Текст книги "Судьба. Книга 4"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Ви, ишан-ага, странные слова ты произносишь, вроде бы и не мужские! – удивилась Оразсолтан-эдже. – Когда молодую лошадь объезжают, её крепко взнуздывают, это уж потом, объезженная, она за тобой без повода ходит.

Ответить Черкез-ишан не успел, так как вернулся Клычли.

– Узнал? – спросил Черкез-ишан.

– Узнал, – немногословно ответил Клычли, болтнул чайником, выцедил оставшийся тёмно-зелёный настой в пиалу, выпил, двигая кадыком.

– Что узнал, говори.

– Всё узнал. Не соврал, в общем, этот… вестник.

– И много наших привезли?

– Есть маленько. Даже сам командир.

– Неужели Берды?

– Да.

– А ещё кто? Дур…

Черкез-ишан оборвал на полуслове, сообразив, наконец, что Клычли не хочет говорить при старухе. Поняла и Оразсолтан-эдже, что разговор не для её ушей. Она заковыляла к дому, бормоча себе под нос: «Опять этот шалтай-болтай Берды объявился… Принесло его на мою голову, не напортил бы чего в святом деле…»

Дождавшись, пока Оразсолтан-эдже скрылась за калиткой, Клычли сказал:

– Неважные дела, даже очень неважные, ишан-ага. Пять человек убитых привезли, раненых чуть ли не вдвое. Командование отрядом принял Дурды. От него пока ещё вестей нет, не вернулся из песков.

– Берды сильно ранен?

– Досталось парню порядком, поваляться придётся.

– Действительно с басмачами Анна-сердара столкнулись?

– По всем данным, нет. Раненые, во всяком случае, утверждают, что на басмачей непохожи.

– Контрабандисты?

– Контрабандный товар везли. Но и контрабандисты какие-то особые.

– Из них кого-нибудь захватили?

– В том-то и дело, что нет. Особое, говорю, контрабандисты – раненых не оставляют. Либо пристреливают, либо те сами стреляются, чтобы в руки к нам не попасть.

– Действительно, что-то новое.

Клычли свернул самокрутку, жадно затянулся, выпустил из ноздрей две толстых струи дыма.

– Новое… Тебе не кажется, Черкез, что здесь не просто контрабанда, что ниточка в Мешхед тянется?

– Имеешь в виду английскую военную миссию?

– Её самую. Вспомни, как в лесках под Байрам-Али милиция банду настигла. Тоже ведь ни один из бандитов живым не сдался. Тогда ещё командира отряда в жестокости обвинили – пленных, мол, не берёт. Думается, не он виноват был. Один случай – это случайность, две случайности – это уже система. Пять вьюков винтовок и боеприпасов там взяли, а винтовки-то английские были. Вот и разумей, где у лисы уши, если она с дерева каркает.

– Разумею, – сказал Черкез-ишан. – Я теперь убеждён, что Бекмурад-бай припёрся неспроста, убеждён, что он заранее знал об этой банде и, может быть, даже связан с ней.

– Убеждённость – штука полезная, ишан-ага, но это ещё не факт… Завари-ка чайку, пожалуйста.

– Ты лично с Берды говорил?

– Нет, он уснул после перевязки, будить нельзя было. С другими ребятами потолковал.

– Может, я тоже схожу, поговорю?

– Успеется. Разговорами сейчас дела не поправишь. Вернётся отряд из песков, тогда и будем решать.

– Ты что, хочешь, чтобы в больнице ещё один умирающий от жажды прибавился? Где у тебя заварка?

– Сейчас, сейчас будет тебе чай, погоди умирать… Слушай, а ей… женщинам то есть, им – сказать?

Клычли раздумчиво посмотрел на Черкез-ишана, бросил окурок в арык, сплюнул и сказал:

– Думаю, не стоит. Без нас, придёт время, узнают.

– Думаешь, не обидится она… то есть – они?

– Ну, коли есть у тебя причина сомневаться, тогда можешь сказать. В конце концов шалдыр для дома – не подпорка, когда опорные столбы подгнили. Однако в жизни случается всякое – можно выплыть, и за тонкую тростинку держась. Так что поступай, как сам знаешь, я тебе в этих делах не советчик.

– Пожалуй, не скажу, – подумав, решил Черкез-ишан и стал заваривать чай.

