Текст книги "Судьба. Книга 4"

Автор книги: Хидыр Дерьяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Шакал вонючий!

– Сейчас ты будешь петь другую песню, большевик! – ухмыльнулся Аманмурад. – Ты будешь выть от ужаса, целовать землю и просить пощады.

Берды снова сплюнул, переступил с ноги на ногу. Эх, если бы руки были свободны!

– Это твои родственники воют, Аманмурад, – сказал он. – А большевики умирают молча. И в этом ты убедишься сам. А вот когда ты попадёшь в наши руки, от твоего воя сам шайтан уши заткнёт и заверещит, как заяц.

– Молчи, каманыс! – Аманмурад замахнулся ножом.

– Послушай, Аманмурад, – сказал Берды, – ты, конечно, шелудивый пёс, но от всякой твари, даже самой мерзкой, может быть польза. Иди в милицию, сдай добровольно оружие, и я обещаю тебе, что ты сможешь начать жизнь честного человека.

– А как насчёт пользы от шелудивого пса? Твоя жизнь?

– Да, моя жизнь. Моя и других, кого ты, возможно, убил бы, оставаясь на свободе.

– Значит, ты берёшь у меня свою жизнь, а мне взамен даёшь тюрьму? Воистину сам великий Сулейман не смог бы придумать выгоднее обмена! Теперь, слушан, скажу я, что собираюсь сделать с тобой, и тогда ты, может быть, предложишь мне иную сделку. Сперва я выну у тебя глаза. – Аманмурад легонько ткнул концом ножа в скулу Берды. – Не бойся, это не сейчас, немного погодя. Потом я отрежу тебе уши и пос. Потом намочу вот этот широкий сыромятный ремень, обвяжу его вокруг твоей шеи и вытащу тебя на солнце – оно стоит уже достаточно высоко, чтобы высушить ремень, но не настолько высоко, чтобы высушить его очень быстро. Ты будешь задыхаться и вонять на дороге, как свинья…

Перенеся всю тяжесть тела на одну ногу, Берды второй ногой ударил Аманмурада в пах. Удар был не настолько силён, чтобы вышибить из басмача сознание, но всё же Аманмурад скрючился, держась за живот и уронив нож. Из зарослей ульдрука грохнул винтовочный выстрел и неестественно пронзительный голос завопил:

– Руки вверх!

Со стороны плотины послышались крики.

Басмачей словно ветром сдуло – как огромные шары перекати-поля покатились они в чащобу тугая. Аманмурад мчался последним. Несколько минут трещал сушняк, потом всё стихло. Из-за куста ульдрука вылез Торлы с драгункой в руках. Он освободил Берды от пут, бросил верёвку на землю.

– Подними её, – попросил Берды, растирая затёкшие кисти рук. – Если я выйду на борьбу, подпоясавшись этой верёвкой, ни одни пальван меня не одолеет.

Торлы поднял верёвку, взглянул на спину Берды, покачал головой:

– Эх, как они тебя изуродовали!

На плотине опять закричали – тонко и разноголосо. Похоже было, звали куда-то людей.

– Кто там кричит? – спросил Берды.

Торлы прислушался, засмеялся:

– Это мои джигиты мне помогают. Пойдём скорее, а то они от усердия голос сорвут.

Три коня басмачей были привязаны к стволу туранги. Гнедой Берды стоял поодаль. Торлы отвязал лошадей – зачем добру пропадать – и, ведя их в поводу, направился к домику на плотине. Берды с трудом ковылял вслед, скрипя зубами от боли и злости.

Возле домика стояли двое парнишек лет по десять-двенадцать и рослая дородная женщина. Завидев приближающихся Торлы и Берды, они перестали кричать. Женщина осталась на месте, а мальчишки поспешили навстречу. Торлы похлопал их по плечам, отдал поводья лошадей: ведите, мол, заслужили.

– Здорово я придухмал, правда? – улыбаясь, сказал Торлы. – Басмачи, наверно, подумали, что целое село с криком на выручку тебе спешит, правда?

– Сам-то ты как здесь очутился? – спросил недоверчиво Берды. – Может, ты и басмачей сам привёл?

Торлы деланно засмеялся.

– Шутник ты, Берды-джан!.. Если бы я их привёл, зачем бы я стрелять в них стал, а?

– Кто тебя знает, что у тебя на уме, – сказал Берды.

