Текст книги "Судьба. Книга 3"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Чем ближе рассвет, тем гуще тьма

Восемь месяцев части Красной Армии держали оборону у станции Равнина. За это время на фронте произошли некоторые изменения. Наиболее значительным из них явилось, может быть, то, что английские войска почти полностью покинули территорию Туркмении. Уходили они довольно поспешно. Этому способствовал целый ряд обстоятельств. Во-первых, после январского разгрома Дутова и освобождения Оренбурга Туркестанская республика стала получать значительную помощь из Российской Федерации. Одновременно с этим активнее начало противодействовать белогвардейцам и местное население.

Англичане оказались между двух огней. Их вчерашние союзники, на которых они, привыкшие в своей колониальной политике загребать жар чужими руками, возлагали большие надежды, с минуты на минуту могли ударить в спину. А силу регулярных частей Красной Армии они испытали ещё под Каахка, где потеряли весь свой офицерский состав и полностью уничтоженный кавалерийский полк.

Положение усугублялось и тем, что возникла срочная необходимость усилить войска на ирано-афганской границе. Эмир дружественного с Советской Россией Афганистана объявил независимость страны. Англичане, естественно, так просто не собирались упускать из своих рук пусть не очень богатую, но всё же колонию.

В апреле белоказаки атамана Дутова вновь заняли Актюбинский район, прервав сообщение по Ташкентской железной дороге и угрожая Туркестану новым голодом. Выход был один: немедленно освободить хлебные Марыйский и Тедженский районы. Поэтому правительство. Туркестанской республики приняло решение: наступать.

Успех наступления, кроме предотвращения голода, имел и важное политическое значение. Войскам Закаспийского фронта приходилось действовать на двух основных направлениях – красноводском и хивинском, где рвался к ханской власти Джунаид-хан. Положению тыла угрожала Бухара, находившаяся пока в довольно шатком равновесии нейтралитета. И Джунаид-хан и эмир, Бухарский, несомненно, притихнут, если наступлению Красной Армии будет сопутствовать успех.

В целях улучшения гибкости руководства боевыми Операциями Военно-политический штаб фронта был ликвидирован и вместо него создан Реввоенсовет в составе трёх человек. Он расположился в Чарджоу и начал разрабатывать план наступления.

Такова была обстановка в мае девятнадцатого года, когда Сергей и Берды вошли в здание Реввоенсовета Закаспийского фронта. Была ночь, но здесь властвовал деловой рабочий ритм. То и дело хлопали двери, по коридору быстро проходили озабоченные люди.

– Когда же они спят? – сказал Берды, осматриваясь.

– Некогда спать, – отозвался Сергей. – Мы тоже частенько не досыпаем. – Он постучал в дверь. – Можно?

Похожий на татарина, худощавый, смуглый, круглолицый человек поднял голову от разостланной на столе Оперативной карты, всмотрелся.

– Ты, что ли, Сергей? Какими ветрами?

Это был председатель Реввоенсовета фронта Паскуцкий. Он же – политический комиссар фронта. С Сергеем они были знакомы давно. Отец Паскуцкого до самой смерти работал десятником на Эгрйгузерской плотине, а сам он – водным техником в Теджене. Знал Паскуцкий и историю Берды. Коротенько набросав друзьям обстановку, он сказал, обращаясь к Берды:

– Пойдём в наступление – разыщешь свою Узук.

– Пойдём, – согласился Берды. – Однако, думаю, нет её в живых. Не разыщу.

– Не разыщешь, так хоть подышишь воздухом, которым она дышала, полюбуешься на землю, которая подобных красавиц родит. А там, глядишь, и след её отыщется.

– Если жива, – вздохнул Берды; ему казалось, что он по-прежнему любит Узук и готов на всё, чтобы разыскать её, однако последнее время мысли о ней тревожили не слишком часто, и образ её в памяти стал как-то блекнуть, отступать на второй план, заслоняться другими делами и заботами.

– Будем надеяться, что жива, – сказал Паскуцкий и выпрямился во весь свой сажённый рост. – Мы, Берды, за то и боремся, чтобы не было больше таких тяжёлых, запутанных судеб, как судьба твоей Узук. Боремся против тех, кто превратил землю в царство слёз и стонов. Широка она и богата, земля наша матушка, да не было у неё настоящего хозяина – умелого, трудолюбивого.

