Текст книги "Судьба. Книга 3"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Близкий дым ослепляет

Уверенность Черкез-ишана была простой похвальбой, вызванной взбудораженными чувствами. Как человек; трезво оценивающий положение вещей, хорошо знающий характер Бекмурад-бая, его нынешнее положение и связи, Черкез-ишан понимал, что получить сейчас развод для Узук не то, чтобы трудно, а просто-напросто невозможно. – Мало того, обратившись к Бекмурад-баю, он, сам того не желая, в какой-то мере открыл бы местонахождение Узук, а это было чревато серьёзными последствиями. Бекмурад-бай мог пойти на всё, чтобы вернуть невестку. И хотя ссора с ним совершенно не пугала Черкез-ишана, исход всей этой истории можно было довольно легко предугадать заранее.

Однако и упускать Узук Черкез-ишан не намеревался. Прежнее увлечение вспыхнуло в нём с новой силой, превращаясь в самую настоящую страсть. Равнодушный к своим жёнам, пресыщенный легко доступными ласками городских женщин, он, обладая несколько поэтической натурой, мечтал о какой-то несбыточно светлой и чистой любви простой, неискушённой жизнью девушки. Мечтал, как человек, объевшийся различными деликатесами, мечтает о пахучем куске обычного свежего хлеба.

Неожиданное и необычное появление в его доме Узук он счёл буквально знамением свыше, хотя в сущности относился к религии более чем скептически. Коран и другие канонические книги мусульман он знал превосходно, имея прекрасную память, многие тексты цитировал наизусть. При желании он мог бы стать хорошим ишаном, добиться популярности намного большей, чем у отца. По он видел, что жизнь на каждом шагу противоречит религиозным установкам, видел неприкрытое лицемерие, внутреннюю мерзость и порочность служителей религии. Это претило ему. Он желал жить в своё удовольствие, не стеснённый никакими рамками условностей,

Черкез-ишан легко мог овладеть Узук, воспользовавшись её беспомощностью, когда она, не дождавшись плова, уснула. Но он сразу же отогнал эту мысль, не дав ей даже полностью сформироваться, спасая себя от искушения лёгкой добычи. Нет-нет, только не такими методами надо действовать! Узук деваться некуда – одна в чужом городе, уйти от него она никуда не уйдёт. С ней нужна ласка, вежливость, предупредительность, то есть всё то, чего она была полностью лишена в семье Бекмурад-бая. Грубостью и хамством она сыта по горло, и настойчивые откровенные домогательства в лучшем случае оттолкнут её, а то и заставят снова поднять на себя руку. И кроме всего остального, Черкез-ишан хотел не просто молчаливой покорности, не уступки по принуждению – он жаждал ответного чувства.

Ещё не зная, что он предпримет, понадеявшись на счастливый случай, Черкез-ишан рано утром выехал на двуколке из города. Настроение у него было отличное, он давно не испытывал такого душевного подъёма, такого освежающего буйства чувств. Пусть задача трудна, пусть неизвестно, с какого конца за неё браться, но у него в груди – сила сорока богатырей, он одолеет любые препятствия, сокрушит любые преграды!

Напевая какой-то легкомысленный мотивчик, он думал, что от последней встречи с Узук – она же собственно была и первой – его отделяют четыре года. Минувшей ночью он наговорил молодой женщине целую кучу комплиментов. На самом же деле почти совсем не знал, как она жила эти годы, как вела себя, чем стала. Впрочем, раздумывать над этим не хотелось – это влекло к слишком прозаическим мыслям, а Черкез-ишану не хотелось прозы. Сердце его было, полно любовного восторга, сердце требовало поэзии.

По узкой тропинке к дороге подъезжал статный черноусый джигит с хмурым лицом и винтовкой за спиной. Серый ахал-текинец под всадником шёл легко, словно играючись, круто гнул шею. Сразу было видно, что в жилах его течёт кровь прославленных скакунов и что при нужде он не подведёт своего хозяина. «Одни ищут сад любви, другие – поле брани», – подумал Черкез-ишан, доброжелательно глядя на джигита.

Поравнявшись, тот поздоровался и поехал рядом.

– Куда путь держите? – полюбопытствовал Черкез-ишан, хотя ему было совершенно безразлично, куда направляется случайный попутчик.

