Текст книги "Судьба. Книга 1"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

О РОМАНЕ «СУДЬБА» И ЕГО АВТОРЕ

Дореволюционный аул, патриархальная старина, основанная, казалось бы, на нерушимой тверди мусульманства – адате и шариате, цепкий мир прошлого с его своеобразной, по-восточному утончённой системой подавления и унижения личности… Как всё это знакомо нам по произведениям туркменских прозаиков, прочитанных давно (первая книга романа Б. Кербабаева «Решающий шаг», рассказы Н. Сарыханова, А. Дурдыева) и совсем недавно (роман «Братья» и повесть «Живая дань» Б. Сейтакова). Пожалуй, трудно найти ещё что-либо неизведанное в этой теме, к чему не прикоснулись бы пытливая мысль и рука художника слова. Порой так и думается: мастеру лишь опытному и искусному, в пору и под силу поднять нетронутые пласты той, канувшей в Лету жизни, показать их так, чтобы не быть излишне навязчивым и банальным, не набить оскомину читателям разжёвыванием уже известных истин.

Но вот появился роман Хидыра Дерьяева «Судьба» (первая книга), появился и увлёк нас взволнованным рассказом о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга, о том, что раньше читалось и осмысливалось.

Однако удивительно! Порой просто забываешь, что книга написана на тему, уже где-то встречавшуюся и знакомую. Это впечатление создаётся потому, что писатель сумел найти оригинальное её решение, благодаря которому рассказы о судьбах героев романа перерастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа, сумел дополнить наши знания о дореволюционном прошлом новыми фактами, штрихами, подробностями.

Нынешнее издание «Судьбы» – первая встреча писателя с русским читателем, хотя X. Дерьяев – не новичок в литературе и ему уже далеко за пятьдесят. Родился он в 1905 году в ауле Эгригузер Марыйского района, в семье скотовода, где нужда была назойливым и неизменным спутником. В годы первой мировой войны и без того не крепкое хозяйство совсем пришло в упадок.

В поисках лучшей доли и хлеба насущного Дерьяевы покидают обжитые места и поселяются у родственников в ауле Тегелек Мюджек.

Первые навыки грамоты Хидыр получил в новометодном мектебе татарского муллы-джадида. Дальше учиться не привелось: умерла мать, вскоре – отец. Чтобы прокормить себя, мальчик нанимается чолуком-подпаском к богатому скотоводу.

В 1920 году Хидыра определяют воспитанником в Тохтамышский интернат в г. Мары. Затем он учится в Марыйском и Ташкентском инпросе (институт просвещения), который готовил учителей для туркменских школ. Как. лучшего выпускника, X. Дерьяева оставляют преподавателем инпроса. Одновременно он продолжает образование на педагогическом факультете САГУ, одного из старейших вузов Советского Востока.

Получив высшее образование, X. Дерьяев возвращается в 1931 году в Туркмению и целиком отдаётся двум своим любимым занятиям: литературной и педагогической деятельности» Он работает преподавателем, а с 1933 года доцентом кафедры туркменского языка и литературы Ашхабадского педагогического института.

Первые творческие шаги X. Дерьяев делает будучи ещё студентом Ташкентского инпроса. Это были стихи, по-юношески восторженные, светлые. Юного поэта восхищает победное шествие новой жизни по стране. Он славит Великий Октябрь, принёсший освобождение народам Средней Азии, разоблачает происки врагов революции.

С 1928 года стихотворения X. Дерьяева регулярно появляются на страницах периодической печати. Широкую популярность у читателя вызвали его поэмы «Аму-Дарья» (1928 г.) и «Сожаление или совет» (1929 г.), опубликованные в республиканской газете «Туркменистан» (ныне «Совет Туркменистаны»),

Начало 30-х годов отмечено в творчестве X. Дерьяева созреванием таланта, непрестанными поисками своего «я». Он много читает, основательно знакомится с литературой и фольклором народов Средней Азии, с произведениями русской и зарубежной классики.

