Текст книги "Особый дар"

8

По мере того как приближался день открытия выставки, в душе у Тоби росли одновременно и благодарность к Мейзи, и озлобление против нее. Он знал, как чутко она улавливает малейшие оттенки его настроений, и потому решил вообще никак их не проявлять. Хотя здравый смысл и подсказывал Тоби, что Мейзи может дать ему невероятно много и что она уже сейчас по уши в него влюблена, самая мысль о том, что его «захомутают», была просто невыносима. Столь же невыносимо было думать, что «захомутают» и мать. Острое чувство классовой принадлежности разрывало его душу надвое; особенно он ощетинивался, когда дело касалось матери. Впрочем, договорившись с Мейзи, что заплатит за рамы сам, он уже не позволял себе задумываться над тем, какие могут потребоваться расходы помимо платы багетчикам: попросту запретил себе об этом думать.

Сознание его словно раздвоилось. С одной стороны, он отдавал себе отчет в том, что будет еще немало принимать от Мейзи (и тем приносить ей радость); с другой стороны, он опасался, что его заманивают в ловушку.

А Мейзи была так счастлива, она радовалась предстоящей выставке всем сердцем – и миссис Робертс тоже. Не мог же он допустить, чтобы их сияющие лица омрачила малейшая тень. И успокаивал себя тем, что когда-нибудь потом, может, и полюбит Мейзи по-настоящему. А собственно, почему не сейчас? И Тоби пытался подвести под это логическую базу: ведь пока он ничего не может ей предложить. Да и слишком он еще молод, чтобы брать на себя серьезные обязательства.

До открытия выставки оставались считанные дни. Мейзи сказала ему, что на вернисаж придут друзья ее матери, человек пять, и что она написала нескольким художественным критикам, которых знает лично. Предупредила она и местную прессу.

– Послушай, – сказал Тоби, – я бы предпочел, чтобы обо мне газеты не упоминали ни единым словом.

– А почему о тебе запрещается писать? – спросила она с любопытством. – Что ты имеешь против? Ведь ничего дурного о тебе сказать нельзя?

– Право, не знаю. Но всякий раз, как вижу раковину, думаю: вот мой дом.

– Надо из этой раковины вылезти, – сказала Мейзи твердо. – Ведь в конце концов придется же тебе с нею расстаться.

– Придется, малыш?

– Думаю, что да.

Вернисаж предполагалось провести между шестью и восемью вечера. Миссис Робертс должна была приехать в Кембридж двенадцатичасовым поездом, где-нибудь позавтракать с Тоби, посмотреть колледж и прийти в галерею пораньше, чтобы походить по выставке одной. А после открытия она пообедает с Тоби, Мейзи и миссис Феррарс и последним поездом уедет в Лондон. Тоби предпочел бы, чтобы мать переночевала в гостинице, но ему это было не по карману, а позволить, чтобы за номер уплатила Мейзи, – ну нет, черта с два. Хоть бы мать от всего этого не растерялась. Вот отец наверняка бы растерялся, но он заявил, что приехать не сможет – никак нельзя оставить киоск без присмотра. В солнечный, ветреный день Тоби встретил мать на вокзале. И сразу понял – за ее душевное состояние он опасался зря. Едва она вышла из вагона – в новом синем пальто и маленькой шляпке в цвет, – как он уверился, что мужество ей не изменит.

Он поцеловал мать.

– Вид у тебя потрясающий. Это что – обновки?

– Да. Мейзи выбирала их в магазине вместе со мной. Рада, что они тебе нравятся.

До центра ехали на такси. Глядя на разворачивающийся перед ними город, миссис Робертс вздохнула:

– Какой ты счастливчик, что живешь здесь. Будь у меня возможность поселиться в таком красивом месте…

– Все равно ты не добилась бы большего, чем сейчас.

– Семьдесят фунтов, – произнесла она мечтательно. – Вот сколько я уже выручила.

– И выручишь еще, у тебя купят и другие картины.

На Кингс-пэрейд Тоби отпустил такси. Миссис Робертс задохнулась от восторга. Башенки капеллы казались темными на фоне ярко-голубого неба.

– Кембриджская лазурь, – сказала она.

На ленч они пошли в «Медный чайник». Растерянной миссис Робертс не выглядела, но от возбуждения ей кусок не шел в горло.

– Подумать только, наконец-то я в Кембридже вместе с тобой!