– Далеко еду, в Хиву, – ответил джигит.

– Да, путь не близкий. Но, как свидетельствует про^: рок наш Мухаммед, идущему аллах больше даёт перед сидящим. Торговать, видно, едете?

– Нет, торговлей не занимаемся.

– А-а, тогда вы джигит какого-нибудь сердара! – обрадовался собственной проницательности Черкез-ишан. – Угадал?

Всадник кивнул:

– Угадали.

– Кто же твой сердар? У такого джигита, как ты, и начальник должен быть молодцом.

– У Эзиз-хана я.

– О, это знаменитый голово… – Черкез-ишан чуть было не сказал: головорез, но быстро спохватился. – Знаменитый сердар! Говорят, на его спине есть след пятерни пророка Хазрета Али.

Джигит недоверчиво покосился на Черкез-ишана.

– Не видел.

– Как же так! – разыгрывая удивление, воскликнул Черкез-ишан, которого начал забавлять разговор. – Джигит хана – и не видел?

– Хан джигитам свою спину не показывает.

Черкез-ишан оценил остроумный ответ и засмеялся.

– Ты, видать, парень не промах!.. А вообще любят у нас разные сказки придумывать. Не успеет какая-нибудь личность проявиться, как вокруг неё – целый чувал легенд. Вот и про Эзиз-хана говорят, что после пророка Хазрета Али только он достоин нести знамя веры.

– Это правда? – спросил, джигит, придерживая норовящего уйти вперёд коня.

Черкез-ишан опять засмеялся и сказал, играя своей откровенностью:

– Ну, теперь, поскольку ты являешься его джигитом, мне просто неудобно говорить обратное, – ты можешь обидеться. А что касается меня лично, то я в этой войне не являюсь носителем веры и предпочитаю заниматься менее хлопотными и более приятными вещами.

– Правильно! – неожиданно для Черкез-ишана одобрил джигит и впервые за весь разговор улыбнулся. – А вы куда едете?

– О, друг, я оду в чудеснейшее место! – Черкез-ишан прищёлкнул языком, показывая, в какое приятное место он направляется. – Я еду в сказочный сад Эдема!

Джигит понял и принял шутку.

– По слухам, сад действительно чудесный, но не рановато ли вы в него собрались? Или вас война страшит и вы спешите поскорее удрать с этого света? Впрочем, дело, конечно, ваше, компанию вам туда составить я не могу – мне воевать надо. Передайте от меня привет всем гуриям.

– Ты мне нравишься, парень, – весело сказал Черкез-ишан. – Только имени твоего не знаю – от кого привет передавать?

– Скажите, от Елхана.

– Хорошее имя. Если верить в силу имён, то ты в пути не должен знать усталости: хан дороги – это не шуточки!

Их внимание привлёк крик. В стороне от дороги, дайханин махал руками и кричал: «Змея!.. Змея!..»

– Вы езжайте, – сказал Елхан попутчику, – я посмотрю, чего ом там кричит.

Он свернул с дороги, а Черкез-ишан, пробормотав: «Кому – змея, а кому – любовь», подстегнул лошадь и вскоре скрылся за поворотом у ближайшего холма.

Подъехав к дайханину, указывавшему на разросшийся куст гребенчука, Елхан и в самом деле увидел змею таких размеров, каких до сих пор ни разу не встречал. Она обвилась вокруг куста и смотрела, на людей немигающими холодными глазами, часто высовывая из закрытой пасти кончик раздвоенного языка. Елхан невольно потащил из-за спины винтовку.

От выстрела змея дёрнулась и расслабила кольца, но с места не тронулась.

– Стукни её как следует кетменём! – сказал Елхан дайханину, сердясь на себя за минутное малодушие.

– Боюсь, – чистосердечно сознался дайханин.

– Эх ты!

Елхан решительно шагнул вперёд и прикладом винтовки размозжил змее голову.

– Вот как с ними надо!

Дайханин издали смотрел на него с уважением, однако подойти не решался.

– Не бойся, – сказал Елхан, пнув змею ногой, – она теперь не страшнее саксауловой палки.

Только после этого дайханин несмело приблизился.

– Голова у змеи – самое главное, – пояснил Елхан, – Если целой оставишь, змея через шесть дней оживёт, хоть ты её на две половинки разруби. Обязательно давить голову надо!