Уже в 1933 году третий номер журнала «Туркменистан шура эдебияты» (ныне «Совет эдебияты») под традиционной рубрикой «Над чем работают наши писатели» сообщил, что поэт Хидыр Дерьяев усиленно трудится над созданием большого прозаического произведения. Речь в данном случае шла о романе «Из кровавых когтей», который был закончен в 1934 году.

Завершив книгу, X. Дерьяев, по существу, выполнил задуманное. В центре романа – предреволюционная действительность: жизнь, труд, думы туркменских трудящихся. Рукопись была одобрена и рекомендована к печати. В октябре 1937 годэ роман вышел в свет солидным по тому времени тиражом в 5000 экземпляров.

Но познакомиться с ним широкий читатель не сумел.

Трагическая обстановка конца 30-х годов, репрессии против видных государственных и общественных деятелей, работников искусства и литературы, связанные с последствиями культа личности, тяжело отразились и на судьбе Хидыра Дерьяева. Писатель был осуждён и выслан в Сибирь, а роман изъят из продажи и запрещён.

Разоблачение в решениях XX съезда КПСС и выступлениях Н. С. Хрущёва культа личности, восстановление ленинских норм партийной жизни и. революционной законности вернули репутацию честных и непорочных людей сотням невинных узников, приобщили их к созидательному труду на благо родины.

В 1956 году X. Дерьяев был освобождён из заключения я полностью реабилитирован. Возвратившись в Туркмению, он сразу же приступил к работе по подготовке романа «Из кровавых когтей» к новому изданию.

Автор отнёсся к своему детищу придирчиво, строго а требовательно. Многое в романе устарело, не соответствовало духу времени, было слабым с точки зрения идеи и формы. Пришлось заново пересматривать систему образов, композицию, изобразительные средства, весь строй произведения. По существу получился новый роман: расширилось время действия, усложнилось и стало богаче содержание, добавились новые сюжетные линии, герои. По-новому и назван он – «Икбал» «– («Судьба»).

В 1960 году роман был издан на туркменском языке, быстро разошёлся, приобрёл популярность среди читателей. Доброжелательно и высоко оценила «Судьбу» литературная критика. Автор получил множество писем от колхозников и рабочих, учителей и врачей, строителей и нефтяников. Люди разных профессий, разных возрастов выражали писателю горячую признательность и благодарность за создание нужной и интересной книги.

Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и раскрыть путь трудящихся в революцию. Предлагаемая читателю книга – лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение.

В первой книге «Судьба» перед нами предстаёт многоликая яркая картина быта и жизни туркменского аула предреволюционных лет. Читатель знакомится с отличительными чертами семейного уклада, с суровыми и мудрыми обычаями туркмен патриархально-родового времени, с особенностями пастушеского, сельскохозяйственного и домашнего труда. Ему интересно, узнать, как совершается феодальное судопроизводство, как ткут знаменитые туркменские ковры, какими бывают туркменские вёсны, зимы и осени_? как проходят весёлые шумные празднества-тои.

Описания автора точны, ярки и выразительны. Они привлекают внимание своей жизненностью, колоритностью и ёмкостью изобразительных средств. Таковы, например, суровые, полные риска, отваги и лишения будни пастухов Мурада-ага и Чопана-ага, свадьба Берды и Узукджемал, судебное заседание в ди-вале и др. Тяжкий труд, праздник, забавное происшествие – все описания пленяют непосредственностью, глубиной изображения. Приглядитесь, с каким знанием и непридуманными подробностями рисует писатель шумный восточный базар Мерва. Словно взяв читателя за руку, он неторопливо проводит его вдоль торговых рядов, показывает караван-сараи, чайханы, лавчонки мелких ремесленников, и ты становишься очевидцем целого ряда торговых сделок, жульнических афёр и махинаций, присутствуешь на традиционном бое петухов, лакомишься душистыми дынями, аппетитным пловом и, самое главное, выносишь массу впечатлений от всего увиденного и услышанного.

Писатель старается раскрыть – в этом как раз замечательная особенность дарования X. Дерьяева – все основные события в романе в связи со свободным, нестесненным изображением быта, личной жизни героев. Это позволяет ему выделять наиболее важные сюжетные линии, заострять внимание на тех эпизодах, которые необходимы для понимания авторского замысла.

