Текст книги "Особый дар"

11

Когда он спустился в гостиную, Мейзи уже ждала его: глаза ее сияли, лицо пылало, словно закатное небо над заснеженным простором. На ней была та же юбка и та же кофточка, что вчера. (Может быть, она их надела на счастье?) Мейзи взяла его руки в свои.

– Тоби, Тоби, Тоби, Тоби, Тоби.

– Милая…

И больше они ничего друг другу сказать не успели – вошла Аманда, за нею Эдуард.

– Снова прекрасный денек! Вы чудесно проедетесь.

– Выедем в одиннадцать, – сказал Эдуард. – Поедем не торопясь, дорогой сделаем остановку, выпьем по кружке пива. Вас это устраивает, Тоби?

Тоби ответил, что устраивает. А вообще он и сам не знал, чего хочет – уехать или остаться здесь навсегда.

– Смотрите, не вздумайте тревожиться, – вдруг сказала Аманда с ударением, словно ясновидящая. – Все будет в полном порядке.

– Безусловно, – подхватила Мейзи.

Прощаясь, Тоби поцеловал ее при всех.

– Можете и меня поцеловать, – сказала Аманда. – Изредка я дарую людям такую милость, впрочем, сейчас это все больше входит в обычай. Прямо восемнадцатый век, а?

Он коснулся губами ее пористой щеки. Что будет дальше, он и сам не знал, а пока его распирала радость, бездумная и беспечная.

– Я буду держать с тобою связь, – сказала Мейзи. – Ты когда едешь домой?

– Как только объявят результаты. Плюнуть на них у меня не хватает духу, вот Боб плюет, но ведь ему, собственно, беспокоиться не о чем.

Тоби и Эдуард ехали сквозь мягкое утро, и небо над ними было, как на картинах Констебля. Эдуард рассказывал о знакомых актерах и актрисах; судя по всему, нравились ему только трое из них. Слишком многие актеры стараются думать, а, по его мнению, это не их дело; особенно не по душе ему были такие, кто требовал от него заменить то или иное слово в их роли, потому что они, видите ли, «не могут его произнести».

Тоби слушал как завороженный.

– Это может показаться странным, – продолжал Эдуард, – но я терпеть не могу все, что связано с театром. Терпеть не могу репетиции, хотя считаю, что, если не буду на них присутствовать, мне это выйдет боком. Терпеть не могу ходить после спектакля за кулисы и расточать неискренние комплименты. Терпеть не могу запах грима. Доволен я бываю, только когда сижу в зрительном зале. Да и то не всегда.

Ехал Крейн действительно не торопясь, на одной и той же скорости. Чувствовалось, что он заранее рассчитал, сколько времени займет эта поездка. Когда они подъехали к Линтону, он взглянул на часы.

– Как вы смотрите на то, чтобы выпить?

Они вошли в маленькую пивную, явно не страдающую от переизбытка посетителей. В баре не было ни души. Заказали по кружке горького.

– А теперь, – Эдуард вдруг заговорил совсем другим голосом, – я собираюсь побеседовать с вами с высоты моей старости. Позвольте сообщить вам, что я наблюдателен. А объект моих наблюдений – вы.

Тоби встревожился, но промолчал.

– Вы любите Мейзи? – спросил Эдуард.

– Ее все любят.

– В таком случае не обманывайте ее. Порвите с ней, если у вас нет другого выхода, но не обманывайте ее – этого она не вынесет. Я не говорю, что вы ее обманываете. Но и не исключаю такой возможности.

– Все это не настолько серьезно… – начал было Тоби.

– Для нее очень серьезно. Послушайте, я прожил долгую жизнь. В мудрецах себя не числю, но кое-чему успел научиться. Кроме того, я считаю возможным вмешиваться в чужие дела, когда от этого может быть прок. Ну как, говорить мне дальше или нет?

– Конечно, – сказал Тоби. – Хотя я и не очень понимаю, о чем собственно, речь.

Солнце зажгло оранжевые искры в кружках с пивом. В баре крепко пахло элем, мылом, яблоками.

– Мужчина может так ужасно травмировать девушку. Грешил этим и я в былые годы, хоть вы, может, и не подумали бы обо мне такого. Если женщина не льет слез, мужчина уверен, что ему все сошло с рук, а если льет, он считает, что это возмутительно и освобождает его от каких бы то ни было обязательств.

