Текст книги "Судьба. Книга 3"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Съел волк или не съел, а пасть – в крови

Просидев с гостем без малого до полуночи и переговорив обо всём, что интересовало и его и почтенного Бекмурад-бая, ишан Сеидахмед почувствовал сильную усталость и, извинившись, пошёл укладываться. Он уже приготовился увидеть первый сон, и увидев входящего в комнату сына Черкеза, решил, что спит.

– Салам алейкум, отец! – протянул ему руки Черкез-ишан.

Ишан Сеидахмед поморгал, понял, что сын ему не снится, и обрадовался.

– Алейкум салам, сынок! Приехал, наконец? Почаще бы навещал своего старого отца. Отец твой одинок, неизвестно, сколько дней ему осталось жить, – пожаловался он. – Совсем я обессилел. Оставайся здесь, будь после меня хозяином! Не ломай, сынок, этих строений!

От жалости к самому себе ишан Сеидахмед прослезился. Черкез-ишан подсел к отцу, ласково погладил его по плечу.

– Успокоитесь, отец. По предначертанию аллаха, каждый уходит в назначенное ему время, а вы ещё вон каким молодцом выглядите! Совсем здоровяк!

Ишан Сеидахмед доверчиво и расслабленно приткнулся к сыну.

– Какой там здоровяк, сынок, какой молодец! Прошло моё время. Одного хочу: чтобы ты до моей смерти рядом был. Не обижай отца, сынок, брось свой греховный город, возвращайся сюда, живи здесь постоянно!

В сердце Черкез-ишана шевельнулся острый и тёплый комочек жалости к старику.

– Хорошо, отец, я послушаюсь вас, перееду. Жалею, что раньше не сделал этого.

– Ох, сынок, из-за этой проклятой девки ты оставил родной кров! – посетовал ишан Сеидахмед, утирая глаза свисающим концом чалмы. – И откуда только появилась эта тварь! От нас – сбежала, от Бекмурад-бая – сбежала. Ни слуху, ни духу от неё нет. Ты, сынок, образование имеешь, должен всё понимать. Это не человек был, а злой дух, принявший образ человека! Конечно, при её красоте кто бы догадался об этом. Даже я её спервоначалу не разглядел. А уж ты – тем более. У неё же, у дьяволицы, тысячи всяких чар! Вот ты и попал под их влияние, забыл о своём отце, а дьяволице только этого и нужно. Забудь её, возвращайся в аул, сынок. Она сделала своё дело и исчезла, больше уж никогда не появится.

– А может, её Бекмурад-бай убил? – осторожно спросил Черкез-ишан.

Ишан Сеидахмед неожиданно рассердился.

– Каким ты стал, сынок! Ничему не веришь, родному отцу не веришь!.. О господи, почему ты послал мне такого ребёнка? Или – это известие о приближении конца света? Прибери меня, всесильный, раньше, чем я увижу всё это собственными глазами!

– Да верю я вам, отец, верю! – убеждал его Черкез-ишан, которому перед предстоящим разговором было совершенно не с руки ссориться со стариком.

Но ишан Сеидахмед не успокаивался.

– Я называю её злым духом, дьяволицей, а ты спрашиваешь, убил ли её Бекмурад-бай! Если веришь мне, так не задавай больше таких вопросов. Сам же прекрасно знаешь, что духа убить невозможно.

– Не сердитесь, отец. Случайно глупое слово вырвалось.

– Как же не сердиться! При всех уважаемых людях аула я сказал Бекмурад-баю, чтобы девушку не искали, что она – злой дух. И все яшули поверили моим словам, сказали: «Упаси бог!» Один ты сомневаешься.

– Да не сомневаюсь я, отец, не расстраивайтесь!

Чёрт меня дёрнул не вовремя ввязаться в этот разговор, с досадой подумал Черкез-ишан. Теперь успокаивай его, оглаживай, как брыкливого телёнка, а время – идёт.

– Как не расстраиваться? – тянул своё ишан Сеидахмед, хотя уже успокоился, смиренный покорностью сына. – Когда Бекмурад-бай воевал в Каахка, я специально к матери его ездил, Кыныш-бай. Сказал ей: ваша невестка – дьяволица, радуйтесь, что исчезла, не причинив вам зла. А ведь могла ночью всех детей передушить или превратить их в синий камень! Что бы вы тогда детали, упаси бог? Отметьте своё избавление, зарезав в жертву двенадцать баранов. И она зарезала. А ты не веришь, что девушка – дьяволица.

