Текст книги "Особый дар"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Памела Хенсфорд Джонсон
ОСОБЫЙ ДАР
1
Шел второй день осеннего триместра в Кембридже, где Тоби учился третий год. Погода стояла мягкая, солнечная, и трое молодых людей – Тоби Робертс, Боб Катбертсон и Эйдриан Стедмэн – расположились не берегу Кема, радуясь октябрьскому теплу. Тоби был, пожалуй, самый приметный из них; он сидел, поджав под себя скрещенные ноги, как заправский йог. На редкость гибкий, он иногда проделывал настоящий акробатический номер: сцепит ноги на затылке и превратится в этакое забавное большущее яйцо. Был он высокий, веснушчатый, и в чертах его грубоватость странным образом сочеталась с тонкостью; сверкающий свет дня высекал из его волос красноватые искры. Тоби исполнилось двадцать, Боб был старше его на полгода, а Эйдриан почти на два. Сын викарного епископа, ныне покойного, Эйдриан изучал богословие и собирался по окончании университета принять сан священника Высокой церкви [1]1
Направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму. – Здесь и далее примечания переводчика.
[Закрыть]. Тоби его намерения не одобрял, но помалкивал. Он вообще привык держать свое мнение при себе.
Круглоголовый Боб занимался физикой. По происхождению он был шотландец, но родился и вырос в Шеффилде, где отец его работал мастером на сталеплавильном заводе. Он верил в себя и в свое будущее и не особенно щадил чужие чувства. Вот и сейчас Боб спросил Тоби:
– Ты ведь неравнодушен к Мейзи, а?
Тоби улыбнулся.
– Я ее толком не знаю. Но она симпатичная. Мы с ней встречались разок-другой в прошлом триместре, – сказал он, а сам подумал, что он-то знает о Бобе все, а Боб о нем – ровным счетом ничего.
Тоби изучал историю и пока не очень представлял себе, что его ждет: на диплом с отличием он, пожалуй, не потянет, так что, возможно, придется ему довольствоваться местом учителя. Вряд ли у него хватит литературного дарования на то, чтобы писать исторические труды.
– Что у тебя за книги? – спросил Эйдриан.
Тоби молча положил перед ним Мишле, потом Карлейля, потом Матьеза.
– Вот, смотри.
По Кему еще сновали плоскодонки. В чистом свете дня ярко блестели каменные шары над мостом, а за ним вставало здание колледжа – ничего более величественного ни Тоби, ни Бобу до приезда в Кембридж видеть не доводилось.
Эйдриан, сосредоточенно и сурово наморщив лоб, перебирал книги. Был он, как и Тоби, высокого роста, но смахивал на итальянца; заострившееся его лицо казалось аскетическим. Тоби подумалось, что он вообще не такой, как все, и девушкам должен нравиться каким-то вывихнутым. Зачем только он обрекает себя на безбрачие? Дурацкая, в сущности, затея: ведь он еще так молод…
– Карлейля я не читал, – прервал Эйдриан его мысли. – Что он собой являет?
– А знаешь, стоит, – после некоторого раздумья ответил Тоби. – Нечто вроде кинобоевика в великолепном цвете. Но в истории не силен. Вот Матьез – другое дело, у него и познания были куда обширнее.
– Пошли вечером в кино? – предложил Боб. Он нисколько не старался изменить свой выговор – сочетание шотландского и северного. Но как раз с ним у профессора Хиггинса трудностей бы не было. Тоби, с его мягким произношением жителя лондонской окраины, задал бы ему работу потруднее.
– Я – пас. Надо заниматься.
– А ты, Эйдриан?
– Как-нибудь в другой раз. Только не сегодня. По тому же самому, что и Тоби.
Боб был явно разочарован.
– Ты у нас головастый, – бросил Тоби. – Тебе зубрить незачем – не то что нам, простым смертным.
На самом же деле вечер он собирался провести не за книгами, а с Мейзи – поужинать с нею в кафе. Но не очень шикарном: такое ему не по карману. Впрочем, она девушка непритязательная.
– Ну что ж, надо снова запрягаться. – Боб поднялся и пошел, приземистый, коротковатый, и приземистая, короткая тень следовала за ним.
