Текст книги "Судьба. Книга 3"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

В числе других частей на Оренбургский фронт были посланы два эскадрона туркменской конницы. Среди джигитов одного эскадрона находились и трос наших друзей – Берды, Дурды и Меле. Проезжая мимо Мары, Берды прошептал: «Прощай земля, по которой ступала нога красавицы!» Кого он конкретно имел при этом в виду – Узук или Огульнязик, Берды не сказал бы и сам.

Раз мулла, два мулла – пора и честь знать

Настали чёрные дни и для Бекмурад-бая. Они жил в своём ауле, но таился от людей, как дикий зверь, страшась кары за участие в борьбе против Советской власти. Насторожённым взглядом он ощупывал каждого постороннего, приближающегося к их порядку: кто идёт, что несёт, чего ему надо? Конечно, арчин был свой, родной брат Аманмурад, он сообщит, если большевики предпримут какие-то меры против тех, кто помогал белым. Но это было слабым утешением, и Бекмурад-бай укладывался спать для верности на крыше мазанки и неизменно ложил в изголовье взведённый кольт. Будь что будет, но врасплох его не застанут.

Однажды, не успел он ещё уснуть, к его кибиткам свернул вооружённый джигит. Бекмурад-бай распластался на крыше мазанки, как пустой бурдюк, вытянув перед собой руку с пистолетом. Амансолтан, спавшая во дворе, торопливо поднялась навстречу приезжему.

– Бекмурад-бая дом? – вежливо поздоровавшись, спросил джигит.

– Ёк, – ответила Амансолтан, суетливо оправляя на себе платье.

– Хозяин где?

– Нет его.

– Куда ушёл?

– Сами не знаем.

Джигит повернул коня. Следя за ним, Бекмурад-бай увидел, что он поехал к речушке Агачлы, где его ждали десять-двенадцать вооружённых всадников. Все они направились по дороге к городу.

– Хе! – удовлетворённо выдохнул Бекмурад-бай. – Хотели взять как спящего зайца, да ничего не получилось! А ведь расстреляют, проклятые, если попадусь им в руки, обязательно расстреляют. Я со своими джигитами немало ихних уложил…

Жена с трудом подтащила лестницу к мазанке. Бекмурад-бай, поскрипывая перекладинами, спустился на землю. Амансолтан взволнованно спросила:

– Видел всадника-то?

– Видел! – буркнул Бекмурад-бай.

– Это не Аллак?

– Признала?

– По-моему, он самый и есть. Разве не погиб он под Тедженом?

– Значит, узнала? – повторил Бекмурад-бай.

– Узнала! – подтвердила Амансолтан. – Это он!

– Ну, если он, значит, не погиб. Я его тоже узнал.

– Вот недоумок! – воскликнула Амансолтан.—

Чего же он тогда спрашивает, дом ли это Бекмурад-бая? Забыл, что ли?

– Они ничего не забывают! – зло проворчал Бекмурад-бай. – Ты не обращай внимания, что спрашивают, смотри, что им нужно.

– Ой, не ложился бы ты больше здесь! – сокрушённо вздохнула Амапсолтан. – Лучше в джугару иди спать.

– Придётся.

Бекмурад-бай скатал свою постель, сунул её под мышку и зашагал к посевам джугары.

– Осторожнее, смотри, – сказала ему вслед Амансолтан. – Змеи там могут быть. Или скорпионы.

– Пусть лучше скорпионы жалят, чем большевики! – донёсся из темноты голос Бекмурад-бая.

Как говорится, каждый думает о своём, а плешивая девка – о муже. Так и получилось с Бекмурад-баем. Аллак приезжал к нему вовсе не затем, чтобы арестовать.

Не время ещё. было думать о сведении счетов с махровыми врагами Советской власти. Хватало других забот. Фронт передвинулся уже за Кизыл-Арват, по хлебом его по-прежнему снабжали Теджен и Мары. Несмотря на то, что год был урожайным, как и предыдущий, доставать зерно стоило немалых трудов. Бедняки делились своими запасами более или менее охотно, но они сами имели слишком немного, а баи и зажиточные дайхане своё зерно припрятали. Чтобы не прибегать к силе, большевики решили попробовать уговорить их на добровольную сдачу части зерна. Затем и приехал к Бекмурад-баю Аллак.

