Текст книги "Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

Тут из печки подает голос чайник. Сначала раздается несколько робких свистков, встреченных всеобщим ликованием. А затем комнату оглашает пронзительный, несмолкающий вой.

Вой слышен в соседних классах, и недоумевающие коллеги Водяного подходят к стеклянным дверям.

–      Перестаньте! – кричит Водяной. – Прекратите! Бессовестные! Нахалы!

Он размахивает огромными плавниками, словно грозясь кого-то убить. Но он и мухи не обидит.

–      Выньте его оттуда! Немедленно выньте чайник! Щенки, паршивцы, кому я говорю? Сейчас же выньте чайник, раз я вам приказываю! Кто дежурный? Дежурный, ты отвечаешь за все!

Но вынуть чайник невозможно – он не пролезает в печную дверцу. К тому же он раскален докрасна. Доведенный до отчаяния Водяной пытается вытащить его щипцами. Напрасная затея. А между тем чайник по-прежнему воет. В конце концов жесть расплавляется, вода заливает горящие угли, и из печи с шипеньем вырывается пар. Класс наполняется дымом н копотью. В этот момент с грохотом рассыпаются дрова, и класс утопает в шуме и хаосе.

Тут коллеги Водяного уже не выдерживают. Они врываются в класс и вмешиваются в ход событий. А сам Водяной отправляется за ректором. На этот раз дело зашло слишком далеко. Необходимо что-то предпринять. На глазах у него слезы, а большой лягушачий рот жалостно дергается.

Класс стихает, как только входит ректор. Грузный и величественный, он останавливается в дверях, узкими глазками оглядывает комнату. За его спиной, точно за надежным укрытием, прячется маленький Водяной. Ректор бледен от злобы. Он награждает учеников уничтожающим взглядом.

–      Прекрасно! – говорит он. – Прекрасно! Итак, здесь происходят плебейские увеселения! Развлечения, достойные черни! Хулиганские выходки! Разрешите узнать, кто все это устроил?

Класс по-прежнему молчит. Никто не отвечает ректору.

–      Что ж, очевидно, виновники – такие трусы, что не осмеливаются назвать себя. Кто дежурный?

–      Дежурный – я, – тихо произносит Эллерстрем.

–      Кто устроил это гнусное представление?

–      Весь класс.

–      Кто зачинщик?

Эллерстрем не отвечает. И первая затрещина достается ему.

–      Отвечай, мерзавец! Кто зачинщик?

–      Не знаю я. Не было зачинщика. Все участвовали.

–      Круговая порука – обычный прием, характерный для черни. Она основана на ложном представлении о товариществе, к сожалению ставшем модным в последнее время. Однако негодяи, организовавшие это постыдное представление, дурные товарищи, которых не стоит укрывать. Итак, Эллерстрем, кто зачинщик? – И ректор снова поднимает пухлую руку, готовясь угостить ученика очередной затрещиной.

Неожиданно доносится тревожный шум из стенного шкафа, в который заперли Харрикейна. Он уже задыхается там без воздуха. Отыскивают ключ и вытаскивают Харрикейна из шкафа.

–      Вот как, – говорит ректор. – Один из зачинщиков, как видно, теперь перед нами. – И удар, предназначавшийся для Эллерстрема, обрушивается на полуживого Харрикейна.

–      Кто еще участвовал в этом представлении?

–      Я, – отвечает Мердруп.

–      И я, – говорит Риге.

–      И я, и я, и я! – кричат остальные.

–      Да это настоящий заговор! – восклицает ректор. – Однако трусливое запирательство вам не поможет. Пусть на вашем примере учатся другие. Вас ждет основательная порка! И о случившемся будет сообщено родителям. А пока весь класс останется здесь после уроков! Мы еще поговорим!

И ректор торопливо спускается вниз в свой кабинет, чтобы после трудов праведных подкрепиться стаканом портвейна.

Последние уроки проходят спокойно.

Однако «Союз в защиту Водяного» ликвидируется. Водяной заслужил, чтобы ему отомстили.

