Текст книги "Особый дар"

12

Тоби встретился с Мейзи в ресторане отеля «Синий вепрь», куда пригласил ее пообедать. На сей раз он мог себе это позволить: мать настояла на том, чтобы по случаю окончания он принял от нее в подарок двадцать пять фунтов – из вырученных за картины денег.

Мейзи была в той самой белой блузке и черной юбке; к ним она надела широкополую шляпу с черной лентой вокруг тульи. Из-под шляпы спускались тугие завитки волос, они ложились на щеки и, как обычно, казались чуть влажными: не то эти вьющиеся, словно усики гороха, прядки были только что вымыты, не то блестели от ночного пота. Радость так и переполняла ее:

– Еще одно великое событие! Ты смотри, как их много, а?

У него были для Мейзи добрые вести. Он уже успел зайти к Хартфорду; тот сказал, что колледж, по-видимому, даст ему аспирантскую стипендию, и рекомендовал поработать в Лондонском университете под руководством профессора Тиллера.

– Ты хочешь получить докторскую степень? – воскликнула она.

– Сам не знаю. На это ушло бы года три, а мне, насколько я понимаю, нужно начать зарабатывать раньше. Какое-то время продержусь на стипендии, но не очень долго. И потом я хочу жить отдельно от родителей, где-нибудь близ Гауэр-стрит.

Мысль эта пришла ему в голову только что.

– Твоя мама расстроится, – возразила Мейзи.

– Вряд ли. Я же стану бывать дома не реже, чем прежде. Вот что, малыш, давай-ка заказывай. И побалуй себя – сегодня я при деньгах.

Она не заставила себя упрашивать. Они заказали полбутылки «Шатонеф дю Пап».

– Целой не надо, – сказала Мейзи. – Не забудь, я за рулем.

Все было как-то необычно по-семейному. Хотя Тоби снова желал ее, он решил, что можно и подождать; и потом, следующий раз он рисковать не станет. Ему вспомнились Боб и Рита, и мысль эта его растревожила.

Вино они распили быстро, и он заказал еще полбутылки.

– Выпей рюмочку, – предложил он Мейзи, – а я допью остальное. Мне от радости хочется плясать.

Подали кофе, и только тогда она заговорила о том, что занимало больше всего.

– Я все думала-думала… – начала она. Но и так было ясно, что передумала она за это время немало. – По карману ли нам провести неделю в Париже? Я знаю очень дешевый, но очень симпатичный отель на Левом берегу – на рю дез-Эколь. Там, конечно, не шикарно, милый, но обойдется в сущие пустяки.

Он ответил, что, как ни соблазнительно ее предложение, ему это не по средствам.

– Прошу тебя, ну прошу, позволь мне заплатить за эту поездку, – сказала она взволнованно, умоляюще и прикрыла его руки своими. – Мы просто отпразднуем наше окончание еще раз. Ну, прошу тебя, давай съездим во Францию.

Но Тоби сказал, что платить за себя не позволит. Она и так уже столько сделала для его матери.

Во всем, что касалось денег, он был крайне щепетилен. В автобусе всегда платил за проезд или же оставлял монетку сидящему рядом пассажиру. И был твердо убежден, что принять деньги от другого – значит обречь себя на духовную зависимость.

– Неужели ты сделаешь такую глупость, заупрямишься из-за каких-то нескольких фунтов…

– Похоже, что сделаю.

– Но ты же прекрасно знаешь, у меня денег хватает. И если тебе так удобнее пусть это будет долгосрочный заем.

Она произнесла это с таким профессионально-деловым видом, что Тоби улыбнулся.

– А что скажет твоя мама? – попробовал было увильнуть он.

– Может, поначалу ей это и не понравится, – честно призналась Мейзи, – но потом она свыкнется с этой мыслью. Мама доверяет тебе, – добавила она довольно наивно.

А Тоби подумал – так ли уж оправдано это доверие Аманды? Париж и Мейзи – это, конечно, весьма заманчиво. Он еще не бывал за границей, только однажды съездил с Эйдрианом на субботу и воскресенье в Вимеро.

– Можно мне подумать?