Большую помощь в хлебопоставках могли бы оказать аульные комитеты. Старые арчины, естественно, поддерживали баев, всячески способствуя им и покрывая их. Надо было спешно создавать аульные власти из среды бедняков.

Когда прошёл слух, что назавтра состоятся выборы в сельский комитет, богатеи аула решили собраться и обсудить, как им вести себя на сходке. В прежние времена собрались бы, конечно, у Бекмурад-бая. Но сейчас он предпочитал перенести центр внимания с собственной персоны на кого-нибудь другого. Он даже посоветовал, чтобы собравшиеся вообще не упоминали о нём.

Вели-бай, взявший на себя руководство собранием, вытянул губы трубочкой, словно собирался ущипнуть ими, подумал и согласился, что так действительно будет лучше.

Для солидности пригласили и ишана Сеидахмеда. Он, едва войдя, сразу же осведомился, почему не видно Бекмурад-бая. Ему пояснили, что Бекмурад-баю нездоровится, мол, потому он и не пришёл. Ишан удовлетворился ответом, сел на оставленное для него место и начал заваривать чай. Собравшимся не терпелось поделиться своими сомнениями, однако они терпеливо молчали, ожидая, пока заговорит ишан – так предписывал обычай.

– Слух прошёл, что вместо арчинов выбирают кемтеты, – заговорил ишан Сеидахмед, промочив горло двумя пиалами чая. – Всяких неразумных, скудных умом назначают туда. Ваш парод кого выбирать будет?

– Завтра посмотрим, – отозвался Вели-бай. – Эти большевики никак не удовлетворяются тем, что создал аллах, хотят своими руками мир переделать. Сам аллах разделил люден на бедных и богатых и богатым дал класть. Землю создавал – и то в одном месте ниже сделал, в другом выше. Как это большевики сумеют всех бедных богатыми сделать?

– Руками ничего не исправишь, Вели-бай! – внушительно произнёс ишан Сеидахмед. – Каждый думает, что он своими руками делает, а это всё по воле аллаха совершается. С начала жизни и до самой смерти у каждого его судьба на лбу написана. Ии зёрнышка в тёмных уголках земли, ни влажности, ни сухости, как сказано в писании, не минет помысел всевышнего. Ты не съешь и не выпьешь больше того, что тебе предназначено. Кончилась твоя норма – кончилась и жизнь.

Ишан Сеидахмед замолчал и поднёс с губам пиалу. Один из сидящих покачал головой.

– Всё это так, ишан-ага, но что станем делать, если завтра в ауле выберут кемтет, который будет бросать тебе твою долю, как собаке, лежащей на старой подстилке?

Второй добавил:

– Завтра какой-нибудь голодранец остановится на коне у твоего порога и начнёт орать: «Почему не платишь налог?»

– Ай, правду говорят люди, что косолапому тесна дорога, безумному – округа, – заметил третий. – Эти, которые будут кемтет, не поместятся ни на дороге, ни в округе. Наверно, выгоним их скоро.

– Для того, чтобы руководить, ум нужен.

– Э, если бы они были умными, не ходили бы оборванцами.

– Что уж и говорить! Тупо сковано – не наточишь, глупо рожено – не научишь.

– Их и учить-то не придётся. Если правительство поддерживает, кемтет и без ума обойдётся.

– Верные слова! Пёс с поддержкой и барса одолеет.

– Конечно, если кочерга длинная, руку не замараешь!

– Ай, люди, у плывущих в одной лодке жизнь общая – давайте думать, как от кемтета избавиться.

– Давайте думать, только злить их нельзя.

– Ничего! Собаку и погладить можно, если палки из рук не выпустил!

– Воистину сказано: враждуй с эмиром, но не враждуй со сторожем.

– Эх-хе-хе! – завздыхал ишан Сеидахмед. – Сказано: «Когда упокоят их ангелы, они будут бить их по лицам и хребтам». Думал, что умру, не увидев позора земли – не получилось так. – На глазах его показались слёзы, покатились по морщинистым старческим щекам. Ишан их не замечал. – Во все времена находились безбожники, но карал их аллах страшными карами. Был такой Немрут, – считал себя выше аллаха, пророка Ибрахима приказал в горящую печь бросить. Могуч был Немрут, а послал на него аллах малого комара, и влетел комар в ухо Немруту, и проник в мозг, и умер Немрут в муках и стенаниях. Постигнет казнь и большевиков, утверждающих, что бога нет. А вы, люди, не избирайте в кемтет тех, кто способен стащить саван умершего. Выбирайте уважаемых, имущих, мудрых. Они нынче – ваш меч и ваша опора.