Если хозяйничать её можешь, самая плодородная земля сорняками порастёт. Возьми, к примеру, того Николая Романова. Триста лет династия над людьми, над землёй властвовала, а во что землю превратили? Веками народ голодал и холодал, веками стонал от гнёта. А мы хотим, чтобы таких нерадивых хозяев у земли больше не было. Пусть хозяевами станут все люди, пусть все сытно едят и хорошо одеваются. Ветер свободы повеял, товарищ Берды! Мы всеми силами будем поддерживать его!

Паскуцкий старался говорить по-туркменски, лишь изредка перемежал речь русскими словами.

– Берды хорошо знает русский язык, товарищ комиссар, – заметил Сергей. – В николаевское время его смело можно было назначать толмачем к приставу. Большие деньги получал бы.

– Николаевское время не вернётся! – жёстко отрубил Паскуцкий. – А знание русского языка пригодится и в наше, советское время. Сказал тоже: «деньги»! Да в сто раз лучше быть бедняком-революционером, чем миллионером-живоглотом! Верно, Берды?

– Верно, – улыбнулся Берды. – Дороже свободы ничего нет. Это я ещё в ашхабадской тюрьме понял. Посмотрим, удержат ли Бекмурад-бая нажитые им миллионы.

– Слышу речь зрелого мужа! – шутливо возгласил Паскуцкий и глянул на часы. – Вы, товарищи, кажется, в Мары направлены? Почему медлите с выполнением приказа?

– Мы не медлим, – сказал Сергей, – попрощаться зашли перед дорогой.

– А-а, ну, тогда другой коленкор. Желаю вам счастливого пути и удачи.

– Спасибо.

– Хорошо усвоили, что вам надлежит делать?

– Да.

– Ну, с богом, как говорили раньше. Особенно не зарывайтесь, но и не осторожничайте чрезмерно. Смерть, она, ребята, только для первого знакомства страшна. За святое дело рабочих и крестьян и погибнуть не грех. Погибнем – сотни на наше место встанут. Вон одного Полторацкого расстреляли, а на Закаспийском фронте десятки новых Полторацких появились. Мы, ребята, по сути дела бессмертны. Имейте это в виду и соответственно действуйте.

Вечером шестнадцатого мая началось наступление частей, базирующихся на станции Равнина. Для обеспечения неожиданности удара решено было идти песками, стороной от тракта и караванных троп.

Основными вьючными животными, тащившими боеприпасы, провизию и воду, были верблюды и ослы. В похвалу верблюда сказано уже много слов. Это исключительно неприхотливое и выносливое животное, способное день и ночь идти с трехсоткилограммовым грузом, по целым неделям обходиться без пищи и воды.

Однако, как и у всех, у верблюда есть недостатки. Он очень опасается ям и обязательно обходит самую незначительную выбоину. На мокрой дороге широкая и мягкая ступни верблюда, помогающая ему легко шагать по сыпучим пескам, скользит, верблюд падает, часто ломая себе при этом ноги. Он не способен преодолеть самую незначительную водную преграду, даже если вода ему будет ниже колена. Но в мае дождей почти не бывает, рек на пути наступающих не было, путь пролегал по пустыне, – и верблюды не причиняли никакого беспокойства.

Хуже было с ослами. Осёл – достойный соперник верблюда по выносливости и неприхотливости. С грузом он будет идти до тех пор, пока не свалится замертво. Когда, запряжённый в тяжёлую арбу, не может одолеть подъём, он становится на колени, мордой упирается в землю – и всё же карабкается. При хорошем, ласковом обращении он совершенно не упрям. Но он любит кричать. Обладая при тщедушном теле богатырским голосом, он орёт так, что слышно за несколько километров, особенно ночью. Причём, стоит закричать одному ослу, остальные, сколько бы их ни было, подхватывают. Получается совершенно невообразимый хор, способный, кажется, поднять мертвеца.