– Ну, брось, что, я тебя не пускал сюда, что ли? Вполне могла приехать и раньше.

– Все как-то не удавалось выкроить время. И потом… Я думала, что ты не захочешь знакомить меня со своими друзьями.

– Не самоуничижайся, – ухмыльнулся Тоби. Но в глубине души он знал, на самом деле она вовсе не столь низкого мнения о себе.

Через дворики своего колледжа он вывел ее на южный берег Кема. Множество нарциссов танцевало на ветру, и, хотя воздух пах морозцем, на реке было полно юношей и девушек. На мгновение миссис Робертс потеряла дар речи. Потом сказала с оттенком зависти:

– И подумать только, что все это – твои владения!

– Когда живешь здесь постоянно, многое перестаешь замечать.

– Мне кажется, я могла бы это нарисовать. Ну, не здания, конечно. А вот это – река и цветы, и люди лежат на траве. И как они только могут в такую холодину! Но молодежи хоть бы что, она холода не боится.

– У них на костях побольше мяса, чем у тебя, – возразил Тоби и вдруг понял: она потому не теряет присутствия духа, что уже получила признание как художница. Пусть еще не очень прочное признание, все равно у нее теперь есть почва под ногами. Вот и сейчас в ней чувствуется уверенность творца.

Под порывами ветра листва на деревьях девалась беловатой и серой. По реке шла мелкая-мелкая волна, слабенькая, словно волна хлопка.

– Как мне приятно сознавать, что ты учишься в Кембридже, – сказала миссис Робертс. – Ты ведь рад, что мы постарались тебе в этом помочь, да? Ну конечно, ты и сам немало для этого потрудился.

– Очень рад.

И Тоби накрыл ладонью ее руку.

Потом он обошел с матерью свой колледж, и снова она занемела от восторга. Когда-то миссис Робертс была служанкой у богатых людей, и дом у них был красивый, но не было в нем красоты и величественности официального здания. Медленно брела она по столовой, дивясь портретам на ее стенах, сверкающим окнам, серебряным приборам на зеркально-гладких столах.

– Сколько же тут всего приходится полировать и чистить, – шепотом проговорила она, стараясь ступать как можно тише.

– Пожалуй, жизнь в университете всех нас избалует, и мы это остро почувствуем, когда окончим.

Мать наконец-то приехала, она с ним, и он понял, до чего сильно любит ее. Ему стало совестно: как же это он не пригласил ее раньше?

Он повел ее к себе, и тут инстинкт хозяйки взял в ней верх над всеми прочими чувствами. С гордостью поглядев на свою картину, висящую на стене, она сразу же перешла к делам практическим.

– Разве у тебя не должны убирать?

– По идее должны.

– Грязища ужасная. Корзину для бумаг не выносили уже сколько дней! А по углам пыли-то, пыли!

– По мне и так сойдет.

– И за что им только деньги платят!

Тоби ответил, что понятия не имеет, но его лично все тут устраивает.

– А впрочем, наверно, потому-то мне так приятно иногда приезжать домой.

Стоило ему произнести слово «иногда», как он пожалел об этом, но мать, видимо, пропустила его мимо ушей – она обрадовалась при виде вещей, которые заставила его захватить с собой из дома: простое яркое покрывало на кровати, яркие подушки, толстый теплый коврик.

– Ну, раз тебе тут по душе…

– Очень даже.

Чай заваривал он сам: пусть она отдыхает.

– Ты же у меня в гостях, мам.

Вот и снова с языка у него сорвалось «мам» – так он называл ее в детстве.

Пришли Боб и Эйдриан. Мать с величавым видом подала им руку. Тоби это забавляло, и вместе с тем он ею гордился.

– Сегодня у вас большой день, миссис Робертс, – сказал Эйдриан торжественно. – Мы все так ждем этого события.

– Народу соберется довольно много, – объявил Боб. – Мы все, друзья Тоби, явимся как один.

К пяти часам, как было условлено, Тоби привез мать в галерею. Но она и тут не проявила ни малейшей нервозности, просто была очень оживлена. Дриффилд встретил их у порога.

– Миссис Робертс! Очень рад с вами познакомиться. Мне одного хочется – чтобы вы были довольны тем, что нам удалось сделать. Поверьте, мы сделали все, что в наших силах, но если вы захотите что-нибудь изменить – что ж, время еще есть.

