Текст книги "Судьба. Книга 1"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

По установленному распорядку сегодня он должен был ночевать у младшей жены, поэтому она, проснувшись среди ночи, удивилась, когда сообразила, что спит одна. Зевнув, она томно потянулась, проснулась окончательно и рассердилась: что он нашёл в этой старухе? Сегодня её черёд, а он к старшей пошёл! Ворожит она, что ли? Внезапно обожгла испуганная догадка: дверь! Неужели дверь закрыта?

Проворно вскочив па ноги, женщина пробралась к двери. Нет, крючок висел свободно, дверь была отперта. Может быть, Меред задержался где-нибудь? Она снова легла на своё место, но сон не приходил. Точно, привораживает, старая ведьма! Отжила ведь уже своё, дай и другим пожить, так нет же! И этот потаскун тоже! Жениться не успел, как уже об этой смазливой Узук разговоры повёл! Слава богу, что умыкнули её, теперь будет спать спокойно, не станет думать о третьей жене – с двумя бы сумел управиться как следует…

Но женщина ошиблась. Арчин Меред в эту ночь как раз не спал и думал именно об Узук. Две его жены жили между собой очень недружно, ссорились, часто дело доходило до драк. Умные люди говаривали: «Если имеешь двух жён, все дни твои будут наполнены ссорами и скандалами и утешения ниоткуда не получишь. Возьми третью жену! Двое между собой воевать станут, а одна всегда в сторонке останется – она тебя и приголубит». Правильно говорили люди, и арчин был доволен, что, беря ещё одну жену, он берёт не кого-нибудь, а Узук, вся жизнь которой прошла у него на глазах. Даже молодому и богатому, йигиту трудно найти невесту таких достоинств. Что ни говори, арчин Меред, а тебе просто очень повезло. И надо приложить все силы, чтобы довести дело до конца.

Наутро арчин пригласил к себе наиболее почтенных и авторитетных людей аула. Осенние дни держались жаркие, но утренняя прохлада недвусмысленно напоминала о приближающейся зиме, и в кибитке арчина жарко горел оджак. Зябко потирая сухие старческие руки, переплетённые чёрными кореньями вен, гости рассаживались вокруг печи, с удовольствием пили крепкий зелёный чай, перекидывались незначащими фразами, ожидая главного.

Извинившись перед стариками за торопливость, – дело торопит, а не он, – Меред достал из тельпека платок, отёр вспотевшее лицо.

– Я вас позвал, люди, в связи со вчерашним делом. Конечно, не позови я, вы у кого-нибудь другого, собрались бы – это ясно, поскольку наша общая честь затронута, нет среди нас безразличных. У бедной девушки нет сильных родственников, нет защитников. Отец в песках ничего не знает, мать от горя слезами исходит. Наша святая обязанность – помочь им. Мы не можем идти на мировую. Я уже говорил вчера, что, если сегодня увезли девушку с одного конца села, завтра с другого замужнюю женщину увезут. Надо показать, что у нас живут люди, которые могут постоять за себя и обид не прощают. Мы должны быть готовы ко всему: надо сказать своё слово – скажем, деньги или ещё что потребуется – не поскупимся, а коль придётся, так и за оружие взяться можем… Как вы думаете, уважаемые?

– Оно, конечно, в стороне никто не останется, – после некоторого молчания сказал один из стариков. – Да, дело-то нешуточное… Надо бы со всеми людьми посоветоваться, как они решат.

– Правильно, вы говорите, яшули, – арчин налил в пиалу старика остатки из своего чайника, показывая этим своё особое расположение к гостю. – Правильно! Только какой смысл с мальчишками совет держать? А все почтенные и мудрые люди, по-моему, уже собрались.

– Сухан-бая нет… Или они ещё подойдут?