– Кстати насчет Мейзи, – вдруг сказал Эйдриан, и Тоби внутренне вздрогнул: вот чудеса, телепатия, да и только. – Моя мама довольно близко знакома с ее матерью. У нее, кажется, нечто вроде салона – бывают художники, писатели и всякая такая публика. Деньги там, видно, немалые. Мейзи тебе про нее рассказывала?
– Нет, говорила только, что она живет в Суффолке. Мейзи вообще не особенно о себе распространяется. (Тоби догадывался, что при этих словах Эйдриан подумал: «Ну, а сам-то ты?»)
Но Эйдриан сказал совсем другое:
– Знать бы, что станется с каждым из нас через пять лет…
Он частенько вот так перескакивал мыслью с одного на другое, без всякой видимой связи. Это неумение сосредоточиться мешало ему в занятиях, хоть он и относился к ним очень серьезно. На свой вопрос Эйдриан ответил сам:
– Надеюсь, что к этому времени у меня будет сносный приход, более или менее перспективный.
– И уж конечно, все принципы Высокой церкви будут там соблюдаться неукоснительно, – поддел его Тоби.
– Ну, в том смысле, какой ты в это вкладываешь, пожалуй, да. Обрядовая сторона имеет для меня большое значение.
Эйдриан не удержался и последние слова произнес тоном проповедника.
– Отец Стедмэн…
– Да, надеюсь в конце концов им стать. А ты, Тоби, в бога не веришь?
– Может, верю. А может, и нет. В сущности, сам никогда не мог разобраться.
Мысль о доме Мейзи уже засела у него в голове. Интересно, у миссис Феррарс и в самом деле «салон»? Вот бы поглядеть!
– А ты бы об этом поразмыслил, – проговорил Эйдриан с глубокой серьезностью. – Вера действенна. Молитвы помогают, это точно.
Тоби дружелюбно кивнул в знак согласия, хотя сам не молился с младенчества.
– Ну, а ты? Кем ты надеешься стать через пять лет?
– В тысяча девятьсот пятьдесят пятом… мне будет двадцать пять – цифра вполне солидная, если учесть, что на земле нам отпущено не так уж много… Понятия не имею.
– Будешь уже, наверно, женат.
– А ты – нет. Большая потеря. Для женщин, я имею в виду.
Эйдриан зарделся, словно юная девушка.
– Я в этом ничего не смыслю. А о чем не ведаешь, о том и не горюешь, я так полагаю.
Тоби промолчал. Что, если его все-таки пригласить в загородный дом Феррарсов в Суффолке? С кем там можно познакомиться? Он твердо верил, что полезные знакомства – это все. Как бы это сделать, чтобы Мейзи его пригласила? Надо будет обмозговать. Для начала можно пригласить Мейзи в дом его родителей. Но понравятся ли они ей? И мысленно он тотчас же грудью стал на их защиту: мать и отец ему дороги, он благодарен им за те жертвы, на которые они идут ради него. А все-таки ничего не поделаешь: всякий раз, возвращаясь в ЮВ-1 [2]2
Почтовый индекс одного из окраинных районов Лондона – Юго-Востока.
[Закрыть], он испытывал примерно то же чувство, что Фанни Прайс, навещающая семью после долгого пребывания в Мэнсфилд-парке [3]3
Героиня романа известной английской писательницы Джейн Остин (1775–1817) «Мэнсфилд‑парк».
[Закрыть].
Как бы то ни было, действовать надо осторожно: он-то покуда в Мейзи не влюблен, а она, видно, начинает к нему привязываться всерьез. Интересно, умеет ли она применяться к непривычной обстановке?
На ладонь ему, сверкая кованой медью, лег палый лист.
– Хорош, – отметил Тоби вслух.
С Мейзи он встретился в маленьком кафе на Риджент-стрит. Она приехала на велосипеде из Гертона радостная, оживленная, и Тоби в который раз подивился, до чего она похожа на Фриду Лоуренс в молодости: такое же треугольное лицо, яркие глаза с прищуренными в углах веками, вздернутый нос, широкий рот, изогнутый улыбкой в два завитка, волосы тоже в завитках, золотистые – впрочем, сам Тоби упорно считал, что они золотые.
– Предпочел бы повести вас в «Клэридж», – сказал он.
– А мне здесь не хуже. – Она сидела против него, вся обратившись в слух. Но он только и спросил, как идут у нее занятия (Мейзи изучала английский язык и литературу и разделяла все idees reçues [4]4
Расхожие мнения (франц.).