– Нет, Берды-джан, на уме у меня ничего плохого нет и не было, – заверил его Торлы, вовсе не склонный объяснять, что именно заставило его взять драгунку и поспешить вслед за Берды к плотине Эгригузер. Он поступил так скорее импульсивно, нежели под влиянием какого-то расчёта, и сам ещё толком не разобрался в своих побуждениях – где уж тут было объяснять их кому-то другому, тем более – самому Берды.

Они подошли к знакомому белому домику. Женщина при виде Берды всплеснула полными руками, заохала и кинулась греть воду. Страдальчески морщась и вскрикивая, словно ей самой было больно, она обмыла спину и лицо Берды. Он только кряхтел и постанывал. Женщина принесла маленькую глиняную посудину с гусиным салом, смазала им вспухшие багровые рубцы на спине Берды. Берды потрогал рукой, понюхал и сказал:

– Сурчиным жиром надо мазать.

– Где его взять-то, – вздохнула женщина и, по-своему поняв беспокойство Берды, заверила: – Да ты не дёргайся, не от свиньи это, это гусиное сало, а гусь – птица чистая, уважительная. Лампадным бы маслом тебя смазать, да ты ведь нехристь, не примешь лампадного-то масла…

– Я, тётушка милая, всё приму из твоих добрых рук, – сказал Берды, – какой я нехристь, если я коммунист.

– А мы орловские, с Орловщины, – сказала женщина, – подались перед войной на вольные хлеба, прельстились посулами, да попали, как кур во щи. Мужик-то мой сгинул на войне, ни дна бы ей, ни покрышки, а у меня двое малых за подол цепляются. Определилась вот сюда, за машинами доглядывать.

– Разве ты понимаешь в машинах? – удивился Берды.

– А что, по-твоему, если – баба, так в одних ухватах разбирается? Я, милый, ещё на барской экономии при машине состояла, мужику своему подручной была… Ну-ка, повернись к свету. Кто это так тебя сподобил не жалеючи?

– Сильно заметно? – пошутил Берды.

– Да уж заметно, до самой берёзки, чай, таскать будешь отметины. Я, пока по вашим краям мыкалась, всякого нагляделась. Вроде и добрый вы народ, приветливый, голодным человека не отпустите, и нищих у вас нету, а вот зачем же так зверствуете?

– Это, тётушка, не народ зверствует – это басмачи.

– А басмач, он что, не матерью роженый, что ли?

– Не знаю, – сказал Берды, – кто его рожал, но что он питался змеиным ядом вместо материнского молока, в этом я не сомневаюсь! От души желаю тебе, добрая тётушка, не сталкиваться близко с этим зверьём.

Женщина засмеялась, вспомнив что-то.

– А что мне от них хорониться? На той неделе ночью вышла по своим бабьим делам. Ночь-то лунная была. Гляжу: возле подъёмных щитов шерудятся двое чёрных, брякают железом. И кони рядом стоят. Хотела пугануть их, да опомнилась: не наши, мол, пришлые какие. Ну, бабе рази совладать с таким народом? Подалась в избу, пистонку взяла – мне её в Совете для охраны определили. Вышла, да как ахну в белый свет! Они, сердешные, вроде обмерли с испугу, а потом – на коней, и поминай как звали. Несурьезный народ, прямо тебе скажу.

– Ещё какой серьёзный! – возразил Берды и подумал, что надо будет поговорить с Дурды и Аллаком насчёт охраны плотины и машин – не шуточное дело, если приятели Аманмурада поработают тут, сколько полей без воды погибнуть может.

Пока шло врачевание и политический диспут, Торлы с обоими ребятишками успели сходить в тугаи и принести винтовки, брошенные при бегстве басмачами.

– Аллаку сдам, – похвалился Торлы, – чтобы он мне прошлым глаза не колол. Смотри, какие винтовки – не то английские, не то ещё какой нации!

Берды счёл за лучшее промолчать насчёт винтовок: при всём том, что сделал для него Торлы, он не мог извинить ему предательства на чарджуйской дороге.

Торлы был человеком, не лишённым сообразительности, и не стал упорствовать с разговором на скользкую тему. Попросив хозяйку напоить их чаем, он рассказал Берды, как шёл утром по своим делам и встретил одного из мальчиков, который сообщил, что «возле реки три дяденьки убивают другого дяденьку». Тогда он, Торлы, понял, в чём дело, приказал мальчикам и женщине громко кричать, когда услышат выстрел возле реки, и сам побежал спасать Берды.