– Нечего делать среди нас Сухану Скупому, – возразил арчин. – Вы все слышали вчера его слова, видели, как он держал себя перед посланцем Бекмурад-бая. К нему, как к пугливой кобыле, с торбой иди, иначе не приманишь. Ячмень почует – сам прибежит. А ячменём сегодня не пахнет. Наоборот, нам самим придётся свои торбы развязывать. Помощник нам Сухан Скупой в этом случае? Нет, не помощник, а мы ему и кланятся не станем, сами справимся. Ему только и забот, что копейки в рост отдавать. От таких людей на весь аул позор ложится. Этот Сухан Скупой из-за того, что Оразсолтан-эдже требует вернуть дочь, велел ей вчера переселяться из его ряда в другое место.

Слова арчина произвели желаемое действие. Аксакалы[31]31
  Аксакал – белобородый; уважительное наименование старика.


[Закрыть] осуждающе потрясли бородами, подумали и решили, что в самом деле не следует посвящать Сухана Скупого в их планы. Единственно только, в чём они – против вчерашнего – усомнились, так это – стоит ли затевать судебное дело. Кляузное оно и неверное…

– Когда тушат пожар, родниковой воды не ищут! – усмехнулся арчин. – Попробуем пока через, суд… Я думаю так: на это святое дело можно пожертвовать весь гарнцевый сбор. Может быть употребить сюда же все доходы, которые даёт нам общий арык: пшеницу, ячмень, сено, что отдают нам арендаторы. Пустую руку и собака не лижет. Одним усердием мы ничего не добьёмся, кроме как неприятностей для себя. Его, усердие это, посеяли – не взошло… Скупиться нам не приходится. Я думаю, что на всякий случай надо собрать у людей тысячу туманов. Или больше, если удастся. А когда будут у нас на руках такие средства, мы с полной уверенностью пошлём копию нашего заявления в Ашхабад, в Меджлис[32]32
  Меджлис – законодательный орган некоторых восточных государств (буквально – собрание).


[Закрыть]. Как вы на это смотрите? Время для нас дорого…

Аксакалы торопливо согласились.

– Так и надо сделать!

– Не обеднеем…

– Конечно, святое дело!

– Лучшего применения народным деньгам не найдёшь!

– Очень правильное решение!

– Надо будет – сами добавим!

– Ну, тогда так, – подытожил арчин, – верёвка хороша длинная, речь – короткая… Не будем терять времени на разговоры. Ступайте все по домам, распоряжайтесь, как нужно, а я немедленно еду в город к атбекаду[33]33
  Атбекад – искажённое «адвокат».


[Закрыть]. Попрошу его заявление написать и приставу отдам.

* * *

В самом центре села за высоким дувалом разбит большой фруктовый сад. Если заглянуть за дувал, то увидишь, что сад разбит вокруг обширного двора, во дворе расположился ряд обычных кибиток и совершенно необычный для туркменского села дом с террасой.

В этом дворе остановил запененного белого коня плотный осанистый человек с курчавой бородой. Соскочив на землю, он бросил поводья подбежавшему парнишке, развязал торока, снял ковровый хурджун, перекинул его через плечо.

– Дома дивал[34]34
  Дивал – судья.


[Закрыть] Рахим?

– Дома, дома, проходите! – ответил парнишка и, любовно оглаживая ладного, всхрапывающего ахалтекинца, повёл его к конюшне.

– Поводи немного! Остыть дай! – крикнул приезжий и с трудом перешагнул высокий порог крайней кибитки, крытой снежнобелыми кошмами. На его приветствие ответил тучный седобородый мужчина. Вытянув руки и опираясь грудью на большую пуховую подушку, он лежал на бархатном матрасике, расстеленном перед зеркальным шкафом. Проворная молодуха, которая массировала старику ноги, стрельнула на гостя бойкими, живыми глазами, отошла в сторону, прикрывая рот яшмаком[35]35
  Яшмак – конец головного платка, которым туркменские женщины прикрывают рот в знак покорности и молчания.


[Закрыть]. Позванивая многочисленными золотыми и серебряными подвесками, она покосилась в зеркало, игриво поправила вьющиеся локоны на висках и уселась к оджаку. Старик, постанывая, сел.

