Текст книги "Особый дар"

22

На рождество он послал ей жаккардовый шарфик, а она ему «Жизнеописание герцога Беррийского» в роскошном подарочном футляре.

Они обменялись благодарственными письмами, а затем Тоби пригласил ее – тоже письменно – на чай в дом своих родителей, сделал он это под нажимом матери, которая заподозрила неладное.

– У тебя с Мейзи что-нибудь не так? – спросила она. Это было в ее характере: либо вообще ни о чем не спрашивать, либо спрашивать в лоб.

– Да нет, в общем-то ничего.

– Что значит «в общем-то»?

Со стороны человека столь сдержанного, как миссис Робертс, это уже был воинственный наскок. Тоби знал, что мать любит Мейзи и хотела бы, чтобы та стала ее невесткой.

– Бывает, что людей как бы относит друг от друга. И ничего тут не поделаешь, – сказал он.

– Надеюсь, это не по твоей вине?

– Слушай, мама, все-таки это мое личное дело. – И он одной рукой обнял мать. – Может, все еще и обойдется. Но твердо тебе обещать не могу. По-моему, у нас обоих положение довольно щекотливое.

– Пригласи ее к нам.

– Как скажешь.

– Потому что ее хочу видеть я.

Миссис Робертс редко чего-нибудь требовала, но уж если требовала, то довольно энергично.

Словом, Мейзи пришла, и ничего хорошего из этого не получилось. С миссис Робертс она, как всегда, была ласкова и сердечна, интересовалась всеми ее делами, но смотреть на Тоби избегала.

Впрочем, болтала она довольно оживленно. Скоро пойдет новая пьеса Эдуарда, он возлагает на нее большие надежды. Пьеса эта – о современности, но он принципиально отходит от тем «кухонной раковины», хотя школу «кухонной раковины», как он и предсказывал, критика сейчас возносит до небес. В пьесе изображена удачливая хозяйка светского салона.

– Образ, конечно, навеян мамой, но героиня совсем, совсем на нее непохожа. Эдуард спрашивал у мамы, не имеет ли она чего-нибудь против. Мама посердилась для виду, но на самом деле она в восторге.

Мейзи посмотрела все новые картины миссис Робертс и пришла от них в восхищение. Миссис Робертс молча слушала, стараясь не упустить ни одной малости, которая могла бы предвещать ее работам серьезный успех. Мистер Робертс был с Мейзи очень приветлив.

– Больно вы у нас редкая гостья, – попенял он ей. – Вот уже сколько месяцев не показываетесь. Берите сигарету. А от нас вы, как обычно, куда-нибудь отправитесь с Тоби, да?

Но под каким-то благовидным предлогом Мейзи вскоре ушла.

После ее ухода миссис Робертс с грустью проговорила:

– Боюсь, что больше не увижу ее.

– Ну почему же, – беззаботно бросил Тоби.

После этого они с Мейзи встречались еще месяца два, но у него она почти не бывала, ходили в рестораны, кино, театр. Для Тоби это получалось накладно: поглощенная своими мыслями, Мейзи, против обыкновения, не настаивала на том, чтобы платить за себя самой.

Премьера пьесы Эдуарда Крейна «Хозяйка салона» прошла успешно, и зрители продолжали валить на нее валом. Крейн пригласил их обоих на премьеру, но они пошли не сразу – на всякий случай переждали недельку.

Их и в самом деле, как выразился Тоби, относило друг от друга все дальше. Пальцы их больше не сплетались в тесном пожатии над водами реки, по которой они с таким трудом плыли против течения.

И однажды вечером, когда они вышли из кино, Мейзи сказала:

– Пусть это будет конец, я так хочу. Не звони больше и не пиши. Мне нужно с этим покончить немедленно, а то я не выдержу.

– Но, малыш…

Они стояли рядом на ночной улице, залитой яркими огнями.

– Мне нужно, чтобы последнее слово осталось за мной, понимаешь? Так для меня легче. – Она говорила торопливо, слегка задыхаясь, словно на бегу. – На такое меня еще хватит. Сказать: «Все кончено» – я в силах.

Она улыбнулась ему, как ни разу не улыбалась в последние месяцы: нежно и ласково, уголки рта приподнялись, губы изогнулись. Поблескивающие, словно чуть влажные волосы развевались под легким ветром.

– Да не глупи ты…

– Любить меня ты не можешь, а это единственное, что для меня имеет значение. Мне нужно строить свою жизнь. От встреч с тобой у меня только боль, а не радость, и я не вижу смысла все это длить.

На миг их разделили: три юнца промаршировали по тротуару шеренгой, не желая никому уступать дорогу. Мейзи покачнулась, и он схватил ее за руку, чтобы удержать.

– Я иду к Энн.

– Я тебя провожу.

– Нет.