Глава 37

Весной мальчики конфирмуются. Им дарят часы и всякие другие подарки: в каждой семье праздник.

В первую среду после конфирмации полагается идти к причастию. Мальчики причащаются первый раз в жизни. С волнением ждут они этого события, надеясь испытать какие-то необыкновенные ощущения. Роберт Риге совершенно убежден, что в него вселится святой дух и дарует ему неземное блаженство.

Однако никаких чудес не происходит. Никто из мальчиков не ощущает ничего необыкновенного или удивительного. А святой дух не удостоил Роберта Риге своим вниманием. Напротив, Роберт поперхнулся сухой пористой облаткой, закашлялся и торопливо запил ее вином.

–      А все же нам дали настоящее вино, – отмечает Гернильд. – Крепкое вино.

–      Только очень уж пастор жадный, – сетует Рольд. – Налил мне всего лишь полбокала.

Зато теперь у всех мальчиков есть часы, и каждому подарили книжку «Бегство оленя»²⁷ а также нож для разрезания бумаги и много других полезных вещей.

Пастор снова пригласил к себе домой своих любимых учеников. Сидя в уютной квартире, они пьют чай, мирно и непринужденно беседуют. Каждому пастор дарит – с личной надписью – свою книгу для юношества. Книга рассказывает о том, как должен жить молодой человек, чтобы уподобиться Давиду и побороть тайные ночные искушения. Честь и слава тому, кто победит в этой борьбе.

–      Один бог знает, какую жизнь ведет сам пастор, – говорит Торсен. – Он ведь не женат.

Учебный год подходит к концу. На первом месте, как и прежде, Аксель Нильсен. Аксель – радость и гордость своих родителей. Верно, когда-нибудь он станет крупным ученым.

Эдвард Эллерстрем, напротив, уже не принадлежит к числу лучших учеников. Он теперь самый что ни на есть средний. Эллерстрема подвела латынь. Он получил по этому предмету низкий годовой балл, и все остальные оценки, взятые вместе, не смогли его уравновесить.

– Я не собираюсь тебя отчитывать, – сказала ему мать. – Но ты отлично знаешь, как ты меня огорчил. Только ты один и есть у меня на свете. Ты моя единственная опора. Я так верила в тебя, мой большой, взрослый сын, такие надежды на тебя возлагала... Если ты обманешь мои ожидания, право, не знаю, что тогда делать. Уж лучше мне сразу умереть. Здоровье у меня совсем не такое крепкое, как ты, быть может, воображаешь.

Когда Эдвард был маленьким мальчиком, мать часто читала ему стихи про умирающую дикую утку. И всякий раз он горько плакал. Но матери и сейчас нетрудно заставить его рыдать. Жизнь не закалила Эдварда.

Дела Тюгесена несколько улучшились. Ему удалось сдвинуться с последнего места, и в следующий класс его перевели без всяких оговорок. Однако на этот раз отец из предосторожности не пришел на торжество, посвященное окончанию учебного года. Оп боялся, что ему вновь придется пережить прошлогодний позор. А между тем оказалось, что дела у сына поправились. На этот раз летние каникулы пройдут спокойно.

Но вот в старой школе вновь натирают полы. Снова чинят и красят парты. Пусть только кто-нибудь посмеет что-либо написать или нацарапать па них! Это хулиганство, вандализм, и виновные будут строго наказаны!

Наши мальчики теперь уже гимназисты. Класс раскололся – ученики зачислены на разные отделения. Появились новые предметы. А с ними новые заботы и тревоги. Мальчики впервые столкнулись с лектором Оремарком, а он оказался еще страшней Макакуса.

Макакус просто вспыльчив. А Оремарк, судя по всему, нарочно себя распаляет. Он упивается своим бешенством и всякий раз доводит себя до исступления. Верно, бессмысленное буйство доставляет ему наслаждение. Оно действует на него, точно освежающая, живительная ванна. Буйствуя, он имитирует знойный галльский темперамент, изображает этакого свирепого парижского шофера. И кажется, будто он отрешился от собственного «я» и с хладнокровным любопытством наблюдает за своим беснующимся двойником. Да, Оремарк – явление сложное.