[Закрыть], что для девушки, в общем-то очень независимой, было довольно странно). – Помаленьку. Джордж Элиот просто чудо, верно?
Но Тоби не согласился: он всегда считал, что стиль у этой писательницы несколько тяжеловесный, а «Мидл-марч» такая тоска, спятить можно. Кэзобоны и Лидгейты еще ничего, но ведь в романе без конца мелькают разные второстепенные персонажи, и впечатление нарушается.
Мейзи была явно разочарована:
– Нет, вы это не всерьез!
И Тоби подумал: а случается ли, чтобы ей не понравился автор, если восхищаться им положено, или же запал в душу такой, кто переступил черту, за которую Мейзи и ей подобным заглядывать не подобает?
– Раз она вам нравится, я готов ее полюбить. Ну, а Диккенс?
– Диккенс – просто развлекательное чтение, – изрекла Мейзи презрительно.
Тоби улыбнулся и спросил, что она будет есть.
– Камбалу с хрустящим картофелем, – поспешно ответила Мейзи. И, помолчав, добавила: – Понимаете, в детстве мне их есть не доводилось. Потому я их так и люблю.
– А я люблю именно то, к чему привык с детства, – проговорил он осторожно. – Например, пудинг с мясом и почками.
Этим он сказал о себе многое – куда больше, чем говорил до сих пор. Что ж, посмотрим, как она отреагирует. Но Мейзи только кивнула в ответ.
Так-так, стало быть, она любит то, чего в детстве ей есть не доводилось. О себе она особенно не распространялась – как он и говорил Эйдриану, – но вообще-то болтала весело и оживленно, и завитки ее улыбки пленяли его. Ела Мейзи с аппетитом, лихо поливала камбалу уксусом, как будто привыкла к этому с малолетства, но он-то знал, что это не так.
– Красивое платье, – сказал он. Платье было из мягкой шерстяной шотландки неброских тонов. Интересно, сколько за него заплачено? В таких вещах он разбирался слабо.
– Пожалуй, чересчур теплое для бабьего лета. Мама будет жалеть, что упустила такую погоду – она сейчас отдыхает: решила, что осень будет холодная, и сбежала.
Тут Тоби наконец позволил себе задать вопрос:
– Отдыхает?
– Уехала на Ямайку.
Н-да, а вот его мать вообще не бывала за границей!
– Она очень устала. Все лето гости и гости, а ей это иной раз не под силу. Ну, а как идут занятия у вас?
Он стал рассказывать, а она ободряюще кивала.
– У вас все будет хорошо, – проговорила она со значением, словно имела на этот счет особую, секретную информацию.
Но тут Тоби стал самоуничижаться. Да нет, он высоко не метит. Получить бы приличный диплом, и ладно, на большее рассчитывать не приходится.
– А вот у вас все будет блестяще, – поддел он Мейзи. – Только отвечайте всегда как положено.
Она обиженно глянула на него, но потом улыбнулась, радушно и открыто.
– Но у меня, знаете ли, и своя голова есть.
– Притом чудесная. – Это была первая интимность, которую он себе позволил. – И мне очень нравится.
Явно польщенная, Мейзи отвела глаза.
– Да нет, ничего особенного. Так, память хорошая, и все.
Неоновые огни кафе слепили глаза. Из кухни доносился шум холодильника. Студенты – кто с приятелем, кто с девушкой – приходили и уходили. А Мейзи чувствовала себя здесь как дома. Судя по всему, она где угодно будет чувствовать себя как дома.
Мейзи между тем завела разговор о спектаклях, пластинках, фильмах. Он «Карусель» смотрел? Потрясающий фильм. До того захватывает! И вдруг, остановившись на полуслове, попросила:
– Пожалуйста, позвольте мне самой заплатить за себя. Я же лопала, как лошадь.
– Ну нет. Я человек старых правил.
Тоби жил на стипендию – в Кембридж он поступил после классической школы – и небольшую сумму, которую мог давать ему отец. И прекрасно этим обходился: тратил деньги очень осмотрительно.
Мейзи не настаивала, но посмотрела на свои часы.
– Просидели тут бог знает сколько, и я все время болтаю за двоих.
– И очень мило болтаете.
– Поздно уже… Мне пора.