Что ж, все это страшно интересно, но какое это имеет отношение к нему, Тоби Робертсу? С чего Эдуард вдруг завел этот разговор?

– Мейзи очень ранима, и она влюблена в вас. Я ведь вам говорил: будь я в вашем возрасте, я бы в нее влюбился. Она не их тех, кто льет слезы. Она будет улыбаться, что бы ни случилось. Но ей это окажется не по плечу. Аманда – та не такая, она вообще совсем другой человек. Ее муж, болезненный и хрупкий с виду (на самом деле это было вовсе не так), постоянно ей изменял; когда до нее это дошло – кстати, на удивление поздно, – она попросту нашла себе другой интерес в жизни. Именно так возник ее кружок. Полагаю, что когда муж умер, она почувствовала облегчение – ведь он уже больше не мог причинять ей тревогу. Он оставил ей солидное состояние, у нее есть «двор», есть дети – кстати говоря, все они, за исключением Мейзи, сущие обыватели и не выносят разговоров об искусстве. Вот и моя жена была такая, но зато необыкновенная красавица. Она жива, просто сбежала от меня к биржевому маклеру еще до того, как ко мне пришел успех; вероятней всего, шумиха, которую сейчас подняли вокруг моей персоны, доставила ей огромное удовольствие, хотя мне лично – никакого. Впрочем, сейчас об этом судить уже невозможно.

– Эдуард, – Тоби и не заметил, как назвал Крейна по имени, – я очень признателен вам за все, что вы мне сказали. Но уверяю вас, я не собираюсь причинять Мейзи зло.

– Если так, постарайтесь ее полюбить.

– А я разве не стараюсь?

– Думаю, что нет. Во всяком случае, пока. Я же вам говорю, вид у нее безмятежный, но вся она – сплошной обнаженный нерв. Будь она уверена в вашем чувстве, такого не было бы. Неврастеничкой она не станет – если вы этого опасаетесь.

– А я и не опасаюсь. Во всяком случае, не этого. Мейзи прелесть.

– Знаете, она не просто прелесть. Ну что ж, пожалуй, допьем пиво и двинемся дальше. В двенадцать сорок пять я должен быть в Кингс-колледже.

Остаток пути они проделали в молчании. Тоби понимал, что со стороны Крейна было бесцеремонностью вмешиваться в его дела, но впервые в жизни по какой-то необъяснимой причине не возмутился таким вмешательством. А может быть, просто нельзя возмущаться человеком, который, вмешиваясь в твои дела, нимало не интересуется тем, вызывает он у тебя возмущение или нет.

Эдуард высадил его на Рыночной площади, и Тоби зашел в кафе выпить чашку кофе с сандвичем. Ему было о чем подумать. Воспоминания о минувшей ночи вызывали у него огромную радость. Победное чувство. Да, Мейзи прелесть! Так о ней говорят все. А почему Эдуард затеял этот разговор, что он углядел? Мимолетное выражение испуга и растерянности на лице у Мейзи? Но оно в общем-то было беспричинным. Хорошо, что Эдуард рассказал об Аманде, интересно все-таки, что за человек был ее муж. Мысли о Хэддисдоне шли быстро и кучно, одна за другой, как маргаритки на тамошней лужайке. Тоби был очарован Хэддисдоном. Но может быть, есть и другие места, не менее чарующие? Он знал: мир – это устрица, и, чтобы вскрыть ее раковину, нож, вероятно, потребуется прочный.

Окна кафе запотели; проходившие мимо девушки были в легких, не по погоде, платьях.

А ведь самое это слово «девушка» по-прежнему обладает для Эдуарда магической притягательностью; и вообще, как сложилась его личная жизнь? Разумеется, в дела Тоби его побудил вмешаться собственный интерес, не иначе; во всяком случае, за этим что-то кроется. Тоби перестал думать об Эдуарде, теперь он думал только о Мейзи. Так что, может, своим вмешательством Эдуард и впрямь сделал доброе дело.

На какой-то миг им овладело беспокойство – только бы Мейзи не забеременела, как Рита. Но он тут же решил, что такое вряд ли возможно; Тоби вообще не был мнителен.