Дайханин подошёл к змее, давнул чокаем и тотчас испуганно отскочил в сторону.

– Показалось, что шевелится, – оправдывался он.

Елхан посмеялся над трусливым дайханином и, вскочив на коня, тронул его на рысь – одному ехать скучно, стоит догнать весёлого попутчика.

У моста, переброшенного через широкий магистральный арык, толпилось и шумело человек десять. Там же стояла и двуколка попутчика, только почему-то без коня. Когда Елхан подъехал, всё объяснилось. Шестеро джигитов отобрали у четверых дайхан лошадей, дав им взамен каких-то заморённых кляч. Отобрали вороного и у попутчика – это сразу настроило Елхана против джигитов. Дайхане, сложив руки на груди, униженно кланялись и просили вернуть лошадей. Джигиты, посмеиваясь над ними и бросая издевательские реплики, возились с седловкой. Черкез-ишан стоял в стороне и покручивал ус – происшествие, казалось, скорее забавляло его, чем сердило, и Елхан проникся к нему ещё большей симпатией.

– Эй, вы! – крикнул он джигитам. – Зачем людей обижаете? Сами дайханами не были, что ли? У дайханина лошадь отобрать всё равно, что самого убить.

– А мы им своих взамен оставили! – отозвался один из джигитов, затягивая подпругу.

– Был бы сам здоров – конь найдётся, – поддержал второй.

– Каждый будет добрым, если под ним такой жеребец, как твой серый, – сыронизировал третий.

– Посмотрел бы я, как ты поехал воевать на моей кляче! – сказад четвёртый. – Ни врага догнать, ни самому удрать.

– А кто вас на войну гонит? – спросил Елхан. – Сидели бы дома спокойно.

Джигиты засмеялись.

– Ты, парень, шутник, оказывается!

– У тебя у самого за спиной кочерга висит, или винтовка Ораз-сердара?

– Тебя самого кто послал на войну?

– Меня бедняки послали. – Елхан указал рукояткой плети, – вот такие, как перед вами стоят, у которых ни земли, ни воды – ничего нет. Не первый день за них воюю, а вы – грабите!

– Вы слышали справедливые слова? – обратился молчавший дотоле Черкез-ишан к джигитам. – Верните коней дайханам, не заставляйте страдать бедняков. Моего жеребца можете забрать, – я вам ни слова не скажу. И клячу свою, что мне оставили, тоже заберите. Но честно предупреждаю вас: кто взял, тот и приведёт обратно. Как только в Мары появитесь, так и приведёте. А уж потом разговаривать будем.

Джигиты забеспокоились. Самоуверенный тон Черкез-ишана, презрительная мина на лице им явно не понравились. Они шёпотом посовещались и один спросил:

– А вы кто такой?

– Это неважно! – Черкез-ишан демонстративно повернулся спиной к спрашивающему.

– Нехорошо, – сказал джигит. – Своё имя скрывает только тот, кто боится назвать его.

Эта реплика задела самолюбие Черкез-ишана и он с вызовом ответил:

– Мне таиться нечего! Я Черкез-ишан!

Джигиты растерянно переглянулись и все шестеро, бормоча: «Прости нас, ишан-ага!.. Не знали мы, ишан-ага!.. По неведению согрешили, ишан-ага!», бросились запрягать жеребца в двуколку.

Довольный произведённым эффектом, которого он, честно говоря, и сам не ожидал, Черкез-ишан уселся в двуколку, разобрал вожжи. Трогая коня, сказал джигитам:

– Послушайте доброго совета: верните людям их лошадей, не позорьте себя.

– Как вернуть? – сказал один из джигитов вслед Черкез-ишану. – Бекмурад-бай сказал, что если, хотим быть его джигитами, должны сами достать себе коней. Сказал: насильно отбирайте, если добром меняться не захотят. Мы и выполняем его приказ. А ему такое Ораз-сердар приказал.

Услышав имя Бекмурад-бая, Елхан весь подобрался, как готовящийся к прыжку барс…

– Слушайте меня! – сказал он джигитам. – Вам дали винтовки и дрянных кляч, а вы думаете, что ка свадебный той идёте. Завтра вас погонят под пули, и тогда вы узнаете, что это совсем не то что песок, которым на свадьбе гостей обсыпают, да будет поздно! Послушайте мой совет. Идите к Бекмурад-баю и скажите ему: вот твои клячи, вот твои винтовки, а мы пойдём домой…

Джигиты, раздосадованные потерей самого лучшего коня, вразнобой закричали:

– Хватит с нас советчиков!