Из кино на Лестер-сквер повалила толпа (сами они ушли, не досмотрев фильма).

– Милая, никогда ни к кому я так не привязывался, как к тебе.

– Прошедшее время, к тому же несовершенное. Давай простимся, и побыстрее. Мне это и так бог знает чего стоило, больше я не могу.

Она поцеловала его в щеку, резко повернулась и зашагала в сторону Ковентри-стрит. Он глядел ей вслед, не веря, что это и впрямь конец, а в то же время смутно на это надеясь. Молодчина она, ему бы так не суметь. Не возьми она дело в свои руки, отношения их тлели и угасали бы куда дольше. Но может, она еще напишет, попросит его позабыть все, что наговорила? А может, написать ей самому?

Но он понимал: все кончено, и на сердце у него было тяжело – она и не поверила бы, что ему будет так тяжко. Впрочем, каждый период нашей жизни неизбежно кончается, мы совершаем поворот, и жизнь начинает идти другим курсом. Каким же курсом пойдет она теперь?

Стало быть, хэддисдонский период пришел к неминуемому концу. Явиться туда в качестве случайного гостя он не может – ему никогда не забыть, что Аманда знает. В ту ночь он долго не мог уснуть, лежал с открытыми глазами и чувствовал себя несчастным. Всячески старался убедить себя, что во всем виновата Мейзи. Ну почему она не написала ему с Ямайки! Если бы не ее молчание, он не лег бы в постель с Клэр – так, во всяком случае, ему казалось теперь. С мучительным, острым сожалением вспоминал он о проведенных с Мейзи ночах, таких счастливых, ему виделись их слитые воедино тела, и милая белокурая головка рядом на подушке, и неистовая радость в ее глазах. Сможет ли он жить без нее? Очень ли гнусно он с ней обходился? А ведь все могло бы быть хорошо, не вздумай она вторгаться в тайники его души (от этого уродливо-напыщенного выражения его самого покоробило), но тут обычное чутье, такое обостренное, явно ей изменило. Мейзи, милая, да, милая… Он будет тосковать по ней.

И Тоби в самом деле тосковал. Но она больше не писала ему, и он не писал ей.

В марте пришло весьма торжественное приглашение от Риты, отобедать у них на Ленсфилд-роуд, и Тоби принял его, хоть и без всякой охоты. Утром того самого дня, когда он должен был ехать к Катбертсонам, в одной весьма популярной газете ему попался на глаза снимок: Клэр со своим баронетом на театральной премьере, и настроение у него отнюдь не улучшилось. Прежде ему не доводилось видеть ее в роскошном вечернем туалете, и теперь он убедился, что выглядит она в нем весьма импозантно. Молодой баронет был невысок ростом, утверждение, будто у него нет подбородка, оказалось несколько преувеличенным: подбородок наличествовал, но небольшой, а глубокая ямка делала его еще меньше. Ужасно противный тип, решил Тоби. Он, правда, видел его и раньше, в Хэддисдоне, но попросту не обратил на него внимания.

В Кембридж Тоби приехал мрачный и подавленный.

Боб и Рита держались так, словно между ними никогда не было никакой размолвки. Девчушку еще не уложили, и она забавно топала по комнате. Рита как будто стала интересоваться ею несколько больше – ведь теперь ее можно наряжать, словно куклу. Боб смотрел на дочку с обожанием.

Когда Рита повела ее укладывать (прислуги они больше не держали), он сказал:

– Не знаю, как бы я выдержал, если б не ребятенок. Я не прочь завести еще одного, но Рите это не улыбается, да и дела у нас сейчас не слишком хороши. То есть в общем-то дела неплохие, но не настолько, чтобы ей рожать второго сейчас. Как по-твоему, на кого она похожа? (Он имел в виду Эстеллу.)

– И на тебя, и на Риту, на обоих понемножку.

– Последнее время мы что-то ни с кем не общаемся. От Эйдриана никаких вестей, да у него, видно, и нет особой охоты писать письма. А как Мейзи?

– С этим покончено.

У Боба глаза полезли на лоб.

– Как так? А я-то думал, вы попугайчики-неразлучники.

– И тем не менее все кончено.

– Извини, мне очень жаль.

– Мне тоже. Но из этого все равно ничего бы не получилось.

Тут в комнату вернулась Рита и сказала, что обед вот-вот поспеет, она приготовила ризотто. Ритины кулинарные таланты были Тоби известны по опыту, и ему стало не по себе.

Они пили белое вино, как и прошлый раз, из великолепных бокалов.

– Это монтраше, – с горделивой небрежностью бросил Боб.

За это время он освоил кое-какие марки вин.

Как говорится, черного кобеля не отмоешь добела, и вскоре Тоби лишний раз убедился в правильности этой поговорки. Во время обеда – совершенно ужасного – Рита, не переставая, жаловалась на мужа: он мохом зарос, и что проку покупать новые платья, если он все равно их не замечает.