* * *

Торлы в белом халате, наброшенном поверх лёгкого чекменя из тончайшей выделки шерсти, пробирался по больничному коридору, поочерёдно заглядывая в каждую дверь. Иногда он задерживался, всматриваясь в раненых, иногда, чуть приоткрыв дверь, сразу же захлопывал её и шёл дальше.

Заглянув в последнюю палату, расположенную б самой глубине коридора, он собирался было уже прикрыть дверь, как увидел, что единственный находящийся в ней человек не спит, как показалось вначале, а упорно смотрит из-под бинтов. Торлы, словно его ударили б грудь, отшатнулся назад, тут же устыдился своей слабости и вернулся в палату, ступая на цыпочках и улыбаясь.

Раненый продолжал смотреть молча и упорно. Торлы перестал улыбаться, присел рядом.

– Жив-здоров, Берды-джан? Поправляешься? Даст бог, быстро встанешь на ноги.

– Сядь., дальше, – негромко, с трудом произнёс Берды.

– Дальше? – Торлы округлил глаза. – Почему дальше?

– Ты ведь… пришёл убить меня… задушить?

– Что ты, что ты! – замахал руками Торлы. – Не узнаёшь меня, что ли? Я Торлы!

– Узнаю тебя, Торлы… я тебя очень… хорошо узнаю.

– Вот и прекрасно! Навестить тебя пришёл!..

– Не навестить ты пришёл, Торлы, – голос Берды постепенно креп. – Ты пришёл проверить… проверить, попал ли, куда целился… не мимо ли твои пули пролетели…

– Опомнись, Берды! Не стрелял я в тебя!

– Стрелял… не мог не стрелять… упустить такой случай. Проверяй – все три твои пули попали в цель… А только не помру я, Торлы… зря надеешься, не помру!

– Не говори так, Берды, не обижай! Навестить тебя пришёл, о здоровье проведать!

– Ладно. Если навестить, то возвращайся с радостью: очень хорошо себя чувствую. Понял, Торлы? И тому, кто тебя подослал, передай: очень хорошо себя Берды чувствует! Скоро, мол, встанет, рассчитается. Понял?

Берды сделал попытку привстать, но не смог, и, сдерживая стон, потянул на лицо простыню, закусил её край зубами.

– Уходи, Торлы… готовься к расчёту…

– Бредишь ты, однако! – с сердцем сказал Торлы.

Вошедшая санитарка выпроводила его. Он стряхнул ей на руки халат и, не слушая, что она возмущённо говорит ему вслед, потопал по коридору, – подальше от этого сумасшедшего Берды!

На улице от сумеречной полутьмы дерева отделилась плечистая фигура, шагнула навстречу.

– Что задержался так?

– Понимаете, Бекмурад-бай, этот шайтаном тропу-тый утверждает, что я в него стрелял! – Торлы ещё не пришёл в себя. – Как будто я в песках был с…

– Кто утверждает?

– Да этот… Берды, кто же ещё!

– А-а… Успеешь ещё выстрелить в свои черёд. Доктора предупредил?

– Предупредил. Но Аманмурада здесь пет!

– Знаю уже. Был от него человек… Садись!

Торлы сел в фаэтон, Бекмурад-бай взял в руки вожжи и хлестнул по коням, фаэтон мягко запрыгал по мостовой своим «резиновым ходом». На окраине города они прихватили дожидавшегося их молчаливого человека с докторским саквояжем в руке.

Короткие сумерки не успели примериться, как наступила полная, безлунная тьма. Лошади бежали ровной спорой рысью, фаэтон немилосердно трясло по бездорожью – не помогал даже «резиновый ход». Бекмурад-бай чёрным валуном глыбился на облучке. «Волчьи глаза у него, что ли? – удивлялся Торлы. – Как видит, куда направить надо?.. Жуткая ночь, прямо как в ад едем».

Впереди показались далёкие огоньки – бледный отблеск адских печей. Если судить по ним, аул был довольно разбросанным. Из синей тьмы выплыл большой холм. Бекмурад-бай остановил лошадей.

– Какое это село? – спросил Торлы, разминая затёкшие ноги.

Рядом приглушённо мяукнула сова. Бекмурад-бай свистнул в ответ. Сова мяукнула снова – дважды.