Реалистические описания аульного быта, полная страсти и захватывающего драматизма история взаимоотношений Берды, Узукджемал, Аманмурада тесно переплетаются с показом глубоких социальных противоречий, возникающих в туркменском ауле.

Перед читателем развёртывается целая галерея типических образов: ишаны, баи, казн, дайхане. Каждый герой наделяется автором индивидуальными, присущими только ему чертами. Портретные характеристики точны, не многословны. X. Дерьяев старается не давать сразу полного внешнего облика героя: каждая чёрточка его характера находится в процессе постоянного изменения в зависимости от развития событий.

В характерах таких героев, как Бекмурад-бай, Аманмурад, арчин Меред, Сухан Скупой, ишан Сеидахмед, звериный собственнический эгоизм выступает проявлениями безобразного и злого. Они лишены всяких моральных устоев. Грубая чувственность, развращённость правит ими в отношениях с женщинами. Ради удовлетворения своих животных желаний они не останавливаются ни перед насилием, ни перед обманом.

Аманмурад грубо похитил Узукджемал, жестоко – надругался над ней. Ишан Сеидахмед вместо защиты несчастной девушки пытается елейными речами, сентиментальными мусульманскими притчами из корана убаюкать её, склонить к сожительству. Арчин Меред стремится восстановить честь рода, вырвать Узукджемал из ненавистного ей дома Бекмурада-бая для того, чтобы… жениться на ней.

Частнособственническая психология искажала, уродовала и людей труда. Она рождала в туркменском ауле сословную замкнутость, родовую и племенную рознь.

Стремление к собственному благополучию толкает бедняка Аллака на подлость. Он соглашается за деньги убить такого же, как сам, бедняка Дурды, вставшего на путь мести баям за гибель отца, и лишь в последний момент отказывается от своего намерения, раскаивается. Автор верно и психологически убедительно раскрывает напряжённую борьбу чувств, мыслей, переживаний, происходящую в душе Аллака. В этой борьбе побеждают нравственно здоровые и чистые начала, унаследованные им от народа: справедливость, честность, прямота, правдивость.

Этими качествами наделены все положительные герои. У Дерьяева человек прекрасен не только богатством и напряжённостью внутренней жизни, он красив и внешне. Красота героев романа раскрывается в их жизненной убедительности, характерности. В процессе чтения «Судьбы» всё время сохраняется ощущение красивого человека. Узукджемал красива тем, что внешняя привлекательность сочетается в ней с внутренним духовным богатством, чистотой и благородством идеалов, стремлением к правде и верности своему любимому. Берды красив в своей юношеской непосредственности, порывистости, в стремлении найти правду, жестоко расправиться с сильными мира сего, которые тиранят таких же бедняков, как он.

Широкая картина народной жизни в романе «Судьба», драматизм и острота конфликтов, трагичность судеб многих героев, спокойный и величавый тон повествования предъявили переводчикам И. Ходжаеву и В. Курдицкому серьёзные требования, с которыми они справились вполне. Переводчики следуют авторскому замыслу, ритмическому строю повествования, передают особенности лепки характеров, построения сюжета, диалога, описаний.

Обычно трудно бывает судить по переводу о языке произведения. Туркменская критика как одно из достоинств романа отмечала его великолепный язык. В данном случае в это нетрудно поверить. В переводе В. Курдицкого и И. Ходжаева гибкость, народная красочность и меткость языка, его соответствие характерам героев или настроению переданы по-русски в достаточной мере.

Трагически звучит конец первой книги романа. Мир прошлого ещё цепок и силён, противоречия, столкновения враждебных сил в туркменском ауле носят крайне суровый, ожесточённый характер, и автор не боится сказать по этому поводу самую горькую истину. Но герои романа настойчиво ищут пути к правде новой действительности.

Как-то сложатся их судьбы? Об этом знает пока, лишь автор,

О. Кузьмин.

Гребни стучат

Спустившись из своей заоблачной ледяной колыбели, Мургаб плавно несёт жёлтые воды на север. Река ратоборствует с пустыней, и цветущие оазисы на пути этой борьбы – живое свидетельство победы жизни над слепой силой песков.