Мальчики осваивают латынь, идя вперед семимильными шагами. Давно миновало время коротких параграфов и адаптированных текстов. Класс углубился в классическую литературу. Отроки черпают духовную пищу из культуры древности. Высоко парят наши мальчики. Однако нельзя забывать о грамматике. Грамматика – это основа всего. Она блестящий образец логики, которая способствует развитию научного мышления. Сёрен Кьеркегор²⁸ написал стихотворение во славу латинской грамматики. Лектор Бломме не умеет писать стихи. Но он трепещет от восторга, когда поясняет хитроумные логические построения из грамматики Мадвига.

Школа ревниво добивается, чтобы ее питомцы знали намного больше учеников других школ. Недаром в нее принимаются лишь лучшие ученики, к которым можно предъявлять наивысшие требования. Для учащихся цикла новых языков программа предусматривает лишь четыре часа латыни в неделю. Но школа принимает меры к тому, чтобы практически удвоить это время – ученики должны быть знакомы с классической культурой. А то, для чего не хватит времени на уроке, они обязаны наверстывать дома. И нередко мальчики занимаются по ночам. Их заставляют писать сочинения на латинском языке, хотя программа этого не требует. Школа никому не позволит задушить классическое образование!

Школа – это государство в государстве. Что бы ни происходило на свете, школе нет до этого никакого дела. В обществе запрещено бить людей по лицу. Однако в школе, гордящейся своими классическими традициями, побои считаются законным средством воспитания. На этом поприще особенно отличается ректор.

Мальчики выросли. Многим купили настоящие мужские костюмы. За стенами школы люди обращаются к ним на «вы».

Но стоит им опоздать на урок, как их ждет затрещина!

Глава 38

– О ты, толстомясый Красе! – восклицает лектор Бломме. – Потрудись одолеть свою врожденную леность. Разверзни могучую пасть и начинай переводить заданное, жирный боров!

Не в первый раз Бломме прохаживается насчет толщины Тюгесена. Остроты эти не новы и не оригинальны. Но ученики терпеливо смеются. Они знают, какие факторы влияют на годовую оценку.

Запинаясь, Тюгесен начинает переводить: «Сосну еще не рубили и не спускали с родных гор, дабы с ее помощью посетить чужие земли. И люди не знали иных берегов, кроме собственных».

–      Погоди! – прерывает его Бломме. – Дозволь немного полюбоваться твоей жирной физиономией. Ну, прямо вылитый Аполлон! Окажи такую любезность: поверни слегка свою аполлоноподобную главу, разумеется, если у тебя достанет на это сил!

Тюгесену не остается ничего другого, как повернуть голову, хотя он отлично знает, какая острота за этим последует.

–      Ах, – говорит Бломме, – когда я рассматриваю тебя анфас, мне хочется взглянуть на тебя в профиль. Когда же я созерцаю твой профиль, мне не терпится снова увидеть тебя анфас.

Все ученики и с ними Тюгесен принужденно смеются. Громче всех хохочет примерный ученик Гаральд Горн, которого Цезарь ныне дарит своим благоволением и называет просто Гаральдом. Прошли те времена, когда его любимцем был Эллерстрем и он звал его по имени.

Эллерстрем сильно переменился. Нос его вырос несоразмерно с другими чертами лица, и пройдет еще много времени, прежде чем лицо сформируется.

–      Господин Нос, – обращается к нему Бломме: теперь он всегда называет его так, – господин Нос, будь столь любезен и переведи дальше. Надеюсь, это не слишком тебя обременит.

Эллерстрем краснеет и начинает запинаться, путаясь в переводе, хотя дома он отлично подготовился.

Шутки на этом кончаются. Взор Цезаря грозно сверкает сквозь золотые очки.

–      Нет, это беспримерно! Опять этот субъект пришел в класс неподготовленным! А сколько я выговаривал ему на прошлом уроке! Подумать только, раньше ты был таким прилежным мальчиком! А теперь – долговязый, ленивый балбес! – Неизменной авторучкой Цезарь делает роковую пометку в синей тетрадке.