Миссис Робертс держалась все так же величаво. Медленно прохаживалась по залу, радуясь звездочкам, прикрепленным к трем картинам. Нет, ничего менять она не собирается.

– Вы оригинальный художник, миссис Робертс, – заявил Дриффилд. – Мы гордимся тем, что нам выпала честь первыми показать публике ваши работы.

Между тем посреди зала установили большой стол, накрыли его белой скатертью и уставили бутылками.

– Может, выпьете стакан вина, – предложил Дриффилд, – подкрепитесь перед предстоящим испытанием: придут несколько критиков.

– Спасибо, – ответила она. – Пока рановато. А критики – что ж, что написала, то написала, лучше мне все равно не сделать.

На мгновение она задержалась перед уличной сценкой – той, где вереница школьников, напоминающая крокодила, переходит на другую сторону, – и слегка нахмурилась. Потом снова обошла зал, явно позабыв и о сыне, и о Дриффилде. Тоби отметил про себя, что мать порозовела и от этого кажется хорошенькой – а раньше он никогда не находил ее привлекательной внешне.

Без десяти шесть прибыла Аманда – лицо у нее было грубоватое, но в ярко-красном костюме она казалась ослепительной; ее сопровождала Мейзи и трое мужчин – один очень высокий, широкоплечий, лет пятидесяти, со светлыми глазами и темной вьющейся шевелюрой, чуть тронутой сединой; второй – угрюмый, худенький и малорослый, как мальчик, с изящной головкой, чем-то напоминающей змеиную, и в розовом галстуке бабочкой; третьим был Эдуард Крейн.

– Тоби! – воскликнула Аманда. – Встречайте гостей! Идрис, это Тоби Робертс. Лорд Ллэнгейн. Питер Коксон. С Эдуардом вы знакомы. А теперь ведите нас к своей замечательной маме.

Мейзи уже успела подойти к миссис Робертс и расцеловаться с ней. Тоби был удивлен: обычно мать не была склонна к такого рода публичному проявлению чувств – разве что по отношению к близким.

Видя, что все прибывшие направляются к ней, она торжественно двинулась к ним навстречу, покинув Мейзи, с которой ей было так спокойно, и протянула Аманде руку.

– Я знаю, как вы добры ко мне.

– Добра?! – воскликнула Аманда. – Я попросту выгодно помешаю деньги, вот и все. Ну, большой вам удачи!

И она представила матери Тоби своих спутников.

Миссис Робертс сохраняла полное самообладание. Может быть, ей и раньше доводилось видеть лорда, но, безусловно, не так близко; однако она протянула Ллэнгейну руку как ни в чем не бывало и спокойно выслушала его похвалы. Несколько больше смутил ее молодой человек со змеиной головкой, который тут же стал изливать ей свои восторги. А вот с Крейном она сразу же почувствовала себя легко и просто.

– С Тоби я знаком, – сообщил он, – а теперь рад познакомиться с вами.

– Понимаете ли, уважаемый мистер Дриффилд, – сказала Аманда, мы явились до того, как сюда нахлынут посетители: хочется осмотреть все спокойно, с толком.

И они принялись разглядывать картины так, как это обычно делается на закрытых осмотрах, – молча, с видом знатоков, приобщенных к великой тайне искусства.

В ответ на настойчивое предложение Дриффилда они выпили вина – все, кроме миссис Робертс, которая ограничилась стаканом томатного сока.

В двадцать минут седьмого, когда Тоби уже опасался, что провал неминуем, зал стал понемногу заполняться. Пришли Боб с Ритой, Эйдриан с двумя приятелями из духовных. Несколько подружек Мейзи – казалось, она знакома со всем светом. Потом подоспели лондонский критик, которого она встретила очень радостно, и репортер местной газеты. Еще какие-то друзья Аманды. Несколько студентов – не исключено, что этих привлекла возможность выпить. И наконец – буйно, словно боясь застрять в дверях, – вломилась толпа людей совершенно неизвестных; Тоби, во всяком случае, их не знал. Скоро картины нельзя было разглядеть за спинами посетителей.

Миссис Робертс спокойно стояла в уголке. Эдуард Крейн подошел к ней, подал стул.

– Расхаживать по выставке вы явно не собираетесь, поэтому устраивайтесь поудобнее, – сказал он. – Вы как-никак виновница торжества.