Бойцы хорошо знали повадки ослов и внимательно следили за ними. Частенько можно было видеть то там, то здесь, как боец, одной рукой держа осла за храп, а, другой – прижимая ему хвост, пинает его сапогом в брюхо. Это было единственным спасением, предупрежу дающим шумный ослиный концерт. Дело в том, что перед тем, как закричать, осёл оттопыривает хвост и начинает икать, набирая воздуху. Этот момент и надо уловить. Секунда промедления – и тогда уж не помогут самые жестокие побои, пока осёл не выкричится.

Всё обошлось благополучно. Войска шли всю ночь и к рассвету вышли на станцию Анненково, где, по данным разведки, находились передовые посты белых.

Станция была пуста. Белые, каким-то образом узнав о наступлении, без боя отошли к Байрам-Али. На станции горела подожжённая белыми нефть. Бойцы с сожалением смотрели на полыхающее жирное пламя – потушить его было невозможно. Многие ругались, поминая беляков до седьмого колена.

Больше того, продолжая варварское разрушение железной дороги, белые на значительном участке разобрали и изуродовали полотно. Его надо было укладывать заново. Снова предстоял путь по пескам.

Через три дня части Красной Армии подошли к укреплённым позициям Байрам-Али. Проволочные заграждения надёжно закрывали подступы к городу. Орудийные батареи ждали только команды открыть по наступающим ураганный огонь. Щедро вооружённые первоклассным английским оружием, снабжённые большим количеством патронов, снарядов, продовольствия, белые, казалось бы, могли выдержать любую осаду.

Красноармейские части не могли похвастаться аналогичным снаряжением. Но исход борьбы решало не только оружие. Здесь происходило столкновение двух идеологий, к идеология красных была значительно сильнее. Бойцы знали, во имя чего они идут на смертный бой. Высокая цель рождает высокое мужество. В белогвардейских же частях, особенно среди джигитов, шло заметное брожение. Ему в значительной мере способствовали разбрасываемые с самолётов листовки, подготовленные Политотделом Закаспийского фронта, в которых убедительно и доходчиво разоблачались грозные цели белогвардейцев.

Листовки призывали джигитов переходить на сторону трудящихся, бороться за власть Советов.

Двадцать первого мая части Красной Армии начали решительный штурм Байрам-Али.

Отзвуки боя, грохотавшего на востоке, встревожили марыйских дайхан. Те, что рано утром ушли в поле, вернулись по домам. Пасшиеся на дальних выгонах стада были подогнаны поближе к селениям. Жители аулов готовились к переселению.

Арчины и знатные баи были собраны в штаб белых. Часам к десяти утра они, сопровождаемые вооружёнными джигитами, стали разъезжаться но своим аулам с новым приказом штаба. Среди них находился и косоглазый Аманмурад, не без помощи своего старшего брата сумевший заполучить должность арчина.

Он собрал всех аульных аксакалов и, важно подбоченясь и надувшись, заговорил:

– Люди, до нашего слуха снова доходят залпы орудий. Это идут красные аламаны. Они рвутся, как стая бешеных волков к овечьему стаду! Чтобы уцелели наши жёны, отцы и дети, надо немедленно садиться на коней и встретить красных с оружием в руках. Их не так много, но они, словно обезумевший верблюд, не боятся ни пуль, ни снарядов, как слепые ломятся напролом. Они убивают каждого встречного, если он в папахе! Они насилуют женщин…

– Аманмурад! – приподнялся со своего места Сухан Скупой. – Я скажу… Говорят, большевики хотят перемешать в одну кучу всех наших жён. Не будет разницы – твоя жена, моя жена. Все – общие. Как же это понимать? Ведь в каждом доме нужна своя хозяйка, чтобы кипятить чай, печь чурек. Неужто большевики настолько глупы, что не понимают этого?

Сухан Скупой уселся, отдуваясь, и важно поглядел кругом, довольный тем, что сказал умную речь.

– Нехорошо поступают болшобики, – поддержал его один из аксакалов. – Люди рассказывают, что они всех встречных берут за бороду и не отпускают до тех пор, пока человек трижды не произнесёт: «Бога нет! Бога нет! Бога нет!»

В разговор вступили другие старики.

– Да-да, требуют отречения. А кто не отречётся, тому на месте голову рубят.