– Только не очень долго! Мне так хочется поехать! Для тебя что-то значат мои желания?

Даже теперь он не хотел связывать себя окончательно, противился этому изо всех сил. А поехать ему хотелось, и еще как! Посидеть с нею на террасах кафе. Посмотреть собор Парижской богоматери, Сен-Шапель, Лувр, побродить по Елисейским полям. Побывать в музее «Карнавале» – ведь это может ему пригодиться для работы – и на площади Бастилии.

Тут он сказал ей то, о чем до сих пор умалчивал: он написал первые десять страниц «Сен-Жюста».

– Ты знаешь, я понятия не имею, удастся ли мне вытянуть эту работу. На нее могут уйти целых три года, и даже тогда я вполне могу с нею накрыться. Боюсь, что тем дело и окончится.

– Значит, тебе тем более надо съездить в Париж! Ведь все равно рано или поздно придется тебе там поработать.

Он призадумался.

– Да, вероятно, придется.

– И ты сможешь получить на это субсидию – потом, позднее, да?

– Он кивнул – по-видимому, да.

– Я так счастлива, – сказала Мейзи. От вина она разрумянилась, глаза ее сияли так ярко, и Тоби подумал, что неплохо бы побыть с ней сегодня ночью.

А она без устали говорила о Париже, ткала золотистую, сверкающую паутину, заманивая его ожидающими их там удовольствиями, но вскоре он остановил ее.

– Давай пока отложим эту затею, а? Обещаю тебе: я постараюсь сделать все, чтобы ее осуществить.

Он перевел разговор на Боба и Риту, и она сразу стала слушать – сосредоточенно и сочувственно.

– Неужели все и впрямь обернется так скверно? Ведь у беременных часто бывают причуды, – сказала она тоном умудренной жизнью женщины. – Когда Рита родит, может быть, Бобу станет легче. Мне он так симпатичен, хотя вместо «Мейзи» и выговаривает «Мезей».

Тоби сказал, что Боба ждет блистательная научная карьера, которую не под силу погубить даже Рите, хотя личную жизнь она ему, вероятно, испортит. – Ко всем прелестям она еще безумно увлеклась Эйдрианом.

– Это у нее пройдет. И потом, что толку им увлекаться? – Мейзи внезапно погрустнела: – Ох, жизнь, жизнь, жизнь… Пусть мы погубим себя, какое это имеет значение, – лишь бы на нашу долю выпало хоть немножко счастья!

– Что-то это не похоже на тебя, малыш, такие вот рассуждения.

– А во мне много такого, что вовсе на меня не похоже. Ты еще в этом убедишься.

Впрочем, печаль ее оказалась мимолетной: вскоре глаза ее снова засияли. Она живет радостью, подумал Тоби, и чувство вины, словно холодная струйка, внезапно пробившаяся из какого-то таинственного подземного источника, на мгновение заставило его съежиться.

Они вышли из отеля, Мейзи ступила на мостовую первая, и ее чуть не сшибла мчавшаяся на большой скорости машина. Она отпрянула, Тоби подхватил ее и прижал к себе; ее била дрожь.

– Была на волосок от гибели, – выдохнула она. – Дай я прислонюсь к стене. Это скоро пройдет.

– Пойдем обратно в ресторан. – Он тоже был потрясен. – Выпьешь немного коньяку.

– Не надо. Ты можешь из-за этого упустить последний поезд.

– Не беда. Я должен знать точно, что ты в состоянии сесть за руль.

Он чувствовал как неистово колотится у нее сердце. Она стучала зубами.

– Машину я могу вести в любом состоянии. Что-что, а это смогу всегда.

Соскользнув на тротуар, она села, поджав под себя ноги, и опустила голову. Прохожие поглядывали на них с любопытством – очевидно, принимали ее за пьяную. Тоби растерянно стоял рядом.

– Я мог бы взять тебе на ночь номер в этом отеле. А маме позвонишь.

– У меня сейчас все пройдет, извини, что устроила тебе это жуткое зрелище.

Он понял, до чего это было бы страшно – потерять ее, да еще таким ужасным образом.