– Это не село, – сказал Бекмурад-бай. – Идите за мной. – И нырнул в заросли гребенчука.

В наспех сделанном шалаше в ярком свете английской диковины – карманного электрического фонарика лежал Аманмурад и подвывал сквозь зубы. При виде вошедших затих, вгляделся.

– Брат?..

– Лежи, лежи! – с грубоватой лаской сказал Бекмурад-бай. – Доктора тебе привезли. Как твоё состояние?

– Плохо, джан-ага… умираю…

– Не произноси попусту худое слово! – строго одёрнул брата Бекмурад-бай. – Пусть смерть по другим тропкам ходит, нас обходит, тьфу… тьфу… тьфу!

Врач раскрыл свой саквояж, порылся в нём, брякая инструментами, придвинулся к Аманмураду.

– Посветите ближе! – приказал он. – Где рана?

– Во-от! – Аманмурад подрожал пальцем, указывая. – Потихоньку, доктор… Спасай, пожалуйста… Ох! Больно!

– Ничего, ничего, – сказал врач, – это не больно, это так кажется… Сейчас мы тебя подлечим, и вся боль твоя пройдёт… Через три дня джигитовать будешь… А ну, повернись немножко… вот так… Кто это тебя пользовал?.. Ай-я-яй! Разве можно кровь останавливать нагаром от фитиля! До сепсиса – один шаг и тот вприпрыжку… Сейчас мы смоем всю эту гадость… Тихо, тихо, не дёргайся, сделай милость, а то ещё больнее будет…

То ли врач вознаграждал себя за дорожное молчание, то ли это входило в его методику лечения, но говорил, не переставая. Дело своё он знал, и Аманмурад понемногу успокоился, меньше дёргался и вскрикивал, хотя рана была серьёзной и обработка её – болезненной и длительной.

Торлы попросил коня и уехал домой.

– Не заблудись! – предупредил его Бекмурад-бай. – И на след не наведи! – Он сел на корточки возле шалаша, опёрся локтями о колени и погрузился в раздумья, опустив свою крупную тяжёлую голову. Ни Торлы, ни врачу, который был его давним приятелем, ни серому камню в пустыне не верил Бекмурад-бай, и от этого неверия в самых близких людей жить было тошно и тоскливо. Если бы не надежда на англичан, то вообще хоть вешайся.

Где басмач, где санач[11]11
  Санач – кожаный мешок.


[Закрыть]– в темноте не видно

Однажды, придя с работы домой, Узук заметила на столе адресованную ей записку. Записка была короткой. «Прошу прощения, – писал Черкез-ишан, – что зашёл к Вам в Ваше отсутствие. На кухне я оставил маленький гостинец для Берды – папиросы и сушёную тарань. С человеческой точки зрения, было бы неплохо, если бы Вы навестили его и передали подарок как от себя».

Узук задумалась. Навестить? Если иметь в виду долг вежливости, то она уже навещала – с сотрудницами женотдела они приносили раненым бойцам фрукты и махорку. С Берды они перекинулись десятком незначащих слов – ни обстановка, ни настроение не располагали к большему. Ушла она внешне спокойная, но позже, сбежав от подруг в самый отдалённый уголок городского сада, долго сидела там, вспоминала прошлое и плакала. Не хотело прошлое оставаться только прошлым, ой как не хотело! Как сухой татарник, цеплялось крошечными крючками плодиков, и под этими незримыми коготками выступали маленькие капельки крови. Совсем маленькие, но всё же это был не сок татарника, а живая человеческая кровь, никак не желающая быть в ладах с рассудком.

Идти не стоит. Пусть Черкез-ишан сам отдаст свои гостинец. Кстати, почему у него вдруг появилось такое желание? В том, что он любит меня и намерения его серьёзны, я давно уже не сомневаюсь. Тем более странное предложение от любящего человека! Может, он хочет лишний раз убедиться, что между мной и Берды всё кончено? Зачем ему это? И зачем вообще я ему? Он человек интересный, умный, добрый, заслуживает настоящей большой любви. Любая чистая аульная девушка с радостью войдёт в его дом. А что могу дать я, кроме чувства признательности и уважения? Этого мало для счастья, этого очень мало, а я не виновата, что на большее меня не осталось. Кому ведомо, наполнится ли когда-нибудь моё сердце, но пока последнюю кровь точит из него колючий татарник прошлого…

А может, Черкез-ишан поступает просто по велению совести, подумала Узук, он ведь очень порядочный человек, Черкез-ишан. Знает, что мы с Берды любим друг друга, и я должна быть около него в его трудную минуту. Должна… А он, значит, не должен?