Ишан упёрся руками в пол, пытаясь подняться. Ему помогли, и он, вздыхая и всхлипывая, вышел из кибитки. Его проводили сочувственными взглядами.

– Совсем согнулся наш ишан-ага.

– Да, постарел.

– Говорят, с тех пор, как его младшая жена сбежала в город, он совершенно опустился.

– Любой опустится. Хорошая жена – сокровище, плохая – гибель.

– Ай, зачем ему на старости лет нужна молодая жена?

– Посмотрим, что вы, уважаемый, скажете, когда сами постареете.

– Я своих жён на соль сменяю.

Однако за шутками крылась тревога. Собравшиеся просидели до поздней ночи. Потом те, что жили рядом, стали расходиться по домам, пришедшие издалека улеглись спать у Вели-бая.

На следующий день в центре аула стали собираться люди на выборы комитета. Это было ново и необычно, поэтому пришли даже те, кто обычно в подобных случаях предпочитал отсиживаться дома. Но ведь раньше арчи-нами избирали богачей, а теперь главой аула должен был стать бедняк! Люди возбуждённо переговаривались, поглядывали на арбу, возле которой стояли несколько стариков, аульный писарь и Аллак – местный житель, ныне являющийся представителем городских властей, а в глазах аульчан – Советской властью.

Собрание открыл Аллак. Он взобрался на арбу и попросил внимания. Шум стих быстро – всем было интересно, кого им предложат в новые, советские арчины.

– Товарищи! – сказал Аллак. – Я обращаюсь к бедноте, к тем, кто всю жизнь батрачит, к дайханам-середнякам! Мы собрались здесь, чтобы выбрать себе новую аульную власть. Это будет не арчин, не один человек, а несколько – сельский комитет. Арчины всегда держали руку баев, купцов, ишанов и прочих дармоедов, комитет же будет оказывать помощь тем, кто трудится – беднякам, наёмным рабочим, середнякам. Поэтому вы не должны выбирать тех, кто поддерживает баев. Нужно избрать люден, самих испытавших, что такое бедности. Вы должны понять, что государство большевиков – это государство трудового народа и управлять им должен трудовой народ.

– Разве теперь нет государства баев? – крикнул кто-то из толпы.

– Нету! – ответил Аллак.

– А налоги баи тоже не станут платить?

– Налоги будут платить вдвое больше, чем бедняки.

– Как-то непонятно получается. Если государство – бедных, значит и налоги должны платить только они.

– А когда было государство баев, разве бедняки не платили налогов? – рассердился Аллак. Успокоившись, продолжал: – Речь сейчас не о налогах идёт, а о выборе комитета.

– До каких пор будет комитет существовать? – не унимались в толпе. – Пока чернорубашечники не придут?

– Пусть не беспокоят вас ни чернорубашечники, ни англичане. Их баям ждать надо, а не вам. Сто лет ждать! Но сто лет ни один бай не проживёт, даже самый толстый.

По толпе прокатился смешок – люди оценили шутку. Однако делу это не помогло. На предложение называть имена тех, кого аульчане хотели бы видеть в своём комитете, люди сперва отмалчивались, с сомнением поглядывая друг на друга. Потом толпу словно прорвало – имена кандидатов посыпались, как горох из прохудившегося мешка. Поначалу могло показаться, что всё идёт, как надо – не было названо нм одного имени знатного бая или богача. Однако на проверку вышло, что почти все названные являлись либо родственниками баев, либо людьми, так или иначе связанными с богатеями. Видимо, сказывалось веками внушаемое презрительное отношение к бедноте. Даже сами бедняки и те не называли кандидатов из своей среды.

И всё же в список попало несколько бедняков. Среди них был бездомный и безземельный человек, который всю жизнь нанимался батрачить к баям. Опасаясь, как бы его не исключили, Аллак обратился к собравшимся:

– Люди, в списке избираемых в комитет есть и Джума. Вот он стоит перед вами, все вы его хорошо знаете.