– А можно сказать, что прикажут, а про себя молитву прочитать – и аллах простит.

– В отношении жён молитва не поможет!

– Испытывает аллах рабов своих тяжким испытанием…

На сбор вместе со стариками пришли и несколько молодых парней, любопытствующих, что интересного привёз из города арчин Аманмурад. Один из парней заметил, почёсывая затылок:

– Оно не совсем плохо, если жёны общими будут, А то у нас богатые по четыре жены имеют, а бедняк, если и женится раз, то всё равно на жену со стороны посматривает да облизывается, потому что денег не хватает полностью калым выплатить.

Парии одобрительно засмеялись. Старики заругались, отплёвываясь и суля нарушителям обычаев адские казни. Аманмурад грозно прикрикнул:

– Вы, молодые, если пришли, то сидите тихо и слушайте, что скажут умные люди! Ваше мнение никого не интересует. Тут речь о жизни и смерти идёт, а вы зубоскалите!

– Чего уж пугать! – заметил первый парень. – Вы из большевиков настоящих злодеев сделали. Не видали мы их, что ли? Такие же люди, как и все, зря вы на них напраслину валите.

– А что, неправду говорят, да? – вытаращился на него Сухан Скупой, смаргивая с коротких ресниц пот.

– Конечно, неправду! – стоял на своём парень. – Такими сказками только женщин да детей напугать можно.

– Запиши! – приказал Аманмурад своему мирзе, приглядываясь к парню. – Запиши имя этого умника! Развелось их нынче, как мышей в недородный год… Люди! – обратился он к собравшимся. – Нас сегодня вызывали в штаб. Это не просто какое-нибудь место, это – штаб! – Аманмурад многозначительно поднял палец. – Наш аул должен дать фронту пятнадцать вооружённых всадников! Это – мало, с других потребовали больше. Но мы отстояли своих. Мирза, огласи имена всех ответственных яшули!

Писарь развернул бумагу, откашлялся и прочёл имена пятнадцати человек.

– Все слышали? – спросил Аманмурад. – Каждый из названных аксакалов должен подготовить для войны одного человека – сына, зятя, работника. В общем, кого хочет. Если не подготовит, сам пойдёт в штаб и будет держать ответ перед большим начальником.

Аксакалы подавленно молчали. Аманмурад продолжал:

– Это ещё не всё, люди! Каждый из названных яшули обязан отвезти к железной дороге десять арб сена и выгрузить его возле саксаулового склада. Тише, люди, я ещё не кончил! Сено будете брать там, где его увидите. В случае, если хозяин сена воспротивится, забирайте силой. Для этого к каждому из вас будет приставлен вооружённый джигит. Он арестует строптивца и отправит его в штаб, а оттуда прямая дорога – на фронт. Понятно?

Аксакалы закивали тельпеками:

– Понятно.

– Всё очень понятно.

– И это ещё не всё! – повысил голос Аманмурад. – Вчера ночью шпион большевиков разрушил печь в городской пекарне и поджёг пекарню.

– Разваливать тамдыр – большой грех, – ввернул Сухан Скупой. – Не посчастливится тому, кто это сделал.

Посчастливится или нет, но печь разрушена. У нас в каждом доме есть тамдыр для чурека. Пусть хозяйки сделают по несколько лишних выпечек. Три арбы чурека должны быть отправлены к станционной чайхане. Там стоят вагоны, где у вас примут чурек. Понятно?

Ответом было гнетущее молчание. Аксакалам казалось, что, скажи они «понятно», арчин придумает новый побор, и они молчали, уставясь в землю.

– Надо помочь фронту, люди! – предупреждающе напомиил Аманмурад. – Это – приказ штаба. Кто не выполнит, с того крепко спросится. Идите, люди, торопитесь!

Яшули с кряхтением и вздохами стали расходиться. Сухан Скупой задержал Аманмурада.

– Слушай, братишка, моего сена и до половины зимы не хватит. Как быть? Сам знаешь, что первый урожай клевера червь съел.

– Того, что у тебя, на две зимы хватит, – сказал Аманмурад.

Сухан Скупой сделал плачущее лицо.

– Не говори так, дорогой! Скотины разве мало у меня?