– Вот спорим, если на Мейзи новый наряд, ты это замечаешь сразу.

Об их разрыве она не знала, во время его разговора с Бобом ее не было в комнате.

Тоби улыбнулся.

– Бывает и так, что человек все замечает, но не считает нужным об этом докладывать, – ответил он примирительно.

– Если бы не Эстелла, я б подыскала себе работу. А дома мне делать нечего – так, слоняюсь весь день из комнаты в комнату.

«Каждая несчастная семья несчастлива по-своему», – писал Толстой, но Тоби подумалось, что многие несчастливые семьи несчастливы именно так, как эта. Ему неприятно было видеть, что Боб из кожи вон лезет, чтобы хоть как-то умилостивить Риту, но он знал: у него есть на то веские основания. За Бобом, что там ни говори, вина, которую ему свалить не на кого. Мало этого, из-за Риты на него заведено досье в полиции. Когда Боб говорил с нею, на лице у него появлялась улыбка, которую Тоби мысленно называл подхалимской. Да, ничего не скажешь, Рита здорово принизила его как мужчину. Об Эйдриане она, разумеется, словом не обмолвилась, но поглядывала на Тоби с заговорщическим видом. Потому что он знал все, и она хорошо это понимала. Когда наконец можно было встать и попрощаться, Тоби испытал большое облегчение.

Рано утром во вторник позвонил Эдуард Крейн. Тоби не виделся с ним с того самого вечера, когда был на премьере «Чародеек». Голос у Крейна был странный, какой-то осипший, словно он основательно выпил, чего никак не могло быть в такую рань.

– Дело неотложное. Не можете ли вы заехать ко мне сегодня вечером? Часов в шесть?

И Крейн назвал ему адрес, жил он на Хертфорд-стрит.

– Конечно, могу. Но что случилось?

– Это не телефонный разговор. – И Эдуард положил трубку.

Весь день у Тоби на душе кошки скребли, хотя он и сам не знал почему. Поднявшись по изящной крутой лестнице на второй этаж, он очутился перед квартирой Крейна и позвонил.

Крейн открыл ему сам, неуклюжий, с седыми, словно присыпанными пеплом волосами, и лицо тоже пепельно-серое.

– Входите. – Он провел Тоби в красиво обставленную гостиную, имевшую несколько заброшенный вид. – Садитесь. Мне надо с вами поговорить. Дело в том, что Мейзи пыталась покончить с собой в ночь с воскресенья на понедельник.

У Тоби отвисла челюсть. Он не смог бы выговорить ни слова, даже если бы Крейн дал ему такую возможность. Но тот сразу же сказал:

– Сейчас говорить буду я. Она уже вполне оправилась, это я могу сказать точно. Но то была настоящая попытка самоубийства, а не симуляция – знаете, когда человек делает вид, будто хочет покончить с собой, а сам рассчитывает, что его спасут. Аманда уехала на две недели в Париж, из гостей в доме ночевали только Питер и я, оба в самых дальних комнатах. Вечером Мейзи была совершенно такая, как обычно. А потом поднялась к себе в спальню и приняла кучу таблеток аспирина. По счастью, слишком много: они вызвали у нее рвоту. Утром Сьюки принесла ей чай и увидела, что Мейзи лежит в луже собственной рвоты и дышит, как лошадь к концу забега. – Внезапно он смолк, налил им обоим виски. – Нам это будет не лишнее. Во всяком случае, мне. – И он тяжело опустился в кресло. – Я вызвал врача, и мы привели Мейзи в чувство. Аманде никто из нас ничего не скажет – ни Сьюки, ни врач, ни я. Питер ни о чем не догадывается, да и вообще он такой – если почует неладное, старается отойти в сторонку. Об этом не должна знать ни одна живая душа. Тут Мейзи непреклонна, и она права. Но я решил, что вас все-таки необходимо поставить в известность.

Тоби попытался собраться с мыслями, но страшное это видение – Мейзи, лежащая в луже собственной рвоты, – глубоко его потрясло.

– Не понимаю все-таки, почему… – начал было он.

– А по-моему, все вы понимаете, ну конечно же, понимаете. – Эдуард сделал большой глоток и глянул на Тоби прямо в лицо, словно читал в его душе. – Это должно остаться в тайне, навсегда.

– Разумеется. Но…

– Не подумайте, что я всю вину возлагаю на вас. Мы ведь не вольны в своих чувствах или, может быть, все-таки вольны? Я убежден, что это так. Я считаю, что в некий решающий миг человек должен сделать выбор. Когда Мейзи была в таком ужасном состоянии и ослабела духом, я бессовестно этим воспользовался и вытянул из нее все. Сколько же ей пришлось пережить!