Гость почтительно, обеими руками, поздоровался с хозяином, обменялся традиционными вопросами. Затем развязал тесёмки хурджуна, вынул из одного отделения большой узел в шёлковом цветастом платке.

– Возьмите, гелин!

Вильнув бёдрами, женщина подошла, взяла узел, поставила перед гостем чайник и пиалу. Неодобрительно покосившись на неё, старик перевёл взгляд на хурджун, полной рукой погладил мягкий ворс.

– Хороший хурджун…

– Добрая мастерица ткала, – ответил приезжий, тоже поглаживая коврик, и спросил – Лучше вам, дивал-ага? Мы слышали, что вы приболели…

– Хвала аллаху… хвала аллаху! – нарочито дрожащим голосом сказал судья. – Уже два дня, как легче стало, а всё равно ломит тело. – Болезненно морщась, он дотянулся до богатой каракулевой шубы, лежавшей на полу, накинул её на плечи, ёжась, подвинулся к оджаку.

– Говорят в народе, что кругом простуда какая-то ходит, – посочувствовал гость. – Но хорошо, что не опасно, немножко потреплет и отпускает.

– Всё проходит, конечно… Но меня болезнь помучила крепко. Часто я простуживаюсь, – почему бы это? То ли слаб я, то ли болезни чувствуют, что я боюсь их, и липнут ко мне…

– Каждый перед болезнью теряет мужество, дивал-ага.

– Так ли это, арчин Меред?

– Это так…

– Да-а… Пять дней я уже в городе не был. Ты не из города?

– Из города. К вам поехал – говорят, болен, не бывает здесь. Решил: заеду-ка домой к дивалу-ага, узнаю, как здоровье, а заодно и поговорю.

– Какая же забота заставила тебя проделать такой длинный путь?

– Забота невелика, дивал-ага, да заковыриста. Живёт в нашем селе один бедняк, Мурадом зовут. Вы его не знаете, его даже в селе многие не знают – он в песках всё время, вот уже, наверно, лет тридцать ходит в пастухах у Сухан-бая… Была у этого бедняка дочь, только-только в невесты вышла. И вот в прошлый базарный день её насильно увезли люди Бекмурад-бая. Позор всему селу! И время ведь выбрали, когда в селе никого из мужчин не было. Разве это справедливо?

– Это какой Бекмурад-бай? Не тот ли, что перепродажей хлопка занимается?

– Он самый.

– Лично не знаком, на знаю. Наслышан. Пятеро братьев их… Очень непочтительные и дерзкие люди,

– Плохое дело получилось. Из-за него и приехал. Дай, думаю, заеду к дивалу-ага, спрошу совета у, мудрого человека… Что вы подскажете нам делать?

Судья плотнее закутался в шубу, прижмурясь, хлебнул чай, посмотрел одним глазом на ковровый хурджун гостя.

– Хе… Нехорошее дело, а что посоветовать? Есть в городе сильный атбекад, Семён его зовут. Сходи к нему, не пожалей денег – пусть хорошее заявление придумает.

– Я уже был у атбекада. Написал мне за двадцать туманов…

– Дорого дал… Однако к Семёну иди, пусть ещё напишет. Лучше него никто придумать не может. В самом Питербурхе жил, при самом белом царе писарем служил. Иди, не пожалеешь…

– Ай, дивал-ага, наш «семен» тоже хорошо написал. Мы уже приставу отдали бумагу. Но у него много дел, кроме нашего заявления, а тут мешкать не годится… Я вот оставлю вам этот хурджун. В нём четыреста туманов. Вы уж сами повидайте пристава и других кого надо. С переводчиком поговорите… Да вы сами лучше меня знаете всё! Уладьте наше дело.

Хмурясь, чтобы скрыть непроизвольную улыбку удовольствия, судья Рахим подтянул к себе хурджун, словно опасаясь, как бы гость не передумал, крикнул жене:

– Прибери!