– Если вы согласны дойти со мной до колледжа, я возьму свой велик и поеду вас провожать. Что ни говори, нас все-таки не держат под замком, взаперти, за глухой стеной, как вас, бедных девочек.
Толкая ее велосипед, он двинулся по Риджент-стрит, затем вверх по Петти Кьюри, где в витринах магазина «Хеффер» еще поблескивали в свете ламп глянцевитые обложки книг, потом – через Рыночную площадь (где, как на рыночных площадях всех городов, самый воздух был насыщен волнующим предвкушением чего-то приятного) на великолепную Кингс-пэрейд. Светила полная луна. В потоках бледного ее света поблескивала капелла Кингс-колледжа.
– Кто-то сравнил ее с перевернутой вверх ногами свиньей, – проговорил Тоби. – А по-моему, она просто чудо.
Черно-белое здание Университетского сената казалось больше, чем днем. На дороге за его задним фасадом не было ни души.
Прислонив велосипед Мейзи к тумбе, Тоби наклонился и поцеловал ее – в первый раз.
– Это не просто так, – сказал он. Мейзи возбужденно хихикнула и тут же смолкла; он так и не понял, как же она к этому отнеслась. Поцелуй был неожиданный и короткий, ответить на него она все равно не успела бы, но этот смешок несколько его озадачил: очень уж он не вязался со всем ее обликом – будто горничная какая-то, подумал он, хотя с горничными ему иметь дела не доводилось. Когда они ехали по Хантигдон-роуд к Гертону, он сказал:
– Славный был вечерок. Сходишь со мной еще куда-нибудь? В субботу, а?
Но Мейзи ответила, что в субботу не может: возвращается мать, и она хочет побыть с нею.
Когда они прощались у ворот колледжа, он уже больше не сделал попытки поцеловать ее. Именно тут к нему пришло решение: конец недели он тоже проведет в родительском доме.
2
Домой Тоби явился в пятницу под вечер, заехав предварительно в Лондонскую библиотеку. К его девятнадцатилетию родители наскребли нужную сумму и подарили ему пожизненный библиотечный абонемент, за что он был очень им благодарен. Выбрав в библиотеке пяток книг, он отправился к себе.
День был хмурый, дождливый, и свет фонарей двоился, отражаясь на мокром асфальте. Зеленные лавки радовали глаз, изливая на улицу все богатство своих красок – оранжевой, лимонной, ярко-зеленой: плоды ночи, затопленные дождем.
Прежде всего Тоби зашел к отцу. Витрина киоска была завалена сладостями в заманчиво ярких обертках, журналами и – для большего престижа – дешевыми книгами в бумажных переплетах, которые никто не брал. Они покрылись бархатистой патиной пыли, несколько их облагораживающей. Покупателей не было: заслышав звон колокольчика, отец вышел из внутренней комнатушки, где хранил запасы и время от времени отдыхал.
Мистер Робертс был высокий, плотный; карими глазами он напоминал сына, но этим сходство и ограничивалось: в грубоватом его лице никакой тонкости не было.
– А, вот и ты!
– Мама получила мое письмо?
– Да. И заклала в твою честь упитанного тельца.
Глянув на засиженные мухами часы, мистер Робертс сказал, что через пять минут можно закрываться.
– Ну, как ты, мальчик? – спросил он ласково.
Тоби – а он разговаривал с отцом совсем другим языком, чем с друзьями, – ответил, что держит хвост морковкой и трудится, не покладая лап, что твой бобр.
– Но пока еще, – добавил он, – рановато судить, сдюжу я или нет.
– Сдюжишь, старина. У нас с мамой на этот счет ну просто никакого сомнения.
От этой его уверенности Тоби стало не по себе. Правда, дело у него идет, но не ждут ли они от него слишком многого? Не хотелось бы их разочаровывать.
– Еще книг набрал?
– Да, с пяток. Тяжеленные – тонну тянут.
– Вернуть бы мне молодость, – слова эти прозвучали грустно, – я только и продавал бы что книги, книги, книги. Но в те годы прожить на это было нельзя.