Скажите, причинил он кому-нибудь из вас зло? Обидел кого-нибудь?

– Без рогов осёл, а то бы всех забодал!

– Врёшь! – гневно крикнул Аллак. – Джума не потому смирен, что власти у него нет, а потому, что понимает добро и зло, жалеет людей! Если все в комитете будут такие, как Джума, никто из дайхан не увидит от комитета обиды. Высказывайтесь, люди! Кто хочет сказать что-нибудь о Джуме?

– Что о нём говорить? Нанимался раньше, пусть и дальше продолжает наниматься!

– У него и коня нет, чтобы по аулу ездить!

– Он на осле будет ездить!

– А осёл есть у него?

– На осле много налогов не соберёшь!

– Ай, черепаха на дерево не влезет – голодранец ханом не станет!

– Не хотим Джуму!

– Пусть Джума будет кемтет!

– Взялась собака ковёр ткать – только клочья от пряжи полетели! Яшули пусть кемтет будут!

Высказываться никто не хотел. Каждый выкрикивал с места что ему заблагорассудится. Голосовали тоже нерешительно, с оглядкой на соседа, преимущественно на богатого соседа. Если он поднимал руку, тянули вверх растопыренные пятерни и окружающие, сидел нахохлясь – они тоже помалкивали.

После сходки многие крупные богатеи аула завернули к Бекмурад-баю. Они были радостно возбуждены.

– Кемтет не выбрали! Завтра снова собираться будем! И ты приходи. На этих выборах до тебя никому дела не будет – каждый кричит что хочет. Людей всех можно на нашу сторону перетянуть.

В последнем Бекмурад-бай усомнился, однако на выборы пошёл. Ему не повезло. На этот раз помогать Аллаку приехали из города Клычли, Сергей и Черкез-ишан. Клычли сразу заметил Бекмурад-бая. Он протянул в его сторону руку и громко сказал:

– Вам, Бекмурад-бай, на этом собрании делать нечего. Можете возвращаться домой!

– У меня тоже права есть! – сверкнул глазами Бекмурад-бай. – Кто гебе позволил распоряжаться?

– О ваших правах мы поговорим немного позже, – со спокойной угрозой пообещал Клычли, – а пока – идите и не мешайте людям.

Бекмурад-бай сопел, глядя на Клычли исподлобья, как готовящийся ударить бык. Клычли отвернулся в сторону, обвёл глазами толпу и снова громко сказал:

– Пусть Бекмурад-бай не уходит один – составьте ему компанию, Вели-бай!

– С удовольствием! – послушно отозвался Вели-бай и пошёл вслед за Бекмурад-баем, который медленно двигался сквозь расступающуюся толпу.

– Клыч… Клычли… и я… и мне идти? – проикал Сухан Скупой, суя в оставшийся открытым рот копчик обкусанной бороды.

– Иди и ты, – подтвердил Клычли спокойно. – Тебе тоже здесь нечего делать.

Изгнание баев с собрания подействовало на людей. Если Клычли так свободно прогнал Бекмурад-бая, в прежнее время на курицу которого страшно было «кыш» крикнуть, значит Клычли сильнее бая, значит ему можно верить.

Оставшиеся богачи притихли, боясь, как бы не опозорили перед людьми и их. Черкез-ишан с весёлым любопытством оглядывал толпу. Люди перешёптывались:

– Оказывается, сын ишана Сеидахмеда тоже большевиком стал!

– Если такие люди в большевики идут, значит всё, что о большевиках рассказывают, ложь.

– Клычли наш тоже грамотный человек!

– Да, многие грамотные туркмены стали большевиками.

– Друзья! – сказал Клычли, обращаясь к собравшимся. – Я вас не стану долго задерживать, потому что у каждого из вас есть свои дела. Жизнь хороша длинная, слово – короткое… Товарищи, от Чарджоу до самого Хазарского моря нет пяди земли, где не была бы пролита человеческая кровь. Она пролита за ваше счастье, за ваши права. Эта цель достигнута, над вами взошло солнце свободы! Но вы ещё похожи на людей, которые только что вышли из тёмной кибитки и ослепли на свету, не видите ничего вокруг. Откройте глаза, товарищи, оглядитесь! Мир – прекрасен, и он принадлежат вам! Не давайте себя в обиду, не слушайте баев, не подчиняйтесь им. Огонь не насытишь дровами, бая покорностью. Нынче и закон и сила на вашей стороне, большевики всегда помогут вам справиться с любой трудностью. А вы вчера наслушались баев и сорвали выборы. Упрекать вас в этом всё равно, что бить пол, который прогрызла крыса, – вы не виноваты. Однако не повторяйте сегодня свою вчерашнюю ошибку. Вот этот человек, Аллак, ваш односельчанин – знаете его?