Интересно, думал Черкез-ишан, сам-то он верит тому, что говорит пли просто заговариваться от старости стал? А ведь славится в народе, чуть ли не пророком его считают, любому слову верят, что бы ни сказал! Эх, народ, бродящий в темноте, долго ли бродить ещё будешь?

Заметив, что старик притих и вроде бы смягчился, Черкез-ишан приступил к выполнению своей основной задачи.

– Скажите, отец, здесь находиться Берды?

– Какой Берды? – вяло спросил ишан Сеидахмед, утомлённый недавней вспышкой.

– Которого Бекмурад-бай из Мургаба выловил.

– Здесь. В моей лечебнице сидит.

– Разве он сошёл с ума? – разыграл удивление Черкез-ишан.

– А какой нормальный мусульманин пойдёт в большевики? – вопросом на вопрос ответил ишан Сеидахмед.

– У меня к вам огромная просьба, отец, – помедлив, сказал Черкез-ишан. – Поговорите с Бекмурад-баем, он вас послушает – отдайте мне этого Берды.

– Зачем тебе этот безбожник? – вскинулся ишан Сеидахмед. – Освободить хочешь?

– Да, отец, – признался Черкез-ишан. – Если поможете в его освобождении, хоть завтра перееду сюда из города и потом в город вообще ни шагу не ступлю, из кельи без вашего разрешения не выйду!

Ишан Сеидахмед поджал сухие бескровные губы, пожевал ими.

– Не позорь на старости лет своего отца, Черкез! Не знаю, чем тебе дорог этот безбожник, и знать не хочу, но, освободив его, я до смерти от греха не очищусь.

– Разве он безбожник?

– Самый настоящий безбожник! Все большевики такие – в аллаха не верят, в пыгамбера, предсказателя будущего, верят. Нет, Черкез, где хочешь, там и живи. Одному аллаху ведомо, почему ты стал таким, но я не могу взять на душу грех даже ради того, чтобы удержать тебя возле себя. Хочешь – иди сам разговаривай с Бекмурад-баем, он в комнате для гостей. А я тебе в этом деле не помощник.

– Так ведь его убить собираются, отец! – воскликнул Черкез-ишан. – Завтра на базарной площади казнь состоится! Правда это?

– Правда! – сердито сказал ишан Сеидахмед и лёг, повернувшись лицом к стене.

С отцом ничего не вышло, подумал Черкез-ишан, осторожно прикрывая за собой дверь. Будет ли толк от разговора с Бекмурад-баем? Вряд ли будет. Без поддержки старого ишана смешно даже надеяться. Однако я всё же зайду – надо использовать все возможности до конца.

Бекмурад-бай ещё не лёг. Он выпил три чайника чаю и раздумывал, выпить ли четвёртый или не стоит – пусть пропадает:

– Не помешал вам? – вежливо осведомился Черкез-ишан, входя. – Вы, кажется, спать уже собираетесь?

– Ай, для нас что ночь без сна, что две – ничего не значит, – любезно отозвался Бекмурад-бай, пытаясь догадаться, что принесло в такой поздний час сына Яшина Сеидахмеда. – Нам часто приходится недосыпать, ишан-ага. Проходите. Я как раз мечтал о приятном собеседнике, чтобы разделить с ним чайник чая.

Черкез-ишан принял приглашение.

Разговор пошёл о пустяках, не касаясь никаких щекотливых тем. Так опытные фехтовальщики в начале схватки наносят друг другу лёгкие пробные удары, нащупывая сильные и слабые стороны противника, перед тем, как начать бой в полную силу. Бекмурад-бай несколько раз деликатно подавил зевоту. Наконец Черкез-ишан решил, что тянуть дольше нет смысла и сказал:

– Бай-ага, я хочу изложить вам причину своего столь позднего прихода. Узнав её, вы согласитесь, что разговор не требовал отлагательства.

– Слушаю вас, ишан-ага, – отставил свою пиалу в сторону Бекмурад-бай, давая тем самым понять, что готов слушать с полным вниманием, не отвлекаясь ничем посторонним, будь это даже глоток чая.