– Крепко я этих негодяев напугал, правда? – улыбнулся он.

Берды в ответной улыбке с трудом разлепил распухшие губы:

– Чего таким тоненьким голоском кричал: «Руки вверх»? Для большего страху?

– Чтобы не признали по голосу, – простодушно признался Торлы и, спохватившись, что ляпнул не то, с испугом глянул на собеседника.

Но по распухшему, в багровых пятнах и ссадинах лицу Берды было трудно определить, какое впечатление произвела на него оговорка Торлы. Он сидел неподвижно, как каменный истукан, – от боли ему даже морщиться было трудно.

* * *

Если следовать истине, Торлы никогда не был трусом в полном смысле этого слова. Были случаи, когда он осторожничал, уклонялся от явной опасности, но это диктовал скорее здравый смысл, нежели робость. Однако на сей раз он чувствовал себя довольно, мягко говоря, неуютно под колючим, испытывающим взглядом косых Аманмурадовых глаз. Торлы ждал этой встречи и готовился к ней.

Аманмурад вёл пустяковый разговор, хотя по глазам было видно, что пришёл с другим. Эта неторопливость устраивала Торлы, во-первых, тем, что позволяла ему выиграть время, во-вторых, постепенно за разговором он обретал утраченные было спокойствие и уверенность. Постепенно в нём стало появляться что-то похожее на дерзость, на желание побалансировать на самой кромке обрыва. Это тоже было плохо – не тот человек Аманмурад, который позволит водить себя за нос.

И всё же он не сдержал бойцовского зуда. Когда Аманмурад коснулся того, что случилось в мургабских тугаях, Торлы подобрался, позабыв все наставления, и брякнул:

– Это был я!

Он ожидал всего, чего угодно. Но ничего не произошло.

– Откуда ты объявился, словно глазная болезнь? – сдержанно спросил Аманмурад, и лишь крылья его носа широко вздулись и медленно опали – зверь сжимал свою ярость, готовясь к прыжку.

– Не объявись я, ты отправил бы Берды в «дом истины»?

– Одним большевиком было бы меньше.

– Нельзя убивать каждого, кто попался тебе навстречу.

– Ты знаешь, что между ним и нашим родом – позор и кровь.

– Разве он убил Чары-джалая?

– Барс не разбирает, чёрная или белая собака утащила его детёныша – он загрызает любую собаку! Если бы прошлый раз мне в руки попался Дурды, с ним бы я долго не церемонился – пальцы в ноздри и ножом по горлу! Жаль, что друга его упустил – мне бы за него на том свете, как за чёрного паука, сорок грехов аллах отпустил. Да и наши бы на этом свете большой бушлук поднесли. Какой тебя всё-таки шайтан принёс на берег Мургаба, Торлы? Справедливо сказано: «Пень, которого не опасаешься, арбу перевернёт»!

– Меня опасаться нечего, – сказал Торлы очень доверительным тоном и прислушался. – Я тебя не узнал там, думал, что…

– Врёшь! – жёстко возразил Аманмурад. – Я сказал тебе, что буду ждать этого большевика возле плотины!

– Но ты не сказал, когда именно будешь ждать! – быстро нашёлся Торлы.

Аманмурад дрогнул ноздрями, с шумом сквозь зубы выдохнул воздух.

– Ну ладно, – согласился Торлы, – пусть я вру, пусть я знал, что это ты…

– Признался-таки!.. – прошипел Аманмурад и рука его поползла по ковру, нащупывая деревянную коробку маузера.

– Погоди! – Торлы, проворно виляя задом, отодвинулся к стене, где лежали, сложенные стопкой, одеяла. – Погоди, Аманмурад! Выслушай до конца! Крик на плотине достиг твоих ушей?

– Ну?

– Это люди бежали Берды выручать! Могли вас убить или поймать. Я и решил предупредить вас об опасности, понял?

Кося сильнее обычного, Аманмурад приподнял усы,

– Разве так предупреждают?

– Только так! Если бы стал я вам потихоньку объяснять, время упустил бы. А то вы очень быстро скрылись, никто и не увидел вас, никто подозревать не будет! Сам посуди, что будь это по-другому, я бы не в воздух стрелял, стрелять я умею метко, ты это знаешь.

– Коней из-за тебя потеряли! – глядя на носки своих чарыков, хмуро бросил Аманмурад. – И винтовки!