– Свои советы при себе оставь!

– Он боится, что из-за нас ему в Чарджоу мало добра достанется!

– Не бойся – мы с тобой поделимся!

– Ладно! – решившись, бросил Елхан. – Человеческого языка не понимаете – поймёте другой язык!

Он поскакал к изгибу арыка, соскочил с коня, отбежал шагов на двадцать в сторону и лёг. Первая пуля тонко и жалобно пропела в горячем воздухе. Поняв, что шутки кончились, джигиты кулями повалились на землю, заклацали затворами. Дайхане побежали от них прочь, оглядываясь и пригибаясь.

Перестрелка длилась долго. Трое джигитов были уже ранены. Елхана пули пока миловали.

Со стороны близлежащего аула показался скачущий всадник в белом тельпеке. Он осадил коня возле дайхан, которые, сгрудившись, как стадо оставшихся без вожака овец, наблюдали за перестрелкой, и отрывисто бросил:

– Что-за шум? Кто стреляет?

От толпы отделился старик-дайханин, схватил всадника за полу халата.

– Голубушка Сульгун-хан… милая Сульгун-джан… поспеши на помощь нашему джигиту! Люди Бекмурад-бая коней у нас отобрала, а он вступился. Теперь они его убить хотят… Голубушка Сульгун-хан, да помогут тебе аллах и все пророки, окажи содействие нашему джигиту, вступись за него!

Старик заплакал. Сульгун-хан подняла над головой винтовку, держа её горизонтально – знак прекращения огня, и поскакала к месту перестрелки. Выстрелы затихли. Сульгун-хан направила коня туда, где залёг Елхан. Он поднялся ей навстречу, всматриваясь. Вдвоём: она – в седле, он – ведя серого в поводу – они приблизились к джигитам, всё ещё лежащим на земле.

– Встаньте все! – властно приказала Сульгун-хан.

Джигиты покорно встали, отряхиваясь, трое раненых остались сидеть. Сульгун-хан смотрела с откровенным презрением и молчала. Подошли дайхане, остановились поодаль.

– Шестеро против одного! – по широкому лицу Сульгун-хан пробежала тень, похожая на усмешку. – И вы думаете, что вели себя мужественно? Вы оказались малодушными трусами! Драться надо на равных, а вы – шестеро на одного. Эх вы, герои!.. Чьи вы?

Джигиты помялись.

– Бекмурад-бая, – сказал наконец один.

– Вернитесь к Бекмурад-баю и сдайте ему своё оружие! Воины из вас не получились. Если не знаете моего имени, передайте Бекмурад-баю, что это сказала Сульгун-хан! Больше он вас ни о чём спрашивать не станет… А лошадей дайханам верните! Эй, люди, разбирайте своих лошадей!..

Джигиты подчинились без разговоров и, забрав своих раненых, ушли. Дайхане горячо благодарили Сульгун-хан, не обращая внимания на Елхана. Она принимала благодарности как должное, не дрогнув ни единым мускулом каменно неподвижного лица.

Елхан и Сульгун-хаи поехали вместе.

– Я тебя где-то видела, – ничего не выражающим голосом сказала Сульгун-хаи.

– Возможно, – согласился Елхан.

– Это было в доме Мереда-арчииа?

– У тебя хорошая память, Сульгун-хаи.

– Да, – равнодушно кивнула Сульгун-хаи, – хорошая. Тебя зовут Берды и ты умеешь пулей выбивать из руки серебряный рубль. Почему сегодня в тех плохо стрелял?

– Что же, по-твоему, я их, дураков, убивать должен был, что ли? – возмутился Берды. – Нарочно целился так, чтобы только ранить, а не убить!

Сульгун-хан промолчала. Берды почудилось, что она улыбается, но это, вероятно, ему только почудилось.

– Девушка жива? – спросила Сульгун-хан. – Забрал ты её у Бекмурад-бая?

– Не смог забрать! – с горечью ответил Берды.

– До сих пор у них?

– Говорят, что нету. Сбежала, говорят. Кто знает, может и в самом деле так, а может и убили втихомолку.