– Каждый человек старается сделать в своей жизни что-то полезное, – начал Черкез-ишан издалека, – но у одного это получается полезным, у другого – вредным. В таком противоречии часто проходит жизнь. И сколько угодно мы видим, как горе одного не омрачает радости другого.

– Правильно, – на всякий случай согласился Бекмурад-бай, пока совершенно не понимая, куда клонит Черкез-ишан.

– Однако ни радость, ни горе не бывают постоянными спутниками человека. И то и другое – преходяще. Рано или поздно, быстро или медленно, но проходят и горе и радость..

– Правильные слова.

– Наши умные предки видели в этой сложности бытия и хорошее, и плохое и оставили нам много мудрых советов, которые помогают нам избегать тех ошибок, что были сделаны дедами и прадедами. В одном из таких советов, в пословице, заключена большая мудрость. Пословица гласит следующее: «Добром на добро отвечает каждый, но только истинно сильному доступно ответить добром на зло». Думаю, объяснять эту пословицу нет смысла, она предельно ясна и так.

– Да, всё понятно.

– Примените эту мудрость в жизни, бай-ага, докажите, что вы истинно сильный и великий духом человек.

– Как я могу это сделать? – спросил заинтересованный Бекмурад-бай. – Подскажите, ишан-ага.

– Подскажу, – сказал Черкез-ишан. – В психолечебнице моего отца находится парень, которого вы собираетесь завтра казнить. Его жизнь целиком и полностью находится в ваших руках. Я знаю, что он причинил вам много неприятностей. Но я верю также, что вы, как мужчина, сможете воздать добром за зло. Пророк наш, да будет над ним молитва и благословение аллаха, завещал: «Нет пути против делающих добро». И ещё сказано к писании: «Если вы творите добро, то вы творите для самих себя, а если творите зло, то для себя же».

– Где это сказано? – с нехорошим любопытством поинтересовался Бекмурад-бай.

– Сура семнадцатая, аят седьмой, – не задумываясь, ответил Черкез-ишан. – Бай-ага, умоляю вас: смягчите своё сердце и подарите свободу вашему пленнику!

Бекмурад-бай долго молчал, поглаживая усы. Движение мыслей не отражалось на его непроницаемом лице. Откашлявшись, он спросил:

– Почему просите за этого парня?

– Потому что это храбрый джигит во цвете лет и сил, – горячо сказал Черкез-ишан. – Невыносимо смотреть, когда погибает то, что ещё не успело как следует расцвести!

– А может, он оказал вам услугу и вы поэтому просите за него?

– Да, оказал.

– И большую?

– Прострелил мне вот эту руку!

– Гм… Тогда ваша просьба совсем непонятна.

– Я, бай-ага, стремлюсь на плохое отвечать хорошим. И верю, что такое отношение меняет людей в лучшую сторону. Если был плохой человек…

– А может, вы деньги от большевиков получили, чтобы освободить его?

– У меня слишком много своих денег, чтобы умножать их неблаговидными путями! – с хорошо сделанным возмущением сказал Черкез-ишан. – Вы оскорбляете меня!

– Я пошутил, извините, – деланно засмеялся Бекмурад-бай, и по этому безжалостному, лишённому живых интонаций смеху Черкез-ишан сразу понял, что все его старания ни к чему не привели и не приведут. – И всё равно не понимаю, почему просите за такого бандита. Или вы красным помогаете? – спросил бай.

– Нет, Бекмурад-бай, я не помогаю ни красным, ни белым, так как не знаю, кто из них прав! – ответил Черкез-ишан. – Я ни за кого. Но я против напрасного кровопролития.

– Что ж, ишан-ага, как бы ни была приятна наша беседа, я обязан ответить вам со всей откровенностью. Если бы вам очень понадобилась половина всего, чем и владею, я, подумав, может быть, отдал бы вам эту половину. Это – трудно, но я поступил бы так из уважения к вашему отцу. Однако нынешнюю вашу просьбу выполнить не могу. Причину объяснять не стану – не поймёте. Завтра я увижу, какого цвета кровь у этого выродка! – в голосе Бекмурад-бая прозвучала такая страстная ненависть, что Черкез-ишан содрогнулся и у него появилось непреодолимое желание отодвинуться подальше, к двери. – Я увижу кровь и сделаю из неё лекарство против чесотки! Говорят, у Сухаиа Скупого верблюды заболели чесоткой – продам ему это лекарство. Вот, ишан-ага, мой окончательный ответ. Другого не будет, не обижайтесь.