Молодая и тщеславная жена судьи любила открывать свой сундук при посторонних людях. С видимым удовольствием она подтянула косу, к кончику которой был привязан ключ, щёлкнула замком. Однако на этот раз похвастаться добром ей не пришлось – судья смотрел строго, и она, вздохнув, положила хурджун в сундук.

– Ты обед готовить начала?

Женщина ответила что-то невнятное из-под яшмака.

– Не хлопочите из-за меня, дивал-ага, – попробовал отказаться арчин Меред. – Я сейчас уже поеду домой. – Он взглянул на небо через тюйнук[36]36
  Тюйнук – отверстие в крыше кибитки для выхода дыма.


[Закрыть].

Однако судья запротестовал.

– Нет-нет, сегодня вы никуда но поедете, нашим гостем будете. Мы ещё не обо всём с вами поговорили… Вы забрать девушку хотите или калым большой получить? Вот мы посидим, всё обсудим. А завтра поутру вместе в город поедем. Я поговорю о приставом, вас с ним познакомлю – пристав хороший человек, только… звон серебра любит.

– Что же, – сказал арчин Меред, – не могу нарушать закон: если вы не разрешаете ехать, остаюсь!

* * *

Туманы сделали своё дело. Через несколько дней в марыйском суде шло разбирательство иска.

Центральная улица города начинается прямо у берега Мургаба и кончается у православной церкви. Влево от церкви идёт другая улица. Если пройти по ней шагов пятьсот, то увидишь широкий двор, обнесённый невысокой деревянной оградой. Во дворе всегда многолюдно – здесь ждут решения своих тяжб приехавшие из сёл дайхане. Но в этот день народу собралось столько, что буквально иголке негде было упасть. Человек триста толпилось во дворе. За оградой, на улице, людей собралось ещё больше и держались они от тех, что во дворе, особняком. Не надо быть очень проницательным человеком, чтобы сообразить, что это две враждебные партии.

«Если судьи решат не возвращать девушку, – говорили во дворе, – силой отобьём её, а заодно и нахальный род Бекмурад-бая проучим». А на улице мнение было другое: «Пусть попробуют протянуть свои грязные лапы – без голов домой поедут!» Примирить оба мнения должны были в большом доме, что стоял в дальнем конце двора. От судей зависело – разойдутся люди мирно или блеснут ножи и загремят выстрелы.

В зале большого дома люди тоже разделены на две группы. На сей раз их разделяет проход, упирающийся в длинный судейский стол, накрытый красным бархатом. На передней скамье, горестно ссутулившись, сидела старая женщина в накинутом на голову чистеньком, но ветхом, выбеленном временем пуренджике[37]37
  Пуренджик – декоративный халат замужней женщины; его носят, как накидку, на голове.


[Закрыть]. Это была Оразсолтан-эдже.

За окнами загромыхал фаэтон. В зале зашевелились: «Приехали… Девушка приехала!..»

Через боковую дверь, минуя проход, прямо к судейскому столу вышел мужчина. За ним шла старуха, держа за рукав женщину, плотно закутанную в зелёный бархат халата.

Оразсолтан-эдже вскочила со скамьи.

– Вай, дитя моё!!! – и метнулась было к вошедшим. Стоящий рядом джигит преградил ей дорогу: нельзя!

Услышав возглас, женщина в зелёном халате невольно открыла лицо и крикнула:

– Мама! Мамочка! – но сразу же осеклась. Чужие глаза, словно острые шипы янтака, кололи её со всех сторон. И даже те, что пришли сюда бороться за её свободу и счастье, смотрели осуждающе: «Закрой лицо, бесстыжая!» Суров обычай адата: самое неприличное, что может сделать замужняя женщина – это открыть лицо в большом мужском собрании. Узук страшно смутилась и быстро закуталась в свой халат. Сверкнули большие измученные глаза и погасли – как вода, пролитая на сухой песок. Бедной матери показалось, что встала перед ней луна четырнадцатой ночи и сразу закатилась. С громким стоном Оразсолтан-эдже тяжело опустилась на своё место.