– А кто тебя заставляет собственное сено везти? Посмотри вокруг – у кого увидишь лишнее, там и возьми.

– Не отдадут, братишка!

– Мне скажешь. Я живо управу найду!

– А-а… Ну, дай тебе бог здоровья – успокоил ты меня, А с чуреком как быть?

– Очень просто: прикажи женщинам, чтобы напекли побольше.

– Муки у нас совсем нет.

– У соседей займи, но испеки. Каждый дом должен дать тамдыр чурека. Я сам сейчас своим женщинам пойду прикажу, чтобы начали тесто месить.

– Занять не у кого, братишка! – канючил Сухан Скупой. – Мы уж сколько дней у соседей занимаем. Никто больше давать не хочет.

– Что же, теперь голодным будешь сидеть? – недоверчиво спросил Аманмурад.

– Придётся. Выхода нет.

– Почему вовремя зерно не смолол?

– Да уж две недели, как на мельницу десять возов отправил! Очередь, говорят, большая. И что за жизнь пошла, прости, господи!

– Ладно, Сухан-ага, если у тебя такое положение, то иди своих соседей поторопи и поскорее отправляй.

– Это я сумею! – обрадовался Сухан Скупой. – И всё?

– Хватит с тебя и этого, – великодушно сказал Аманмурад.

– Вот спасибо тебе, братишка! – Сухан Скупой сунул в рот кончик бороды, пожевал, выплюнул отгрызен-ные волоски. – С этим я быстро управлюсь, будь спокоен, – пообещал он Аманмураду.

Так же, как Аманмурад, поступали и другие арчины – всем был дан одинаковый приказ. И, как обычно, страдать пришлось наиболее бедным и безответным.

– У меня сена совсем нет! – слышалось в одном месте. – Одной корове до весны не хватит! Берите у того, кто лишнее припас!

– Последний чувал муки остался! – жаловались в другом месте. – Отдадим её – как сами жить станем?

– Не трогайте моего сына! – умоляли в третьем. – Единственный сын! У других – по три, по пять сыновей в доме. Пусть они одного пошлют!

– Умри ты сегодня, а я завтра! Моего – пошли, а твой отсиживаться за его спиной будет?

– Не пойдёт мой сын на войну, хоть убейте меня иа месте!

– Уйди с дороги, старик, а то прикладом двину!

– Вах, сыночек мой… инер мой… ягнёночек! Своим молоком тебя выкормила – на смерть посылаю!

– Не плачь, джан-эдже, не всех убивают на фронте!

– Братец, вот коурмы возьми, на дорогу…

– Быстрее, парень, быстрее собирайся!

– Береги жеребёнка, отец! Если подо мной коня убьют, хоть какая замена будет.

– Береги себя, любимый! Помни, что я и сын твой бога за тебя молить будем. Возвращайся невредимым!

– Эй, парень, халата похуже не мог найти? Одного вида твоего большевики испугаются!

Усиливающийся гул боя, горестные вопли женщин, плач детей, ругань джигитов, рёв верблюдов и ржание копей, скрип арб, гружённых сеном и чуреком, – всё это уливалось в дикую какофонию бедствия. И сизый дым, клубами поднимающийся из всех тамдыров и стелющийся над аулами, довершал впечатление большой беды.

К полудню стали появляться на дорогах первые беглецы с фронта. Чем дальше, тем больше их становилось. И вскоре трудно было различить, кто собирает налог, а кто спасает собственную жизнь. Дезертиры не просто бежали, они безобразничали всюду, где могли это сделать безнаказанно. Отнимали у дайхан верблюдов и лошадей, хватали на сёдла баранов. В некоторых местах даже похищали девушек.

Последнее послужило поводом к серьёзному возмущению дайхан. Мы пойдём помогать белым, говорили они, а белые тем временем разграбят наше имущество и покроют позором наших дочерей? И дайхане стихийно начали собираться в отряды по десять, двадцать и более всадников. Один из таких отрядов численностью в сорок сабель появился в западных песках. Через конных нарочных он держал связь со всеми окрестными аулами, и если где случался грабёж, всадники немедленно двигались навстречу грабителям. Пойманным на месте преступления пощады не давали – их расстреливали тут же, не слушая ни оправданий, ни мольбы о милости.