– Кони и винтовки – дело наживное! – оживился Торлы и снова прислушался. – Главное, головы на плечах сохранили!

– «Сохранили… сохранили»!.. Пешком по твоей милости бегать должен! Волк я, что ли?

– Найдём коней, достанем! У Бекмурад-бая попросить можно на время.

– Пока до его косяка доберёшься, джейраном станешь! Знаешь, в какую даль он своих копён отогнал?

– По-моему, у него во дворе были два-три жеребца.

– Одна хромая кляча осталась у него во дворе!

– Опасается внимание к себе привлечь! – догадался Торлы.

– Опасается! – буркнул Аманмурад. – Неспокойно, говорит, в округе, милиционеры рыщут.

– Это верно, что неспокойно, – поддакнул Торлы. – В ауле Сертиби кооператив сожгли. Ты в этом деле не участвовал?

– Я сжёг!

– В ауле Полат-бая, говорят, школу сожгли? И девушку там убили?

– Что это ты стал интересоваться такими вещами, Торлы? – Аманмурад подтащил за ремешок маузер и положил его к себе на колени. – Любопытным ты стал, Торлы, глаза у тебя, Торлы, и во лбу и на затылке!

– Что ты хочешь этим сказать? – забеспокоился Торлы, не отрывая взгляда от правой руки Аманмурада и отодвигаясь ещё дальше.

– Сиди спокойно! – усмехнулся Аманмурад. – Для тебя лучше сидеть спокойно и отвечать на мои вопросы. Почему интересуешься, спрашиваю? Может, сожалеешь, что не дал мне докончить богоугодное дело и отправить Берды в пекло?

– Сожалею, Аманмурад! – быстро и охотно согласился Торлы. – Очень сожалею, что помешал тебе!

– Почему же ты только сейчас сожалеть стал? – ехидно осведомился Аманмурад и расстегнул коробку маузера.

– Я тебе сейчас всё объясню, Аманмурад! – зачастил Торлы. – Ты ведь знаешь, до меня, как до длинного – на второй день доходит! Вот я сейчас и понял, что не надо было тебе мешать! Этот Берды, знаешь, он и под меня подкапывается! Да, правду тебе говорю, Аманмурад! Ты, мол, контрабандист, и мы тебя судить будем, в тюрьму посадим. Так прямо и сказал. С какой стати я стал бы ему помогать? Мне своя голова дороже! Хочешь, я его заманю, и ты его снова поймаешь? Я знаю, как его заманить. С радостью помогу тебе…

– Ладно, – прервал его Аманмурад, – поможешь. Двух коней сейчас найдёшь?

– Пожалуйста! – обрадовался Торлы. – Подожди малость, я в один момент сбегаю…

– Сиди! – рявкнул Аманмурад. – Вместе пойдём за конями! Понял, Торлы?

– Понял, – покорно кивнул Торлы. – Я всё понял, Аманмурад, сделаем, как тебе нравится.

– Городской дом этой стервы знаешь?

– Какой стервы?

– Той, что по аулам ездит и женщин наших портит!

– Узук?

– Не называй её по имени! Понимай, когда я говорю: стерва, босячка, шлюха! Знаешь, где она живёт?

– Знаю. У неё дом на Самаркандской ули…

– Сам покажешь! С кем она живёт?

– Жила с дочкой Худайберды-ага…

– Я спрашиваю, с кем она сейчас живёт!

– Одна. Маю за брата Узук… то есть я хотел сказать, за брата босячки взяли…

– Значит, одна?

Поняв, что проговорился, Торлы попытался исправить положение:

– Вообще-то женщины к ней часто ходят… мать бывает. И дом Черкез-ишана рядом совсем.

Аманмурад покусал ус, глядя исподлобья на Торлы и думая о своём.

– Значит, одна? – повторил он.

– Что ты от неё хочешь, Аманмурад? – Торлы сидел как на иголках.

– Тебя она в дом пускает? – Аманмурад пропустил вопрос Торлы мимо ушей.

– Приходилось бывать… Но только учти – днём бывал, не ночью!

– Ночью она других пускает к себе? – грязно усмехнулся Аманмурад. – Ничего, один раз пустит и тебя.

– Зачем я к ней пойду?

– Там увидим, зачем.

– Слушай, оставь её в покое, а? – униженно попросил Торлы. – Ты мужчина – имей дело с мужчинами, не позорься…

– Молчи!