И Эллерстрем отлично понимает, как она скажется на его годовой оценке.

–      Продолжай теперь ты, Гаральд! Ты-то, надеюсь, знаешь урок.

–      «В те времена еще не было прямой оловянной трубы. Изогнутого медного горна тоже не было».

Как всегда, учитель не может отказать себе в удовольствии отметить сходство существительного «горн» с фамилией ученика. Однако острота имеет еще и другой, затаенный смысл: она содержит явный намек на горбатый нос Эллерстрема.

Горн продолжает:

–      «Не было также законов, выгравированных на меди... И люди не преклоняли колен и не страшились лика своего судьи».

–      Конечно, лучше было бы сказать: «Не было также изогнутых горнов из меди». А дальше лучше так: «Толпа, склоненная в молитве, также не страшилась лика своего судьи». Латинское «neque» надо переводить как «также не». Это отрицание в сочетании с соединительным союзом. Там, где в датском после соединительного союза следует отрицательное местоимение или же местоименное наречие, в латыни ставится «neque» в сочетании с обычным местоимением или наречием. Там же, где добавляется отрицательное предложение, начинающееся с «enim», «tanem», «vero», «neque» заменяет «non». Наконец употребляется сочетание «neque—neque» в значении «ни-ни».

О словечке «neque» можно сказать очень много. Но еще больше можно сказать о способах выражения отрицания в латыни. Цезарь спрашивает, кто берется охарактеризовать эти явления. Тотчас же взлетают вверх руки учеников. Одни хотят, чтобы их спросили. Другие, напротив, стремятся лишь внушить Цезарю, будто они все знают, чтобы он не вздумал их вызывать.

Прямую трубу и изогнутый горн склоняют во всех падежах и числах. А глаголы «спускаться», «молить» и «страшиться» спрягают и образуют во всех мыслимых временах и залогах. В синей тетрадке лектора Бломме появляются новые роковые значки и закорючки. Одобрительным кивком награждаются те, кому удается повторить труднейшие параграфы грамматики Мадвига.

–      Когда предложение начинается со слов «timeo», «verior», «terreo», «metuo» и других, выражающих страх или огорчение, то «nе» всякий раз ставится перед глаголом, обозначающим нежелательное явление, наступления которого страшатся, – отчеканивает Горн. – Когда же речь идет о явлениях желательных и выражается опасение, что эти желательные явления могут не состояться, то соответствующий глагол употребляется с «ut» или с «ne – non».

–       Совершенно верно. Отлично, Гаральд. Слава богу, не все усилия пропадают даром.

Юноши осваивают культуру древности. Вокруг горящей лампады пляшут музы. Вот она, классическая образованность! Стихотворение Овидия про прямую оловянную трубу и изогнутый медный горн, про законы, которые следовало выгравировать на меди.

Стихи Овидия скандируют вслух. Объясняют, толкуют, постигают и усваивают классическую поэзию. В ударной части дактилического стиха короткий заключительный слог в многосложных словах, оканчивающихся на согласную, превращается в долгий. Точно так же обстоит дело с употреблением «que» в ударной части гекзаметра. Превращение долгого слога в краткий называется систолой, превращение краткого слога в долгий – диастолой...

–       Может быть, Гернильд расскажет нам кое-что о гекзаметре?

–       Он состоит из пяти дактилей, одного трохея или спондея. Получается шесть дактилей, из которых один – каталектический. Когда в пятой стопе ставится спондей, четвертая стопа обычно представляет собой дактиль.

–       Нетрудно отбарабанить правило, когда тайком подглядываешь в учебник! – вопит Бломме. – Такие субъекты, как Гернильд, обычно кончают скамьей подсудимых. Садись! Ничего ты не понял. Поэзия Овидия для тебя пустой звук!