Пройдя несколько сотен километров по равнине, Мургаб натыкается на скалистую возвышенность, и облик его сразу меняется. Как храбрый джигит решительно бросается в схватку, так и Мургаб, пенясь, клокоча и бурля, грудью разбивает вставшую перед ним преграду. А побеждённые скалы мрачно нависают над водой, и в их чёрной неподвижности, кажется, навек застыло удивление перед всепобеждающим упорством реки. Откуда им знать, скалам, что недобрая мощь пустыни в конце концов берёт верх, и щедро, до конца исчерпавший себя Мургаб десятками мелких рукавов бесследно теряется в песках. Может быть, не разбейся он на эти рукава и протоки, он одолел бы и пустыню, но у каждой реки, как и у человека, своя судьба.

Ниже скал через реку перекинулся мост. Множество дорог и тропинок сбегаются к нему, сливаются воедино и на другом берегу снова разбегаются в разные стороны. Одна из дорог, петляя между деревьями у большого арыка, поворачивает к аулу и тянется мимо длинного ряда кибиток, стоящих в заметном отдалении от остальных. Здесь живёт род Сухан-бая, богатейшего человека в ауле.

Вокруг кибиток – стога верблюжьей колючки. Сытые черноухие верблюды, исполненные презрительного достоинства, не торопясь, выбирают веточки повкуснее. Некоторые уже сыты. Они стоят изваяниями из рыжего камня, лениво жуют жвачку и равнодушными, отсутствующими глазами провожают с. высоты своего роста случайных прохожих.

Из кибиток, словно топот конских копыт, несётся дробный перестук. Это стучат тяжёлые гребни ковровщиц.

Одна кибитушка черна, неказиста и обтрёпана, как после разбойничьего набега. Но в ней живёт красавица Узук, дочь чабана Мурада и его жены Оразсолтан-эдже. Рослая и статная, с продолговатым лицом, сквозь пшеничную смуглость которого пробивается румянец шестнадцатой весны, Узук славится своим трудолюбием и ласковым, приветливым характером. Все женщины аула, и молодые и старые, а при случае и мужчины, в один голос хвалят прекрасные качества дочери Мурада-ага и пророчат ей счастливую жизнь. И только иные богачи презрительно фыркают: «Хороша роза, да растёт в навозе! Отец последний оборванец».

Мурад-ага и в самом деле очень беден. Нет у него ни братьев, ни близких родственников. Больше двадцати лет живёт он в роду Сухан-бая и пасёт его овец. Ни богатства, ни славы не нажил он за долгие годы, однако это не очень угнетает его, он не корыстен. Есть кусок хлеба для себя, сыты жена и дочь – и хвала аллаху. Бедность не убивает, хоть и радоваться не даёт.

Одна только большая забота мучит Мурада-ага – дочь выросла, стала редкой красавицей, а защитников у неё нет. Плохо одинокому цветку у проезжей дороги, чем ярче и ароматней он, тем хуже ему. Может и добрая рука сорвать его, а может и любой бродяга плешивый стоптать.

Крепко тревожат эти мысли старого чабана, настолько крепко, что он разговаривает сам с собою, прикидывая, как бы устроить судьбу дочери, чтобы она была счастлива, вздыхает, бормочет что-то себе под нос, покачивает головой, но от беготни козёл не становится джейраном, и от дум не проходит тревога Мурада-ага. Только аульные острословы посмеиваются над стариком: «Слышу – разговаривают. Зачем столько людей собралось? Подхожу ближе, а это один Мурад-ага сидит».

Думает Мурад-ага, прикидывает и так и сяк, и этак. Думает и Оразсолтан-эдже, знает она, какая забота грызёт мужа, и сама не меньше его озабочена судьбой дочери. А гребни стучат, стучат торопливо, бойко, словно меж их железными зубьями проходят не серые нити основы, а серые дни человеческой жизни, и гребни торопятся укрепить в них побольше пунцовых узелков радости.