Они подошли к домику с террасой на бледноватой, но благоприличной улице. От остальных домов его только и отличали что необычные занавески, свидетельствовавшие о незаурядном вкусе миссис Робертс: одинаковые на обоих этажах, кретоновые, со смелым узором – яркие гранаты на светлом фоне (при виде их кое-кто из соседей недоуменно поднимал брови). У калитки, по обе стороны которой тянулись мокрые кусты бирючины, блестевшие в свете уличного фонаря, Тоби замешкался. Так бывало в каждый приезд из Кембриджа: его страшил домашний запах.Грязью в доме не пахло, отнюдь – миссис Робертс во всем была великая аккуратистка. Нет, то был медленно рассеивающийся в узких коридорчиках смешанный застоялый дух еды, карболового мыла (мать до сих пор в него верила), скипидара и еще ветхости, что в общем-то непонятно – дом был построен не так давно, году в двенадцатом. И затхлости. Бывая у друзей, в домах куда более старых, Тоби поначалу удивлялся, почему там этого запаха ветхости нет, но потом решил: потому, что они просторнее. Привычное и мимолетное чувство отвращения причудливо переплелось в нем с искренней радостью при мысли, что сейчас он увидит мать. Они вообще были близки, а кроме того, его восхищало упорство, с которым она занималась живописью и всячески расширяла свой кругозор.
Услышав, как муж поворачивает ключ в замке, миссис Робертс вышла им навстречу – маленькая, словно воробышек, женщина с небольшими, очень блестящими глазами. Она сжала сына в объятиях и расцеловала в обе щеки (можно было бы сказать, что она расцеловала его по-русски, если бы не то обстоятельство, что миссис Робертс ни одного русского в глаза не видела).
– Ты смотри, кто приехал! А мы и не чаяли увидеть тебя так скоро.
– Да вот, пришлось. Ну, как ты, мама? Что-то попахивает скипидаром – видно, ты вся в творческих исканиях.
– Нет, вы его только послушайте, – сказал мистер Робертс.
Живопись не была воскресным увлечением миссис Робертс. Она писала ежедневно в спальне для гостей, прислонив плиту сухой штукатурки к спинке стула.
Будь ее картины чуть-чуть получше, она, пожалуй, заслуживала бы сравнения с «бабушкой» Мозес [5]5
Анна Мозес, американская художница-примитив, получившая шумную известность после второй мировой войны. Живописью стала заниматься в 78 лет.
[Закрыть], считал Тоби; да только где его взять, это самое «чуть-чуть», – до него столько световых лет!
– Грех жаловаться. Написала цветы, прямо из головы. – Она слегка его отодвинула. – Дай-ка на тебя поглядеть.
– Ты ж меня на той неделе видела. Я за это время не вырос.
Мать спросила Тоби, голоден ли он: она приготовила много вкусных вещей – его любимые блюда. Все пошли на кухню. В недолгий период процветания семейства Робертсов ее расширили, и теперь это была самая большая комната в доме. Стол был застелен клетчатой скатертью, как принято на континенте. Его украшала ваза с желтыми хризантемами, расставленными прямо-таки с японским искусством.
– Да, голоден. Как гончий пес. Кстати, есть ведь созвездие Гончих Псов. Кем же мне считаться, если я голоден, – псом из своры или звездой из созвездия?
– Ой, да отстань ты со своими остротами. До того востер, скоро сам о себя порежешься.
Мать действительно приготовила все любимые блюда Тоби. Правда, как-то раз, в доме у одного из богатых друзей, Тоби попробовал паштет из гусиной печенки, и он ему тоже пришелся по вкусу – впрочем, он не знал, доведется ли ему еще когда-нибудь это яство отведать. Домашние пирожки с мясом, коричнево-румяные и сочные, с пылу с жару; хрустящий картофель; пирог со свининой, тоже домашний (миссис Робертс была большой мастерицей по этой части); консервированная лососина (Тоби раз и навсегда отдал ей предпочтение перед свежей); компот из груш с корицей; апельсиновый кекс, покрытый сахарной глазурью; большущий, дымящийся чайник. У Тоби слюнки потекли. Как там ни повернется жизнь, подумалось ему, это всегда будет моя любимая еда… Знать бы все-таки, что сулит будущее… Вот фазанов как будто пробовать не доводилось – а вкусно, наверное…
– Ну, так, – сказала миссис Робертс. – Расскажи нам про Кембридж.
Но Тоби осторожно обошел эту тему:
– Всего неделя, как я уехал; ничего пока не произошло. Ничего нового, я хотел сказать.
– Там очень красиво, да? – спросила мать, смакуя это слово и как бы давая понять, что в ее жизни красоты не так уж много. В первый год своего пребывания в Кембридже он не очень охотно отвечал на ее расспросы, но она спрашивала его об этом снова и снова.