Гекзаметр, как правило, имеет цезуру в третьей стопе. Если таковая следует после арсиса, то это мужская цезура. Если же она стоит после первого короткого слога дактиля, то она называется женской цезурой. Но в этом случае обычно наличествует также цезура после арсиса в четвертой стопе, она-то, в сущности, и раскалывает стих. Подчас цезура отсутствует в третьей стопе и встречается лишь после арсиса в четвертой стопе. Все это необходимо знать, чтобы воспринимать классическую поэзию. Гернильд не пожелал вникнуть в эти детали. Культура, видите ли, претит ему! Видно, тебе суждено стать посыльным! Или кондитером! Сокровища ума – не для таких, как ты!

На улице шумно и людно. Мчатся автомобили и велосипеды, торопятся пешеходы. Им невдомек, когда употребляется «neque – neque» и на чем основано римское стихосложение. Несчастные: они не получили классического образования! И все-таки они как-то ухитряются существовать. Вероятно, им известно многое другое. И маленьким буквоедам, отгороженным от мира стенами школы, тоже не мешало бы знать это другое.

Глава 39

Для тех избранных, что постигают науки в сером строгом здании, жизнь выглядит иначе, чем для людей, заполняющих улицы.

Многое должен знать образованный человек. Школа беспрерывно вводит новые предметы и курсы – знания ее питомцев должны быть всеобъемлющими и разносторонними. Именно поэтому ученикам преподают, например, древнескандинавский язык, хотя большинство людей живет на свете, не имея о нем ни малейшего представления.

Но образованному человеку, оказывается, надо знать этот язык. А в древнескандинавском тоже имеется своя грамматика с множеством склонений, падежей и причудливых окончаний. Древнескандинавский, конечно, не такой замысловатый язык, как латынь, но его также необходимо изучить. Многое можно втиснуть в человеческий мозг, если только умело это делать.

Забывать что-либо из пройденного запрещается категорически. Известно, что человеческий организм не удерживает всей пищи, поглощаемой им. Однако духовная пища, полученная в школе, должна быть усвоена полностью. Впереди еще длинный ряд экзаменов, и нужно помнить множество фактов. А посему нельзя попусту растрачивать свою умственную энергию. Чтение книг, не предусмотренных программой, понятно, исключается.

А на свете так много книг, которые хочется прочитать! Но увы, это невозможно. А вдруг, того и гляди, прочитанное вытеснит усвоенный учебный материал? Школа не может считаться с какими бы то ни было индивидуальными интересами или стремлениями. Кто-кто, а Аксель Нильсен хорошо это знает. До сих пор ему всегда удавалось сохранять за собой первое место в классе, но он не смеет раскрыть ни одной книги, кроме школьного учебника. Ему некогда даже просмотреть газету. Классическое образование обрекает его на полное невежество во всем, что касается жизни людей, человеческих мыслей и проблем.

–      Древнескандинавский?– ужасается хозяйка лавчонки на Ландемеркет. – Господи помилуй! Конца этому нет! Вот увидите, голова у вас распухнет, как тыква. А о житейских делах, что гораздо полезнее, и знать ничего не будете!

Впрочем, древнескандинавский еще не самое страшное. Господин Ольсен – спокойный человек, раздражается он крайне редко. На его уроках всегда можно поразмыслить над ответом, и ученики не скованы волнением и страхом.

Совсем по-другому бывает на уроках французского языка. Вот ученики переводят коротенький рассказ про человека, который ушел из дому, не захватив с собой зонтика, а тут вдруг пошел дождь. Текст совсем легкий. Однако лектор Оремарк сидит насупившись и зловеще молчит. Он явно досадует, что ученики не делают ошибок, и спешит перейти к разговорным упражнениям. Цель этих упражнений – показать, как французы пользуются отрицанием, в частности, как употребляется в разных обстоятельствах сочетание «ne pas».

–      Иоргенсен, как ты скажешь по-французски: «Я беру с собой зонтик»? А как сказать: «Я не беру его с собой»? Или – «Я не взял его с собой»? Так. А как будет: «Я не хочу брать его с собой»? И еще: «Я не хотел брать его с собой»?

Вопросы градом обрушиваются на ученика. Задуматься нельзя ни на мгновение. Это считается признаком неуверенности. Оремарк садится на парту перед Иоргенсеном. Задавая вопросы, он громко стучит связкой ключей по крышке парты, рассчитывая, что шум рассеет внимание ученика и тот в конце концов ошибется.