Она бегло улыбнулась ему и села, составив вместе маленькие туфли и чинно сложив руки на коленях.

– Как приятно дать отдых ногам, – сказала она сыну.

Дриффилд сновал между посетителями, и она видела, что он доволен. Вот красная звездочка появилась еще на одной картине, потом на другой. В зале уже было накурено, становилось жарко. Тоби заметил, что вино пьют вовсю, но сам только пригубил его: надо сохранять ясную голову.

Трудно было сказать, кто же тут исполняет роль хозяина – уж во всяком случае, не Дриффилд: то ли Аманда, то ли Мейзи.

В четверть восьмого, когда часть посетителей потянулась к выходу, вошел еще один художественный критик – очень высокий, в очках (Тоби узнал его по снимку, который видел в воскресной газете), и сияющая Аманда тут же им завладела. Он подошел к столу, налил себе вина и стал неторопливо переходить от одного полотна к другому. Обойдя зал, он подтащил к миссис Робертс стул, присел рядом и представился. Фамилия его была Поллок.

Впервые за все время она явно разволновалась.

– Я вашу фамилию знаю, – сказала она.

– А вашу, полагаю, узнает гораздо больше народу, чем мою.

– Это мой сын Тоби, – сказала миссис Робертс, просто чтобы что-нибудь сказать.

Поллок начал деликатно и тактично ее расспрашивать. Как она начинала? Давно ли пишет? Считает ли, что на нее оказали влияние другие художники? Какие именно? Чьей живописью она особенно восхищается?

Мейзи подошла поближе и прислушалась к беседе, вся светясь радостью.

Миссис Робертс ответила, что вообще-то в искусстве разбирается слабо. Читала несколько рецензий художественных критиков, но так и не поняла, что им на самом деле нравится, а что нет.

– Мало ли кому что нравится, вы на это не смотрите. Вам надо и дальше идти своим путем, – сказал Поллок.

Славный человек!

К Тоби подошел Ллэнгейн.

– Чрезвычайно интересно. Правда, я в этих делах смыслю мало, но миссис Феррарс умело меня направляет. Полагаю, вы бывали в Хэддисдоне?

Тоби ответил, что побывал.

– Хорошо у них. А с моей Клэр вы там не встречались?

– По-моему, нет. (При нем только раз упомянули это имя.)

– Мы живем близ Глемсфорда, это рукой подать от Хэддисдона. Право же, я в истинном восхищении от работ вашей матушки.

Но ни единой картины он не купил.

Симпатичный критик встал и откланялся.

– Ну, если уж тут мы не получим положительной рецензии, это конец света, – возбужденно проговорила Мейзи. – Правда, статья может вылететь, если потребуется место для другого материала, – добавила она на всякий случай, просто чтобы не сглазить.

Подошел фотокорреспондент местной газеты, чтобы сделать снимок миссис Робертс. Та снова заволновалась, хотела встать.

– Сидите, сидите, – попросил он. – Первый снимок сделаем вот так, сидя. Потом – стоя, возле какой-нибудь из картин.

Она без звука выполняла все его указания. Затем он снял несколько оставшихся посетителей, беседующего с Амандой Тоби (хотя тот предпочел бы остаться незамеченным) и Мейзи с Ллэнгейном. Потом к миссис Робертс обратился репортер местной газеты и стал буквально вытягивать из нее нужные ему сведения – отвечала она коротко и односложно.

Зал уже почти опустел, и тут обнаружилось, что проданы еще две картины, небольшие. Всего, стало быть, семь из четырнадцати.

– Ну что ж, – сказал Дриффилд. – Я считаю, это успех. Примите мои поздравления, миссис Робертс.

Когда отбыла пресса, к миссис Робертс вновь вернулось безмятежное спокойствие.

Тут к ней устремилась Аманда:

– Миссис Робертс, вы, наверное, уже на пределе сил, да и пообедать хотелось бы без спешки.

Словно в полусне Тоби с матерью и Мейзи попрощались с остальными, после чего Аманда увлекла их за собой. Все четверо сели в машину.

– Вам надо пообщаться с Питером, – сказала она Тоби (Питер был тот самый молодой человек со змеиной головкой). – До чего блестящ, просто ослепителен. Вы, конечно, читали его роман?

– К сожалению, нет. Но прочитаю.

– Вот и прекрасно. Надо приучаться всегда идти в ногу со временем.

