она сама бежит… Видите, рукой машет, зовёт вас…

Недоумевающий Берды повернул назад.

– Куда же это вы… братец, пошли, – заговорила Энекути, с трудом переводя дыхание. – Если к ишану-ага пришли – надо попрощаться, когда уходите, разрешения спросить… идёмте со мной… Ишан-ага даст вам своё благословление, а там уж и отправитесь, куда хотите…. Идёмте…

– Да я никуда не собираюсь уходить, – растерянно ответил Берды, подумав, что, может быть, его намерения стали кому-то известны. – Я только что от ишана-ага… Я уже пал к его ногам… Несколько дней побуду у вас – он мне разрешил…

– Ну, и хорошо, поживите, – согласилась Энекути, – а сейчас идёмте со мной.

Энекути привела парня к крайней келье, той самой, с «домовым», и строго наказала:

– Ты сиди здесь и никуда не выходи до тех пор, пока я не вернусь. Радость большая ожидает тебя. Жди!..

Тем временем Узук обо всём рассказала своей подруге.

– Неосторожная ты, – упрекнула Огульнязик. – От этой подлой Энекути всего ожидать можно… Ты вот что, не ходи сегодня в ту келью. Как только станет темно, я сама пойду туда и шепну твоему Берды, чтобы ждал тебя завтра вечером на этом же месте.

– Милая сестрица, – растроганно сказала Узук, – делай, как лучше, я совсем ничего не соображаю… Как лучше, так и делай…

– Так и будет лучше, как я сказала, – решила Огульнязик. – Энекути жадная, да кто её знает, что у неё на уме: устроит вам встречу, а сама ещё кого-нибудь подошлёт… Не верю я, что она даже за деньги может доброе дело без подлости сделать. Постараемся обойтись без неё.

Это была тревожная и горькая встреча. Каких-то полгода прошли с той поры, когда в зелени цветущего луга юноша и девушка робко приоткрыли друг другу свои сердца. Им пели птицы, сверкала роса и весь мир улыбался их светлому счастью. Куда оно делось? Каменные жернова жизни истёрли его зёрна, но что испечёшь из муки страданий и боли!

Двое взрослых людей стояли в тёмной кибитке, прислушивались к голосам ночи и не знали, о чём им говорить, словно не полгода, а десять лет прошло со дня их юношеской встречи.

– Большое горе свалилось на тебя, Узук-джан, – сказал Берды, с состраданием глядя на осунувшееся лицо девушки. – Я избавлю тебя от мучений. Уйдём со мной.

– О чём ты говоришь, Берды! Некуда нам с тобой идти… Я пошла на риск встречи только потому, чтобы проститься с тобой

– Не говори гак, Узук-джан! Бежим! Ты ведь веришь мне?

– Верю, Берды, но не хочу беды и на твою голову… Я сейчас увидела тебя, поговорила с тобой – это для меня радость… Возьми на память кольцо… Взглянешь на него – вспомнишь меня… Вот так кончается наша любовь… Загубил её своими когтями Бекмурад-бай, как коршун голубку… Не знаю, что готовит судьба для тебя, а моя жизнь кончилась…

– Не надо, Узук-джан! Я вырву тебя из этих железных лап – сегодня ночью я убью Аманмурада!

– Успокойся, Берды, прогони неразумный гнев. Сегодня убьёшь ты – завтра убьют тебя, а я не хочу, чтобы даже случайная заноза попала в твой палец. Разве изменится что-либо со смертью Аманмурада? У него много братьев, а ты знаешь, что по законам адата жена умершего переходит к его брату…

– Не рви мне сердце, Узук-джан! Никто, кроме меня, не имеет права прижать тебя к своей груди, пойми это! Никто никогда не сможет полюбить тебя, как люблю я… Не плачь… не надо… Мы убежим с тобой так далеко, что никто нас не сумеет найти. Рядом со мной ты забудешь все свои беды и несчастья… Идём, Узук-джан!..

– Ну, что ж, я не хотела, чтобы ты встал на кровавый путь, но… Я тоже хочу жить! Испытаем своё счастье ещё раз… Как же выбраться отсюда?

– Пойдём немедленно!

– Нельзя… мы не сумеем пройти незамеченными через село… Ты посиди немного здесь, я скоро вернусь…

Огульнязик была единственным человеком, к которому можно было обратиться за содействием. Конечно, Узук отдавала себе полный отчёт, что побег не только для них с Берды, но и для их сообщников опасен. Огульнязик, при всём своём расположении к ней может не согласиться на помощь, но идти больше было не к кому.

Огульнязик не спала и сразу же с любопытством спросила:

– Ну, как, повидала его?