–      Значит, как ты скажешь: «Я не хотел брать с собой зонтик»? А если так: «Поскольку шел дождь, мне пришлось взять с собой зонтик»? Так. Дальше: «Если бы не шел дождь, я бы не взял с собой зонтика»? Так: «Дождик не пошел бы, если бы я взял с собой зонтик»?.. Ну, что же ты молчишь? Отвечай! Скорей! Скорей! Скорей! – вопит Оремарк, бешено колотя связкой ключей по крышке парты.

Если Иоргенсену в этих условиях все же удается сохранить хладнокровие и он по-прежнему отвечает верно, то в запасе у учителя всегда есть еще один трюк. Он резко окликает ученика:

–      Как ты сказал? Не слышу! Повтори еще раз.

Ошарашенный, Иоргенсен начинает сомневаться в правильности своего ответа и слегка поправляется.

–      Вот как! – торжествующе восклицает Оремарк. – Так я и думал! Ошибка налицо. Видно, потому-то ты и бормочешь что-то невнятное. Но меня не проведешь.

Иоргенсен поспешно повторяет первоначальный ответ.

–      Как же нам теперь быть? Какой из двух ответов верен? – издевается Оремарк. – Хорош ученик! Швырнул мне в лицо целую кучу ответов: нате, мол, выбирайте сами. Стану, мол, я с этим возиться! Пусть, мол, сам выбирает, что ему надобно, этот болван! Что, разве не так? Разве не по этому методу ты действуешь? Но я не позволю себя дурачить! – угрожающе шипит Оремарк. – Не позволю себя обманывать! Не допущу, чтобы меня водили за нос! «Если бы не мог пойти дождь, то я, возможно, не взял бы с собой зонтика»? Как это сказать? Дальше. «Поскольку мог пойти дождь, я взял с собой зонтик»? Еще: «Так как я думал, что дождь не пойдет, я не взял с собой зонтика»? Как ты это переведешь? Отвечай! Отвечай! Отвечай! Быстрей! Быстрей! Быстрей! – Оремарк кричит и в такт собственным выкрикам стучит ключами по столу.

Иоргенсен следит глазами за гремящей связкой ключей, голова его вздрагивает при каждом ударе.

–      Ты что, не желаешь отвечать? Но желаешь, ленивая скотина? Может быть, ты все-таки удостоишь меня ответом?

Теперь уже Иоргенсен действительно то и дело ошибается. Оремарк дрожит от ярости и тяжело дышит. Вот он, точно тигр, изготовился к прыжку. Замахнувшись, он бьет ученика ключами по голове и, словно обезумев, орет:

–      Ленивый верблюд! Невежда! Наглец!

На усах учителя выступает пена. Он дико вопит прямо в лицо Иоргенсену, брызжет на него слюной и обдает зловонным дыханием.

Иоргенсен почти взрослый юноша. На нем настоящий мужской костюм. Из кармана пиджака торчит авторучка и щегольской карандаш со вставным грифелем. Однако юноша не в силах сдержать слезы. Страх парализовал его волю. И к тому же это очень больно, когда тебя бьют ключами по голове.

Оремарк видит, что на глазах ученика слезы. Откинувшись назад, он складывает руки на груди и кричит:

– Смотрите, скотина заревела! Нет, поглядите только, у него и в самом деле глаза на мокром месте! Этим ты ничего не добьешься! – все так же зловеще продолжает учитель. – Ну-ка, встряхнись, рохля! Возьми себя в руки, лодырь ты эдакий! Отвечай! Как надо сказать? Отвечай! Как надо сказать по-французски: «Если бы я не взял с собой зонтик, то пошел бы дождь»? Нет, лучше так: «Если бы не мог пойти дождь, я не стал бы брать с собой зонтик»? Отвечай, Иоргенсен! Я жду твоего ответа, Иоргенсен, дорогой! Проснись, возлюбленный Иоргенсен! У нас сейчас урок французского языка! И я не отпущу тебя, пока не добьюсь своего! Эх ты, слюнтяй!