Грабежи прекратились. Вскоре после этого отряд присоединился к регулярным частям Красной Армии.

Для борьбы с врагом и игла – колун

Сено и хлеб белым удалось кое-как собрать. Но с набором «добровольцев» дело не ладилось. С великим трудом, действуя уговорами, угрозами, силой, арчины собрали требуемое количество людей. Некоторые, покорившись своей участи, прибыли в указанное им место сбора. Однако многие из парней не доехали до города. Часть попряталась по арыкам, найдя временное пристанище в зарослях кустарника и камыша, часть ушла в пески.

Из пятидесяти двух арчинств Марыйского уезда белые ожидали набрать отряд джигитов около тысячи сабель. Действительность оказалась более чем смехотворной: на пункте регистрации джигитов к двенадцати часам дня собралось всего сорок человек. Кстати, в число этих сорока входили Сергей, Берды, Клычли и Дурды, выполняющие специальное задание Реввоенсовета, которое в основном сводилось к одному: всеми мерами мешать усилению белогвардейских войск.

Бесконечные эшелоны, идущие со стороны Байрам-Али, постоянно занимали линию. Да и вряд ли была необходимость отправлять такое «могучее» войско по железной дороге. Поэтому джигитов посадили на коней, реквизированных у жителей Мары, приставили к ним двух: офицеров – русского и туркмена – и отправили походным строем.

Настроение у джигитов было неважное. Не слышалось обычных в подобных случаях шуток, пожелании, предположений. Парни ехали угрюмо и молча. Русский офицер возглавлял отряд. Поближе к нему пристроились Сергей и Клычли. Офицер-туркмен замыкал шествие. У пего была ответственная задача – следить, чтобы никто из всадников «случайно» не отстал. Но за ним самим следили Берды и Дурды, ехавшие в последней тропке.

По договорённости, друзья должны были начать действовать, когда оба офицера съедутся вместе. Предполагалось, что офицер-туркмен выедет вперёд, и таким образом основная тяжесть ликвидации офицеров ложилась на Сергея и Клычли как наиболее опытных и рассудительных. Но время шло, а оба начальника и не собирались съезжаться.

– Слушай, – шепнул Берды товарищу, – этак мы и до самого фронта доедем, ничего не предприняв!

– Конечно! – сердитым шёпотом ответил Дурды. – Чего мы должны опасаться каких-то двух паршивых офицеров?

– А что делать?

– Отстань немного и стреляй в нашего. А я в спину русскому все семь пуль из нагана влеплю!

– Сергей не рассердится?

– Давай совещание соберём! – саркастически сказал Дурды. – Сядем четверо в кружок и посоветуемся, как нам быть!

– Ладно! – мотнул головой Берды, не обидевшись за насмешку. – По команде стрелять станем?

– Как хочешь… Давай по команде.

– Я считать буду. Скажу: «Два!» – стреляй.

– Договорились!

Когда ударили выстрелы и офицер, роняя поводья, стал заваливаться на луку седла, Сергей и Клычли сразу поняли, в чём дело. Клычли перехватил повод офицерского коня, а Сергей развернул своего боком к движущейся колонне, поднял руку.

– Остановитесь!

Но джигиты уже останавливались без его команды, растерянно вертя головами во все стороны и хватаясь за оружие – до них ещё не дошло, что это – не нападение красных.

– Товарищи! – крикнул Сергей, приподнимаясь на стременах. – Кто хочет проливать свою кровь за белых, может двигаться дальше, на фронт. Желающих никто задерживать не станет.

– Кому хочется воевать! – раздались возгласы.

– Насильно гонят!

– Если бы от нас зависело, шагу не сделали бы в сторону фронта!

– Теперь вас никто не погонит, – сказал Сергей, – всё зависит от вас самих. Офицеров ваших убили большевики. Я тоже большевик. Да по правде говоря, вы все большевики! Скажите, есть среди вас сыновья баев или ханов? Пусть безбоязненно выходят из строя, и отправляются по домам!.. Никого нет? Вот видите, я был прав – все вы сыновья бедняков, значит, большевики. Вы знаете, ребята, кто такие большевики? Это просто-напросто бедняки, которые сражаются с баями за свои права. Понятно я говорю?