После продолжительного молчания Черкез-ишпн сказал, ясно сознавая, что говорит совершенно лишнее:

– Значит, так вы относитесь к нашей просьбе?

– Да, так! – отрубил Бекмурад-бай, гляди на Черкез-ишана с откровенной неприязнью. Птенец желторотый, раздражённо думал он, молил бы аллаха, что самому удалось целым уйти от Ораз-сердара, так он ещё с просьбами о помиловании! Я вас помилую, выродки Красные, так помилую, что и от могил ваших следа не останется! Попадись ещё раз в руки Ораз-сердару – одной дорожкой за этим проклятым Берды поскачешь!

Черкез-ишан встал. Игра окончилась. Можно было не скрывать своих чувств.

– Бекмурад-бай! – сказал он высоким, звенящим от напряжения голосом. – Ты понимаешь, что вся твоя затея с отрядом джигитов висит в воздухе?

– Мне до этого дела нет! – грубо ответил Бекмурад-бай. – Где висит, там пусть и висит. Прятаться не собираюсь.

– А вдруг придётся прятаться?

– Придётся, так к Черкез-ишану за помощью не пойду.

– Одна ворона гадила в колодец, да потом от жажды околела.

– Значит, колодец никчёмный был, если от вороньего помёта иссяк.

– Подумай, Бекмурад-бай!

– Пусть Черкез-ишан думает – он в медресе учился, книги читать может. А с нас довольно и того, что имеем.

– Заносишься, Бекмурад-бай! Двумя паршивыми отрядами командуешь, а нос задрал выше макушки. Да я, если хочешь знать, завтра же могу получить у Ораз-сердара четыре отряда! Только мне это ни к чему, я не желаю, чтобы проливалась кровь невинных. А вы ещё ответите за неё, все ответите!

Не дав Бекмурад-баю высказаться, Черкез-ишан с сердцем хлопнул дверью.

– Ну? – с надеждой спросил его Клычли.

Полный обиды и злости, Черкез-ишан резко сказал:

– Скорей яйцо шерстью обрастёт, чем от этих добра добьёшься! Единственное, что могу теперь сделать, это завтра перед казнью передать Берды всё, что ты захочешь ему сказать. Больше – ничего.

– Грустно, – тяжело вздохнул Клычли. – Пропадёт, значит, парень, нет ему спасения.

– Что поделаешь? – зло бросил Черкез-ишан. – На протяжении всей человеческой истории кривда заглатывала правду!

– Ладно, – сказал Клычли, – спасибо тебе, ишан-ага, за услугу. Никогда не забуду, что ты оказался другом в самую тяжёлую минуту. И попрошу тебя, если сумеешь, подбодри завтра нашего товарища. Пусть умрёт мужественно, не склонив головы перед подлым врагом.

– Его геройскую гибель народ не забудет – ведь он за народное счастье боролся.

– Обязательно передам ему твои слова, – тоскливо ответил Черкез-ишан. – На штыки пойду, по передам!.. Ах, как жаль, что ничего у нас не получилось! Не разговорами, а силой надо было освобождать Берды!

– Где она, эта сила, ишан-ага? – бледно улыбнулся Клычли. – Ты, я, мы с тобой – четверо всего. Слишком мало. Ну, прощай. Мне нет смысла рассвета дожидаться.

– Прощай, Клычли. Не обижайся, что так получилось. Никто на моём месте не сделал бы большего.

Клычли безнадёжно махнул рукой.

Летает бабочка, летает и оса

Был тот час ночи, когда чёрная сила тьмы, простёршейся над миром, предстаёт неодолимой и вечной. Тьма сгущена настолько, что её, кажется, не проткнуть пальцем. Она властвует над всем сущим, всё живое робко и покорно замерло в мягких безысходных объятиях. В этот час затихают вечно беспокойные собаки, и ни одна ночная птица, ни одна зверюшка не нарушит неподвижности и безмолвия зачарованного царства покоя, покоя – как полёта сквозь бездны времён и пространств.

Но всевластие ночи мнимо. Именно в этот час длятся последние мгновения борьбы тьмы со светом, приближается тот неизбежный миг, когда чёрное лицо ночи начнёт сереть, бледнеть, и вместо её бездонно мёртвого равнодушия вспыхнет мягкий и нежный румянец утра, несущего полные пригоршни солнечного золота, наполненного действиями, надеждами, жизнью.