Узук долго колебалась, несколько раз перечитала записку, словно надеялась между строк найти какой-то определённый ответ. Развернула на кухне узелок и понюхала тарань – она пахла аппетитно. Узук даже слюнки проглотила, представив, с каким удовольствием

Берды будет грызть жёсткую солёную рыбу. Ладно, решила она, схожу, не убудет меня.

Берды сидел на скамье в больничном дворе. При виде Узук просиял, сразу же нахмурился, потом снова заулыбался и. опираясь на клюшку, поднялся навстречу гостье.

– Здравствуй, Берды, – сказала Узук.

– Здравствуй, – ответил он.

– Жив-здоров?

– Жив, как видишь.

– Подживают раны?

– Совсем зажили.

А вот мои раны не затягиваются, невольно подумала Узук, сама их растравляю, как дурочка неразумная. Вслух сказала:

– Да ты садись, Берды, тебе, вероятно, ещё трудно стоять.

Берды ответил, что вовсе не трудно, однако послушался и сел. Присела и Узук на краешек скамьи. Точно так же сидели они во дворе женских курсов в Ашхабаде. Недавно как будто сидели. И разговор сочился такой же неуловимо исчезающей струйкой. Необязательный, пустой разговор. Но сегодня за ним не стояло уже ничего – всё было сказано там, в Ашхабаде, в Полторацке. А может, не всё ещё?..

Берды поинтересовался работой Узук. Она отвечала бесстрастно, по-деловому, хотя на какое-то мгновение захотелось раскрыться, пожаловаться на трудности, спросить совета. Легче было спрашивать самой, чем отвечать, и она задала вопрос, который чаще других слышала и в укоме и в исполкоме, – с басмачами или с контрабандистами была перестрелка.

– Чёрт их поймёт, кто басмач, а кто контрабандист, – сказал Берды. – Из Хорезма скот за границу гонят, из-за границы опиум везут, оружие. Были случаи, грабят население и даже убивают членов аулсоветов. Одни люди замешаны в этих делах или разные – пока ещё не разобрались, по ловим и тех и других.

– Трудная у вас работа, – посочувствовала Узук.

– Нужная работа, – сказал Берды.

– Расскажи, как это всё произошло? – попросила она.

– Как произошло? – Берды задумался.

…Они сидели у начальника отдела по борьбе с контрабандой и бандитизмом. Начальник был немолод, грузен, поминутно пил из горлышка графина воду и обильно потел, любил, как говорится, чтобы к каждому делу своя бумажка была подшита, частенько брюзжал на нерасторопность своих подчинённых и нудно выговаривал им. Но слабости ему прощали за отличные деловые качества. И ещё потому, что знали его как человека исключительно честного, внимательного к нуждам товарищей и готового поделиться с ними последним куском.

Начальник положил перед Берды клочок бумаги и сказал:

– Читай!

Берды, незадолго перед этим закончивший краткосрочные курсы ликбеза, не вдруг одолел бегучую вязь полустёртых строк. Кто-то, обращаясь к неизвестному Сапару-ага, благодарил его за помощь в переходе границы. Писал, что и радуется и сокрушается одновременно, потому что жизнь за кордоном намного дороже и сложнее, чем казалась издали, а люди изворотливы и лживы, не в пример туркменам. Далее корреспондент просил побыстрее, на этой неделе, перебросить за границу то, о чём было условлено, поскольку для большой торговли нужны и большие оборотные средства. В заключение следовали благодарности и заверение, что Сапар-ага в накладе не останется.

Берды прочитал, вытер вспотевший от напряжения лоб и посмотрел на начальника. Начальник тоже вытер лоб большим куском кумача, отхлебнул из графина и посмотрел на Берды.

– Понял, в чём суть?

– Не понял, – сказал Берды. – Где бумажку взяли?

– Случайно взяли, – в голосе начальника прозвучал укор, словно могли получить эти сведения и не случайно, если бы люди порасторопнее были да посмекалистее. – На базаре взяли.

– У кого?