– Знаем! – послышалось из толпы.

– Хорошо знаем!

– Тогда вы должны знать и то, сколько горя причинили ему Бекмурад-бай и Вели-бай. Из-за них он должен был покинуть родной аул и скитаться бездомным бродягой. Он сражался за вашу свободу, был тяжело ранен под Тедженом. Видите, он хромает? Вы должны гордиться, что у вас есть такие односельчане! А вы вчера глупыми вопросами и оглядкой на баев не дали ему возможности провести выборы в сельский комитет.

Бездомный Джума, за которого накануне старался Аллак, протискался поближе к арбе.

– Выбираем Аллака в кемтет нашего аула! – крикнул он так, словно право решать принадлежало ему одному, и обвёл взглядом аульчан.

Его неожиданно и дружно поддержали:

– Пусть будет Аллак!

– Выбираем Аллака!

Кричали те, кто вчера посмеивался над Джумой, причём кричали так же откровенно и чистосердечно, как вчера. И даже за Джуму проголосовали без возражений. Председателем комитета единогласно был избран Аллак. Надежды баев прибрать комитет к своим рукам не оправдались; хотя кое-кто из их родичей в него всё же попал, по их было слишком мало.

Первое мероприятие, которое осуществил Аллак на посту председателя аульного комитета, было, мягко говоря, не совсем государственным, однако насущно необходимым: он привёз Джерен, так и не выплатив за неё Энеку-ти остатки калыма. Впрочем, сам Аллак усмотрел в этом определённый социальный смысл – своим примером я показываю аульчанам, как надо бороться против несправедливых положений адата, говорил он себе. Аннагельды-уста, войдя в его положение, уступил ему свою мазанку, служившую мастерской. Теперь у Аллака было всё – свой дом, жена, общественное положение. Он был вполне доволен.

Жемчуг и в золе виден

Базар оживлённо шумел. Каждый был здесь занят своим делом. Продавцы расхваливали свои товары наперебой, стараясь выручить за них подороже. Покупатели столь же азартно торговались, сбавляя цену намного ниже действительной. Не обижались ни те, ни другие – на то и базар, чтобы поспорить, попытаться выгадать для себя. Вещь, купленная без торга, теряет половину своей ценности. Равно как и проданная без торга даже с прибылью не приносит продавцу того удовлетворения, какое могла бы принести, поспорь он за неё до хрипоты.

В разгар базарного дня в ковровом ряду появилась русская женщина. Она несла под мышкой свёрнутый трубкой небольшой коврик. Перекупщики опытным глазом сразу определили, что женщина не купила, а собирается продать.

– Мамашка пырдает? – спросил один из над на ломаном русском языке, протягивая руку к коврику и щупая ворс.

– Продаю, – ответила женщина.

Вокруг неё моментально образовался кружок, разгорелся спор.

– Я первый увидел!

– Я увидел, когда она ещё к базарной площади не подошла!

– А я первый потрогал!

– Цену кто первый спросил? Я спросил!

– Подумаешь! Без тебя бы нашлись знатоки русского языка!

– Пойди, поищи!

Спор обладает удивительным свойством собирать любопытных, как магнит – железные гвозди. Не прошло и нескольких минут, как женщина и перекупщики были окружены плотным кольцом людей, каждый из которых протискивался вперёд, интересуясь, по какому поводу крик и шум.

Коврик расстелили по земле. Он оказался совсем не велик, но краски его были удивительно ярки и тонко подобраны, а гели – изящны и чётки. Люди восхищённо зацокали языками.

– Какая красота!

– Совсем не базарный товар!

– Всю жизнь имел дело с коврами, а такого чуда не видел.

Перекупщики, опасаясь упустить из своих рук ценную добычу, уселись прямо на коврик. Те, кому не хватило на нём места, сели вокруг.