Подворье ишана Сеидахмеда спало: глубок и сладок предрассветный сон. И даже джигит с винтовкой, стоящий возле одной из мазанок на скотном дворе, прислонился к дувалу и подрёмывал, несмотря на то, что получил от Бекмурад-бая строгий наказ глядеть в оба. Он знал, что в охраняемой им мазанке сидит парень, большевик, которого утром будут казнить. Конечно, человек готов на всё, чтобы избежать смерти, но куда денется этот большевик, если он скован по рукам и ногам тяжёлыми цепями, а дверь мазанки заперта? Никуда он не денется, хотя, по правде говоря, жалко парня – и зачем он, ослиная голова, в большевики пошёл!

Внезапно часовой насторожился. Калитка, ведущая с жилого двора на скотный, скрипнула, в неё проскользнула женщина. Привыкшими к темноте глазами джигит следил, как она постояла в нерешительности, как бы раздумывая, идти дальше или вернуться, пригладила ладонями волосы и неуверенно пошла вглубь двора. Когда она приблизилась, часовой шагнул ей навстречу.

– Что вы ищете? – спросил он хриповато.

Женщина не испугалась, но застеснялась и потянула на лицо полу халата. Однако джигит уже успел разглядеть, что незнакомка молода и красива, и обрадовался неожиданному развлечению.

– Скотину ищу, – ответила женщина, отворачиваясь.

Джигит подошёл ещё ближе.

– А кто эта скотина – самец или самка?

– Самка самку не ищет.

Ответ был настолько откровенный, что джигита бросило в дрожь. Он опешил, не зная, что сказать, и взял женщину за руку. Она вырвалась, толкнула его в грудь. Он выкатил грудь колесом.

– Ещё раз, дорогая! Ударь ещё раз!

– Не стоишь того, чтобы тебя два раза ударять, – кокетливо сказала женщина и попыталась обойти джигита.

– Погоди! – джигит решительно обнял женщину. – Может быть, стою, ты проверь!

Ящерицей вывернувшись из его объятий, женщина пригрозила:

– Убери руки, а то такой крик подниму, что нн нарадуешься!

Распалённый джигит снова преградил ей путь.

– Погоди, дорогая, не кричи. Выслушай два слова.

– Молчи, несчастный!

– Почему несчастным называешь?

Женщина подняла голову, блеснула в улыбке зубами.

– Как тебя ещё называть? Все люди спокойно по домам спят, а ты за чужими жёнами охотишься. Охота приятная, по чаще – неудачная, потому и назвала тебя несчастным. – Ома опять улыбнулась.

Джигит совсем потерял голову от этой улыбки, которая находилась в явном противоречии со словами незнакомки. Желание захлестнуло его мутной горячей волной.

– Что хочешь, говори! – прошептал он, шумно дыша и приближаясь к женщине, – Всё сделаю, что пожелаешь!

Она посмотрела на него, помолчала, словно колебалась,

– Пожалеть тебя, что ли? – голос её дрогнул усмешкой. – Благодари аллаха, несчастный, что на отзывчивую женщину попал. Сердце у меня жалостливое, не могу равнодушной оставаться, когда вижу, как человек мучится.

– Пожалей! – охотно согласился джигит, уже предвкушая жаркие объятия красавицы.

– Вон ту дверь видишь? – женщина указала на один тёмный прямоугольник в сплошном сером ряду мазанок.

– Вижу! – сказал джигит. – Идём?

– Не торопись.

– Зачем же время терять?

– На тебя времени хватит, – пообещала женщина. – Сейчас я пойду проверю, всё ли в порядке дома. Мазанка имеет вторую дверь, с тыльной стороны. Я туда и войду, а ты за этой дверью следи: как только я её открою – не мешкай. Там и постель есть, и всё остальное. До самого утра никто нас там не потревожит. Понял, что я сказала?

– Не обманешь? – с надеждой спросил джигит.

– Не обману! – засмеялась неизвестно чему женщина. – Стоило ли мне приходить сюда, чтобы обманывать тебя. Жди! Но пока дверь не откроется, не подходи к ней, понял?

– Понял, дорогая, всё понял! – закивал джигит. – Ты не очень долго… проверять будешь?

– Быстро вернусь.