– Понятно!

– Да мы и сами знаем, что большевики – хорошие люди.

– Правильно, товарищи! Зачем же вам сражаться с ними за интересы белых? Хоть с вашей помощью, хоть без неё им всё равно конец один, их войско разбегается. Видели, по дороге нам попадались группы конных? Почему они торопились скрыться от нас? Да потому, что эти люди бегут по домам из белой армии!

Парни заулыбались.

– Верно, бегут!

– Как паучата от паучихи, чтобы не слопала их, разбегаются!

– Им лишь бы спастись!

– Они не только спасаются, – пояснил Сергей, – они грабят по пути ваших соседей, таких же бедняков, как вы – имущество тащат, скот тащат, женщин тащат. Всё хватают, что под руку попадёт. Вы смелые и справедливые ребята. Конечно, вы можете и по домам вернуться.

Но в ваших руках – оружие, а в сердцах – горячая кровь. Я предлагаю вам: идите в пески всем отрядом, перехватывайте грабителей, возвращайте награбленное ими людям. Большую благодарность от народа заслужите. Если бандиты сопротивляться станут, отстреливаться, судите их на месте революционным судом! Согласны с моим предложением?

Почти без колебаний парни закричали:

– Правильные слова!

– Согласны!

– Ни одного грабителя не пропустим!

Переждав, пока затихнут выкрики, Сергей сказал:

– Вы поступаете, как честные и мужественные люди. Кого хотите иметь у себя командиром?

– Командуй ты!

– Благодарю за доверие, – улыбнулся Сергей, – однако я должен выполнить, одно большое поручение, поэтому идти с вами никак не могу. Вот двое моих друзей; этот – Клычли, этот – Дурды. Согласны вы подчиняться им?

– Согласны! – весело и дружно ответили джигиты,

– Тогда слушайте их команду и отправляйтесь выполнять своё боевое задание!

Так появился в окрестных песках летучий дайханский отряд – гроза грабителей и мародёров.

В городе царила сумятица. Жители потерянно толкались на улицах, не зная, отсиживаться ли дома, уходить ли подальше от беспокойной и жестокой дороги войны. В пригородных аулах люди действовали решительнее. Они уже погрузили свой скарб и только высматривала вокруг, чтобы не пропустить нужный для откочёвки момент.

Вокзал сотрясался от непрерывного надсадного рёва паровозов. Эшелоны двигались чуть ли не сплошной вереницей. Возле поставленных на погрузку вагонов суетились аульные арчины, солдаты железнодорожной охраны зло переругивались с беженцами. Со всех сторон тянулись к вокзалу арбы, гружённые сеном и чуреком.

По пыльней дороге размашисто шагал рослый плечистый парень в стареньком халате и стоптанных чарыках, но в богатом, прекрасной выделки тельпеке. Догнавший его старик-арбакеш предложил:

– Садись, джигит, если устал. Подвезу.

Парень поблагодарил, легко подпрыгнув, уселся на арбу.

– Хлеб везёте? – кивком головы указал он на выглядывающий из-под дерюжки румяный край чурека. – Белых подкармливаете?

– Нам что белые, что серые, – неохотно ответил арбакеш и легонько, жалея, подхлестнул лошадь. – Пусть едят, бедняги.

– Не жалко своё добро чужим ртам скармливать?

– Не жалко, коли прикажут.

– Да у белых-то и армии, наверно, нет уже – бегут от них люди во все стороны, – сказал парень.

– Бегут, – согласился арбакеш. – Однако есть армия, если до сих пор воюют. Пушки-то так и гремят, так и гремят.

– Ай, пушка есть пушка. Кто бы ни выстрелил – одинаково гремит.

– Скорей бы кончалась эта война, – посетовал арбакеш. – Измучился парод, каждый день неизвестного ждём… Только и молим аллаха, чтобы поскорее кончилось всё это.

– Скоро кончится, – успокоил его парень. – Сам издалека едешь, отец? Кони, вижу, взмылились.

– Издалека, добрый джигит. Из песков еду. Непонятно мне только, почему и в песках стреляют? Кто хочет стрелять, собрались бы в одно место – и стреляй себе на здоровье. А то разбрелись по всей земле – не знаешь, кто с кем дерётся, кто за кого заступается.