Из смежной с залом комнаты вышли пристав и судьи, неторопливо разместились за столом. Пристав склонился к дивалу Рахиму, сказал по-русски:

– Допрашивай ты. Мне переводчик будет переводить…

Дивал Рахим откашлялся, перелистал лежавшие перед ним бумаги и начал допрос.

– Аманмурад, сын Амангельды, встань с места и отвечай: ты увёз девушку Узук, дочь Мурада, насильно или она сама согласилась бежать с тобой? Предупреждаю, говори только правду.

Пряча глаза в узких прорезях век, Аманмурад угрюмо сказал:

– Насильно я не увозил. Всё произошло с согласия девушки.

Односельчане Узук возмущённо загудели. Судья постучал по столу.

– Откуда тебя знает девушка, чтобы могла дать, согласие на побег?

– Между нами был человек.

– Кто?

– Не могу назвать его имя.

– Мужчина или женщина?

– Женщина.

– Старая? Молодая?

– Старая.

– Сколько лет девушке?

– Она уже женщина…

– Это к делу не относится. Отвечай на вопрос!

– Точно не знаю. По её словам, восемнадцать!

– Ты насильно обвенчался с ней или с её согласия?

– Она согласилась. Свидетели есть.

– Значит, девушка согласна быть твоей женой?

– Спросите у неё самой.

– Хорошо, Аманмурад, сын Амангельды, садись. Узук, дочь Мурада! Встаньте с места, подойдите сюда и отвечайте: правду говорил этот человек? Вы давали согласие на побег с ним? Вы согласны жить с ним? Говорите все, не бойтесь, здесь вас никто не обидит.

Стесняясь множества незнакомых людей, Узук не пошевелилась. Сидящая рядом с ней старуха крикнула:

– Она говорит: согласна!

Пристав наклонился к переводчику. Тот встал.

– Пусть сама девушка скажет!

– Встаньте, девушка, говорите, не задерживайте суд! – поторопил один из судей.

Узук встала, робко подошла к судейскому столу.

– Правду говорил Аманмурад? – повторил свой вопрос дивал Рахим. – Вы подтверждаете его слова?

Узук кивнула.

– Значит, вы согласны жить с Аманмурадом?

Узук затрясла головой. Судья строго сказал:

– Вы не бойтесь ничего, не путайте, отвечайте толком…

– Дитя моё… дочь моя!! – горячо заговорила Оразсолтан-эдже, не замечая обильно струящихся по лицу слёз. – Я воспитала тебя скромной и стыдливой… Не твоя вина, что тебя опозорили перед всеми людьми. Не по согласию матери, не по велению сердца накинула ты на себя этот проклятый бархат. Сбрось его, дитя моё! Сбрось яшмак – пусть заговорят твои уста! Расскажи, доченька, всю правду… всё… расскажи…

Ободрённая словами матери, Узук чуть опустила складки халата, которые она придерживала изнутри, дрожащим голосом сказала:

– Боюсь я… Если правду скажу – смерть меня ожидает…

– Никто тебя здесь не тронет! – уверил её судья Рахим. А пристав, которому перевели слова Узук, нахмурился и грозно посмотрел в сторону Аманмурада. Приставу было в высшей степени наплевать и на Узук, и на её дальнейшую судьбу. Но, во-первых, он был здесь старшим представителем официальной власти, во-вторых, как исконно русский человек, относился весьма неодобрительно к многим туркменским обычаям, считая их – вполне справедливо – дикостью. А помимо всего прочего он обязан был, как человек слова, оправдать те туманы, что он получил от старшины Мереда, и те, что передал ему судья Рахим. Поэтому он сказал, а переводчик повторил по-туркменски:

– Здесь государев суд! Говори, женщина, и не бойся – ты под охраной и покровительством его императорского величества находишься!