Оремарк сказал правду: он ни за что не отпустит свою жертву! И все начинается сначала: драматический шепот и зловещее шипенье сменяются пронзительным криком, а крик – бешеными воплями. Сначала учитель грозно выпрямляется во весь рост и складывает руки на груди. Затем начинает кричать. Он жестикулирует, точно официант из дешевого французского кабачка, и яростно плюется, так что слюна оседает у него на усах, дергает свою мефистофельскую бородку и снова бьет Иоргенсена ключами по голове.

Так может продолжаться пол-урока. Но иногда это занимает и целый урок. Того, кто стал жертвой учителя, жалеют все. Но вместе с тем каждый надеется, что экзекуция затянется еще надолго – пока она длится, все остальные ученики чувствуют себя в безопасности.

Оремарк не выдернет штепсель из стены, как это однажды сделал Макакус. Его буйство иного рода. Он не станет рыдать от злобы, как лектор Дюэмосе. Ярость Оремарка более драматична. Более эффектна. У него в запасе богатый набор театральных жестов. Порой он воздевает руки к небу. Но мгновение спустя он уже сжимает кулаки и сует их в нос Иоргенсену. Затем с ужасающим спокойствием скрещивает руки на груди и застывает в этой позе. Нарочито понижая голос, он изъясняется зловещим шепотом. Вдруг шепот обрывается, и гневный голос учителя снова звучит в полную силу. Не дай бог, если кто-нибудь из учеников погрешит против французской грамматики! Всем своим видом Оремарк показывает, что для него это личное оскорбление.

–      Нет, это уже слишком! Нет, это что-то немыслимое! Меня не проведешь! Я этого так не оставлю! Я человек упорный! Как сказать: «Если бы не мог пойти дождь, я бы не стал брать с собой зонтик»? Отвечай! Отвечай! Отвечай!

Оремарк пользуется глубоким уважением своих коллег. Он автор многих отличных учебников, добросовестный и серьезный педагог. Но неужели нельзя обучать детей французскому языку несколько иным способом?

Глава 40

Кабинет естествознания расположен на школьном чердаке. Там стоят аквариумы и клетка с белыми мышами. А еще в кабинете хранятся разнообразные коллекции – камни, раковины и заспиртованные животные.

Здесь царство адъюнкта Лассена. Он собственноручно купил обеих белых мышей, предварительно удостоверившись, что это самцы. Это хорошо, иначе число обитателей клетки могло бы увеличиться до бесконечности.

И все же однажды вопреки всем законам природы в клетке появились розовые мышата. Адъюнкт Лассен сразу смекнул, что перед ним сознательная диверсия, и доложил о случившемся ректору.

–      Я совершенно точно знаю, – уверял Лассен, – что там были два самца. А теперь у них родились мышата!

–      Как мне думается, есть все основания предполагать, что по крайней мере одна из этих мышей была самкой, – возразил ректор.

–      Это невозможно. В клетке жили самцы. Я сам купил их в магазине. Тогда же я самолично осмотрел их и проверил, какого они пола.

–      Так чего же вы хотите от меня? – спрашивает ректор.

–      Я убежден, что это диверсия. Вероятно, кто-нибудь из учеников подменил самца самкой. Я считаю, что это недопустимая и непристойная проделка. Да, непристойная и злонамеренная. Оттого я и решил передать дело в ваши руки.

–      Неприятная история, – говорит ректор. – Все это весьма прискорбно. Виновный, конечно, получит по заслугам. Есть у вас кто-нибудь на подозрении?

–      Да, есть. Полагаю, что это сделал Ханс Торсен.

Господину Лассену известно, что у Торсена живут дома черепахи, улитки, а также другие животные. Возможно, есть у него и белые мыши. Да и вообще этот Торсен, видно, вообразил, будто он разбирается в зоологии не хуже самого господина Лассена. То и дело задает адъюнкту вопросы, на которые тот не в состоянии ответить. Торсен часто приносит в класс животных, препарированных им самим, а также различные «зоологические находки», которые Лассен не в силах распознать. А это весьма неприятно и ставит в неловкое положение самого учителя, авторитет которого, как известно, должен быть незыблемым.