– Убили, сволочи, – ровным голосом сказала Сульгун-хан. – Предлагала тебе помощь прошлый раз – отказался.

– Да ведь знаешь, как говорится: «Знал бы, что конь падёт, сменил бы его на мешок соли». Думали мы одно, а получилось по-другому. Тут ещё война началась, совсем всё перепуталось.

– Бекмурад-бай свой отряд собирает, слыхал? Один гулять будешь – быстро на железный вертел попадёшь.

– Кому воробьи страшны, тот проса не сеет.

– Ну смотри. Бекмурад-бай противник серьёзный… Тут мне сворачивать надо, в гостях я. Может, поедешь со мной? Чаю попьёшь, отдохнёшь немного…

– Я бы с радостью, да и так задержался, а дорога не близкая.

– Как знаешь. Счастливо тебе.

– И тебе тоже, Сульгун-хан! Помощь твою не забуду – спасибо!

И снова разошлись вторично скрестившиеся дороги Берды и Сульгун-хан.

* * *

До своего аула Черкез-ишан добрался без дальнейших происшествий. Мысли его, на какое-то время отвлечённые встречей с Берды и стычкой с джигитами Бекмурад-бая, снова вернулись к Узук, к проблеме получения свидетельства о её разводе. Он очень хотел быть честным перед Узук, он ухватился бы за любую возможность, чтобы выполнить своё обещание, но, сколько ни думал, ничего путного в голову не приходило.

В конце концов, отчаявшись что-либо придумать, он дал себе твёрдое слово при первом же удобном случае сделать всё, как надо, и написал свидетельство о разводе сам, скрепив его печатью ишана Сеидахмеда. Вернувшись в свою комнату, он ещё раз перечитал свидетельство, аккуратно сложил его и сунул в карман. Голос совести назойливо нашёптывал о непорядочности сделанного, однако Черкез-ишан успокаивал себя, что этот обман – явление временное, вынужденное.

Младшая жена принесла чай. Она по-своему любила мужа, несмотря на его беспутность и равнодушие к ней, и участливо спросила, что он такой невесёлый. Черкез-ишан бесцеремонно выставил её за дверь. В другое время он, вероятно, обошёлся бы с нею поласковее, но сейчас все его мысли были заняты Узук. Он чувствовал себя настоящим влюблённым, когда любое, самое безобидное общение с другой женщиной, не говоря уже о чём-либо большем, представляется изменой предмету любви.

На обратном пути в город он всё время погонял жеребца, не зная, что его ожидает серьёзная неприятность. Она таилась в его собственном дворе и бросилась под ноги коня визжащим, шипящим и рычащим клубком, который, наткнувшись на неожиданное препятствие, распался на взъерошенного кота, мгновенно взлетевшего на дувал, и не менее взъерошенную собаку. Испуганный жеребец всхрапнул, шарахнулся в сторону, треща оглоблями, двуколка перевернулась. Вылетев из неё, Черкез-ишан упал на неловко подвёрнутую ногу.

Узук, стоявшая у окна и думавшая о своей незадачливой судьбе, стала невольной свидетельницей случившегося. Сначала она улыбнулась, видя беспомощные попытки Черкез-ишана подняться. Сообразив, что он сильно расшибся, бросилась во двор.

С её помощью, морщась от острой боли при каждом шаге и изо всех сил стараясь не застонать, Черкез-ишан добрался до дивана. По его просьбе Узук согрела воды, – он считал, что в ноге произошло растяжение связок, и припарки помогут снять боль. Глядя на припадающую походку Узук, он пошутил:

– Вот видите, аллах даже здесь даёт нам с вами испытать одно и то же – и у вас нога поранена и у меня. Это – определённо знак свыше, указывающий на нашу родственность!

Узук было совсем не весело, но из вежливости она улыбнулась.

Слабые зубы ищут еду помягче

Была тихая, напоенная бодрящей прохладой, июльская ночь. На полевом стане чабана Сары вокруг небольшого костра сидели Дурды, Аллак, Меле и Торлы. Они пили чай и перебрасывались репликами не слишком дружелюбного характера. Заводилой в споре был Торлы, тот самый Торлы, который спас в своё время из мургабской стремнины Узук, а потом мужественно вместе, с ней встретил ночных убийц. Сейчас Торлы был явно чем-то недоволен, а его товарищи с ним не соглашались.