На кочевье

Изумрудной травой и радужными цветами украшает весна чёрную землю, набрасывает новые халаты зелёного бархата на озябшие, голые ветки деревьев. Её неизменный спутник – ласковый, тёплый ветерок – чутко касается ожившей природы, и вслед ему благодарно кланяются цветы, посылая аромат своих приветствий, взволнованно и стыдливо, как молодые невесты перед свадьбой, шепчутся деревья.

Любуешься – и не можешь налюбоваться. Смотришь вокруг – и хочется увидеть ещё больше, вобрать в себя всю бескрайность цветущей земли, всю свежесть и многообразие её красок. И дышится глубоко, просторно, жадно; не дышишь, а пьёшь целительный бальзам – и с каждым глотком ощущаешь, как могучие силы вливаются в твою грудь, наполняют тебя до краёв, поднимают ввысь, будто орлиные крылья.

Хороша ты, весна! Хвала и слава тебе, добрая волшебница!

В один из чудесных весенних дней на холмике, посреди широкого луга, полыхающего алыми огнями маков, сидел парень Берды. Был он молод и беден. Но, как говорит пословица, бедность – молодцу не укор. Вокруг него живыми мячиками прыгали шаловливые ягнята, а он вдохновенно, как этого требовала пора весны, играл на камышовой свирели – тюйдуке.

Берды был влюблён, а все влюблённые – поэты. Время от времени он отнимал от губ тюйдук и напевал:

 
Цвети, цветок мой, цвети.
Приди, Узук, приходи!
Любовь у меня в груди, —
Нас радость ждёт впереди,
Узук!
 

От избытка сил ягнята подпрыгивали вверх, разбегались в стороны и снова сталкивались маленькими курчавыми лбами. Вероятно, они казались себе сказочными силачами, способными повергнуть в прах всё сущее.

Берды не сердился на озорников – ягнята и есть ягнята, что с них возьмёшь, когда даже ему порой хочется бегать и прыгать – и кричать от избытка чувств. Он шёл за стадом и улыбался своим мыслям. Не сегодня-завтра Сухан Скупой соберёт доильщиков на весеннее кочевье. Вместе со всеми приедет и Узук. Целый год ждал он этого дня. Целый, невообразимо долгий год! Зато теперь он сможет вдоволь насмотреться на свою Узук. На её брови, глаза, губы, на её длинные косы и тонкие пальцы. Они нежные и сильные, пальцы любимой, очень приятно глядеть, как они ловко касаются овечьего вымени – и твёрдые струйки молока ударяют в ведёрко. А что случится с человеком, который осмелится взять Узук за руку? Наверное, он сразу растает от восторга, превратится в такую же невесомую белую пену, как в ведёрке с молоком…

Представив себе, как он превращается в молочную пену, Берды засмеялся. А если Узук действительно согласится стать его женой? От такой ослепительной мысли он даже зажмурился и не поверил ей. Это был предел его сокровенных мечтаний, за которым начиналось счастье. Огромное, невыносимое, оглушающее счастье.

А почему бы и не быть такому? Мурад-ага относится к своему помощнику очень доброжелательно,

Оразсолтан-эдже всегда принимает услужливого подпаска, как родного. Он молод и пригож собой – почему Узук-джан должна думать о нём плохо? Четвёртый год он пасёт овец Сухана Скупого, и всё, что причитается ему за работу, целёхонько, потому что он не брал у бая ничего. Через два года Узук будет на выданье, а у него скопится шестилетний заработок. Тогда он придёт к Мураду-ага и скажет: «Возьмите всё это, Мурад-ага. Я ещё заработаю и ещё принесу вам. Мне некуда идти, я буду вам вместо сына, а вы отдайте мне Узук. Я её очень люблю и стану беречь больше самого дорогого сокровища. На неё пылинка не опустится и руки её не коснутся холодной воды. Вместе с нею мы будем любить и покоить вас и Оразсолтан-эдже, а вы станете нянчить внуков». Он скажет так и замолчит, скромно опустив глаза. А Мурад-ага погладит свою бородку, подумает и ответит: «Хорошо, сынок, я согласен. Бери Узук и ставь кибитку рядом со мной».