Джигит уставился на дверь. У него пересохло в горле, но он ни за какие блага мира не пошёл бы сейчас разыскивать воду – вдруг прозеваешь, когда дверь откроется!

Она открылась медленно и бесшумно, будто петли её заранее были смазаны. Джигиту даже почудилось, что он ощутил, как из мазанки пахнуло сокровенным теплом. Он прислонил винтовку к дувалу и проворно, как от собак, домчался на жадный зов плоти.

* * *

Мазанки, в которых ишан Сеидахмед содержал привозимых к нему лечиться сумасшедших, внешне не выделялись среди остальных келий. Разве только дверь у них была поплотнее да маленькое окошко забрано толстой решёткой. Внутри же, посередине мазанки, стоял глубоко вкопанный в землю и укреплённый под потолком толстый столб. К нему цепями приковывали буйных помешанных, чтобы они, избави аллах, не накинулись ненароком на благочестивого ишана Сеидахмеда, когда он приходил их пользовать.

Возле такого столба сидел и Берды. Металлические массивные обручи плотно охватывали его запястья и лодыжки, тяжёлые кованые цепи железными змеями тянулись к ним от столба и, как змеи, язвили измученное тело.

Берды не спал. Это была его последняя ночь и последний рассвет, который он встретит в своей жизни. Часовой, сочувственно помаргивая, уже сообщил ему, что утром на базарной площади состоится казнь. «Отрубят голову?» – спросил Берды как о чём-то постороннем – до сознания не доходило, что речь идёт именно о нём, что это его собираются казнить. Это было противоестественно и дико, и вообще непонятно, как это можно, не двигаться, не дышать, не думать, не чувствовать Как же в таком случае будет существовать мир?

Нет, сказал часовой, голову не отрубят, но поступят так же, как Эзиз-хан поступил прошлое воскресенье с Агой Ханджаевым. Его привязали за ноги к двум лошадям и погнали их в разные стороны. Когда палачи вернулись к тому месту, откуда началась казнь, то за одной из них на верёвке волочилась нога Аги, за другой – одноногое избитое туловище без головы. Голова Аги оторвалась на Ашхабадской улице, возле арыка Бурказ-Яп. А потом всё, что осталось от казнённого, Эзиз-хан велел выкинуть на свалку, на съедение собакам и птицам.

По-разному ожидают смерть люди. Один от ужаса лишается сознания, другой – седеет, третий – в покорном бессилии и слезах считает каждую секунду оставшейся жизни, четвёртый буйствует и творит безумства, пятый – мирится с неизбежным только потому, что оно – неизбежно, просто и мужественно делает свой последний вдох. Предсмертный час – это совершенно особый час, равный всей, прожитой до него жизни. Как свирепый вихрь, сдувающий с места бархан и обнажающий его подножие, указывает: вот тот камешек, тот столбик, за пего зацепились первые песчинки, вокруг которых вырос потом большой холм; так же и ожидание смерти обнажает сокровенную сущность человека, и тот становится не тем, кем он пытался казаться всю жизнь, а каков он есть на самом деле.

Трудно сказать, как ждал часа казни Берды. Поверив, что неизбежное и страшное свершится именно с ним, он сперва испугался. Потом взял себя в руки и стал думать о побеге. Придя к выводу, что сбежать не удастся, пал духом и начал вспоминать давным-давно позабытые молитвы, но тут же обозвал себя ослом, выругался и стал думать о том, какие слова он швырнёт в подлую рожу Бекмурад-бая перед казнью. Это должны быть такие слова, чтобы люди их запомнили и передавали своим детям и внукам, чтобы они на веки вечные прокляли Бекмурад-бая и ему подобных, истребили самую память о них. Ты шакал, скажет ему Берды, ты грязная вонючая гиена, ты ублюдок свиньи с волком, всю жизнь ты прятал клыки под личиной человека и жадно чавкал тех, кто доверялся тебе, принимая тебя за человека. Не кровь, а трупная жижа течёт в твоих жилах, от тебя смердит, как от запаршивевшего, поедаемого червями пса. Повернись к людям – пусть увидят они, что живут рядом с мертвецом, что мертвец терзает и убивает их детей…

Обострённым до крайности слухом Берды уловил шаги за дверью. Часовой подошёл проверить? Нет, кто-то завозился у замка, и Берды почувствовал, как у него оборвалось сердце и покатилось куда-то вниз, в ноги, ставшие сразу тяжёлыми и чужими: пришли, не дождались рассвета, сволочи!