– То-то и оно, что ни у кого. Бумажка есть, а человека пет. Оголец один у растяпы кожу помыл. Постовой заме…

– Кожу? – изумился Берды.

Начальник чертыхнулся.

– С этим жульём, понимаешь, возишься и сам, как блатяга, говорить начинаешь! Ну, бумажник вытащил пацан. Постовой засёк – и за ним. Мальчишку не поймали, но бумажник тот кинул, убегая. Деньги там, конечно, были. Между прочим, две купюры английских фунтов среди прочих. Сами по себе фунты – дело десятое, их не так сложно добыть. А вот в сочетании с этой цедулой смотрятся по-другому. Если меня чутьё не обманывает, тут, товарищ Акиев, большим кушем пахнет, и куш этот мы с тобой можем зевнуть, если не пошевелим как следует мозгами.

– Как шевелить? – сказал Берды. – Тут одни дырки и ни одной затычки. Что собираются переправлять? Где будут переходить границу? Кто такой Сапар-ага? У русских на сто человек двадцать Сергеев, у нас – столько же Сапаров.

Начальник с вожделением посмотрел на графин с водой, протянул было руку, но сдержался.

– Десять нам не надо, – шумно вздохнул он и утёрся своим кумачом, – нам один Сапар-ага нужен.

– Где же его взять, одного?

– Думай, хлопец, думай. Обязаны взять, иначе грош нам цена в базарный день.

Рослый средних лет человек с окладистой пегой бородой заглянул в дверь, поздоровался.

– Кого требуется, приятель? – спросил начальник.

– Ишан-ага нам требуется, – ответил пегобородый.

– Адресом ошибся, любезный, в мечеть тебе надо идти, у нас ишанов не имеется, – начальник всё же не выдержал, отхлебнул из графина.

Пегобородый подождал, пока он напьётся, степенно пояснил:

– Черкез-ишан нужен.

– Так бы сразу и говорил, – сказал начальник. – Черкез, мол, Сеидов нужен. А то – «ишан-ага»! В нар-образ иди, товарищ, там найдёшь своего Черкеза.

Пегобородый поблагодарил и ушёл.

– Товарищ начальник! – встрепенулся Берды. – А что если на базаре через глашатая объявить: нашёлся бумажник с деньгами, просим хозяина явиться, а?

– Глубже пахать надо, товарищ Акиев, глубже. Вершка на три с половиной, а то и на все четыре, – усмехнулся начальник мягким безвольным ртом. – Объявляли уже. Глашатай пупок надорвал от крика.

– Никто не явился?

– Они, брат, не глупее нас с тобой, на такую приманку их вряд ли возьмёшь.

– Бумажник когда подобрали – в начале базара или вечером?

– Не вижу разницы.

– А я вижу! Если вечером, то человек, у которого вытащили бумажник, может быть и посланием из-за границы и Сапаром-ага, скорее всего – последним, потому что дело – спешное, да и такие записки не очень приятно при себе носить. А если всё произошло утром, то наверняка Сапар-ага не получил весть. Значит, и беспокоиться нам нечего, никто не пойдёт за кордон.

– Однако думаешь ты, парень, – одобрил начальник, – котелок варит. Давай твою версию разрабатывать. Предположим, это я потерял письмо. Поскольку содержание его мне известно, я иду и на словах передаю тебе, так, мол, и так.

– А я не поверил! – живо возразил Берды. – Речь не о двух баранах идёт, тут на слово верить не приходится. Особенно если вспомнить, как написано в письме о тамошних людях: лживые и изворотливые, значит, обмануть норовят.

– Что ж, резонно.

– Как по-вашему, что именно должны за границу передать?

– Утверждать пока ничего не могу. Когда аульные баи уходят за рубеж, они всё своё с собой волокут и тысячные отары гонят. Городские поступают иначе – уходят через границу порожняком. Почему? Да потому, что боятся, что, польстившись на большой куш, собственный проводник ограбит, а то и прирежет по дороге. Имущество своё, обращённое в золото, драгоценные камни и валюту, они оставляют доверенному лицу. Наш случай похож именно на это, и, значит, следует ожидать, что переправлять будут груз не слишком объёмный, но весьма ценный. Мы не можем допустить, чтобы наше советское золото уплыло за границу. Да и валюта пригодится – хозяйство, порушенное войной, восстанавливать надо или не надо?