– Не стану молчать! Два раза я спасал её от смерти. Вот этими руками спасал. Неужели этими же руками… Нет, не пойду я на такое дело!

– Пойде-ешь! – зловеще заверил его Аманмурад и вдруг насторожился, обернувшись к двери.

Торлы быстро сунул руку под стопку одеял.

– Сиди спокойно, Аманмурад! – предупредил он. – Для тебя лучше всего сидеть спокойно!

На Аманмурада смотрел чёрный немигающий зрачок винтовочного дула. Лицо Торлы было решительным, руки дрожали и палец цепко лежал на гашетке драгунки.

– Подними вверх руки, Аманмурад, – сказал Торлы. – Для тебя лучше всего поднять вверх руки… вот так!.. Ты думал, что я заяц, Аманмурад? Ты думал, что я приведу тебя в дом Узук и ты натянешь на распялку сразу две шкурки – её и мою? Я тебя понял, Аманмурад, я тебя давно понял…

Торлы говорил, а сам всё прислушивался, но, видимо, звук, настороживший Аманмурада, был случайным звуком, и от этого у Торлы холодело внутри, хотя он и не подавал вида.

– Я тебя понял, Аманмурад, – продолжал он, стараясь разговором отвлечь внимание своего грозного пленника, – я понял тебя ещё в тот день, когда ты привёл в мой дом человека в полосатом бухарском халате. На голове у него была чалма хаджи, но это был чужой человек, иноверец, потому что не бывает у хаджи светлых, как остывший пепел саксаула, глаз. И золотые зубы не растут во рту у хаджи.

Аманмурад, держа над плечами скрюченные пальцы, походил на барса, который, прижавшись спиной к скале, ожидает нападения медведя. Лютой злобой кабана-секача горели его глаза, от тяжёлого дыхания вздымалась и опадала грудь.

– Я давно понял истину, Аманмурад. Ты много говорил о любви к земле отцов, но не тот любит землю родины, кто поджигает её дома, убивает её людей, приводит на неё инглизов. Это враг земли, его надо убить, и тебя тоже расстрелять, Аманмурад. Я допустил оплошность там, на плотине, поторопился и не сумел взять тебя. Но я исправил свою ошибку и…

Аманмурад утробно хрюкнул. Стремительно, как вылетевший из седла всадник, когда конь на всём скаку ударит задом, он кинулся на Торлы, целясь к горлу. Ударил выстрел. Пуля рикошетом защёлкала по стенам мазанки. Аманмурад душил Торлы, и тот, несмотря на свою немалую силу, не мог сбросить с себя обезумевшего от ярости противника, хрипел в его мёртвой схватке.

Вбежавшие в мазанку милиционеры скрутили Аманмурада. Он рвался из их рук, выкатывая глаза, на усах его пузырилась пена.

– Держите его крепче, бешеного! – сказал Торлы, потирая горло. – Ты чего опоздал, Дурды? Договорились ведь… Чуть было не ушёл этот зверь… всё горло измял, проклятый…

– Теперь не уйдёт, – пообещал Дурды. Он вспомнил багровые кровоподтёки на лице Берды, его исполосованную, вспухшую, как подушка, спину, вспомнил такие же спины оренбургских мужиков, подвергшихся экзекуции, и с внезапно нахлынувшей злобой хлестнул Аманмурада плетью по лицу – Гадина! Колчак проклятый! Моя воля – не сходя с места к стенке бы поставил… А ну, становись к стенке, убийца и поджигатель!..

Аманмурад рванулся и завыл:

– А-а-а!.. Не я!.. Всё расскажу!.. Брат приказывал! Бекмурад приказывал жечь и убивать!.. Про Амандурды-бая расскажу! Про Вели-бая расскажу!.. А-а-а!..

Два дюжих милиционера с трудом удерживали беснующегося, брызгающего слюной Аманмурада.

Конец ручья – начало река

Сергей Ярошенко сидел в своём кабинете, углубившись в бумаги, когда к нему зашёл Берды.

– Садись, – кивнул Сергей, – сейчас кончу. – Он бросил мимолётный взгляд на лицо Берды, хмыкнул и снова занялся бумагами.

Берды сел, прислонив клюшку к столу, потянулся за кисетом.

– Хочешь, папиросами угощу? – предложил Сергей. – Черкез пару пачек принёс, да мне с непривычки горло дерёт, я больше махорку смалю.