– Кто же там стреляет? – поинтересовался парень.

– Не знаю, – шевельнул плечом арбакеш. – Кто говорит, что белым из Ирана инглизы помощь прислали, кто утверждает, что это болшобики белых добивают, бегущих с фронта ловят. Где правда, попять трудно.

Разговаривая, они доехали до вокзала. Арбакеш свернул к вагону, где сгружали хлеб с приехавшей раньше арбы.

– Спасибо, отец, что подвёз, – сказал парень, спрыгивая на землю. – Не станешь возражать, если тебе помогу разгрузить арбу?

– Давай! – обрадовался арбакеш. – Один будет подавать чурек с арбы, другой – в вагон складывать. Мы быстро управимся!

– В вагон я полезу или ты?

– Ты помоложе – полезай ты, а мне сподручней с земли подавать.

– Ладно. Пошли, наша очередь приближается.

– Торбу-то свою сними, – посоветовал арбакеш. – Золота в ней небось нету, а без неё удобнее будет.

– Ничего, отец, я привык к ней, не мешает, – ответил парень.

Он подошёл к вагону и полез внутрь. Хмурый солдат, следящий за погрузкой, покосился, однако ничего не сказал. Арбакеш начал таскать стопки чурека.

К солдату подошёл железнодорожник с молоточком на длинной рукоятке – для выстукивания букс.

– Для фронта хлеб?

– Наше дело – охранять! – неприветливо сказал солдат, сдувая с кончика носа каплю пота.

– Закуривай, служивый, – железнодорожник протянул кисет с махоркой и сложенную книжечкой газету. – Да чего ты на солнце маешься? Давай-ка вот сюда, в тень отойдём.

Они зашли в тень между вагонами, закурили. После нескольких глубоких затяжек солдат отмяк, начал жаловаться на собачью солдатскую жизнь. Железнодорожник сочувственно поддакивал.

– А что? – говорил солдат, блестя жёлтыми малярийными глазами и выдувая из ноздрей толстые струи махорочного дыма. – Черти меня тут мордують, на азиатчине эфтой! Японскую сломал, германскую сломал, теперь чёрт те знает, за чо отражаемся. А там, в Расее, баба одна с ребятёнками лихо лукошком черпает. Ить косовица прошла, хлеба вызревають – жатва скоро. Как она там управляется? Вот ты – учёный человек, молотки у тебя на картузе нацеплены, скажи на милость: на кой, прости, господи, ляд мне вся ета баталия сдалась? Чо я тут потерял, на турской-то земле? Её и землёй не назовёшь – страмота одна, прах, а не земля. А у нас, брат, чернозём! Аж лоснится! Помнёшь её, кормилицу, в руке – пальцы жирные. А дух по-над степом какой, а? Рази сравнишь с тутошними воздухами? Ить от него сила в грудях прибавляет, жизня удлинняется! А тут – тьфу! – как карась на сухом берегу: хам! хам! – пастью, а в ей и нет ни хрена. Э, да что говорить – только душу травить! Отсыпь-ка, молотошник, ещё махры на закрутку – у нас с ефтим довольствием неувязка получилась, каптёр, стерьва, иде-то профукал пайки на цельный взвод…

Тем временем арбакеш выгрузив весь чурек, попрощался со своим добровольным помощником и уехал. Парень торопливо сбросил с плеча торбу, достал из неё увесистый мешочек с нафталином и стал щедро посыпать едко пахнущими кристалликами сложенный в вагоне хлеб.

– Жрите, жрите! – приговаривал он злорадно, размахивая мешочком. – Теперь этот хлеб и голодная собака стороной обежит!..

Он выскочил из вагона и зашагал по шпалам к чайхане «Елбарслы». Солдаты, мимо которых он проходил, изумлённо принюхивались, оглядывались по сторонам.

В чайхане парень долго мыл руки, оттирая въедливый запах влажной глиной. Помывшись, пошёл на Зелёный базар. Там его и окликнул железнодорожник, угощавший возле вагона солдата махоркой. Но одет он был уже не в форму, а в халат и тельпек.