– Повидала, милая сестрица, – ответила Узук. – И сейчас я ухожу с ним. Пусть лучше я умру в песках, пусть вороны и грифы склюют моё тело, но я пойду. Здесь мне всё равно смерть, а там – может, и спасусь, найду свою долю…

– Я завидую тебе, – сказала со вздохом Огульнязик, нисколько не удивлённая заявлением подруги, словно ничего иного она и не ждала. – Ты мужественный человек, а вот мне… мне, видимо, весь вею придётся со стариком коротать…

– Даст бог, и тебе хорошо будет… Посоветуй, сестрица, как нам удобней выбраться отсюда. Можно это или лучше и пытаться не стоит?

– Ах, сестрица, было бы желание да решимость, а выбраться… что ж, выбраться можно… Помогу я вам. Ишан знает, что ты доверяешь мне, и поручил мне смотреть за тобой. По-моему, больше никто, кроме меня, искать тебя не станет. А я… я подниму тревогу только на следующее утро. День и две ночи будете вы в пути – далеко уйдёте.

– Спасибо тебе, родная сестрица! Спасибо!.. Ста лет жить буду – не забыть мне твоей доброты. Только как же ты, а? Отвечать тебе за меня не придётся?..

– Пусть придётся! – Огульнязик решительно тряхнула головой. – Я на себе испытала, что значит с нелюбимым жить. У меня сейчас такая злоба на всех этих старых вонючих козлов, которые берут нас, не спрашивая согласия, что я на всё готова! Всё, что в моих силах, сделаю для вас, а там пусть хоть камнями меня побьют!.. Да и не будет мне ничего, всех проведу…

– Ну, тогда скажи скорее, как бежать отсюда…

Огульнязик подошла к двери, выглянув наружу, прислушалась и зашептала.

– Бежать легко… От ишана в любое время дня и ночи люди выходят – никто ими не интересуется. И вас не спросят, куда вы идёте. Могут только обратить внимание, что мужчина и женщина пошли. Это, пожалуй, заметно будет… Я вот одежду мужскую тебе найду! И Берды – тоже, чтоб не узнали его. Двое мужчин – это никому не любопытно… Погоди-ка…

Она убежала и вскоре вернулась с ворохом мужской одежды.

– Держи!.. Пусть ишан тоже вам в побеге помощь окажет!..

Узук быстро надела сапоги и красный халат, подпоясалась шерстяным кушаком, свернула косы и спрятала их под большой белый тельпек.

– Ну, как, сестрица, похожа я на йигита? – улыбнулась она.

– Ещё как! Смотри, чтобы какая девушка не влюбилась… Иди, сестра, счастливого пути тебе! Пусть аллах бережёт тебя и твои заветные дороги, много радостей и удач тебе, сестрица!

Распрощавшись с Огульнязик и немного поплакав у неё на плече, Узук прибежала к заждавшемуся Берды и в нескольких словах объяснила всё.

– Я готов!

Узук стояла молча и из её глаз, как бусинки с оборвавшейся нитки, одна за другой катились частые крупные слёзы. Но не они заставили вздрогнуть юношу. На лице девушки было написано такое отчаянье, такая смертельная тоска, что Берды похолодел от недоброго предчувствия. Он крепко обнял её за плечи, несколько раз поцеловал в лоб, содрогаясь от сознания собственного бессилия.

– Что с тобой, Узук-джан… что случилось, скажи…

– Ой, пропала я… Сгорела я!.. – прошептала Узук, выскальзывая из его рук. Растерянный Берды опустился рядом.

– Не терзай, Узук-джан, скажи, что случилось?

– Прости меня… – Девушка крепко прижала ладони к лицу и провела ими так, будто не слёзы, а кожу стереть хотела. – Виновата я перед тобой, Берды…

– Говори, Узук-джан, говори… Ни в чём ты не виновата и никогда не будешь виноватой…

– Нет, Берды-джан, случилось непоправимое… Помнишь тогда в песках, я подарила тебе букет цветов? Мы и сами были как цветы… Ты остался прежним, а за меня грязные руки хватались, испоганили меня… Ищи себе чистую подругу, Берды, я недостойна тебя, недостойна!.. Не мне искать теперь высокую любовь – только на подстилку в чужом доме годна я.

Берды вспыхнул, как пламя. Ни разу за всё время юноша не подумал, что его Узук могла принадлежать другому. Нет, нет! Не может быть.