– Пойдем в отель, – снова сказал он. Но она уже пришла в себя и рывком поднялась на ноги.

– Я в полном порядке. И ты еще успеешь на поезд.

Он крепко обнял ее и поцеловал. Дрожь разом унялась.

Когда он подвел Мейзи к машине, то убедился, что самый вид автомобиля действует на нее успокоительно. Да, что-что, а вести машину она сумеет.

– Милый, мы так чудесно провели вечер, – сказала она. – Пусть ничто не омрачит его, ни на йоту. Так ты обещаешь мне подумать насчет Парижа?

– Насчет Парижа и насчет тебя.

Он еле-еле поспел на последний поезд.

На заре Тоби приснился страшный сон: Мейзи, изуродованная, искромсанная на куски, лежит в придорожной канаве, большая шляпа упала с ее головы и укатилась, волосы пропитаны кровью. Лица нет. Кругом – ни души, отель погружен во мрак.

Очнувшись от кошмара, он вылез было из постели, решив тут же ей позвонить; потом вспомнил, что у них в доме телефона нет. А если одеться и пойти в киоск? Но там же заперто… Постепенно все встало на свои места, но он весь взмок от ужаса и сидел на постели, очень прямой, напряженный, пока не потускнели живые впечатления сна. Больше ему вздремнуть не удалось.

Понемногу мысль его снова заработала четко. Париж? Вообще-то почему бы и нет? Только не теперь, поездку надо отложить: у них целое лето впереди. В начале июля у матери выставка – дел будет по горло. В ушах у него звучал умоляющий голос Мейзи: «Прошу тебя… Ну, прошу…» И даже сейчас, наяву, она по-прежнему представлялась ему растерзанной, истекающей кровью. Но он уже принял решение.

Утром он отправился в киоск и оттуда позвонил в Хэддисдон. Трубку сняла Мейзи.

– Что случилось? – встревоженно спросила она.

– Ничего, просто хотел удостовериться, что ты доехала благополучно.

– Ну разумеется, благополучно. А что со мной могло случиться?

– Ты ведь была совершенно разбита.

– А потом собрала себя и склеила. Я же тебе сказала, в машине я всегда обретаю форму. Милый, мы так славно провели время. Ну как, ты подумал насчет Парижа?

Тут он сказал ей о своем решении: может быть, в конце июля, если у нее нет никаких других планов.

Мейзи ответила, что других планов у нее нет и не будет. Аманда собирается в круиз вокруг греческих островов и хочет, чтобы она поехала с нею; но если она не согласится, мать проявит уступчивость.

– Она мне всегда уступает. Вот почему я чувствую себя перед ней в неоплатном долгу.

Из этих слов Тоби понял, насколько сильно Мейзи привязана к своей матери, и подумал, что, видимо, по той же самой причине она так считается и с его сыновней любовью. Ему всегда казалось, что симпатию Аманда вызывать может, а вот любовь – вряд ли. Она приятная, любезная, властности у нее хоть отбавляй, а вот обаяния нет. Интересно, какой она была в молодости? Пожалуй, красивой – этакая цыганистая, с копной смоляных волос, в ту пору еще не тронутых сединой.

После разговора с Мейзи он пошел домой завтракать. Только тут ему пришло в голову, что еще совсем рано – когда он дозвонился в Хэддисдон, было всего половина девятого, не больше.

Миссис Робертс жарила бекон с колбасками, и в доме стоял аппетитный запах. Она готовила колбаски так, как он любил, – они прямо лопались.

За завтраком Тоби сказал:

– Мама, после твоей выставки я на неделю скатаю в Париж.

– С кем? С Эйдрианом?

– Да нет, с Мейзи, если уж говорить правду.

Она нахмурилась, одновременно рассерженная и довольная.

– Странная затея. А что подумает миссис Феррарс?

– А тут и думать нечего.

– Будь я на ее месте, мне бы это, наверно, пришлось не по нутру.

– Ну, мама, это ты зря. Можно подумать, что ты из времен королевы Виктории.

– Вовсе я не из времен Виктории, не настолько я стара, и это тебе известно. Да, а как поживает эта самая наука – История?