– Надо.

– Вот то-то и оно, что надо. И оросительную систему по всей Средней Азии надо копать. Чем копать?

– Лопатой.

– Лопата, она, конечно, штука добрая и верная, да только нужны и машины – экскаваторы всякие и другие. Сами мы их пока не делаем, у иностранных фирм покупаем. По-твоему, все эти чёртовы «Бьюсайрусы» и «Менки» даром капиталисты отдают? Как бы не так! Полновесное золото им подавай! А золото у нас из-под носа всякие прохиндеи тащат. Вот так-то, друг Берды, товарищ Акиев. Ты человек местный – давай соображай, кто из местных богатеев может быть замешан в эту петрушку. А соображения насчёт того, что письмо, мол, не передали по назначению, давай-ка снимем с повестки дня как вопрос несущественный и отвлекающий.

– Бекмурад-бай! – воскликнул вдруг Берды и удивился, как это сразу не пришло ему в голову. – Точно Бекмурад-бай!

– А что? – сказал начальник. – Это уже кое-что, это уже ниточка. – Он погладил свою плотную бритую голову – она у него была смешная, совершенно круглая, как арбуз. – Бекмурад и в городе якшается с разными лишенцами, и брат его Аманмурад через границу частенько ходит…

– Да нет же! – Берды даже вскочил от волнения. – У него Сапар брат, понимаете? Са-пар!

– Вот и я гово… – начальник осёкся, уставился на Берды вытаращенными, рыбьими глазами, медленно моргнул. – Сапар, говоришь? Но ведь он ещё молод, чтобы его «ага» величали!

– Нет! – Берды засмеялся, чувствуя в себе возбуждение охотника, на выстрел которого выходит осторожный барс. – Вы русский, товарищ начальник, тонкостей языка не понимаете. «Ага» – это не только признак возраста, это ещё и признак уважения к человеку! А вы разве знаете Сапара?

– По должности полагается знать. Всех крупных жуликов – как действующих, так и потенциальных. – Начальник побарабанил по столу отёкшими пальцами человека, у которого далеко не всё в порядке с почками или сердцем. – Вполне возможно, что ты, дорогой товарищ, не за ниточку ухватился, а за весь канат, за трос манильский, – знаешь, на флоте такие тросы делают из особой пеньки, в воде сто лет пролежит – не сгинет? Такие-то, брат, дела. Служил я когда-то на флоте, сперва по минной части, потом – баталёром. Да-а… Сапара этого надо взять на мушку, чтоб осечки не вышло.

– Не выйдет, товарищ начальник, не беспокойтесь! Я его немедленно арестую!

– Нельзя сразу, – возразил начальник, думая о чём-то своём и продолжая мягко выбивать пальцами на крышке стола маршевый ритм. – Сапар Сапаром, а золото золотом. Брать его надо с поличным. У границы брать! Только так и не иначе! Понял, почему?

– Не маленький! – сказал Берды. – Шум могут поднять.

– Точно, – кивнул начальник своим потным «арбузом». – Газетёнки за границей и так достаточно верещат о «незаконных» реквизициях большевиков, зачем лишний повод давать, если можно всё умненько сделать.

Начальник допил остатки воды, покачал пустым графином, со вздохом поставил его на место.

– Иди, Акиев, проверяй у своих амуницию, конский состав, – сказал он. – Стемнеет – поведёшь отряд в пески, к границе. Будем ловить Сапара-ага.

– В каком направлении пойдём? – спросил Берды.

– Маршрут уточним позже.

Не успела за Берды закрыться дверь, как в кабинет к начальнику снова заглянул давешний пегобородый посетитель. Он пробыл в кабинете значительно дольше, чем первый раз, и он-то, по существу, и уточнил маршрут отряда.