Хватаясь за выглаженный сотнями рук столб и гремя цепью, Берды поднялся, чтобы стоя встретить врагов. Пусть не думают, что он станет молить их о пощаде! Ему придумали кошмарную казнь, но он сумеет вытерпеть любую боль и не устрашится смерти. В конце концов, терпеть придётся всего несколько мгновений. Он выдержит всё, умрёт, как герой, чтобы бахши сочиняли о нём песни, старики – придумывали легенды… «Если раскуют руки, задавлю Бекмурада! – неожиданно подумал Берды и каменно стиснул кулаки. – Терять мне нечего. А то – и цепями голову развалю надвое!»

Звякнул запор, дверь, скрипнув, приотворилась. Берды как-то сразу обмяк, липкий пот выступил на всём теле и потёк щекочущими струйками по лицу, спине, животу. Берды стиснул зубы, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. На какое-то мгновение жадно захотелось проснуться и сбросить с себя всё, как дурной сон, и в то же время до смертной тоски было понятно, что это – не сон, это…

– Берды? – позвал тихий и незнакомый женский голос.

Он хотел ответить и не мог пошевелить занемевшими губами, но на сей раз уже от неожиданной огромной радости: если пришла женщина, значит смерть ещё не пришли.

Стоя у порога, женщина вглядывалась в темноту мазанки. Берды видел её чёткий силуэт в сером прямоугольнике двери. «Рассветает, – подумал он, – скоро солнышко выглянет…

– Берды, жив?

– Жив! – трудно ответил он, и с этим словом словно вытолкнул из себя что-то закаменевшее – сразу стало легче дышать, начало ощущаться тело, груз цепей на руках, свежее дуновение воздуха из раскрытой двери на мокром от пота лице.

– Потерпи немного, – сказала женщина, подходя ощупью, – сейчас я тебя освобожу.

Она потрогала его руки, повозилась. Брякнули оземь сброшенные цепи. Женщина присела на корточки, снимая оковы с ног Берды. Он стоял, не шевелясь, не веря в чудо.

– Иди за мной, – сказала она.

И он покорно пошёл, не спрашивая, куда и зачем. Самым важным казалось не потерять её из виду, не отстать от неё ни на шаг. И только когда за дувалом женщина остановилась и обернулась, Берды разглядел свою спасительницу: молодая, красивая, брови как углём нарисованы на бледном лице. Видно, что страшно, а улыбается, не показывает страха – значит, мужественная девушка.

– До свиданья, – сказала она. – Я сделала всё, что могла. Дальше тебе идти самому.

Боже мой, подумал Берды, глядя на женщину с покорным и восторженным обожанием, как глядят на святыню, боже мой, чем я отплачу ей за то, что она сделала для меня? Первый раз мне дала жизнь мать, второй раз – эта неизвестная красавица. Сто лет жить буду – не найду ей достойной награды. Ах, как приятен свежий воздух!

Берды вдохнул полной грудью.

– Неужели я свободен? – невольно вырвалось у него.

– Да, – просто сказала женщина, – ты свободен и волен в своих поступках.

– Я не найду слов благодарности, – сказал Берды, прижав руки к груди. – Вы напоили меня из источника жизни. Так же, как глазам моим приятно смотреть на вас, сердцу приятно чувствовать ваше присутствие… Я хотел бы говорить очень много, но я не знаю таких слов, чтобы передать ими мою благодарность. Если бы я имел сокровища Надир-шаха, я бросил бы их к вашим ногам, всё, без остатка! К сожалению, у меня ничего нет. Даже крыши над головой я не имею. Единственное сокровище, которым я обладаю, – моё сердце. Я отдаю его вам!

Женщина смутилась и как-то странно и быстро взглянула на Берды. Похоже было, что она сдержала готовое сорваться слово. После минутного молчания она сказала:

– Сердце человека – удивительная вещь. В нём помещается и то, что белее снега, и то, что чернее сажи, слаще мёда и горше яда, горячей огня и холодней льда. Оно само – теснее могилы и шире вселенной, в нём помещается столько, сколько не поместится на всей земле. Перед маленьким сердцем человека ничего не значат все драгоценности мира. Вон старый ишан накопил целые сундуки золота – когда-то тщился своим богатством привлечь моё сердце. Но зачем сердцу богатство, если ему нужно другое сердце?