Уже давно любовь прочно поселилась в сердце Берды. Целыми днями не умолкал его тюйдук и нежная, призывная мелодия текла над лугами, как серебристый ручей. Давно образ Узук заполнил для него весь мир, но только сегодня он осмелился подумать так решительно и дерзко.

Берды было и радостно и жутко в одно и то же время. Он словно видел себя со стороны – ладного, плечистого, с широкими бровями и крутым подбородком, на котором уже пробивались густые завитки волос. Какая девушка откажется от такого джигита? Пусть он молод, но он силён: он легко поднимает себе на спину крупного барана и может идти с ним от рассвета до полудня. Чекмень старый? Но у него скоро будет новый и жене своей он кое-что сумеет подарить. Смотри, девушка, не прогадай!

Единым духом Берды взбежал на высокий холм, огляделся и… чуть не уронил свою пастушью палку: вдали шёл караван. Конечно же, это шли доильщики! Это шла Узук! Если вглядеться как следует, можно увидеть её старенькое красное кетени.

– Эй, ягнята-шайтанята! – закричал Берды. – Прыгайте и веселитесь! Они идут! – И запел во весь голос:

 
Цвети, мой цветок, цвети!
Любимая, приходи!
Узук у меня в груди —
Ты вся моя жизнь, Узук!
 

Он собирался импровизировать ещё, но вдруг замолчал. Караван ещё далеко, однако мало ли чего не бывает. Услышит кто-нибудь – могут нехорошие слухи пойти про девушку. Да и ему не пристало такое легкомыслие, он должен выглядеть солидно, как настоящий, уважающий себя мужчина.

Берды вздохнул, принял серьёзный вид, опёрся на палку и стал ждать. Потом спохватился и побежал готовить место для кибитки.

Когда караван остановился, Берды степенно подошёл к Оразсолтан-эдже, вежливо поздоровался. Узук стояла рядом с матерью. Он дорого дал бы за возможность высказать ей всё, что передумал и перечувствовал, но суровый обычай разрешал очень немногое, и Берды только спросил:

– Благополучно ли доехали, Узук?

Зато маленького крепыша Дурды можно было обнять и потискать, приговаривая: «Здравствуй, братец, здравствуй, родной! Ну и вырос же ты! Настоящий батыр, хоть сейчас в чабаны идти».

Уложив верблюдов Оразсолтан-эдже, Берды проворно развьючил их. Сняв котёл, установил его на вырытый заранее оджак[1]1
  Оджак – очаг, который вырывают прямо в земле, в кибитках оджак – глинобитный


[Закрыть], радостно воскликнул:

– Смотрите, как раз впору! Я ведь знаю, какой у вас котёл.

Потом он взял жерди, воткнул их в ямки, которые тоже успел выкопать до прихода доилыциков, разровнял их и утоптал землю. Верхушки жердей он пригнул, связал попарно, достал кошмы, накинул их на остов. Приехавшие ещё не успели осмотреться на новом месте, а у Оразсолтан-эдже готова кибитка.

– Я, тётушка, между опорами много места оставил, – пояснил Берды, прилаживая перекладину на вбитые в землю рогулины. – Вы тут можете сразу два ямлыка[2]2
  Янлык – кожаный мешок, в котором сбивают масло.


[Закрыть] повесить. Давайте, я помогу вам,

– Проворен ты, сынок, – похвалила Оразсолтан-эдже, – куда как проворен! Дай тебе аллах здоровья да красивую девушку в жёны.

Берды невольно посмотрел в сторону Узук, увидел весёлые искорки в её глазах и ему показалось, что девушка разделяет его чувства. Если бы это было так! Для чего тогда и жить на свете, если не для этих лучистых, единственных в мире глаз?

Сделав ещё кое-что по мелочам, Берды, наконец, вспомнил о своих ягнятах и отправился проведать их.

Оразсолтан-эдже расстелила в кибитке кошмы, внесла одеяла и подушки. Узук, уже успевшая вскипятить воду, заварила чай, достала сачак[3]3
  Сачак – скатерть, па которую ставится кушанье.