Оказалось, что Черкез-ишана он разыскивал как единственно знакомого при городской власти человека, чтобы сообщить ему важную новость. Она заключалась в том, что люди Вели-бая вели разговор о том, что на днях границу должен перейти большой караваи с запретным контрабандным товаром. Какой товар – не уточнили. Караван пойдёт тайно. И ещё говорили, называя имя Аманмурада, о переправке «на ту сторону» крупных драгоценностей и золота. Почему не таясь говорили о таких делах при нём? Ну, вероятно, баяр начальник не знает, что по званию он – ходжам и был долгое время учеником ишана Сеидахмеда. Его считают своим человеком и не скрывают ничего, даже предлагали при переброске драгоценностей пойти сторожевым проводником. Нет, он не знает дороги через границу, и им это известно, но они считают, что он живёт бедно, не так, как приличествует ходжаму, и потому хотели помочь заработать приличные деньги. А деньги ему зачем, если он достаточно кормится своим трудом, с хорошего земельного надела, который дала ему и его жене Советская власть! Что заставило его прийти сюда и рассказать о контрабанде? Ну, если баяр начальник не шутит, то он, ходжам, может сказать: пришёл потому, что не желает зла Советской власти и не считает себя вправе молчать, когда кто-то другой собирается сделать такое зло. Он не имел никогда и не хочет иметь ничего общего с теми, кто прячет лицо своё под покровом ночи и творит нечестное. Оставьте их, сказал пророк, пока они не встретили дня, когда поразит их гроза, и в тот день не поможет им их коварство и не найдут они помощи. Власть, продолжал ходжам, всегда от бога, и её нужно уважать и содействовать ей, особенно когда она справедлива и дороги её – прямы. Ибо пророком сказано… Баяр начальник хочет знать день, когда прячущие своё лицо собираются идти за границу? Нет, день они не называли, упоминали только эту неделю. Место перехода? Серахс называли и ещё – Змеиное урочище.

Вот так неожиданно и определился маршрут. И едва махнул вечер лисьим хвостом закатной зари, конские копыта уже коснулись вечных каракумских песков.

Отряд шёл без остановки, пока солнце не поднялось на высоту дерева. Тогда Берды объявил привал и объяснил бойцам, куда и с какой целью они идут. После короткого отдыха отряд разделился на две части. Над одной из них принял командование Дурды и повёл бойцов в засаду – к Змеиному урочищу. Оставшуюся часть отряда Берды решил расположить совершенно в ином районе. Бойцы недоумевали, почему он выбрал именно этот участок, очень неудобный для контрабандистов и потому почти никогда, за редким исключением, не использовавшийся ими. Не знал этого и сам Берды – он действовал не согласно какому-то тонкому расчёту, а скорее интуитивно, однако интуиция его опиралась на солидный опыт борьбы с нарушителями границы и на знание психологии умного, искушённого врага. Для серьёзного дела, требующего максимальной гарантии успеха и минимального количества участников, он сам, будучи на месте Аманмурада, выбрал бы именно такой, наименее подозрительный для пограничников участок.

Ночь прошла спокойно. Безрезультатным был и день, на редкость жаркий даже для летних Каракумов. Счастье, что поблизости оказался старый колодец, солоноватая вода которого отдавала затхлостью и серой, но это была всё же вода, и за неимением лучшей её пили и люди и лошади.

Наступила вторая ночь. До восхода луны она была настолько темпа, что создавалось впечатление, будто сидишь под огромным опрокинутым котлом. В этой темноте трудно было что-нибудь заметить, однако ночь была прекрасным резонатором, и, когда послышался мягкий звук конских копыт по песку, бойцы изготовились и легко обезоружили одинокого всадника – он даже не успел оказать сопротивления.

При жёлтом свете зажигалки, сработанной из винтовочного патрона и сохранившейся, как память ещё с Оренбургского фронта, Берды вгляделся в лицо задержанного, неуверенно спросил:

– Сары?! Ты что тут делаешь, Сары?

Бывшего чабана, кажется, нисколько не смущала ситуация, в которой он очутился, а встреча со знакомым человеком даже обрадовала.

– Салам, Берды-джан! – весело ответил он, – Для меня пески – родной дом, а вот ты когда распростишься с ними?

– Когда в них только овечьи отары да чабаны останутся, – не принял шутки Берды. – Куда направлялся?

– Тебе я, как родному брату, скажу, Берды-джан, Сары никого, кроме баев, не обманывал, да и тех неудачно. За счастьем своим направлялся я, Берды-джан.

– Разве оно спряталось от тебя в эту глухомань?

– Дальше, Берды-джан, на ту сторону границы убежало оно.

– Чужое там счастье, Сары, байское, не твоё.

– Э-э, как знать, под какой колючкой твоя ягода висит!

– Знаем! Где квакает от восторга лягушка, там захлёбывается и тонет тушканчик.