Берды отказался, сказав, что тоже предпочитает махорку. Он закурил и принялся рассматривать небогатую обстановку кабинета – обшарпанный стол, несколько скрипучих венских стульев, простенькие ходики на стене. В углу громоздился банковский сейф, совершенно не гармонирующий с остальной мебелью.

– Ты бы хоть ковёр себе на пол постелить приказал, – заметил Берды. – Секретарь всё же партийный, люди ходят.

– Потому и не приказываю, что секретарь, – не поднимая от бумаг головы и делая пометки карандашом, сказал Сергей.

Берды пыхнул дымком.

– Клычли тоже начальник, а часы себе вон какие завёл, не чета твоим – всё время звон от них идёт. И стол у него тоже получше твоего – резной весь, на львиных лапах.

– Важно, чтобы львиные лапы были не у стола, а у того, кто сидит за этим столом, – усмехнулся в усы Сергей. – Чего это ты взялся критику наводить?

– С того, что ни черта я не понимаю! – Берды кинул окурок в открытое окно.

Сергей предупредил:

– Осторожнее, на лысину кому-нибудь попадёшь. – И спросил: – Что не понимаешь?

– Вообще ничего. Война была – всё понятно было: тут друг, там враг, друга защищай, врага убивай. А нынче всё перемешалось, как пшеница с джугарой, не угадаешь, кого кусать, а кого ячменём подкармливать.

– Ну, насчёт ячменя ты не шибко скор, – улыбнулся Сергей, – скорей гачи порвёшь ни за что, ни про что.

– Гачи?

– Ну, портки, что ли, штаны. Знаешь, как сердитый пёс за штанину схватить норовит?

– С собакой равняешь меня? – обиделся Берды.

– Собака, брат, штука нужная и полезная, – примирительно сказал Сергей, – отару от волков охраняет, дом – от воров. И вообще не цеплялся бы ты, хлопец, к каждому слову.

– Да я не цепляюсь, – дружелюбно ответил Берды. – Я, Сергей, о жизни думаю так, что голова у меня гудеть начинает, вроде пустого котла, когда по нему палкой стукнешь. Многое постичь не могу. Почему, например, либеральничаем с таким, как Бекмурад-бай? Он всю жизнь дайхан эксплуатировал, отряд против нас собирал. Можно не сомневаться, что, поднимись какая заварушка, Бекмурад-бай первым винтовку на нас направит. Всё это мы знаем, но делаем вид, что нас не касается, и ходит себе Бекмурад по-прежнему баем, словно и не было революции. Почему я должен терпеть его рядом с собой?

Прихрамывая, он подошёл к окну, подставил лицо ветру. Мимо прошёл человек в чалме и полосатом халате, искоса глянул на Берды. Тот перегнулся через подоконник, всматриваясь.

– Не вывались на улицу от усердия, – пошутил Сергей. – Знакомую девушку увидел?

– Встречал я, вроде, этого типа, – сказал Берды. – На базаре как-то подходит ко мне один, говорит: «Привет вам от Исрапила». Пока я спохватился, он в толпу улизнул. Что за тип, кто такой Исрапил – непонятно, но этот, что мимо сейчас прошёл, по-моему, рядом тогда стоял и за мной наблюдал. А может, и не он, чёрт их разберёт.

– Исрапил, говоришь? – заинтересовался Сергей.

– Да, а что?

– На следствии Аманмурад называл это имя в числе своих закордонных знакомцев. По всему видать, из тех птичек, что на контрреволюцию поют, террористов к нам засылают, басмачей организуют. Неспроста он тебе привет передал.

– Не знаю, что у него было на уме, – пожал плечами Берды, – но если, говоришь, он друг Аманмурада, то такая же сволочь, как и тот.

– Да нет, этот, пожалуй, покрупнее будет, повыше рангом. Аманмурад – сошка мелкая, простой исполнитель: что ему приказали, то он и делает. Может, мы и поторопились с его арестом, могли бы через него покрупнее рыбину подсечь.

– Надо было подождать, пока он ещё человек пять на тот свет отправит да две-три школы сожжёт? – не выдержал взятого тона Берды.

– Закури, – сказал Сергей, – успокойся. Давай и я тебе компанию составлю, воспользуюсь случаем. Дома меня Нинка гоняет с табаком – все, говорит, подушки махоркой своей завонял, трубокур. Пользуйся, Берды, свободой, пока ещё не женат, потом жалеть будешь, что не покурил вволю.