Женщина растерянно оглядывалась по сторонам. Хотя она и не понимала туркменского языка, но догадывалась, что спор идёт из-за ковра, что стоит он, видимо, немалых денег, и боялась продешевить. Ей уже протягивали со всех сторон пачки денег. Но едва она протягивала руку, её довольно невежливо отводили в сторону.

– Не бри! Мой бри! – И предлагали такую же пачку денег.

Двое наиболее азартных перекупщиков сцепились в драке. Подошёл милиционер, повёл с собой упирающихся и обвиняющих друг друга буянов. От кружка людей отделились двое, отошли в сторону.

– Богом клянусь, Аманмурад, это её рук работа! – торопливо загундосил один. – Голову мне отрежь, если этот коврик не Узук выткала!

– Ты не ошибся, Сухан-ага? – с сомнением спросил Аманмурад.

– Я ошибся?! – вытаращился на него Сухан Скупой. – Да в моём доме и сейчас четыре ковра есть, сотканные ею! Двенадцать было. Восемь я со своими в Иран переправил. Ошибся! Да если я наощупь не признаю её ковров, надень мою папаху на хвост собаке! Она – говорю тебе! Не упускай момента и следи – найдёшь её саму.

Аманмурад скосился, скрипнул зубами, хватаясь за ручку ножа.

– Найду – живой не останется!

– Так и надо поступать мусульманину, – одобрил Сухан Скупой. – Вон младшая жена ишана Сеидахмеда попала в руки большевиков. Теперь её не отдают назад. Бедняга ишан-ага не вынес позора, в постели лежит.

– Это почему жене отдают? – не поверил Аманмурад.

– Говорят, свобода.

– Какая свобода?

– Ну, такая… Попадёт женщина в руки большевиков, её назад не отпускают. Это и есть свобода.

– Э… э… а что они с пен делают?

Сухан Скупой ощерил в сильной усмешке кривые чёрные зубы.

– Что делают, спрашиваешь? Наверно, то же самое, что с любой женщиной делают, хи-хи-хи! Мне об этом не докладывали. А вот ты, когда найдёшь Узук, делан, что хочешь.

– Я сделаю! – Аманмурад поиграл желваками. – Я ей дам «свободу» на всю жизнь!

– Иди, не мешкай! – поторопил Сухан Скупой. – Скрыться может эта русская.

Подумав, Аманмурад сказал:

– Слушай, Сухан-ага, а что если я обвиню эту женщину в воровстве и отведу в милсие?

– Правильно! – сразу же согласился Сухан Скупой. – Если скажешь: воровка, тебе все поверят. Откуда такой ковёр мог попасть к русской? Конечно, украла. А там, в милсие, все секреты её сразу откроем.

Аманмурад, нахмурившись, решительно протолкался внутрь круга спорщиков и взялся за край коврика.

– А ну, вставайте! – предложил он перекупщикам. – Сейчас всех вас помирю. Этот ковёр у меня украли, когда я переезжал, понятно? Властям отведу эту воровку.

Перекупщики по одному неохотно поднялись. Аманмурад скатал ковёр, вскинул его на плечо и сказал женщине:

– Идём милсие!

– В милицию? – с трудом поняла женщина. – Зачем? Что вам от меня надо?

– Твоя карапчил, крал – любезно пояснил Сухан Скупой. – Ай, сапсим яман, милсие надо.

Сообразив, что её приняли за воровку и что оправдываться посреди базара да ещё не зная языка бесполезно, женщина сказала:

– Хорошо. Идёмте в милицию! – и первая направилась к стоящему на краю базарной площади двухэтажному зданию, на нижнем этаже которого размещалась милиция. Аманмурад, Сухан Скупой и ещё несколько любителей острых ощущений двинулись следом.

Дежурный по милиции – очень молодой и очень строгий юноша-туркмен придвинул к себе несколько вырванных из тетради листков, взял в руку огрызок карандаша и приступил к допросу.

– Что случилось, товарищ?

– Вот, коврик пропавший нашли, – сказал Аманмурад.

– Где нашли?

– На базаре. Вот эта женщина продавала его. Хорошо, что я вовремя заметил.

– Где она взяла коврик?

– Не знаю, спросите у неё.

– А где у вас украли коврик?

– Во время переселения. Все бежали от фронта – и мы бежали с семьёй. Коврик я в заросли джугары бросил. А потом, когда вернулись, его уже не было.