Назавтра вечером он пошел ужинать к Рите и Бобу. Миссис Чемпиен ушла к соседке, а ее муж был на дежурстве. Роль хозяйки выполняла Рита, и потрудилась она изрядно. На столе – пластиковая скатерка под кружево, цветастые подставки, ваза с желтыми нарциссами. Сама Рита, на взгляд Тоби, выглядела неважно. Тело ее разбухло, и на лице, несмотря на заученно-гостеприимную улыбку, был отпечаток хронического раздражения.

– Поверишь ли, он до сих пор половину вечеров торчит в этой своей лаборатории, – обратилась она к Тоби, словно знала, что однажды, поднимаясь по лестнице, он слышал их перебранку (хотя он понимал, что она этого знать никак не может).

– Рит, мне же надо докончить работу, – оправдывался Боб. – Скоро я закруглюсь.

– А как Эйдриан? – оживленно спросила она Тоби. – Господи, вот младенец.

– Видел его в конце той недели. Он в полном порядке.

– По-моему, у него внешность киноактера, – проговорила она мечтательно, словно для нее это означало верх совершенства. Видимо, так оно и есть, решил Тоби. Ох, добра от этого брака, пожалуй, ждать не приходится.

– Думаю, пудинг с мясом и почками придется тебе по вкусу.

– Нет ничего вкусней на свете.

– Надеюсь, он удался. Готовила не я, а мама – она по этой части мастерица.

На самом деле пудинг оказался не очень вкусный, но Тоби сильно проголодался и ел с аппетитом.

– Домишко у нас убогий, – жаловалась Рита. – Две комнатки наверху, две внизу. Ребенка, видимо, придется поместить к родителям. Иной раз я чувствую, что не вынесу всего этого.

– Ну, ты и вообще не из выносливых, а Рит? – поддел ее Боб.

– По-твоему, это остроумно?

– Не очень.

– Послушай, – обратился Тоби к Рите, – когда станет известно, как Боб сдал, а на этот счет ни у кого из нас сомнений нет…

– У меня есть, – вставил Боб.

– …все у вас сразу разъяснится. До сих пор, собственно, и предпринять ничего было нельзя.

– Знаешь что, – Рита вдруг преисполнилась дочерней любви, – мама и папа сделали все, что в их силах! Они просто ангелы. Но эта чертовщина все тянется и тянется. Мне кажется, ей конца не будет.

Она имела в виду свою беременность.

– Помою-ка я посуду, – вдруг сказал Боб, – а вы тут пока потрепитесь. Потом послушаем пластинки.

Когда он убрал со стола и вышел на кухню, Рита сказала:

– Боб всегда мне помогает, когда он дома. Представь себе, любит мыть посуду. Готовить – это я пожалуйста, но жирных тарелок не выношу. Так что же, Эйдриан действительно собирается стать священником?

– Да.

– Вот жалость! Значит, жениться он уже не сможет?

– Насколько я понимаю, нет. Впрочем, жизнь полна неожиданностей.

– А вот меня никакие неожиданности, видно, уже не ждут, – сказала Рита убитым голосом.

– Ну, полно. У тебя впереди такая радость.

– Орущий младенец, пеленки, подгузники, да?

Тоби смутился, насколько это вообще было для него возможно.

– Надеюсь, все образуется.

Рита курила сигарету за сигаретой, и Тоби решил, что это для нее вредно.

Словно прочитав его мысли, она принялась оправдываться:

– Врач говорит, мне сейчас ни в коем случае не надо бросать. Это только ляжет мне на нервы. Расскажите еще про Эйдриана. Что, у него никогда не было девушки?

– Откуда мне знать?

Да, первое его впечатление о ней оказалось совершенно неверным.

– Ручаюсь, что не было. Да и у тебя тоже, – объявила она, и глаза у нее блеснули.

– Ну, ручайся, ручайся, – ответил Тоби.

– Ах ты устрица этакая! Ты ведь устрица, а Тоби? Мы все перед тобой изливаемся, а ты только слушаешь и помалкиваешь.

Что ж, он и Эдуарда тоже только слушал – и помалкивал.

Вскоре возвратился Боб, и это положило конец расспросам Риты об Эйдриане. Боб поставил пластинку с рок-н-роллом, и на некоторое время громкая музыка заставила ее умолкнуть. Потом он принес пива, и Рита основательно на него налегла. Вид у нее при этом был вызывающий: вот так, что хочу, то и делаю. Словом, когда можно было наконец встать и уйти, Тоби почувствовал облегчение.