[Закрыть], в котором были завёрнуты пиалы и куски сухого чурека[4]4
  Чурек – пресный хлеб, испечённый в тамдыре – специальной печи.


[Закрыть].

– Дай ему аллах счастья, – повторила Оразсолтан-эдже, устало опускаясь на кошму. – Большую помощь оказал нам Берды-джан. На два дня, а то и больше, хватило бы нам работы, а он, гляди-ка, в момент управился. Добрым хозяином будет. За таким жена горя не заметит и беду обойдёт.

Стал накрапывать дождь, сначала мелкий и нерешительный, он вскоре припустил всерьёз. Спасаясь от него, многие женщины забегали в кибитку Оразсолтан-эдже. Весело отряхиваясь, со смехом и шутками они рассаживались вокруг сачака, принимали любезно предложенные хозяйкой пиалы с чаем.

Сидеть всё время под крышей и не вспомнить того, кто её поставил, было нельзя, а женщины обычно не скупятся на восторженные слова, особенно, если предметом разговора является молодой, красивый мужчина. Поэтому, если бы Берды отважился подойти поближе, он услышал бы много лестного о себе, узнал бы даже о таких своих достоинствах, которых он совершенно не подозревал.

Но он не решился подойти, потому что в кибитке находились только женщины и его поступок был бы бестактностью, нарушением неписаных требований адата.

Он сидел, мужественно мок и ничего не слышал, кроме шепелявой скороговорки дождя да сопения сбившихся в кучу ягнят. Зато Узук не пропускала ни одного слова из болтовни женщин и, выходя наружу, подставляла под холодные капли разгорячённое лицо.

И чего ему надо, этому лицу? От чая, что ли, оно горит?

* * *

Весенние пастбища Сухан-бая располагались вокруг большого оврага Карачунгул. Во время половодья Мургаб заполнял овраг водой и вокруг долго держались богатые, сочные травы. Избавленные от дальних перегонов овцы чуть ли не на глазах тучнели в этом благодатном месте, неуклюже носили отягощённое молоком вымя. Работы для доильщиков было хоть отбавляй.

Каждая семья, прибывшая на кочевье, получила определённое число овец. Животных выстраивали в ряд, привязывали цепочками к длинной верёвке, натянутой между двумя колышками, и начинали доить.

Берды поручил своих ягнят братишке Узук, что было встречено взрывом неподдельного восторга со стороны новоиспечённого чолука[5]5
  Чолук – подпасок.


[Закрыть], а сам присоединился к Оразсолтан-эдже, вернее, к Узук, потому что Оразсолтаи-эдже в её возрасте было уже трудно выдоить овцу как следует, и она, уступив настойчивым просьбам Берды, пошла присмотреть себе работу полегче. Уходя, она чуть улыбалась и что-то бормотала про себя – точь-в-точь, как Мурад-ага. Но мало ли чему может радоваться старая женщина. Помощь неожиданная объявилась – она и довольна. А может просто по весеннему дню настроение хорошее, – причин много.

Берды и Узук принялись за работу с противоположных концов и, переходя от овцу к овце, постепенно сближались. Это походило на увлекательную игру, достигающую кульминации в тот момент, когда оставались невыдоенными последние две овцы. Тогда Берды сидел совсем рядом с Узук, слышал, как она дышит, шёпотом ругает беспокойную овцу, краешком глаза видел свернувшийся на траве конец чёрной косы.

Эта волнующая близость длилась бесконечно долго – можно было три раза досчитать до ста. И она была такой короткой! Всего три раза по сто, а повторялось это дважды за целый день.

Берды под любым предлогом старался подойти к Узук. Вместо ведёрок у них были сувкяди – пустые оболочки высушенных тыкв. Обычно их используют, как посуду для воды, но при некотором навыке можно было и доить в них, однако носить молоко было совсем неудобно, и Берды вознамерился взять на себя обязанности носильщика. Девушка категорически отклонила его помощь, и он молча страдал, глядя, как она, напряжённо выгибаясь, несёт полный сувкяди к котлу. Вместе с тем ему был и приятен её отказ – она не хочет дать пищу для пересудов, бережёт свою честь от злых языков. Очень умная и рассудительная девушка.