Зарычали и с лаем умчались в темноту собаки. П^арни замерли, прислушиваясь. Послышался храп коня, голос, успокаивающий собак.

– Кто-то чужой, – сказал Дурды.

Он негромко щёлкнул затвором винтовки и пошёл в ту сторону, где бесновались собаки. Меле, Аллак и Торлы из предосторожности отошли подальше от костра, в темноту.

Тревога оказалась ложной – это Берды разыскал наконец своих друзей. Они опять уселись у костра. После взаимных объятий, похлопывания по плечам и традиционных приветствий Дурды поинтересовался новостями.

– Много новостей, – ответил Берды, – и всё неладные. Плохие дела, парии. От самого моря и до Мары белые хозяйничают. Марыйского Совета больше не существует – кто попал в лапы белым, кто спрятался. Невозможно разобраться…

– Почему же нас не оповестили? – раздражённо перебил его Торлы. – Или мы уже не нужны Совету? Тогда давайте к белым присоединимся!

– Не горячись, – сказал Берды, – слушай дальше.

– Что мне слушать! – упорствовал Торлы. – И так всё понятно!

Берды сердито глянул на него и продолжал:

– Белые наших врасплох захватили, потому всё так и получилось. Предатели на железной дороге пропустили их потихоньку. Кое-кто из наших погиб. Говорят, захватили какого-то видного большевика, который прибыл из Ташкента, но ещё не известно, расстреляли его или нет. Всё перепуталось.

– Конечно, перепутается! – опять вставил Торлы. – Пропало всё, а не перепуталось!

Дурды с досадой сказал:

– Не перебивай, Торлы! Не хочешь слушать – отсиди в сторонку!

– И слушать не стану и в сторонку не отойду! – Торлы демонстративно лёг навзничь и стал считать звёзды.

– С несколькими сотнями всадников Эзиз-хан прибыл в Мары, – помедлив, заговорил Берды. – А всеми силами белых командует один полковник по имени Ораз-сердар. Многие баи набирают себе джигитов, Бекмурад-бай– тоже. В городе полная неразбериха, как говорится, собака своего хозяина, кошка – хозяйку не узнают.

– Что же делать нам? – спросил Дурды.

– Присоединиться к полковнику Ораз-сердару! – подал голос Торлы.

Дурды рассердился..

– Не с тобой разговор – ты и помалкивай!

– У тебя разрешения не стану спрашивать – говорить мне или молчать! – тоже рассердился Торлы и сел.

– Бросьте вы спорить! – сказал Берды с упрёком. – Нашли время!.. Дел у нас с вами хватит. Когда Марьинский Совет направлял вас сюда, отдал вам задание задерживать на хивинской дороге все караваны с оружием. Всё, что вы собрали, мы захватим с собой и отправимся в Чарджоу, – таков приказ Сергея.

– А если мы ничего не собрали? – спросил Торлы, явно напрашиваясь на спор.

– Так поедем, – сказал Берды, не испытывающий ни малейшего желания спорить попусту, котя его и удивляло непонятное поведение Торлы. Будь на месте Торлы кто другой, Берды насторожила бы такая странная настойчивость, но это был человек, дважды спасший от смерти Узук, и подозревать его в чём-то недобром было бы попросту нехорошо. Минутной слабости может подвергнуться любой.

– А может быть, белые уже прогнали Советы из Чарджоу? – тянул своё Торлы. – Может, паши уже за Аму-Дарьей!

– Если наши там, и мы за Аму-Дарью переправимся, – сказал Дурды.

Торлы ехидно усмехнулся.

– А ты Аму-Дарью видел?

– Видел!

– Когда ты её видел?

– Когда эмир Бухарский женился! Он меня на той пригласил, а я на коне переплыл Аму-Дарью и получил за это первую премию.

– Больше ни за что не получал?

– Получал! Эмир, стоя на Одном берегу, положил себе на голову яйцо, а я с другого берега с первого выстрела это яйцо сбил – тоже премию дали.

– Смелый однако человек, эмир Бухарский!

– Дурды! Торлы! Бросьте спорить! – прикрикнул на них Берды.