Тогда Узук сказала:

– Я молю господина: пусть не отдаёт меня обратно в их руки! Всё, что говорил этот человек, – ложь! Я не бежала… Меня силой увезли… Никто не уговаривал меня бежать… Я ещё молода для замужества… И обвенчали меня тоже против моей воли. Не соглашалась я… Не согласна я быть женой Аманмурада!. Не отдавайте меня ему, господин!..

Судьи пошептались, потом дивал Рахим спросил:

– А вы, мать, что имеете сказать суду?

– Господи!.. У меня – одно: верните мне мою дочь! – простонала Оразсолтан-эдже.

– Хорошо, – сказал дивал Рахим, – мы пойдём посовещаемся. – И судьи ушли. Отсутствовали они недолго, а вернувшись, объявили решение суда: брак Аманмурада, сына Амангельды, и Узук, дочери Мурада, как совершённый вопреки доброй воле одной из сторон, считать недействительным, требование истца удовлетворить – девушку отобрать у означенного Аманмурада и передать родителям.

Выслушав решение суда, сторонники Узук радостно зашумели. Но тут с места поднялся Бекмурад-бай.

– Мы не согласны с тем, что сказал уважаемый судья! Узук обвенчана по закону, и если муж не скажет талак[38]38
  Талак – развод; это слово трижды произносит муж – и развод считается совершённым; право давать развод принадлежало исключительно мужчине


[Закрыть], никто не имеет права отобрать у него жену. На том мы стоим и готовы оружием подтвердить свою правоту.

Скрипнув скамьёй, вскочил арчин Меред. Впечатление грузности от его фигуры исчезло. Сейчас он походил на изготовившегося к прыжку барса.

– Рубиться хочешь? Выходи наружу!

– Идём… идём… – не повышая голоса, согласился Бекмурад-бай.

Пристав грохнул кулаком по столу. Переводчик, еле поспевал за ним, спотыкаясь на незнакомых словах.

– Я тебе покажу кузькину мать! – Это относилось к Бекмурад баю. – Устройте мне только разню, башибузуки чёртовы! Загоню, куда Макар телят не гонял! В Сибири сгною вместе со всем вашим родом! Взяли манеру: чуть что – за кинжалы хвататься; черкесня оголтелая! – Пристав в своё время служил на Кавказе, что подтверждалось его терминологией, необычной для здешних мест. – Я вам дам рубиться. И ты мне не шуми! – Это снова к Бекмурад-баю. – Украл девку, силком окрутил – потому закон и не признаёт такую свадьбу… Не согласен – жалуйся в высшую инстанцию, а разводить турусы на колёсах тут нечего!

Бекмурад-бай, спокойно выслушавший сердитого пристава, многого не понял, как не поняли и остальные присутствующие. Но ясно было одно: решение суда может изменить другой, вышестоящий начальник. Уразумев это, Бекмурад-бай сразу успокоился и только попросил, недобро кольнув взглядом арчина Мереда:

– Если мы имеем такое право, то, конечно, будем жаловаться, но, пока другой судья не скажет своего слова, девушку прошу родителям не возвращать. Мы отступаем от своего права, но им его не передаём. Пусть девушка живёт у каких-либо верных, незаинтересованных людей. В противном случае, хоть – в Сибир, хоть – за Сибир, но невестку не отдам!

– Выходи! – снова вспылил арчин Меред, чувствующий, что победа ускользает из его рук и обозлённый этим. Дело переходило к другому судье, и ещё неизвестно, как он его решит.

После долгого и горячего спора, во время которого чаши весов клонились попеременно то в одну, то в другую сторону, а за ножи хваталась то одна, то вторая половина зала, судьи, наконец, согласились поселить Узук на временное жительство к ишану[39]39
  Ишан – высшее духовное лицо у мусульман, наставник общины верующих; иногда – титул представителей некоторых туркменских родов, считавших себя выходцами из Аравии.


[Закрыть] Сеидахмеду.

Весы остановились в неустойчивом равновесии.