– Какие же вещи вы с собой взяли, яшули, если такую ценность бросили? – удивился милиционер, нежно поглаживая бархатистый ворс ковра.

– Жизнь свою спасали, братишка, – вздохнул Аманмурад, – не до имущества было. Вот этот яшули мой свидетель, – он указал на Сухана Скупого.

Сухан Скупой охотно закивал.

– Да-да, братишка, я свидетель! Коврик – его. Такой коврик никак не может пропасть на туркменской земле – редкость большая. Каждый засматривается, рассказывает знакомому – слух и распространяется, обязательно до хозяина дойдёт.

– Хорошо, яшули, помолчите! – остановил ого милиционер. – Я все ваши слова записал. – Он повернулся к женщине, за всё время не проронившей ни слова, спросил по-русски, тщательно выговаривая слова: – Где вы взяли этот коврик?

– На этот вопрос я вам не отвечу, – ответила она.

– Так нельзя! – мягко укорил её милиционер. – Отвечать надо. Вероятно, вы его сами соткали?

– Нет, не сама.

– Значит, я должен верить людям, которые обвиняют вас?

– Никогда не была воровкой! – возмутилась женщина, кинув на Аманмурада сердитый взгляд.

– Тогда отвечайте, чей это коврик, – терпеливо настаивал милиционер.

– Мой коврик!

– Всё, что говорят, эти люди, клевета?

– Клевета.

– Чем вы можете подтвердить свои слова?

Женщина на мгновение замешкалась, ещё раз посмотрела на Аманмурада и Сухана Скупого.

– Доказать могу, но только не сейчас и не здесь.

– Если вы стесняетесь говорить при них, – милиционер кивнул на присутствующих, – могу попросить их выйти.

– Не надо, – подумав, сказала женщина, – всё равно это ничего не изменит.

– Вы не должны ничего скрывать от меня! – посуровел дежурный. – Я представитель государства!

– Не обижайтесь на меня, – попросила женщина. – Вы меня не знаете, я вас не знаю. То есть я, конечно, знаю, что вы представитель власти, однако обстоятельств, связанных с этим злосчастным ковриком, открыть вам не вправе.

– Не верите, мне?

– Верю, но… Словом, вы отпустите меня на полчаса под честное слово. Через полчаса я вернусь, и всё станет ясно.

Дежурный был явно заинтригован, хотя и старался не показывать этого.

– Дайте ваш паспорт, – потребовал он.

– У меня с собой нет паспорта.

– Адрес?

– Простите, не могу сказать… Ещё раз. прошу вас: отпустите меня на полчаса! Ведь в конце концов вы ничего не теряете, если я даже не вернусь – коврик-то у вас останется. Но я даю честное слово, что вернусь! Дело касается очень серьёзного, и если вы не пойдёте мне навстречу, всё может кончиться трагично.

Дежурный был в затруднительном положении. С одной стороны, он не имел права отпускать женщину, не выяснив все обстоятельства дела. С другой – он сильно сомневался, что эта милая, хорошо одетая, культурная русская женщина могла лазить по зарослям джугары в поисках брошенных кем-то ковриков. Что-то напутал этот косоглазый яшули с недобрым лицом. Да и свидетель его слишком уж суетлив, не внушает доверия.

– Хорошо, – решился милиционер, – идите на полчаса. – И он взглянул на тикавшие на стене ходики.

– Спасибо. – сказала женщина, выходя.

Она была так расстроена случившимся, что сама не заметила, как двинулась по направлению к дому, хотя собиралась идти совсем в другое место. «Негодяи! – с возмущением думала она об Аманмураде и Сухане Скупом. – Ах, какие негодяи! Бессовестные! Правду, видно, говорят, что в семье не без урода. От этих уродов всё можно ожидать, кроме хорошего. Они опасны, противны, страшны…»

Женщина оглянулась. На некотором расстоянии за ней следовали двое мужчин в лохматых тельпеках. Неужели они? Свернув в первую попавшуюся калитку, женщина прильнула глазом к щели между досками. Да, конечно они! Остановились возле, о чём-то оживлённо совещаются. жестикулируют. Косоглазый за нож хватается. Ах ты, бандит проклятый! Нет, пошли дальше…

Женщина выглянула, быстро перебежала улицу, свернула за угол и пошла назад. Возле здания с табличкой «Ревком» несколько секунд помедлила и толкнула дверь.