Они свернули толстые самокрутки. Берды чиркнул своей зажигалкой, дал прикурить Сергею, прикурил сам, пожаловался:

– Кремешек на исходе, а запасного нет.

– Надо было в своё время Аманмураду заказ дать – он бы тебе привёз из Мешхеда.

– Лучше от уголька прикуривать буду, чем Аманмурадовыми подарками пользоваться!.. Много он на следствии говорит?

– Порядком несёт его, да всё это ещё проверки требует – где правда, а где ложь.

– С какой стати ему врать?

– От усердия. Боится, что мы его в расход пустим, вот и старается показать себя полезным человеком, который много знает, подлая душонка. На братца своего такое валит, что у следователя на голове фуражка поднимается.

– А мы все не верим, да? – съязвил Берды. – Гуляй, Бекмурад-бай, на воле, пользуйся нашей добротой, вреди нам, сколько твоя душа пожелает!

– Думать надо, – Сергей постучал себя по лбу согнутым пальцем, – думать, а не гудеть пустым котлом. Придёт время – возьмём и Бекмурад-бая. Кое-что, и без проверки видно, наклепал на него Аманмурад, собственные грехи на брата валит. А тому и своих достаточно будет, когда время ответа придёт. Вот ты споришь, почему мы оставляем на свободе Бекмурада и ему подобных. Да, это баи, мироеды, эксплуататоры, да, это наши потенциальные враги. Но дело не столько в них, сколько в народе, а народ, сам знаешь, тёмный, многие ещё не разобрались толком, кто у них враг, а кто – друг. Черкез по этому поводу, кажется, даже цитату какую-то приводил – мол, не знаете, что добро для вас окажется злом, а зло – добром. Репрессия, Берды, это мера вынужденная, крайняя и сильнодействующая мера, применять её надо осторожно, по рецепту врача. Нужно распространять в народе знания, разъяснять, что такое Советская власть, привлекать к себе сомневающихся и колеблющихся. Вот тогда и лишатся силы Бекмурад-бай и вся их шатия. Естественно, если они станут на путь откровенного вредительства, мы их обезвредим несмотря ни на что, а пока они сидят мирно – ну и пусть сидят себе до поры. Неужели не понятно тебе?

– Объяснил – понятно стало, – сказал Берды, – а только ни черта они не мирные, они, как скорпион под подушкой, сидят. И людей, зачем их агитировать за Советскую власть? Меле, например, Аннагельды-уста, чабанов Эсена и Байрама, которые с Мурадом-ага ходили, – зачем их убеждать? Они сами за Советскую власть любому горло перервут.

Сергей искренне рассмеялся, хлопнул Берды по плечу:

– Ну и саксаулина ты, хлопец, – ни с какой стороны к тебе не подступишься, не согнёшь. Конечно, люди– разные и не всех нужно убеждать. Чабаны Эсен и Байрам оказались сообразительными ребятами, а до других доходит не сразу. Тот же чабан Сары, он тоже с Мурадом-ага ходил, да клюнул на приманку Аманмурада.

– Ничего, Сары уже понял всё до конца, теперь с нами будет.

– Вот и хорошо. Надо, чтобы все поняли.

– Торлы не поймёт, как его ни убеждай.

– Опять ты за своё! – развёл руками Сергей. – Что ты к этому бедняге Торлы прицепился? Ну, был грех за парнем, ну, попутал его нечистый с этой контрабандой, но ведь корнями же, потрохами – это наш человек! Он и тебя от дурной смерти избавил, и Аманмурада помог арестовать, и человека нашёл, который терьяк в дом к тебе подкинул.

– Верно говоришь?

– Зачем бы я стал тебя обманывать!

Берды подумал и упрямо сказал:

– За то, что спас, и за терьяк – особенно, я ему, конечно, благодарен. Однако не могу согласиться, что если ты сделал три плохих поступка, а потом один хороший, то всё плохое тебе прощается. Давай тогда всех валом прощать, и Аманмурада – тоже.

– Дубина ты! – ласково сказал Сергей, встал со стула, подошёл к Берды, обнял его сзади за плечи, легонько помял. – Упорный ты, чёртушка! Ну кто же говорит о каком-то всепрощении? Просто надо немножко разбираться, кого можно простить, а кого – нельзя, кто – свой нутром, хоть и задевает ногой за ногу, а кто – свой снаружи, а внутри гад. Кстати, забыл сказать тебе, что вчера Топбыев арестован. Не слышал?