И, поразмыслив немного, он ответил:
– Пожалуй, да. Иной раз прямо за душу берет. Только я здорово вкалываю и потому мало что замечаю.
– Но ты и развлекаешься, да?
– Ну, конечно. Умеренно.
Он уже принялся за еду – аппетит у него разыгрался. В Кембридже он питался куда хуже, чем они думали, – узнай родители об этом, они пришли бы в ужас.
– Вкусно потрясающе!
Миссис Робертс смотрела на жующего сына с любовью почти жертвенной. Тоби покинет их… Говорит он по-прежнему примерно так же, как они, но вот голос у него… И тут в голову ей невольно пришел самый избитый оборот – у него уже голос истинного джентльмена.
– Ты сегодня и уедешь?
– Нет, переночую, если вы готовы меня терпеть. Нужно, чтобы все эти вкусности как следует улеглись в животе – что-то неохота бежать на поезд.
После трех чашек чая и шести сигарет, чувствуя, что ужин основательно «улегся», он предложил матери помочь ей с посудой. Но мать сказала – не надо; она привыкла считать, что мытье посуды не мужское дело, и супруг охотно поддерживал ее в этом убеждении.
– Посуда подождет. А вот картину мою я тебе покажу, если хочешь.
Они поднялись наверх. Композиция была смелая: на ярко-синем фоне – белые и желтые цветы в терракотовом кувшине. Меньше всего удался кувшин – не ощущалась фактура, и потом он почему-то не отбрасывал тени; но все-таки картина Тоби понравилась; он даже спросил, нельзя ли взять ее с собой в Кембридж – повесить в комнате. Миссис Робертс вспыхнула от удовольствия. Для нее это была наивысшая похвала.
– Вот только сперва дам вставить ее в рамку.
– Незачем. Я знаю в Кембридже хорошую мастерскую, там мне все сделают как надо.
Он почувствовал, как в нем поднимается нежность к матери. Какая она маленькая, легкая; это от нее он унаследовал рыжеватые волосы; она закалывала их в пучок – то ли по старинке, то ли по художнической причуде. Тоби знал: попросив картину, он обрадовал ее несказанно, и в нем шевельнулось то же чувство, что и в детстве, когда ему случалось порадовать мать каким-нибудь благоразумным поступком и лицо ее вдруг словно освещалось изнутри.
Домашний запах (кроме всепроникающей вони скипидара) больше не чувствовался – казалось, в доме распахнули все окна; но окна не открывали – у матери была слабая грудь, и она боялась сквозняков.
Хорошо бы ради нее так и оставаться ребенком, подумалось Тоби, но что поделаешь, всему свой срок. Ведомо ли сыновьям, что родители – даже самые любящие, самые ласковые – совершенно в них не разбираются?
– Видишь, что я читаю? – Мать с гордостью протянула ему «Анну Каренину» – старую, потрепанную, в бумажном переплете. – До чего же он людей знает, прямо жуть берет, – задумчиво проговорила она, тщательно выбирая слова.
– А которой из героинь ты себя воображаешь? – Он поддразнивал ее – именно так, как ей это особенно нравилось. – Анной?
Она дала ему тычка.
– Ты только представь себе меня – в черном бархате, с гирляндой анютиных глазок в волосах.
– Нет, в Анны ты не годишься. Ужасно жаль, но Анна определенно была полновата. У Толстого так прямо и сказано.
– А я кое-что предпочитаю забывать, вот и это тоже забыла. Полнота как-то портит Анну. А ты и правда повесишь мою картину у себя в комнате?
– Да, пусть все видят. Заберу ее в следующий раз. А то сейчас загрузился книгами.
Они снова спустились в кухню. В гостиной, как обычно в таких домишках, принимали посетителей не слишком близких – скажем, страхового агента.
Отец, сытый и ублаготворенный, дремал у затухающего камина. Мать принялась убирать со стола.
– Ну, хоть тут я могу внести свою лепту, – сказал Тоби, проходя следом за ней в посудомойню. На этот раз мать не противилась, и он понял, что ей еще о многом хочется с ним поговорить. Прежде всего она спросила:
– Питаешься ты как следует?
То был второй из ее неизменных вопросов.
– Но я же выгляжу сносно, правда?