– Можно?

В комнате сидели двое. За столом напротив двери – смуглый молодой туркмен, сбоку – рыжеусый русский. Они оба одновременно посмотрели на посетительницу.

– Пожалуйста, входите, – сказал туркмен на чистом русском языке.

Женщина сжимала руки, глядя то на одного, то на другого, не зная, к кому обратиться.

– Садитесь, пожалуйста.

Она села.

– Мне бы председателя Ревкома…

– Я вас слушаю, – сказал туркмен. – Моё имя Клычли. А это – мой заместитель, товарищ Ярошенко. Что вы хотели сказать мам?

Волнуясь, женщина начала рассказывать.

Однажды она вечером возвращалась домой от знакомых. Возле русского кладбища, чтобы сократить путь, пошла напрямик, через заросли кустарников. На берегу Мургаба, в кустах, она заметила горько плачущую молодую туркменку. Одежда на ней была вся мокрая. Попытаться расспросить, что случилось, не представилось возможности, так как женщина не понимала по-туркменски, а туркменка – по-русски. Однако они сумели договориться без слов, и женщина увела туркменку к себе.

– Где она сейчас? – быстро спросил Клычли, переглянувшись с Сергеем.

– У меня, где же ещё, – ответила женщина. – Сейчас я закончу… Через соседку-татарку, которая была переводчицей, я узнала страшную судьбу этой туркменочки и решила никуда её не отпускать от себя. Её ведь убить собирались! В какое жестокое время мы живём… В общем, осталась она. Отошла немного, повеселела. Способной оказалась – научилась не только говорить по-русски, но даже читать и писать. А потом вдруг взбрела ей в голову блажь коврик выткать. Опять соседка-татарка помогла, достала всё, что нужно. Соткала моя Узук ковёр. Иди. говорит, на базаре продай. Как ни отнекивалась я, она на своём настояла. Ну, а на базаре двое каких-то прицепились: украла, мол, ковёр. Привели в милицию. Спасибо, дежурный добрым оказался, отпустил под честное слово. Не могла я ему рассказать о своей жиличке. Сердцем чувствую, что эти двое не о ковре пекутся, что-то чёрное у них на уме. Не мою ли туркменочку они разыскивают?

– Как, вы сказали, зовут её? – спросил Клычли.

– Узук, – сказала женщина.

– Слышишь, Сергей? – улыбнулся Клычли.

– Значит, жива она, – Сергей поднялся из-за стола. – Заберём её к себе?

– Конечно! Ей никак нельзя рисковать. Тем более, похоже, что Аманмурад на след её напал

Клычли снял телефонную трубку, крутнул ручку аппарата.

– Центральная? Милицию дайте!.. Милиция? Кто у телефона? Дежурный? С вами председатель Ревкома Сапаров говорит. Немедленно пришлите ко мне одного милиционера. Да, да, вооружённого. Милиции всё время положено вооружённой быть… Прямо ко мне в кабинет пусть приходит. Кстати, женщина, которую вы отпустили, у меня находится, вы о ней не беспокойтесь.

Милиция и Ревком находились почти рядом. Через несколько минут вошёл бравый милиционер.

– Берите, товарищ, мой фаэтон и поезжайте с этой женщиной куда она скажет, – велел ему Клычли. – У неё в доме живёт молодая туркменка. Вам поручается привезти её сюда. Будьте осторожны и не разрешайте, чтобы к ней приближались какие-нибудь мужчины.

– Есть, товарищ Сапаров! – козырнул милиционер.

– А вам – большое спасибо! – Клычли протянул женщине руку. – Вы приютили близкого нам человека. Точнее, подругу нашего товарища. Если бы все были такими, как вы, куда легче стало бы жить на свете. Большое вам спасибо ещё раз! Понадобится какая-либо помощь – приходите без стеснения в любое время дня и ночи. Скоро у нас откроется женотдел. Если согласитесь, пригласим вас работать в нём. Коврик вам, конечно, вернут.

– А бог с ним, с ковриком! – махнула рукой женщина. – Я так рада, что у бедняжки Узук нашлись наконец друзья! Вы уж не давайте её никому в обиду! Она и так, горемычная, натерпелась за свою жизнь столько, что на десятерых подели – и то много окажется.