– Тушканчика – уважаю, но я на него не похож! – засмеялся Сары. – Ты только отпусти меня, Берды-джан, и сам убедишься, как я целый конский вьюк чаю оттуда приволоку.

– Значит, надоел тебе честный труд? Решил контрабандистом стать?

– Не был им и не буду никогда.

– Как прикажешь в таком случае понимать тебя?

– Хов, Берды-джан, наше дело не головой покачивать, а ногами шевелить. Вот тебе конь, чистокровный ахалтекинец, сказал мне Аманмурад-бай, вот тебе исправная пятизарядка. Садись на коня и поезжай спокойно, а я шагов на семьсот-восемьсот отстану. Переедем границу – нагружу твоего коня чаем, останешься и с конём и с деньгами, если выгодно чай продашь. Так сказал мне Аманмурад-бай – у меня и голова закружилась от такой удачи.

– Слабая у тебя оказалась голова на байский посул! – сердито сказал Берды, думая о том, что ошибся в выборе места для засады, и ещё не зная, какую удачу сулит ему встреча с Сары. – Советская власть тебе землю вернула, воду дала, а ты норовишь жить по пословице: «На твоих коленях сижу, твою же бороду выщипываю».

– Что мне делать с той землёй, если она сорняком вся заросла? – невесело возразил Сары. – Может, отвык я от кетменя за годы чабанства, а может, потому не везёт, что тягла нет, инвентаря дайханского. Вот и принял предложение Аманмурада – думал, разживусь, мол, деньгами и хозяйство поправлю,

– Неужели только за то, что ты передним поедешь, Аманмурад тебе конский вьюк чаю и коня посулил? – не поверил Берды.

– Конечно, нет, – сказал Сары. – Немножко вас проехав, я должен был выстрел дать – сигнал, что всё в порядке.

– Вот ты и попался, неудачливый обманщик! – Берды сгрёб чабана за халат на груди. – Думаешь, на простачков напал? Кто твоей выдумке с выстрелом поверит, если тут пробираться надо как можно тише?!

– Ты же и поверил бы, – спокойно сказал Сары. – Пусти меня, не тряси, пожалуйста, я тебе не урючное дерево – плоды с меня не посыпятся… Ты поверил бы и пошёл на выстрел. Конь у меня – птица, вашим его в жизнь не догнать. А тем временем Аманмурад с поклажей вас спокойненько стороной бы обошёл. Большим начальником ты стал, Берды-джан, а ус у тебя ещё мягкий, – закончил чабан, напомнив Берды точно такие же слова дяди Нурмамеда, сказанные, правда, по совершенно иному поводу, по оттого не менее обидные.

Злясь на собственную недогадливость, Берды напустился на чабана:

– Почему сразу не сказал, что от тебя сигнала ждут? На руку Аманмураду играешь? На, стреляй! – он протянул Сары кавалерийский карабин.

Сары отказался:

– У этого звук совсем другой, Аманмурад поймёт ловушку. Винтовку мою давай…

Он опустил ствол винтовки почти до самой земли, чтобы выстрел прозвучал глуше, отдалённее. «Умный чёрт! – с невольной завистью подумал Берды. – Всякую мелочь предусматривает».

Из-за горизонта медленно, словно нехотя, выкатилась луна, чётко обозначились верхушки дальних барханов и силуэт всадника.

– Вот он! – жарко прошептал Сары на ухо Берды.

Тот мотнул головой, как от комара, всматриваясь.

Всадник ехал медленно, сторожко, было видно, как он озирается по сторонам. Вот он остановился, будто чуя засаду, с минуту был неподвижен и стал заворачивать коня.

– Сто-ой! – Берды вскочил на ноги. – Стой, Аманмурад!

Издалека подмигнул красным глазком маузер, и Берды с проклятием схватился за обагрившееся кровью плечо.

– Ты ранен?! – кинулся к нему Сары. – Давай перевяжу!

Берды досадливо двинул его локтем.

– Коня! – закричал он. – В погоню! Не стрелять!

На первых порах показалось, что расстояние между беглецом и преследователями сокращается. Однако Аманмурад вдруг стал быстро уходить вперёд и вскоре скрылся за барханами – видимо, его ахалтекинец был ещё более чистопородным, нежели у Сары.