–      Как вы думаете, господин Лассен, что же это такое? – нагло спрашивает Торсен, протягивая учителю какой-то твердый кусочек.

За ними с интересом наблюдает весь класс.

–      Где ты это раздобыл?

–      В Ютландии, летом. Похоже, что это от какого-то животного, не правда ли?

–      Конечно, от животного. А ты, верно, думал, что это какая-нибудь часть человеческого тела? Право же, Topсен, ты ничего не смыслишь в биологии. Нет у тебя к ней призвания!

–      А все-таки, что же это такое?

Лассен вертит и рассматривает кусочек с разных сторон. Он явно напоминает клык дикого кабана. Но в Ютландии, насколько известно Лассену, дикие кабаны не водятся. К тому же для кабаньего клыка он слишком легок. Честно признаться, что он не знает, как определить загадочный предмет, учитель не хочет. Он и без того слишком долго рассматривал находку, и в классе уже раздаются смешки.

–      Мне думается, – провозглашает, наконец, Лассен, – что это рог молодого козленка.

–      Вовсе нет, – улыбаясь, возражает Торсен. – Хотите знать, что это, господин Лассен? Это самая обыкновенная петушиная шпора!

Весь класс громко и торжествующе хохочет.

–      Что ж, все предметы надо рассматривать в их общей взаимосвязи, – невозмутимо отвечает Лассен. – Однако я еще далеко не убежден в том, что ошибся. И пока не будет доказано обратное, я останусь при своем мнении. Полагаю, что перед нами – молодой, недоразвитый рог.

–      Однако я сам нашел его на птичьем дворе, на хуторе у тетушки. И я лично знаком с петухом, который потерял одну из своих шпор, – по-прежнему с улыбкой настаивает Торсен. – Оставьте ее себе, господин Лассен, может быть, пригодится для школьной коллекции.

Ученики снова ухмыляются.

В этих условиях Торсену не приходится рассчитывать на хорошую отметку по естествознанию. В табеле появляется посредственная оценка, а рядом с нею рукой господина Лассена написано: «Знания ученика Торсена оставляют желать лучшего».

–      Странно, – удивляется отец Торсена, – ты же, кажется, по-настоящему интересуешься этим предметом. То и дело приносишь в дом всякую ползучую нечисть. Как же получается, что ты так плохо успеваешь по естествознанию?

–      Я и сам не понимаю. На уроках меня никогда не вызывают. Наверно, Лассен меня недолюбливает.

Но вот начинается следствие по делу о мышах.

–      Это на редкость гнусная выходка, – говорит ректор. – Я твердо намерен расследовать это дело. Если кому-нибудь известно имя виновного, он обязан назвать его. Покрывать такого грязного субъекта – значит следовать ложному чувству товарищества. Посрамлена честь нашей школы. Указать на дурного товарища, своей злонамеренной проделкой запятнавшего честь учебного заведения, – долг каждого ученика!

Однако ученики не знают, кто виновный.

–      Торсен, это ты сделал?

–      Нет, не я.

–      Надо делать шаг вперед, Торсен, когда с тобой разговаривают. Пойди-ка сюда!

Торсен выходит вперед. Очутившись перед ректором, он смущенно теребит край кармана. И тут раздаются две звонкие пощечины. Ректор – мастер на эти дела, и у Торсена гудит в ушах.

–      Ты что, спятил, юнец? Стоишь передо мной, засунув руки в карманы! Наглец! Нахальный щенок! Признайся лучше, ведь это ты устроил гнусную проделку с мышами?

–      Нет, не я. Я даже не знаю, о чем речь.

–      Что ж! Мы еще разберемся в этом деле! – Ректору нелегко изобрести предлог для новых пощечин. – Отправляйся на свое место, бездельник! И не смей больше дерзить старшим! Грубиян!

Торсен возвращается на свое место. На лице у него горят багровые следы – отпечатки ректорских пальцев, Ректор величественно покидает кабинет.

Лассен торжествует и откровенно злорадствует: