Текст книги "Судьба. Книга 3"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Нет тропы без поворотов

Вода падала с плотины сверкающим каскадом, образуя целое облако мельчайших брызг. Облокотившись на перила дощатого мостика, Сергей полной грудью вдыхал прохладный влажный воздух. Он был наполнен живой свежестью реки, стрекотом ночных насекомых, тихим шелестом деревьев, зыбким светом полной луны. Дышалось легко и просторно.

Сергей часто спускался сюда из своего домика побеседовать, как он говорил Нине, один на один с природой. За этой шуткой скрывалась тревога: о боях под Чарджоу в городе ходили самые противоречивые слухи, от Берды и его товарищей не было никаких вестей.

По дороге зацокали конские копыта. Сергей всмотрелся в ночного путника. Через несколько мгновений он радостно обнимал и похлопывал по плечам Берды – запылённого, усталого, но улыбающегося во весь рот. Ещё через несколько минут они уже сидели на деревянном топчане возле домика Сергея и дожидались чая. Сергей горел нетерпением узнать новости.

– Рассказывай, откуда прибыл! – приступил он к Берды с вопросами.

Берды улыбался.

– Ты меня куда послал? В Чарджоу? Вот оттуда и прибыл.

– Один?

– Пока один. С парнями немножко разминулись.

– Как прошёл бой под Чарджоу?

– А здесь что говорят?

– Болтают кому что в голову взбредёт. Одни говорят – разбили белых, другие – Советы, мол, до Самарканда бегут…

– Врут, сволочи! – весело сказал Берды. – Поколотили мы их здорово! Как зайцы, скакали во все стороны!

– Сейчас где они?

– Были в Уч-Аджи. А сейчас– может, в Аненково, а может, и ещё дальше. Мечутся, вроде скорпиона в огненном кольце.

– Трудная дорога была?

– Да уж радости с такой дороги мало – пески, жара, как в тамдыре у хорошей хозяйки. С седла почти не слазил – торопиться надо было.

– Выдержал, вижу.

– Война – всё выдержишь.

– Торопился-то чего? Срочное дело?

– Срочное, не срочное, но важное.

Нина вынесла чай. Берды, поддёрнув рукава халата, сразу же взялся за чайник. Сергей понимающе замолчал, давая другу возможность отвести душу. Чай был горяч, но Берды пил пиалу за пиалой почти залпом. Наконец удовлетворённо погладил себя по животу, засмеялся:

– Уф! Великая сила – чай! Прямо как заново на свет народился!

– Пей ещё, – предложил Сергей.

– Буду! – успокоил его Берды. – А приехал я, знаешь, зачем? Торговать приехал!

– Что почтенный купец хочет предложить нам? – пошутил Сергей.

Берды помотал пальцем.

– Я не шучу, серьёзно говорю. Мне специальное задание дали: достать нефти и масла, которым колёса вагонов смазывают. Любой ценой, сказали, достать надо. Через несколько дней Дурды с друзьями каракулевые шкурки привезут, большую партию. Их надо обменять на нефть и масло. Сумеем сделать?

– Надо суметь, – поразмыслив, сказал Сергей. – Завтра утром об этом деле с Клычли посоветуемся. У него довольно обширные связи с марыйскими торговцами – должен что-нибудь придумать.

– Согласен. Коль Клычли с торговцами водится, пусть он и решает этот вопрос, а мы с тобой чай пить станем, верно? Кстати, о Байрамклыч-хане слышно что-нибудь? От Эзиз-хана вернулся он? – в голосе Берды прозвучала тревога.

Глядя в сторону, Сергей сказал:

– Вернуться-то вернулся, но…

– Что «но»? Не тяни ты душу, договаривай!

– Ушёл от нас Байрамклыч-хан.

– Не может этого быть! Как ушёл?

– А вот так и ушёл… Когда мы узнали, что он в Иолотани, послали к нему Клычли, а он ответил, что не нужны ему ни большевики, ни меньшевики, без них, мол, обойдётся.

– Непонятное ты говоришь, Сергей!

– Понимать тут, брат, нечего – я с самого начала не очень доверял ему и тебя предупреждал.

– Плохо делал, что не доверял! Здесь что-то не то, Сергей, – без ветра пыль не поднимется… Он и сейчас в Иолотани?

– Говорят, что ушёл с отрядом в пески.

– И Галю забрал?

– Кто такая Галя?

– Жена Байрамклыч-хана.

– У него русская жена? – удивился Сергей.

– Ай, не знаю, русская – не русская! – досадливо отмахнулся Берды. – Знаю: Галя зовут. Забрал её?

– По-моему, забрал. Разве это что-нибудь меняет?

– Не знаю, кто меняет, что меняет. Дело здесь нечисто, – вот что знаю! Большевик был Байрамклыч-хан, – вот что знаю!

– Я смотрю, ты очень его уважаешь, – сказал Сергей. – Это правильно, надо уважать товарища и… верить надо. Да только, брат, смотреть, кого уважать, кому верить, – вот в чём вопрос.

– Я смотрю! – упрямо возразил Берды. – И ещё смотреть буду! Пока своими глазами не увижу Байрам-клыч-хана, не поговорю с ним, – ничего плохого о нём не стану говорить. И слушать не стану!

– Ладно, – Сергей похлопал себя по колену, – останемся при своём мнении.

– Останемся! – сказал Берды. – Когда меня из Чарджоу сюда посылали, разговор был о Байрамклыч-хане. Я обещал его привести туда. Потому и раньше других меня сюда направили. Я должен во что бы то ни стало разыскать Байрамклыч-хана и поговорить с ним.

– Я совсем не против вашей встречи, – пожал плечами Сергей. – Если тебе удастся вернуть к нам Байрамклыч-хана, я первый тебе руку пожму.

– А где его искать?

– Точно не знаю. Сказали, в пески ушёл. Возможно, в окрестностях Иолотани или в Туркмен-Кала отсиживается. Думаю, что тебе не слишком сложно будет разыскать его – он ведь не из тех людей, что в глубокие норы залазят.

– Сергей! – вспомнил вдруг Берды. – А об Узук ничего не слышно?

– Конкретного – ничего, – сказал Сергей. – Канула, как игла в стог сена. Правда, тут слушок такой ходил, что, мол, на железнодорожном мосту часовые застрелили Аманмурада, когда он гнался за какой-то женщиной. Женщине удалось скрыться. Кто она такая, никто не знает, но я думаю, что это Узук твоя была. А коли так, значит жива, прячется где-нибудь. Разыскать её в нынешней неразберихе, дело, брат, весьма сложное.

– Да, – сказал Берды, обрадованный услышанным, – конечно, трудно разыскать. Это – ничего, лишь бы жива-здорова была!

Наутро, когда Берды с Сергеем пили чай, пришёл Клычли.

– Лёгок на помине, – сказал Сергей. – Прямо как в пословице: «Вспомни о волке – волк тут как тут». Только что о тебе толковали, Клычли.

Клычли подсел к столу, налил в пиалу чай.

– Что ж, приятно слышать, что толковали. Как говорится, чем быть забытым, лучше быть на языке.

– Да нет, – успокоил его Сергей, – мы о тебе хорошее говорили. Вот Берды специально из Чарджоу к тебе приехал, – верно, Берды? Ему нефти и смазочного масла достать велено. Скоро ребята шкурки каракулевые привезут – сможем получить за них нефть и масло?

– Получить-то всё можно, – сказал Клычли, подумав, – да дело-то рискованное.

– Мы и так по риску ходим, риском подпираемся, – заметил Берды. – Не для забавы – для дела нужно. Почему не рискнуть.

– Мы и рискнём, – согласился Клычли. – Глазное, чтобы не пронюхали, для кого всё это нужно.

– Неужели ты полагаешь, что мы от имени Чарджоусхого Совета к торгашам явимся? – усмехнулся Сергей. – Наш заказчик – Джунаид-хан, к нему в Хиву нефть повезём. Это тебя устраивает?

– Вполне. По-моему, нам следует это дело через Черкез-ишана провернуть. У него самого нефти, конечно, нет, но посредником он может быть хорошим. И главное, человек такой, что можно довериться.

– Тебе лучше знать, – кивнул Сергей.

Клычли встал.

– Если так, то не станем терять времени. С утра он наверняка дома. Пойдём, Берды?

– Меня не возьмёте? – спросил Сергей.

– Нет, – сказал Клычли. – Договориться мы и двое сумеем, а тебе лишний раз нет смысла в городе глаза мозолить всяким шпикам.

По дороге к дому Черкез-ишана Берды, вспомнив дорожную встречу, попросил:

– Когда придём, ты меня Елханом зови, ладно?

* * *

Со своей больной ногой Черкез-ишан провалялся в постели добрых полмесяца. Полагая, что это простое растяжение связок, он испробовал все домашние средства лечения, но ничего не помогало. Нога распухла, посинела, болела невыносимо. Исчерпав все свои познания в медицине, измученный болью Черкез-ишан велел позвать Хайты-уста – известного на весь марыйский уезд костоправа. Тот пришёл, вправил больной сустав, – оказался вывих, а не растяжение. Но так как помощь была оказана не своевременно, Черкез-ишан ещё долго не мог наступить на больную ногу.

Всё это время Узук жила у него. Она ухаживала за Черкез-ишаном, выполняла всю домашнюю работу. Однако выходить за продуктами в город Черкез-ишан ей запретил, опасаясь какой-нибудь случайности, продукты закупала русская соседка.

Друзей и знакомых у Черкез-ишана оказалось порядочно. За время болезни многие приходили справиться о его здоровье. При посетителях он велел Узук закрывать лицо платком. Потом предложил ей туркменский костюм сменить на азербайджанский, в комплект которого входила чадра. Узук не прекословила – она сама меньше всего хотела, чтобы её кто-нибудь узнал, – к гостям, подавая угощение и чай, выходила в чадре, рта при них не открывала. Некоторым, конечно, было любопытно, когда это Черкез-ишан успел жениться на азербайджанке, кто она такая, но из чувства деликатности не расспрашивали.

Узук была очень внимательна к Черкез-ишану. Она не сидела у его изголовья, но всё время прислушивалась из соседней комнаты. Стоило Черкез-ишану чуть застонать, она сразу же появлялась на пороге. Если он просил что-нибудь, она немедленно исполняла его просьбу, если молчал – так же бесшумно, как и появлялась, притворяла за собой дверь.

За всё время, пока Черкез-ишан болел, он ни разу не заговаривал о своих чувствах, и Узук была бесконечно благодарна ему за это. Однако, начав выздоравливать, он снова стал посматривать на неё оценивающими глазами, следить за её движениями, походкой. Несколько раз Узук замечала, что он зовёт её в свою комнату просто так, без всякой на то причины. В сердце молодой женщины проснулась прежняя тревога.

Вот и сегодня стараясь не брякнуть чем-нибудь, чтобы раньше времени не разбудить Черкез-ишана, она неслышными шагами передвигалась по комнате и прислушивалась, что делается в соседней. Однако Черкез-ишан проснулся сам. Узук услышала, как он, ворочаясь, скрипит пружинами кровати, сладко позёвывает, и торопливо поставила на огонь чайник: она уже успела изучить привычки своего непрошенного покровителя.

И в самом деле через несколько минут Черкез-ишан окликнул её и спросил, как дела насчёт чая. Она ответила, что сейчас подаст.

Попивая чай, Черкез-ишан решил, что настало время вернуться к прерванному болезнью разговору.

– Пойди сюда, Узукджемал! – позвал он.

Узук вошла, остановившись на пороге.

– Сюда иди, ближе. Садись.

Она села боком к Черкез-ишану, понимая, что позвал он её сегодня неспроста – слишком уж нежный и вкрадчивый у него голос. Что ж, в конце концов этого надо было ожидать, подумала она, но сердце дрогнуло и сжалось в маленький тугой комочек – этакий твёрдый камешек, а не живая человеческая плоть.

– Что же мы с тобой будем делать дальше, Узукджемал? – мягко спросил Черкез-ишан. – Может быть, пора нам пожениться? Свидетельство о твоём разводе я получил, вот оно, смотри!

Узук краем глаза глянула на бумажку, которую показывал ей Черкез-ишан, и снова потупилась. Она была неграмотна, но знала, что печать имеет большую силу, а печать на бумаге была. Значит как-то удалось ему уговорить Бекмурад-бая, слава аллаху, что вырвалась наконец из ихнего смрадного болота!..

– Чего же ты молчишь, Узукджемал? – Черкез-ишан взял её за руку и потянул к себе.

Узук инстинктивно, словно прикоснувшись к горячему, отдёрнула руку и встала.

– Садись, – сказал Черкез-ишан, досадуя на свою несдержанность, – я тебе вреда не причиню!

– Я вас так буду слушать, – ответила Узук.

– Ну, слушай так, – согласился Черкез-ишан. – Ты помнишь, сказала, чтобы я получил свидетельство о расторжении твоего брака с Аманмурадом? Я обещал тебе и обещание своё выполнил. Вот свидетельство, можешь взять его себе и показать любому, кто потребует. Теперь ты свободная женщина, вольна во всех своих поступках.

Ты можешь спокойно выйти замуж и жить в своё удовольствие. Времени упускать не стоит, красота твоя не вечна. Твои чёрные, как ночь, волосы не всегда будут чёрными и нежную кожу твою ожидают морщины старости. Сколько тебе лет? Девятнадцать? Или двадцать? Пожалуй, двадцати ещё нет. Но – это всё равно. Красота, дорогая Узукджемал, товар непрочный, надо уметь использовать её своевременно, потому что потом за неё и полцены не дадут. Сейчас идёт война. Тот парень, Берды, которого ты любишь, возможно, уже погиб где-нибудь в песках, сражённый пулей. Нужно ли губить тебе свою молодую жизнь из-за человека, которого нет в живых? Ведь это всё равно, что умирать от голода на чувале с чуреком!

– Нет, Берды не должен погибнуть! – воскликнула Узук.

– Почему не должен? – настаивал Черкез-ишан. – Каждый не минует своего смертного часа.

– Нет-нет, аллах милостив! Он не захочет погубить такого парня в цветущем возрасте!

– Это верно, – сказал Черкез-ишан, – милостей у аллаха много… Но почему ты уверена, что аллах, наделивший такую красавицу, как ты, невыносимо тяжёлой судьбой, задумается: отнимать или не надо жизнь у какого-то там Берды?

– Ох, не говорите так!

– От того, что я скажу или не скажу, ничего не изменится, – усмехнулся Черкез-ишан. – Если бы желания мои исполнялись, я бы давно поселил в твоём сердце одну любовь ко мне. Но, как видишь, до сих пор этого не произошло, несмотря на все мои старания,

– Я не смогу любить вас, – тихо сказала Узук.

– Но я люблю тебя, пойми это! – повысил голос Черкез-ишан. – А твой Берды – не любит! Любил бы – давно освободил из лап Бекмурад-бая. Да будь я на его месте. Я бы горы свернул на своём пути!.. Нет, не любит он тебя, Узукджемал.

– Он имеет на это право, – с печальной покорностью промолвила Узук.

– А я не имею права любить?

– Нет… По-моему, нет…

– Ну что же, – сказал Черкез-ишан, притворяясь рассерженным, – если я не имею права тебя любить, значит не имею права и держать тебя в своём доме. Сейчас я пойду к Бекмурад-баю, отдам ему свидетельство о разводе и скажу, чтобы забирал тебя!

Конечно же, никогда в жизни Черкез-ишан не поступил бы так, как говорил. Он просто пытался сломить упорство молодой женщины, упорство, на его взгляд, совершенно необоснованное. Однако Узук перепугалась не на шутку. Несмотря на всю двусмысленность своего положения в доме Черкез-ишана, она впервые за несколько лет почувствовала здесь себя человеком. Вернуться в опостылевший род Бекмурад-бая было страшное смерти, страшнее всего на свете.

– Неужели вы такой жестокий? – с дрожью в голосе сказала она, с трудом сдерживая слёзы. – Неужели у вас нет ко мне ни капли жалости?

– А у тебя ко мне есть жалость? – Черкез-ишан склонился над ней, присевшей в изнеможении на корточки.

– Что я вам плохого сделала?

– Ты меня посадила на вертел и зажарила, как шашлык! – воскликнул Черкез-ишан. – Можно ли сделать что-либо худшее?

Узук долго молчала. Подсознательно понимая, что в душе молодой женщины происходит решительная борьба, Черкез-ишан не мешал ей думать. Всё, что зависело в этом отношении от него, он уже сделал, остальное зависит от неё. Согласится – будет в доме роскошный той, не согласится – что ж, пусть живёт, как жила, или идёт на все четыре стороны…

Тяжело вздохнув, Узук впервые за всё время разговора подняла глаза на Черкез-ишана.

– Наверно, я действительно долго мучила вас… Никуда от своей судьбы не уйдёшь и конём её не объедешь… Я согласна стать вашей женой – пусть приходят свидетели обручения.

– Дорогая Узукджемал, вы никогда не пожалеете о принятом решении! – радостно вскричал Черкез-ишан. – Я сейчас же, сию минуту приведу людей, и мы с вами обручимся! Ждите меня!

Он схватил палку – нога ещё давала себя знать – и быстро вышел из дому. А Узук, придавленная своим согласием, как непомерным верблюжьим вьюком, присела в уголке, закутавшись с головой халатом. Мыслей не было. Она медленно погружалась в чёрную вязкую пустоту.

На углу улицы Черкез-ишан задержался, оглянувшись на свой дом. Радужное настроение его лопнуло мыльным пузырём – у дверей дома стояли два человека. Один был Клычли, второй – как будто незнакомый.

– Чёрт их принёс не вовремя! – с досадой выругался Черкез-ишан. – Придётся возвращаться! – И он торопливо захромал назад.

Приоткрыв дверь, Клычли окликнул:

– Ишан-ага!

Узук из соседней комнаты услышала его хриплый – Клычли недавно простудился – голос, но, решив, что это собираются свидетели обручения, ещё плотнее закуталась в халат и даже зажала руками уши – ничего не видеть, ничего не слышать до самого последнего момента. Согласие, данное ею Черкез-ишану, страшило её всё больше и больше. Рядом с ним даже возвращение в дом Бекмурад-бая стало казаться не таким уж тяжким, как вначале.

Не получив ответа, Клычли вошёл в комнату и снова крикнул:

– Ишан-ага, ты дома?

Он осторожно заглянул во внутреннюю комнату и сказал вошедшему следом Берды:

– Нет его. Куда-то вышел. Видимо не надолго – дверь не запер. Подождём?

– Удобно ли? – спросил Берды полушёпотом, чувствуя себя не очень уверенно в чужом городском доме. – Может, во дворе посидим?

Выходя, они чуть не столкнулись с Черкез-ишаном. Кинув быстрый взгляд на плотно прикрытую дверь во внутреннюю комнату, Черкез-ишан радушно протянул им руки.

– Рад видеть дорогих гостей! По делам отлучался на минутку, – прошу извинить. О, и Елхан в гости пожаловал? Очень рад! Прошу проходить, садиться! Живу я один, без хозяйки. Сейчас чай вскипячу – на примусе быстро.

Он был оживлён и говорил, не переставая, будто и в самом деле был рад приходу гостей, хотя в душе сулил на их головы все болячки мира. «Бу-бу-бу…» – глухо доносилось из-за стены до Узук. Она стискивала зубы, чтобы не застонать, не закричать в голос от невыносимой тоски, и сильнее зажимала уши.

– Мы с Елханом всего один раз встречались, – говорил Черкез-ишан, расставляя чайники, – но он мне понравился: остроумный и мужественный человек, один против шестерых выступить не побоялся. Я бы на такое не рискнул. – И Черкез-ишан дружески улыбнулся Берды.

Берды ответил улыбкой – ему тоже нравился этот весёлый, симпатичный, гостеприимный ишан, совсем не похожий на других ишанов.

– Мы не задержали тебя, ишан-ага? – спросил Клычли. – Может, ты собирался куда-нибудь идти?

– Успеется! – свеликодушничал Черкез-ишан.

– Мы к тебе не надолго. Вот этот парень… э-э-э… Елхан, – он из Хивы прибыл. Товар у него есть, шкурки.

– Всё-таки решил заняться торговлей? – память у Черкез-ишана была хорошая. – Доброе дело. Сейчас все самостоятельные люди торгуют. Что же он хочет в обмен на свой товар?

– Ему нужна нефть – Джунаид-хан в горючем нуждается. И ещё масло, которое в вагонные буксы заливают.

– Разве у Джунаида паровозы появились? – изумился Черкез-ишан.

– Кто его там знает, – пожал плечами Клычли. – Может, паровозы, может, какие другие машины.

– Что ж, – сказал Черкез-ишан, что-то прикинув в уме, – постараемся для хорошего человека. Приходите… ну, скажем, в среду приходите в чайхану «Елбарслы». Устраивает вас такой срок?

Клычли глянул на Берды. Берды согласно кивнул: устраивает.

– Тогда – договорились! К среде я постараюсь разузнать всё, что вас интересует.

– Тогда и мы тебя больше задерживать не станем, – Клычли поднялся. – У тебя свои дела, у нас – свои. Будь здоров!

– А то – посидите! Плов сготовлю сейчас.

– Нет уж, мы пойдём.

Обрадованный Черкез-ишан проводил гостей аж до самого поворота улицы и распрощался, ещё раз заверив их, что непременно сделает всё для своих лучших друзей, какими он считает Клычли и Елхана. Посвистывая, он вернулся домой и позвал:

– Узукджемал, покажись, луноликая! Гости уже ушли, не бойся!

Ответом ему была тишина.

Посмеиваясь над робостью Узук, Черкез-ишан прошёл во внутреннюю комнату и остановился, поражённый – Узук не было и там. Ещё не веря страшной догадке, он выбежал наружу, заглянул во все надворные строения, вышел на улицу. Узук исчезла.

Лев то, или львица – всё равно лев

Они сидели на топчане под сенью старого, но ещё могучего, полного жизненных соков дерева.

Был тот час между уходящим днём и наступающей ночью, когда возвращаются с выпасов блеющие и мычащие стада, тянет горьковато-сладким дымком саксаула от очагов. На широком, как площадь, дворе, обнесённом добротным дувалом, высились составленные в пирамиды винтовки, группами в несколько человек сидели в ожидании ужина немногословные джигиты. Женщины сновали между булькающими котлами проворно, но без излишней торопливости.

Чем-то прекрасным и неуловимо печальным полнился пламенеющий закат. Его краски то тускнели, то разгорались снова, какие-то смутные тени скользили по розовому накату неба и прятались в ватных хлопьях облачков, представляющихся клочками чего-то недавно целого, ныне безжалостно растерзанного и беспорядочно разбросанного по небу. Казалось, там, в глубоких безднах пространства, идёт молчаливая и жуткая в своём неестественном молчании беспощадная, смертельная борьба света и тьмы.

Они сидели на топчане – Байрамклыч-хан и Галя. Он, широкоплечий, налитый спокойной силой своих сорока лет, смуглолицый и чернобородый, сидел неподвижно, глядя тёмными, сумрачными глазами в неведомое. Иногда он вскидывал их на жену, и было во взгляде столько сдерживаемой нежности и ещё чего-то такого, перед чем бессилен язык и от чего у человека, случайно перехватившего такой взгляд, сладко, тревожно и больно замирает сердце, прикоснувшееся к чужой сокровенной тайне.

Галя была почти вдвое моложе мужа. Тоненькая, как камышинка, с большими голубовато-серыми глазами, румянцем во всю щёку и буйной шапкой белокурых волос, собранных в тяжёлую корону кос, она останавливала внимание той неяркой, но удивительно светлой красотой, какой бывает красива любимая и любящая женщина, – владычица всей вселенной.

Вошедший с улицы джигит приблизился к топчану и негромко сообщил, что незнакомый всадник спрашивает Байрамклыч-хана.

– Пусть войдёт, – кивнул Байрамклыч-хан, незаметным движением расстёгивая коробку маузера, И радостно привстал навстречу улыбающемуся Берды.

Они крепко, по-братски обнялись, Байрамклыч-хан задержал на мгновение объятие, и Берды, поняв скрытый смысл этого, вместе с радостью почувствовал глубокое удовлетворение тем, что не ошибся, горячо споря с Сергеем: Байрамклыч-хану было чуждо предательство.

– Какими судьбами попал сюда, Берды?

– Ай, хан-ага, я в этих местах не один раз бывал!

– Вот уж никогда не думал, что встречу тебя в Туркмен-Кала.

– Это потому, что я последнее время немножко в других местах ходил.

– Хорошо, что ты догадался заглянуть и сюда.

– Да вот, выбрал свободную минутку.

– Молодец, не забыл.

Им обоим хотелось поговорить о другом, более значительном и волнующем, но оба понимали, что такой разговор сейчас неуместен, и говорили о пустяках.

На улице послышался шум, во двор вбежал дозорный.

– Эзиз-хан идёт!

– Быстро на коней! – скомандовал Байрамклыч-хан, помогая подняться жене.

Но это был не Эзиз-хан. Два отряда примерно равной численности остановились за аулом на некотором расстоянии друг от друга. Два предводителя съехались на середине этого расстояния.

– Что ты ищешь здесь, Абды-хан? – спросил Байрамклыч-хан.

– Я ищу тебя, – ответил Абды-хан.

– Ты нашёл меня – что скажешь?

– Я пришёл к тебе со словом просьбы.

– Скажи это слово и уходи.

– Уйти не могу.

– Что этому причиной?

– Эзиз-хан.

– Вот как?

– Да. Он хотел убить меня, но я успел убежать со своими джигитами.

– За что же Эзиз-хан разгневался на своего ближайшего помощника?

– Он обвинил меня в том, что я был в сговоре с тобой, что ты предложил мне действовать против Эзиз-хана сообща, и я будто бы согласился на это. Не знаю, какой мерзавец так ему доложил, но он рассвирепел, как раненый кабан.

– Да, это, действительно, был мерзавец… Впрочем, неважно. Что хочешь ты от меня, Абды-хан?

– Мне некуда идти. Я хочу присоединиться к тебе со своими джигитами. Примешь?

– Нет. Слишком разными дорогами мы идём, чтобы быть вместе.

– Разве мы – враги? Разве я питаюсь иным хлебом, чем ты?

– Одну воду пьют и корова и змея, но одна даёт молоко, другая – ад.

– Ты мне не веришь, Байрамклыч-хан?

– Я тебе не верю, Абды-хан. Я слишком хорошо знаю тебя, чтобы поверить.

– Не пожалеешь?

– Мне приходится жалеть о многом, но об этом – не пожалею. На языке твоём – мёд, но глаза твои смотрят в спину, Абды-хан. Я читаю мысли твои между слов, хотя ты и пытаешься облечь их в парчу обмана.

– Ты ясновидец?

Нет. Просто я знаю ту породу людей, к которой принадлежишь ты. Собака, которая собирается укусить, зубы не скалит. А теперь уходи и не ищи больше встреча со мной – для одного из нас она может оказаться последней.

– Я запомню твои слова, – сказал Абды-хан, поворачивая коня.

– Этим ты продлишь свои дни, – кивнул Байрамклыч-хан.

Отряд остановился у колодца «Тутли». После некоторого размышления Байрамклыч-хан решил вернуть своих джигитов в аул. Когда некоторые запротестовали, ссылаясь на то, что поблизости бродит Абды-хан, Байрамклыч-хан сказал:

– Абды-хан труслив. Зная, что у нас с ним равные силы, он не отважится напасть. Тем более он не станет искать нас ночью. Вы поезжайте, поужинайте, чтобы на пропало хозяйское угощение. Поутру запаситесь сеном а ячменём для коней и постарайтесь прибыть сюда до полудня. Старшим будет Сапарли.

Джигиты уехали.

– Ты в самом деле не опрометчиво ли поступил? – усомнился Берды, когда они остались втроём. – А если Абды-хан недалеко от аула и узнает, что джигиты вернулись?

– Что из того? – пожал плечами Байрамклыч-хан. – Откуда ему знать, что я не вернулся с джигитами?

– Люди не проболтаются?

– Уже темнеет – аульчане не увидят, кто вернулся, кто остался. А среди моих людей болтунов и изменников нет.

Они разожгли небольшой костёр, разогрели прихваченную с собой коурму, вскипятили чай. Потом костёр из предосторожности был погашен.

– Послушай, хан-ага, – начал Берды, – у меня от тебя секретов нет. Поэтому я скажу тебе прямо: прибыл в Мары по специальному поручению красных. В чарджоуском штабе обороны много говорили о тебе. Я получил разрешение встретиться с тобой и поговорить. Будешь слушать?

– Говори, – сказал Байрамклыч-хан.

– Джигит джигита узнает с первой встречи, гласит Пословица, а мы с тобой, хан-ага, встречались не раз – воевали вместе, на опасное дело вместе ходили. У меня много верных, мужественных друзей. К их Числу я хотел бы причислить и тебя.

– 1Не смущает, что я офицерскую школу кончал?

– Нет, не смущает.

– Честно говоря, меня тоже. Когда выпускники присягу принимали, что клянутся защищать царя и никогда не идти против него, я отказался, сказав, что вера моя не позволяет мне говорить такие слова. Ну и разжаловали меня, не успев звание присвоить.

Запоздалый беркут кружил в тёмно-синем небе, высматривая место для ночлега. Не спуская с него глаз, Берды потянулся за винтовкой. Байрамклыч-хан удержал его руку.

– Не надо.

– С одной пули сниму!

– Не надо, – повторил Байрамклыч-хан. – Он свободный владыка неба. Пусть летает. Если бы у меня были крылья, я тоже взлетел бы в небо. Тяжко на земле, нет свободы!..

– За свободу бороться нужно, хан-ага.

– Знаю. Потому и подался в Каракумы. Тесно мне в окрестностях железной дороги.

Галя склонила голову на каменнотвердое плечо мужа, вплела свои пальцы в его, лежащие на колене.