И всё же иногда он не выдерживал. Как-то она сказала мимоходом: «Были бы дрова, я бы перед отъездом ещё раз сварила каракурт[6]6
  Каракурт – особым способом приготовленный и высушенный творог.


[Закрыть]». Берды услышал и ночью, таясь от любопытных глаз, притащил к её кибитке целый ворох саксаула.

Узук, конечно, сразу догадалась, чьих это рук дело. «Доставили мы парню хлопот», – смущённо подумала она. И ещё подумала, что это очень приятно – ощущать чью-то заботливость, постоянное внимание, знать, что в любую минуту ты можешь попросить о помощи. Она ещё не разобралась толком в том сложном переплетении ощущений и чувств, которые заставляли её улыбаться неизвестно чему, а иногда вызы вяли томительно сладкую истому. Она была просто полна радостью и силой, когда принялась сбивать масло, кожаный янлык загудел и запел под её ударами, как бубен, а кислое молоко забурлило ненастным морем.

– Ты не очень расходись-то, побереги силу, – заворчала Оразсолтан-эдже. – Янлык попортишь, где новый возьмёшь? Ишь размахалась, коза безрогая!

– Мама, – сказала Узук, – у нас целая куча дров. Не пропадать же им, правда? Это их Берды натаскал. Давай сегодня будем варить каракурт? Сварим и оставим его для Берды. Я вчерашнюю сыворотку в котёл собрала. Иди, разжигай огонь.

– А масло?

– А масло я сама собью. У меня это куда быстрее, чем у тебя, получается.

– Доживи до моих лет, стрекотуха, – тогда кажи свою прыть.

Котёл стоял на оджаке до самого вечера. Когда сыворотка выкипела на добрых три четверти, Узук сняла котёл, выбросила из него солодковые корни и пучком камыша стала взбалтывать оставшуюся в котле кашицу, напевая незатейливую песенку, в которой просила курт поскорее свернуться.

Лакомка Дурды вертелся рядом, окунал в котёл палочку и со вкусом облизывал её. Он всё время попадал под руку, и Узук изредка беззлобно щёлкала его по бритой макушке – тюбетейку свою он где-то потерял. Мальчик отмахивался от щелчков, как от москитов, но от котла не отходил.

– Иди в кибитку, там сколько угодно курта! – сердилась Узук.

– Не пойду, – пыхтел Дурды, пытаясь зацепить палочкой побольше сгустившейся массы. – Не пойду… Тут вкуснее. Эх, упала назад!..

Из темноты вышел Берды, присел на корточки у оджака, глядя на рдеющие угли, спросил:

– Каракурт варите?

Узук смутилась.

– Да-да… кажется, каракурт… – и покраснела, поняв нелепость ответа.

Мальчуган молча протянул другу свою палочку. Берды попробовал, одобрительно причмокнул.

– Хороший получился каракурт. Очень вкусно.

– Если нравится, оставим его вам, – сказала Узук. Она уже оправилась от смущения, поняв, что в темноте его никто не заметил. Можно было даже улыбнуться, не рискуя выдать себя.

* * *

Всю ночь шёл тихий и тёплый дождь, наполненный сказочными и лёгкими снами. А утром вымытые травы засверкали так свежо и молодо, словно встречали вторичный приход весны. По небу плыли ватные облака, и огромный синий купол, опрокинутый над землёй играл богатейшей гаммой оттенков – от лилового до неуловимо голубого, переходящего в белизну облаков.

Обрадованные на редкость чудесным днём, совпавшим вдобавок с окончанием работы на кочевье, девушки и молодые женщины отправились поискать дикого лучка и съедобных трав.

Старая Огульнияз-эдже, великая шутница и добрый друг почти всех аульных женщин, рассказывала, как однажды приготовила своему старику такие вкусные пирожки с этой травой, что пот с него – в три ручья, а он всё жуёт, всё нахваливает. Наконец повалился на подушку, отдувается и просит: «Ты, мол, ста. рая, не съешь всё, прибереги на завтра, ты лучше мяса пожуй». «Слава аллаху, – думаю, – а мяса как раз и нет».