– Послушайте, сэр… – Тоби и не заметил, что от волнения вновь назвал Крейна сэром, – ведь это она настояла на разрыве.

– Да, чтобы сохранить свою гордость. Она еще настолько молода, что такая чушь имеет для нее значение. – Потом он добавил с сочувственной ноткой в голосе: – Вам это, должно быть, причинило боль. Правда, вы это вы, – тут сочувствия в голосе явно поубавилось, – и, стало быть, боль быстро пройдет. Ведь у вас, Тоби, все проходит быстро, не так ли?

– Я поеду к ней.

– Именно этого вы и не сделаете, если только мне удастся вам помешать. Меньше всего ей нужен сейчас ваш приезд. До сих пор ей почему-то казалось, что настоящего разрыва так и не произошло, а теперь она знает: разрыв между вами полный и окончательный. Я полюбил Мейзи еще девочкой и не хочу, чтобы она снова мучилась, хватит с нее. Говорю вам это напрямик, чтобы вы не вздумали время от времени заявляться к ней, как ни в чем не бывало, с этаким милым, беззаботным видом. – Тоби молчал, стакан с виски, которое он так и не пригубил, стоял перед ним на усыпанном пеплом столике. – Поезжайте к Клэр, если угодно.

К Клэр? Что ему известно, этому человеку? На мгновение Тоби с перепугу почудилось, что Эдуард знает (и всегда знал) о нем все – еще с тех далеких дней, когда у него была некоторая надежда сойти за человека их круга, надежда, окончательно лопнувшая из-за того, что к матери пришла известность. И все-таки Эдуард может только строить догадки, а знать достоверно не может ничего.

Чтобы как-то прийти в себя, Тоби обежал взглядом гостиную, до сих пор ему было не до этого. Да, комната и впрямь запущенная, обивка на мебели пообтерлась, стены выгорели, но зато их украшают несколько картин, в том числе одна работы его матери. Что ж, видимо, Эдуарду такая обстановка по душе, он хочет жить именно так, а не иначе. Вслух Тоби сказал:

– Мейзи всегда заблуждалась насчет моих отношений с Клэр.

– Возможно. Но она рассказывала мне о ваших поездках в Глемсфорд.

Тоби словно ожгло – значит, Мейзи предала его, касалась в разговоре его интимных дел. Как могла она рассказать такое пожилому человеку? Эдуард сидел теперь в более свободной позе, в нем уже не чувствовалось прежней напряженности.

– Вряд ли она так уж ошиблась. Впрочем, может, и ошиблась. Но как бы то ни было, именно это ее и доконало.

Тоби спросил со всей горячностью, на какую был способен (а это значит без особой горячности):

– Она совсем поправилась?

– Да, и уже на ногах. Но тревожить ее сейчас не надо, понимаете?

– Тогда зачем вы мне все это рассказали?

– Затем, – медленно и трудно выговорил Эдуард, – что и на вас должна пасть доля тяжести, хотя формально упрекнуть вас не в чем. Да, не в чем. Я несправедлив к вам? Что ж, я часто бываю несправедливым. Но дело в том, что Мейзи – не знаю, до конца ли вы это понимаете, – человек особенный.

– Конечно, понимаю.

– И все-таки не в такой мере, как те, кто знает ее с детства, как, скажем, я. – И Эдуард погрузился в молчание. Он повертел в руках стакан с недопитым виски, и на поверхности его возник золотой кружок, гипнотически притягивающий взгляд. Потом сказал: – Все это я говорю вам для того, чтобы впредь вы относились к людям с большей ответственностью. Впрочем, потребность любить у вас пока все равно не возникает – слишком вы еще молоды. А она приходит лишь с возрастом.

– Но я мог бы написать Мейзи.

– Не надо. Разве только если она напишет вам сама. В чем я сомневаюсь. Вы не хотите видеть очевидного: теперь она освободилась от вас окончательно.

А Тоби по-прежнему видел только одно: Мейзи лежит в луже рвоты, перепачкавшей ей лицо и волосы.

– Постарайтесь стать добрее, – посоветовал Эдуард. – Эта наука дается нам слишком поздно, а бывает, не дается совсем. Иной раз, даже освоив ее, в пожилом возрасте мы забываем ее вновь. Но что проку учить юность мудрости, которая дается лишь старостью? – По-видимому, Крейн потерял нить своей мысли.

Они молча сидели в темноватой гостиной – ее освещали только неоновые трубки над картинами.

– Будьте счастливы с Клэр, если сможете, – проговорил наконец Эдуард. – То есть если вы ей нужны. А мне думается, что нужны. Ведь отныне вы свободны, это дошло до вашего сознания?

Он встал, давая понять, что разговор окончен, и Тоби тоже поднялся.

– До свидания, – бросил Эдуард. Дверь он захлопнул, когда Тоби еще не дошел и до середины лестницы.