– Нет, не слышал, – сказал Берды. – А кто этот Топбыев?

– Вот тебе и на! «Друг» твой, завотделом у нас работал, на бюро против тебя выступал, помнишь? Вскрылось, что он вредительством занимается. Пробрался, гад, в ряды партии, а сам, знаешь, кто? Родственник близкий того Топбы-бая, мервского заправилы, у которого Эзиз-хан останавливался, когда несчастного Агу Ханджаева замучили!

Берды промолчал, ему вспомнилось прошлое, о котором говорил Сергей. Он не присутствовал при казни Аги Ханджаева, он тогда ожидал своей собственной участи, такой же страшной, как и участь Аги, ожидал и не чаял, что выведет его из темницы в жизнь, в широкое поле свободы маленькая женская рука Огульнязик, милой, «глупой» Огульнязик…

– Я знал, что это враг, – нарушил он наконец молчание. – Я чувствовал, что за этой гладкой мордой байская душа скрывается!

– Да, – согласился Сергей, – мне тоже показалось странным его выступление на бюро. Человек, который искренне взволнован судьбой товарища по партии, не станет говорить так зло и, главное, не станет козырять бабьими сплетнями, выворачивая их наизнанку. Можно было принять это как выражение крайней нетерпимости, но оказалось, что всё значительно проще и значительно хуже.

– Слушай, Сергей, – сказал Берды, – а тот заведующий больницей… с ним всё нормально?

– А что должно быть ненормально? – полюбопытствовал Сергей. – Или ты считаешь, что врагом должен оказаться всякий, кто имел неосторожность усомниться в твоей честности?

– Да нет, это я просто так, – сказал Берды. – Неприятно, конечно, слушать понапраслину о себе, но я за это против него зла не держу. Просто скользкий он какой-то человек, скрытный, потому и спросил о нём, когда к слову пришлось.

– Нет, парень, ты не так прост! – воскликнул Сергей. – У тебя на редкость острое классовое чутьё!

– Опять в «яблочко» попал? – улыбнулся Берды.

– Не знаю пока, не могу сказать, куда ты попал, но во всяком случае – не в «молоко». Заведующего мы временно не трогаем, однако располагаем сведениями о его связях с контрабандистами. Есть данные, что он ездил врачевать Аманмурада, когда тот лежал раненый после перестрелки с вами. Думаю, что Аманмурад подтвердит это на следствии, и тогда мы проследим, куда и к кому тянется цепочка.

– Вот это всё результаты вашей мягкой политики к баям, – сказал Берды строго.

Сергей шутливо фыркнул:

– Злой ты, однако, человек, парень!

– Не могу я быть добрым ко всей этой пакости! Понимаешь, не могу! Одного бая мы не трогаем: гуляй на свободе; другому кланяемся: приходи, бай, сотрудничать с Советской властью, верши дела от её имени… Хоть на куски ты меня режь, не соглашусь я с этим! Понимаешь? Не согласен!!

– Не кричи, – спокойно сказал Сергей. – Для меня ясно, что ты выразил своё принципиальное несогласие с линией партии.

Берды опешил.

– Ты… п-понимаешь, ч-что говоришь!.. – с трудом выдавил он из себя и вскочил на ноги. – Т-ты пон-н-и-маешь…

– Охолонь трошки, – попросил Сергей, – а то у меня в ушах от твоего крика звон идёт, как от часов Клычли. Остынь. То, что мы привлекаем к сотрудничеству с нами некоторых родо-племенных вождей, диктуется особыми условиями работы в Туркмении и опирается, в частности, на указание партии Ленина, которая рекомендует для пользы Советской власти привлекать к работе лучших представителей свергнутого класса. Мы это делали и будем делать до тех пор, пока сочтём нужным. И очень жаль, что ты так настойчиво не желаешь принять необходимость… Не пей воду, сейчас попросим девушку чайку нам заварить.

Однако Берды выпил всё же два стакана воды, отдулся, сел и вопросительно уставился на Сергея.

– Дошло, приятель? – засмеялся Сергей.

– Надо было сразу говорить, что это линия партии и товарища Ленина! – сказал Берды с упрёком. – По мне, бай так он и есть бай, от него и от его прихлебателей, как от свиньи, никакого проку, только вонь одна. Но если так надо, я не спорю.

– По-твоему, выходит, все баи одинаковой породы?