День, когда должны были быть объявлены результаты экзаменов, выдался прохладный, накрапывал дождик. Тоби с трудом сдерживал нетерпение; потом, решив, что уже пора, отправился к зданию Университетского сената. Там собралась кучка ожидающих – все были взвинчены и просто сгорали от нетерпения.

Наконец списки были вывешены, и Тоби стал проталкиваться вперед. Сперва он просмотрел список тех, кто получил «второй – один», и сердце у него упало: его среди них не было. Потом – список тех, кто получил «второй – два». Тут его тоже не было. Он с лихорадочной поспешностью перечитал оба списка – может быть, от волнения он просто себя пропустил? Наконец, чуть ли не смеха ради, пробежал список тех, кто получил диплом первой степени. И вот он – Робертс, Т. Г. Он своим глазам не поверил. Недоверие пересилило все остальные чувства, даже радость. Но тут знакомый студент поздравил его. Стало быть, это не обман зрения, так оно и есть.

Тоби вышел из столбняка. Помчался на почту и отправил матери телеграмму: «Получил отличием приеду завтра».

Как он и полагал, мать была потрясена не столько тем, что он получил диплом с отличием, сколько тем, что у него теперь ученая степень. В ее семье такой возможности еще не выпадало никому.

– Так-так, – сказала она, когда он вошел в дом. – Отец на седьмом небе.

И в самом деле мистер Робертс, вернувшийся в эту минуту из киоска, сиял.

– Это необходимо отпраздновать. В газетах будет сообщение?

– Думаю, в завтрашней «Таймс», – ответил Тоби. Успех уже опьянил его.

– Чего-чего, а газет в этом доме всегда хватает, – сказал отец.

В тот вечер за бутылкой виски мистер Робертс с радостным удивлением проговорил:

– Какой год у нас нынче выдался а? Что у тебя, что у мамы.

– Мог ты такое ожидать? – спросила миссис Робертс сына.

– Нет. Я на верхний список и взглянуть не подумал, посмотрел уже под конец.

– А это поможет тебе устроиться получше?

– Не знаю. Через несколько дней съезжу в Кембридж, потолкую с доктором Хартфордом.

И в самом деле назавтра результаты экзаменов были опубликованы в «Таймс». Отклики последовали незамедлительно: в середине дня пришла телеграмма от Аманды и Мейзи, а кроме того – что было совсем неожиданно, – от Клэр: «Говорила же зпт глаза прогляжу зпт но отыщу. Пламенные поздравления зпт скоро увижу вас обоих». Видимо, она имела в виду его и Мейзи. Постепенно они узнали из газет, как окончили остальные. Боб, разумеется, получил диплом с отличием. Ну что ж, теперь Рита, наверное, успокоится. А вот у Мейзи дела были неважные. Всего-навсего «второй – два». То есть, по ее понятиям, она совершенно оскандалилась. И Тоби чувствовал себя виноватым: ведь не последнюю роль тут сыграло то, что она так много времени посвятила делам его матери.

«Не надо огорчаться, малыш, – написал он ей. – Ты же всегда можешь пересдать, если захочешь. Я знаю, какое это для тебя разочарование, но бывает и хуже. Материально это для тебя значения не имеет (утешение слабое, сам понимаю). Вот для меня – имеет. На той неделе – вероятно, в среду – собираюсь в Кембридж, повидаться с Хартфордом. Может, и ты туда приедешь? Тебе, наверно, уже известно, что у Боба дела обстоят именно так, как мы и предполагали. Для него это значит очень много. А ты теперь выкинь из головы Лоуренса, Джейн Остин и Джордж Элиот. Обоих Элиотов. И не унывай. Скоро увидимся. Души в тебе не чаю. Тоби».

«Души в тебе не чаю» все-таки слабее, чем «люблю», решил он, хоть и считал, что уже сжег свои корабли. О телеграмме от Клэр он, разумеется, не упомянул. А все-таки нет-нет, да и подумывал: можно ли рассчитывать на какую-то помощь от Ллэнгейна, если путь в науку почему-либо будет для него заказан?