Дурды насупился и отошёл от костра, ворча что-то себе под нос. Воспользовавшись наступившим молчанием, Торлы сказал:

– Если красные ушли за Аму-Дарью, то Джунаид-хан остался на мете. Давайте всё оружие, которое попадёт в наши руки, отвезём ему и продадим, а деньги поделим между собой. Не будем дураками…

К костру подбежал запыхавшийся Сары.

– Караван остановился у колодца! Пять верблюдов с оружием!

Парни быстро вскочили на ноги. Берды деловито спросил:

– Сколько людей?

– Человек десять. Все вооружены винтовками.

Берды задумался. Оружие, конечно, шло к Джунаид-хану, поэтому нельзя было допустить, чтобы оно попало к месту назначения. Однако сильная охрана, наверняка ожидающая ночного нападения, исключала возможность немедленного захвата каравана,

– Это не торговцы чаем или каракулем, – поддержал его сомнения Дурды. – Но если такую охрану выставили, значит есть что охранять. Вероятно, оружия много. Обязательно надо его захватить!

– Каким образом? – полюбопытствовал Торлы.

– Подумать надо… По-моему, сейчас нападать на них не следует, лучше – завтра днём.

– В темноте удобнее, – заметил Меле.

– Темнота одинаково помогает – и нам и им, – возразил Дурды. – Караваны обычно устраивают привал в самые жаркие, полуденные часы. Сейчас у колодца они остановились не на отдых, а просто воды набрать, – это ясно. Спать будут в полдень. Вот тогда мы их и накроем спящих.

– А если они караул поставят? – спросил Торлы.

– Если, если! – вспыхнул Дурды. – Если у тётки борода вырастет, она твоим дядей станет! С одним караульным легче справиться, чем с десятью!

В полдень караван действительно остановился. Вокруг колодца раскинулись саксауловые заросли. Тень они давали жидкую, но всё-таки это была тень, и караванщики, позавтракав, улеглись в неё. На ногах остался только часовой. Он ходил взад-вперёд, немилосердно зевал и тёр кулаками глаза. Лежащие верблюды лениво поворачивали за ним головы, пережёвывая жвачку. Наконец часовой не выдержал, пристроился у саксаулового куста и задремал, обняв винтовку.

Берды и его товарищи затаились неподалёку. Согласно выработанного плана, они должны были действовать одновременно. Дурды и Торлы постараются без шума обезвредить часового. Остальные в это время будут стоять наготове и стрелять в каждого, кто, проснувшись, схватится за оружие. Если часовой будет связан, не успев поднять тревоги, следует бесшумно обезоружить и остальных.

Когда часовой уснул, парни окружили спящих караванщиков и взяли оружие наизготовку. Дурды и Торлы подкрались к часовому. Дурды зажал ему нос, прижав голову рукой к земле, Торлы ловко забил в раскрывшийся рот заранее приготовленный кляп. Вдвоём они быстро перевернули караульного вниз лицом, связали ему руки и ноги. Он ворочался, как неуклюжий толстый червяк, и глухо мычал, не понимая спросонья, что произошло.

– Лежи тихо, а то убьём! – дружелюбно шепнул ему на ухо Дурды.

Первая часть задуманного прошла успешно. Меле остался стоять с поднятой к плечу винтовкой, внимательно следя за товарищами, а они принялись осторожно обезоруживать спящих. Собрать валявшиеся рядом её спящими винтовки было не так уж трудно, и парни уже ликовали, обезоружив семерых, когда восьмой, проснувшись, чуть не испортил всё дело. Однако Берды вовремя успел стукнуть его по тюбетейке рукояткой нагана, и он снова сунулся носом в песок.

Разбуженные караванщики ошалело моргали и без сопротивления дали себя связать. Парни подняли недовольных слишком коротким отдыхом верблюдов и, велев связанным людям не двигаться до вечера, двинулись к полевому стану.

Добыча оказалась богатой. Они дополнили её ранее захваченным оружием и без промедления выступили в путь. Шли остаток дня, ночь и всё следующее утро. Только к полудню, уставшие и голодные, как волки, сделали привал у колодца.

И снова Торлы завёл старую песню.

– Если и есть на свете глупцы, не понимающие своей выгоды, то первые среди них – мы с вами. Куда, спрашивается, мы идём?

– В Чарджоу, – коротко сказал Берды.

– Это я знаю, Берды-джан. И что оружие мы там Совету сдадим, тоже знаю. Так ведь?