Тоби улыбнулся ей, но до конца завтрака хранил молчание.

Потом он поднялся наверх, чтобы хорошенько рассмотреть новые работы матери. Картины его очаровали: в них появилась уверенность, которая, по-видимому, пришла к миссис Робертс вместе со скромным успехом.

Выполняя свое обещание, миссис Робертс написала берег Кема: реку, цветы, нежащихся на траве студентов. Теперь люди у нее получались как живые, и непосвященному вполне могло показаться, что она сумеет работать в чисто академической манере, стоит ей только захотеть. На одном из полотен, довольно большом, была изображена девушка (быть может, Мейзи?): сидя на траве, она перебирала бусы. Был тут и шутливый автопортрет – у плиты, со сковородкой в руке. Натюрмортов (цветы) – всего два; чисто декоративные, стилизованные, они напоминали геометрическими формами древний персидский орнамент. И еще одна картина – киоск, витрины его завалены сладостями, пачками сигарет, книгами в бумажной обложке.

Тоби решил, что на собственное впечатление полагаться не стоит. Ум хорошо, а два – лучше. Мысль хоть избитая, но не такая уж глупая. Надо, чтобы картины посмотрела Мейзи.

Спустившись вниз, он поздравил миссис Робертс с удачей, и только тут рассказал ей, что ему собираются дать аспирантскую стипендию и, возможно, он переедет в Лондон. Упомянул и о том, что собирается жить отдельно.

Это последнее известие не удивило мать и не расстроило.

– Ну, ясно, тебе неохота изо дня в день мотаться в такую даль. На конец недели ты ведь будешь приезжать домой, да? Ну, а в будние дни я смогу тут немножко распространиться.

– Ладно, только смотри, чтобы моя комната не провоняла скипидаром. А вообще располагайся там на здоровье.

В июне Рита родила девочку – в лечебнице на Милл-роуд. Сидя в уставленной цветами палате, она всем своим видом выражала неудовольствие.

– Мальчик – действительно нечто, – объявила она Тоби и Эйдриану, которые пришли ее навестить. – А это – так, ноль без палочки.

Оба друга постарались ничем не показать, какое удручающее впечатление произвели на них ее слова. А вот Боб, тот был в совершенном восторге от дочери. Он взял у Риты малышку, держал ее так бережно и разглядывал так внимательно, словно ставил научный эксперимент.

– Если вдуматься – чудо, да и только. Вы посмотрите на ее ноготки и пальчики. Глаза у нее Ритины, а нос мой, храни ее Господь. Нет, потрясающая девчушка, а?

Она и в самом деле была прелестна: и черный пушок на головке, и смотрящие в пространство темные глаза. Вошла сестра и забрала девочку – пора было кормить ее из бутылочки, у Риты молока не хватало.

– Мы хотим назвать ее Эстеллой, – объявил Боб. Эйдриан улыбнулся: недавно он уговорил Боба прочитать что-нибудь из художественной литературы и особенно рекомендовал ему «Большие ожидания». – Рита предлагала назвать ее Сэмантой, но тогда все станут звать ее просто Сэмми, так и пойдет.

– Вообще-то я не против, пусть будет Эстелла, – жалобно проговорила Рита, – просто мне не хочется, чтобы имя было книжное. Нет, все-таки почему это не мальчик, просто не понимаю. Мы назвали бы его Дерек.

– А у нас девочка, именно девочку мне и хотелось. – Боб со вздохом сел – Вот так-то.

Вскоре он поднялся и сказал, что должен на несколько часов пойти в лабораторию.

– Видали? – сказала Рита. – Видали? Даже теперь.

– Не дури ты. Вечером приду опять.

Когда Боб ушел, она заявила:

– Он испортит девчушку до мозга костей – а все на мою голову. – Спохватившись, она стала благодарить молодых людей за цветы: Тоби принес фиалки, а Эйдриан – белые розы. Рита взглянула на розы. – Откуда вы узнали, что я люблю именно белые?

– Просто угадал. Рита, а кто преподнес вам цикламены? Прелесть какая.