Берды страшно скрипнул зубами и привлёк к себе безвольное тело Узук. Где-то совсем рядом, на его груди, судорожными, крупными толчками билось её сердце. Ждущее, измученное, согласное с неизбежным, прощающее сердце. Совсем рядом. Как пойманный зверёк. Но тот старается вырваться и убежать, а сердце бежать не хотело. Незачем и некуда ему было бежать. Единственное сердце, для которого оно могло биться, быть рядом…

– Узук-джан, зачем ты к старым ранам добавляешь новые? – хрипло и незнакомо проговорил Берды, не отпуская девушку. – Разве мало той боли, что уже есть? Мало ран, что проклятый Бекмурад нанёс?.. Молчи!.. Не надо говорить… Вот я кладу голову на твою грудь и клянусь честью, что мой нож настигнет, Бекмурада и его подлого брата, куда бы они ни спрятались. Нет им защиты, нет убежища!.. А ты не виновата, Узук-джан. И перед людьми, и передо мной, и перед своей совестью. И никогда не считай себя виноватой… Разве цветок повинен в том, что на него наступил верблюд? Разве лань виновна, что охотник пустил в неё стрелу? Дикое насилие свершили над тобой подлые люди, пользуясь твоей беззащитностью. Ты говоришь, испоганили тебя? Нет, Узук-джан, чистую душу, чистую совесть не запятнают грязные руки. Река не осквернится, если из неё лакала собака!.. У нас с тобой разные тела, но душа одна. Никогда я не откажусь от тебя и ие обвиню тебя в позоре. Позор на чёрных сердцах насильников – и я вырву эти сердца, клянусь тебе, Узук-джан!..

– Идём! – решительно сказала Узук, вытирая слёзы.

– Куда это вы собрались? – ехидно спросили в дверях: там стояла Энекути и ожесточённо скребла вшивую голову. – Что, молодуха, парнем стать захотелось? Где это ты мужскую одежду достала? А-а, узнаю халат… Понятно, кого ты ограбила! А от меня одними побрякушками решила отделаться? Вот где твоя благодарность. И не думай, что сумеешь убежать! За тобой Бекмурад-бай на фаэтоне приехал. С женой приехал – почёт тебе оказывает, завтра заберут тебя, а ты уже успела йигита себе подыскать. Ловка ты, ничего не скажешь, да только ловкость твоя не удалась на этот раз.

Берды весь напрягся, готовый кинуться на эту черномазую стерву и задавить её во мгновение ока. Энекути и не подозревала, как близко стояла она рядом с собственной смертью. Спасла её жадность. Умоляюще протянув руки, Узук сказала:

– Быть мне жертвой за тебя, Энекути-эдже! Ты же служишь аллаху и должна помогать любому доброму делу. Этот парень – мой жених, ты это хорошо знаешь. Ты всё знаешь, Энекути-эдже! И я знаю твоё золотое сердце…

– Дай мне шесть штук из тех золотых монет, что вплетены в твои косы, – неожиданно потребовала Энекути, перестав чесаться. – Я их для своей дочери в приданое сберегу.

Узук заторопилась.

– Ах, Энекути-эдже, не шесть, десять монет я тебе отдам. И аллах вознаградит тебя…

– Воистину аллах велит быть справедливым от добрым к ближним… – Вертясь около своего пира, Энекути запомнила некоторые изречения из корана, которые он любил повторять. – Я сохраню эти монетки, сохраню… А ты, доченька, бежать хочешь?.. Пусть будет благополучным твой путь. Хорошего парня ты себе подыскала. Ай, какой хороший парень. Сотни Черкезов один такой стоит. Будь я помоложе

да покрасивее… хи-хи-хи-хи… А ты, доченька Узукджемал. ничего мне на память подарить не хочешь?

– Мне для тебя ничего не жалко, Энекути-эдже, – вполне искренне ответила Узук и протянула вымогательнице шёлковый женский халат с серебряными украшениями, который она сняла, переодеваясь в мужское платье и хотела взять с собой. Энекути схватила халат, быстро вывернула его наизнанку, скатала и сунула подмышку.

– Спасибо тебе, Узукджемал… Помнить буду… А вы быстрее отправляйтесь, как бы не заметили вас… Да вы неужто пешком собираетесь?!

Узук оторвала с косы последние пять монет, бросила их в нарядный головной платок бухарского шелка и протянула Энекути.

– Возьмите ещё… в приданое дочери… Помогите нам, Энекути-эдже, коней достать…

– Возьми ключ, – сказала Энекути, пряча за пазуху платок с монетами. – Это ключ от внутреннего двора. Там кони стоят… Ключ в замке оставь. А коней с кем-нибудь верните – хоть они и чужие, но гости ишана пользуются его святостью и неприкосновенностью. Имущество гостей – всё равно что имущество ишана-ага, и трогать его – грех великий. Ну, да уж ладно, верните только коней с достойным человеком… Смотри, задние ворота отпирай – там и людей нет, и собак поменьше. Идите быстрее, а то ещё попадёшься с вами!

Узук и Берды пробрались во внутренний двор и вывели двух осёдланных коней. Их никто не заметил. И то, что направились они в сторону Теджена, не видел никто, только звёзды да случайный тушканчик. Но звёзды к утру погасли, а тушканчик достался на завтрак ворону, да он и всё равно не сказал бы никому: тушканчики добрые зверьки и за своё молчание золотых иранских монет не требуют.