– Мы найдём свою дорогу, Байрам. Верно?

– Будем надеяться, что да, – сказал Байрамклыч-хан. – Пока наша дорога привела нас к колодцу «Тутли». Куда поведёт дальше, не знаю.

– К нам идти надо, – заметил Берды.

– Куда – к вам?

– К красным. Я специально разыскал тебя, чтобы сказать эти слова.

После продолжительного молчания Байрамклыч-хан сказал:

– На удар отвечают ударом, на откровенность – откровенностью. Скажу тебе, Берды, всё, что думаю. Когда против вас поднялся эмир, я сам, не дожидаясь призыва Совета, собрал отряд добрых джигитов и сказал: «Готов к любому заданию». Знаешь, воевал не в кустах, командовал издали, шёл впереди, – ты сам это видел. Потом мне предложили обучать конников – я учил их всему, что знал сам, что дала мне офицерская школа. Потом – диверсия против Эзиз-хана. Не моя вина, что она провалилась, я сделал всё от меня зависящее, чтобы выполнить поручение Совета. Когда я вернулся в Йолотань, марийского Совета уже не существовало. Я обратился в пушкинский Совет – мне сказали: «С предателями дела не имеем. Иди к своему Эзиз-хану, если не хочешь, чтобы тебя поставили к стенке». Я был так обозлён этим, что отправил письмо Ораз-сердару с просьбой принять к себе. Ораз-сердар ответил, что рад будет немедленно расстрелять меня, едва лишь только я попаду ему в руки.

– Откровенно ответил, – одобрительно сказал Берды.

– Откровенно, – подтвердил Байрамклыч-хан. – Ораз-сердар дорожит своей честью офицера. От его руки и погибнуть не жаль. Жалко погибать от руки такого труса, как Абды-хан, труса и подлеца.

– А ты точно знаешь, что он Эзиз-ханом послан за твоей головой? Может действительно сбежал, как и ты?

– Стервятник не бежит от падали. Я его уже три дня жду. Если не отстанет, заманю в пески и всех положу, до одного!

– Какая цель в уничтожении отряда Абды-хана?

– Никаких у меня не осталось целей, Берды, потому и подался в Каракумы.

– Послушай, хан, – сказал Берды. – Ты человек образованный. Мне трудно убеждать тебя и доказывать, что белое это не чёрное, а чёрное – не белое. Кушкинцы поступили с тобой очень несправедливо, но ты должен понять их и извинить: откуда они знать могли, что ты не то своей воле у Эзиз-хана был? Осердясь на одну вошь, не сжигают всё одеяло. Мы встретились с тобой в тяжёлое время. Вместе шли к одной цели, ради неё подставляли грудь под пули. Не верю, что наши пути разошлись, не верю, хан! Ты заблудился, но ушёл ещё недалеко – вернись. Вернись, брат мой! Я не пущу тебя падать в пропасть!

Берды крепко обнял Байрамклыч-хана, и они долго стояли так молча. Подошла Галя; раскинув руки, обняла их обоих.

– Возьмите и меня в своё родство.

– Байрамклыч-хан мне брат, ты – сестра! – горячо ответил Берды. – У нас с вами одна цель, одна дорога. Отсюда мы поедем в Чарджоу. Ты останешься там, а мы с Байрамклыч-ханом будем воевать. Потом мы вернёмся, и ты угостишь нас горячим пловом из курицы.

– Угощу! – засмеялась сквозь слёзы Галя.

Высвободившись из объятий Берды, Байрамклыч-хан в раздумье сказал:

– Я понимаю тебя, Берды, и хотел бы последовать твоему совету. Но в какой хурджум спрячу совесть? Как могу считать себя большевиком после письма Ораз-сердару? Ведь письмо-то меня никто не заставлял писать, доброй волей послано! Человек – не тростник, чтобы гнуться в ту сторону, куда ветер дует. Встал на одну дорогу – иди по ней, если даже она ухабиста и уводит от людских селений. Я так понимаю.

– Ты понимаешь правильно, но ты ошибаешься, хан! – Берды положил руки на плечи Байрамклыч-хана. – Дорога, на которую ты ступил, рядом с тобой, но ты сделал ложный шаг в сторону. Человек вскормлен сырым молоком – может ошибиться, особенно в такой неразберихе, как сейчас. Уверен, что никто не упрекнёт тебя в непостоянстве, если ты вернёшься!