– Да это Боб. И знает ведь, что цветы в горшках у меня не живут. Нет, мне больше нравятся эти розы, но надо было вам подарить их какой-нибудь милой девушке.

– Что я и сделал.

– Ну, какой там. Я уже мамаша. Да, что ни говори, большая для них потеря!

– Для кого?

– Для девушек.

Всякий раз, как Рита начинала его поддразнивать, намекая на то, что он собирается дать обет безбрачия, Эйдриан мрачнел; вот и сейчас он нахмурился, но возразил ей очень мягко:

– Ни для кого это не потеря, просто я намерен прожить свою жизнь так, как считаю нужным.

– Ну, разве это жизнь? – И, отвернувшись от него, она, словно в изнеможении, откинулась на подушку.

– Кончай, Рита, – сказал Тоби довольно резко, что, в общем-то, было ему не очень свойственно. – Иначе Эйдриан больше сюда не придет.

– А я думала, это его работа – навещать болящих.

– Никогда не видел, чтобы у болящей был такой цветущий вид, – сказал Эйдриан умиротворяющим тоном.

– Нет, я чувствую себя совсем больной. Мне дают какое-то лекарство, чтобы молоко пропало окончательно.

Эйдриан вспыхнул.

– Чувство такое, будто совершаешь самоубийство. Надеюсь, это пройдет.

– Все проходит, – сказал Эйдриан. Эту древнюю и довольно банальную истину он изрек так, словно только что постиг всю ее мудрость.

– Ну что ж, – сказала Рита, – не стану вас задерживать. Я понимаю, не такое уж это для вас удовольствие.

– И в самом деле, удовольствия мало, – сказал Тоби Эйдриану, когда они вышли из лечебницы. Да и Бобу, видно, не уготованы в дальнейшем особые радости.

– А знаешь, мне кажется, он справится со всем этим лучше, чем ты думаешь. Ведь он поглощен работой, а теперь еще и ребенок. Я уверен, он считает себя счастливым.

– Мало ли, что человек считает…

Эйдриан улыбнулся и переменил тему.

– Ты с Мейзи давно виделся?

– Совсем недавно. Мы, возможно, совершим с ней небольшое путешествие – впрочем, сперва надо, чтобы уладились мамины дела. Я имею в виду ее новую выставку.

Когда же выставка наконец открылась, миссис Робертс объявила, что, пробудет на ней не более получаса. Тоби страшно удивился, услышав от матери, что вернисаж в Кембридже был для нее непосильным напряжением.

– Но по тебе это совсем не было видно!

– А по мне видно только то, что я намерена показать. На открытии прошлой выставки я прямо-таки не знала как дотянуть до конца.

– Значит, ты – чудо, я всегда это говорил. Надо же, обвела меня вокруг пальца, Вид у тебя был совершенно невозмутимый, этакая гранд-дама. Прими мое искреннее восхищение.

Мать улыбнулась едва заметно и погладила его руку.

Публики на открытие явилось немало, а вот отзывы в печати были довольно сдержанные. Но ведь нельзя и ожидать, что в Лондоне все пройдет так же успешно, как в Кембридже, внушал Тоби матери; впрочем, миссис Робертс, казалось, была не слишком расстроена.

Мейзи и Аманда тоже приехали на вернисаж, и миссис Робертс отважно пригласила их домой поужинать, но по всему ее виду ясно было, что она рассчитывает на отказ, и потому они тотчас же нашли какие-то оговорки.

Продать удалось всего четыре картины.

– Стало быть, конец моей славе, она промелькнула, как метеор, – сказала миссис Робертс сыну, гордясь тем, что употребила столь мудреное выражение.

– А ты не спеши с выводами, поживем – увидим. Это же первые дни, судить пока рановато.

И в самом деле, через неделю было продано еще несколько картин, и в одной из воскресных газет появилась статья о выставке. На этот раз миссис Робертс согласилась сфотографироваться на фоне киоска вместе с мужем.

– Пусть и тебе перепадет малая толика славы, уж какая бы она там ни была.

Из галереи пересылали письма со всякого рода вопросами о ней. Словом, то был не провал, как она предполагала, а успех, хоть и скромный. И он вполне ее удовлетворил.