– Так.

– А если так, то у меня, Берды-джаи, есть к тебе один вопрос.

– Спрашивай.

– Оружие мы Совету сдадим, а Совет нам что даст за это?

– Спасибо скажет.

– И больше ничего?

– Больше ничего.

– А у тебя от этого спасибо хлеба прибавится или халат новый появится? Кому нужно пустое спасибо? Оно, как сухая ложка, рот дерёт. Вот если мы этих пять верблюдов, которыми нас аллах наградил, в Хиву пригоним…

– Ну, и что дальше? – сдерживая закипающее раздражение, спросил Берды.

– Как что? – удивился Торлы. – На базаре разложим!

– Ну?..

– Каракулевые шкурки возьмём, а их на иранском базаре можно на опиум обменять.

– А потом?

– Опиум в Мары привезём, продадим. Вот тогда я посмотрю, как Бекмурад-бай в ноги мне кланяться станет!

– Я вижу, у тебя уже всё продумано! – недобро прищурился Берды. – Значит, поклонов Бекмурад-бая захотел?

– А что, в словах Торлы есть смысл, – сказал Меле.

– Молчи! – цыкнул на племянника Аллак.

Меле виновато потупился и вздохнул. Торлы, обрадованный поддержкой, обратился к нему:

– Меле, ты слышал, что сказал Берды? Он считает, что нам не нужны поклоны Бекмурад-бая. А я не так думаю. Если мы станем действовать глупо, может случиться то, что случилось с глупым дайханином, нашедшим на своём поле целый хум золота. Он решил отнести золото падишаху, чтобы тот его отблагодарил. А сын у датчанина был умный парень, не чета отцу. Зачем, говорит, нам другая благодарность, когда найденного золота на всю жизнь хватит. Но отец был упрям, как ишак – взвалил хум на спину, пошёл во дворец. А падишах и говорит: «Сына твоего я в темницу посажу до тех пор, пока ты всё остальное золото не принесёшь, которое припрятал». Дайханин клянётся и божится, а падишах не верит: не может быть, говорит, чтобы ты всё сразу принёс, для себя ничего не оставил… Вот и с нами может такая же история произойти. А знаете, сколько на марыйском базаре можно денег за опиум выручить? Вы сроду таких денег не видали!

Берды, несколько раз порывавшийся перебить Торлы, сказал:

– Хочешь послушать, что я тебе скажу?

– Говори, – милостиво кивнул Торлы, уже чувствующий себя богачом, окружённым почётом и преклонением. – Говори, Берды-джан, послушаем, что ты скажешь!

– Я считаю тебя, Торлы, неглупым человеком и своим товарищем. Поэтому то, что ты сказал, принимаю за шутку. Ни один честный человек не станет есть хлеб, заработанный на опиуме. Если мне на дороге повстречается торговец, везущий из Ирана опиум, я его застрелю на месте, как собаку! Ты знаешь, что такое опиум? Из отважного, сильного, дорожащего своей честью человека, он делает жалкого труса, подлую тварь, идущую на всё ради горошинки опиума и не имеющую сил обнять ночью свою жену! Понял теперь?

– Понял.

– Хорошо, что понял. Дальше слушай. За всё золото и серебро Хивы я не отдам одной единственной винтовки, одного единственного патрона не отдам! Мне золото не нужно.

– Что же тебе нужно в таком случае?

– Мне?

– Да, тебе именно. Чего ты добиваешься?

– Я добиваюсь, Торлы, чтобы подобные Бекмурад-баю люди, топтавшие веками мои народ, были повержены наземь, – вот я чего добиваюсь! Ни золото, ни серебро, ни сама райская жизнь меня не интересует! Единственно, чего я хочу, это дожить до того дня, когда пси эта сволочь будет поставлена на колени!

– Смешной ты человек, Берды-джан, – пожал плечами Торлы. – Произносишь вроде бы и умные слова, а главного не понимаешь. Ведь для того, чтобы поставить на колени всю эту, как ты говоришь, сволочь, нужна стать богаче её.

– Нет, Торлы, – возразил Берды, – пе богатством давить их надо, а силой, правдой, законом! Ты этого пока не понимаешь. Честно говоря, я и сам не очень-то разбираюсь, по верю, что действовать надо именно так!