Шофер привез их в гостиницу «Университетский герб», где Аманда заранее заказала столик в ресторане.

– Ну что ж, прямо сейчас и пообедаем, хорошо?

Через большой, мрачный, как пещера, холл они прошли в зал.

– Миссис Робертс, дорогая, ваше место рядом со мной. Вы понимаете, что к вам пришел успех? Дриффилд вам это объяснил? Я считаю, что по такому случаю следует выпить шампанского, правда, Мейзи?

– Очень жаль, но я не пью, – робко ответила миссис Робертс.

Сейчас, в узком кругу, она позволила себе выйти из роли художника-творца. И к тому же она устала предельно.

– Мама, но, может, в честь такого чрезвычайного события ты все-таки позволишь себе выпить глоточек?

– Меня только развезет.

Аманда просияла от удовольствия, словно услышала невесть какую мудрость.

– Не развезет. Это я вам точно говорю, а я никогда не ошибаюсь, правда, Мейзи?

– Никогда и ни в чем, – ответила Мейзи, опьяневшая от того, что Тоби тут, рядом.

Официант принес шампанское, выпили за здоровье миссис Робертс, к удивлению Тоби, мать тоже выпила – половину бокала.

– До чего же вкусно! – воскликнула она.

– Еще бы, мама, – после неизменного чая и какао.

– Ей-богу, это смешно, но я обожаю какао, – сказала Аманда. – Наверное, потому, что оно всякий раз возвращает меня в детство. А ведь сейчас редко кто его пьет.

– Все дело в том, как его заваривать, – объявила миссис Робертс, возвращаясь на привычную стезю домашней хозяйки. – Никак нельзя, чтобы молоко закипало – а то будет пенка.

Обед был очень обильный. Миссис Робертс – опять-таки к удивлению Тоби, который весь вечер только и делал, что удивлялся, – ела с большим аппетитом. Должно быть, просто от того, что испытывала неимоверное облегчение. К тому же за ленчем она куска не могла проглотить.

– Ну так, – сказала Аманда. – Завтра будет сообщение в местной газете, а в конце недели, бог даст, появятся две-три рецензии в столичных.

– Я думаю, вы сами понимаете, как мы вам благодарны за все, что вы для нас сделали, – сказал Тоби.

– Я? – удивилась Аманда. – Да я бы палец о палец не ударила, если бы дело того не стоило. Благодарите Мейзи – всю подготовительную работу провела она.

– Спасибо вам обеим, – сказала миссис Робертс. – Это самый счастливый день в моей жизни – с тех пор… – Она замешкалась. – Ну, словом, с рождения Тоби.

Молодые люди терпеть не могут, когда говорят о днях их младенчества, и Тоби передернуло.

Наконец пришло время уходить.

– А вы все-таки не хотели бы переночевать в Кембридже? Может быть, останетесь? – просительно сказала Аманда. – Я могу получить в этой гостинице номер для вас, и утром вы позавтракаете не спеша, в свое удовольствие. Ведь вы, наверное, еле держитесь на ногах.

– Нет, спасибо, мне никак нельзя. Стэн – это мой муж – с ума сойдет от беспокойства.

– Так позвоните ему.

– У нас нет телефона.

– В таком случае вы возродили утраченное ныне искусство переписки – хвала вам!

– Тоби и вправду пишет очень милые письма, – подтвердила миссис Робертс.

Они отвезли ее на вокзал, и Тоби вышел с матерью на перрон, уговорив Мейзи и Аманду не ждать его.

– Ну, ты довольна? – спросил он миссис Робертс. – По-моему, все было очень здорово. И я горжусь тобой. Да и выглядела ты так мило.

– Мейзи – она все делает как надо, – убежденно ответила мать.

Проводив ее, Тоби не стал дожидаться автобуса, а торопливо зашагал к себе в колледж. Там он прежде всего пошел в библиотеку и, взяв справочник «Кто есть кто», прочел: «Ллэнгейн, Идрис Дэниел Фоллз, 4-й барон; р. 1898; ж. Мойра Сусанна Пауэлл; один с., одна д. Образов.: Винчестер и Нью-колледж, Оксфорд». Оказалось, что он директор торгового банка и других занятий не имеет. Хобби перечислены не были. Адрес: поместье Барден, близ Глемсфорда, графство Суффолк. Клубы: «Гаррик», «Уайт».

Что ж, Тоби это кое о чем говорило.