Берды показалось, что из глаз женщины катятся слёзы. Ему стало жаль её, захотелось немедленно сделать что-нибудь, чтобы она успокоилась.

– Не плачьте, – нежно сказал он, – вы такая добрая, смелая и красивая – кто посмеет обидеть вас?

– Красота и злоба часто бегут одной тропкой, и тропка бывает им узка, – со вздохом отозвалась женщина. – Иди, время дорого.

– Я заранее прошу простить меня, – сказал Берды. – Помощь вашу никогда не забуду и благодарен вам останусь вечно, однако меня беспокоит одна мысль. Я не хочу, чтобы моё освобождение было связано с неприятностями для вас. Если это так, я немедленно вернусь на своё место.

– Это будет несправедливо, – возразила женщина.

– Справедливо или нет, но каждый сам должен отвечать за свои дела. Не могу допустить даже мысли, чтобы из-за меня пострадали вы. Давайте вернёмся, вы запрёте дверь и уйдёте спокойно. А завтра перед казнью я вспомню вас и мне будет легче умереть, сознавая, что есть на земле благородные и самоотверженные сердца!

– Нет, этого не будет! – твёрдо сказала женщина.-

Мои невольные слёзы заставили тебя так подумать, но заплакала я совсем по другой причине.

– Можно узнать, почему?

– У каждого свои печали.

– Какая печаль может быть у вас?

– Это долгая история, Берды.

– Расскажите. Возможно, я сумею вам помочь.

– Ты? Нет, не сумеешь. Кто может помочь несчастной, попавшей в руки дряхлого старика и предназначенной только для того, чтобы растирать ему руки и ноги? Я ношу одежду и причёску женщины, но я с полным правом могла бы одеться девушкой и перекинуть косы на грудь. Моя история доставит тебе мало удовольствия. И… тебе надо поспешить. Вон под теми деревьями тебя дожидается Клычли с конём и оружием. Иди. Счастливого тебе пути!

– Скажите хоть своё имя!

– Огульнязик.

– И ещё одно скажите: чем смогу отблагодарить вас.

Огульнязик грустно улыбнулась, покачала головой.

– Не надо благодарностей, Берды. Каждый поступает по велению своей совести. Кто стремится к посеву для будущей жизни, тому мы увеличиваем его посев, – сказано в коране. Вы, большевики, боретесь за будущее– возможно, меня аллах послал освободить тебя. Так что я не стою благодарности.

Она снова улыбнулась – иронически и печально. Но Берды принял её слова всерьёз.

– Муллы кричат, что аллах проклинает большевиков, – сказал ом. – Разве может он в таком случае помогать им?

– Муллы глупы и лживы. Они лают из той подворотни, где их кормят… Не теряй времени, Берды. Мне тоже надо возвращаться домой.

Ещё раз. сердечно поблагодарив Огульнязик, Берды зашагал в сторону деревьев, где ждал его Клычли. Огульнязик проводила его добрым взглядом матери и ласкающим – женщины.

Но как же всё-таки случилось, что Берды оказался на свободе? Что заставило младшую жену ишана Сеид-ахмеда придти к нему на помощь? Может быть, она поступила так назло своему мужу? Или в самом деле её осенило свыше?

Первопричиной всему был Клычли. Он не очень верил, что миссия Черкез-ишана закончится успешно, однако надеялся на лучшее. Когда Черкез-ишан поведал о неудавшемся разговоре с отцом и Бекмурад-баем, Клычли решил действовать по-иному. Он послал свою сестру за Огульнязик, и когда та пришла, посвятил её в план освобождения Берды.

Вначале Огульнязик категорически отказалась, сказав, что совесть и репутация не позволяют ей среди ночи подойти к джигиту и тем более – соблазнять его. Нет-нет, она никогда не сможет так поступить, даже если ей будет грозить смерть! Но зато она со спокойной совестью будет смотреть, как невинного парня разорвут лошадьми, сердито сказал Клычли, и репутация её останется незапятнанной, хотя кровь, которая прольётся утром, падёт и на неё. Огульнязик растерялась и, подумав, сказала, что согласна, по только при том условии, что не погибнет другой невинный человек. За часового она может быть спокойна, уверил её Клычли, убивать его никто не собирается.