– В самом колледже питаешься?
– Большей частью, да. Еда ничего, но нормирование еще, конечно, здорово дает себя знать.
– Будь у тебя чуть побольше денег, ты бы смог иной раз поесть в кафе, я так думаю. Ох, если бы мы могли тебе давать побольше…
Он улыбнулся, покачал головой.
– Там у вас, наверно, богачей порядочно, – начала она выспрашивать сына озабоченно и любовно; расспросы эти нисколько его не раздражали ведь он всегда мог уклониться от прямого ответа.
– Попадаются. Но очень многие живут на стипендию, как и я.
– И знатные есть?
– Опять-таки попадаются. Но их немного. Вот у моего друга Боба отец работает мастером на заводе в Шеффилде.
– Я думаю, ты и с девушками встречаешься?
Увлекшись расспросами, она даже не замечала, что он вытирает тарелки – обычно такое не допускалось.
– Сватовством решила заняться, а, мам?
Миссис Робертс сердито помотала головой: ну вот еще, просто ей интересно. Тоби ухмыльнулся про себя: вовсе не такая она простодушная и неискушенная, какой кажется, – уж не хочет ли она удостовериться в том, что его не тянет к мальчикам? Ну, на этот счет она может быть спокойна. И, перебрав в уме все, что он увидел и услышал в этот вечер в родительском доме, Тоби вдруг решился:
– Знаешь, может, скоро приведу к чаю одну девушку.
Мать встрепенулась:
– Кого?
– Мейзи Феррарс. Я тебе дам знать заранее.
– Надеюсь, она не из очень шикарных? Как бы мне не ударить перед нею в грязь лицом.
Теперь миссис Робертс не смотрела на сына: она с ожесточением оттирала с чайной чашки коричневый налет танина.
– А ты, мама, ни перед кем в грязь лицом не ударишь.
Раньше он говорил ей «мам», но последнее время слово это выговаривалось у него редко.
– Почем знать, может, люди считают тебя богаче, чем ты есть.
– Гордячка ты, вот кто. Нет, просто она очень славная. Только не подумай, что между нами что-нибудь серьезное. Не знаю даже, поедет ли она сюда.
Но мать уже снова сияла. Ведь это впервые после окончания школы он собирается пригласить кого-то к ним в дом.
– Ты так симпатично тут все оборудовала, – сказал он совершенно искренне. Простая синяя дорожка на лестнице, белые стены – все это отличало их дом от соседских, и он знал: сюда вложено немало ее труда. В каждой комнате – одна какая-нибудь обивочная ткань с красивым узором. Повсюду связанные из тряпичных жгутов коврики. Отец этого всего не замечал, а вот Тоби замечал. И раздумывал над тем, насколько иной была бы ее жизнь, родись она в другой среде. Ее тонкий вкус художника сказывался во многом, только не в одежде: одевалась она довольно убого. Во-первых, на наряды у нее оставалось слишком мало денег. Во-вторых, она вкладывала душу только в творения своих рук, а о собственной внешности заботилась мало.
К тому времени, когда они снова вернулись в кухню, мистер Робертс успел проснуться.
– Надо бы спрыснуть твой приезд, – сказал он, – Когда ты являешься, нам всегда охота выпить на радостях.
– Тогда мне лучше приезжать пореже, – сказал Тоби, глядя, как отец достал полбутылки виски. – Не то я вас разорю.
Мистер Робертс поставил на стол кувшин с водой и два стакана. Миссис Робертс не пила: то был единственный след воспитания, полученного ею в методистской семье. Просто говорила, что запах спиртного ей неприятен. Мужчины уютно расположились у камина, потягивая виски.
Уютно,подумал Тоби. Вот это точное слово. И что бы ему ни уготовила судьба, вряд ли он где-нибудь будет чувствовать себя так уютно, как тут, дома. Какой я есть, такой и есть. А вот надо ли это показывать другим – еще вопрос. Но сейчас его обволакивало тепло семьи, тепло камина, тепло виски, и он был доволен. Будет ли он доволен всегда, он и сам не знал, а в общем, какая разница? Тоби жил мгновением – теми радостями, какое оно могло ему дать.
У себя в спальне он сразу же заснул мертвым сном. Но до того, как закрыл глаза, успел заметить, что простыни пахнут лавандой. Как это похоже на мать – вот этот последний, завершающий штрих…
