Текст книги "Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Лишь он – Хакон Бранд – один нашел в себе силы порвать с пороком. Выкарабкался из трясины, спас себя.

И вот теперь он создает такие произведения, которые поразят датский народ и весь мир!

– Я крепок и здоров! Я – датчанин и вышел из народа! Я до мозга костей фюнец и плодовит! – заявил он в заключение журналистам.

А в письме к фру Друссе, своем прощальном письмо к ней, он писал:

«Я встаю каждое утро в 6 часов и тотчас сажусь работать. В 9 часов я завтракаю и затем опять работаю. В 11 часов занимаюсь гимнастикой. В полдень принимаю холодный душ. Затем обедаю. Нет ничего чудеснее, чем еда. После обеда я вновь пишу. В 4 часа пью молоко с домашними коврижками. Потом пишу, пишу до темноты. Затем я ужинаю...»

Письмо дышало здоровьем, благополучием и «трудовым» энтузиазмом. Никакого признака того, что какие-то темные тайны терзают его. Никакого намека на убийство и труп, от которого он никак не мог избавиться.

Глава 9

Одно обстоятельство внушало тревогу: куда-то действительно исчез Вольбек. Толстый нагловатый весельчак Вольбек бесследно пропал.

Он не появлялся в привычных местах, не встречался на улице. Его уже больше не увидишь, как бывало, важно шествующим с желтым портфелем в руке, словно его ждут заседания и дела первостепенной важности. Его место в «Пивном дворе» пустовало. Все теперь были свободны от привычной подати – давать ему крону взаймы.

Даже фру Друссе не знала, что стряслось с Вольбеком. По-видимому, она была единственным человеком, всерьез переживавшим его отсутствие. Я спросил, когда она видела его в последний раз, и ответ был неутешительным: как раз незадолго до того, как она сообщила мне о душевном состоянии Бранда. Рассказала, что между Брандом и Вольбеком произошла ссора. В разговоре Вольбек сослался на слова, которые Бранд когда-то сказал по адресу фру Друссе. Это взбесило Бранда.

Все это совпадало с тем, что говорил мне сам Бранд, когда признавался в убийстве. Вольбек обещал фру Друссе навестить Бранда и все уладить, помириться с ним. Но с тех пор он больше не появлялся. И она не слышала от него ни единого слова.

–      Только бы он ничего не натворил! Оп такой легкомысленный!

Фру расспросила всех, кого только могла, не видели ли они Вольбека, но никто не знал, куда он девался. Послала письмо по его адресу. Но не получила ответа. Решила сама навестить. Стучала, стучала в дверь, но так никто и не крикнул: «Войдите!»

Было похоже, что и Вольбек покинул ее навсегда, с тем чтобы также начать новую жизнь на новом месте. И Бранд и Вольбек. О, как тяжко потерять сразу обоих. Они были так дороги ее сердцу. Но такова жизнь.

Да, история принимала малоприятный оборот. И хотя все это не имело ко мне прямого отношения, все же хотелось узнать, где Вольбек, и удостовериться, что он жив.

Я направился на улицу Рерхольмсгаде, туда, где он жил последнее время. Это довольно невзрачная улочка, неподалеку от площади Сёльвторвет.

Меня встретила оскорбленная и разгневанная хозяйка:

–      Нет его, нет! Исчез! Сбежал! Улизнул! Не уплатил за много месяцев.

Кто возместит убыток? Уж не я ли? Нет, она на это не рассчитывает. Просто-напросто предательство. И если я увижу Вольбека, то могу передать ему, что она заявила в полицию. Она уже сталкивалась не с одним, кому он задолжал деньги. Подумать только, выглядел таким приличным господином.

Я спросил, забрал ли он с собой вещи или оставил что-нибудь в комнате.

– Нет. Ничего путного не оставил. Можете сами убедиться в этом. Несколько листов бумаги. Начало какой-то рукописи. Желтый карандаш. Грязная рубашка. Несколько пар заскорузлых носков. Картонная коробка с вырезками из газет. Этот хлам не может возместить урон бедной женщине, живущей только на средства от сдачи комнат. И никто не может сказать, куда девался Вольбек.

Затем я позвонил в газету, еженедельник, в котором Поуль Вольбек пристраивал свои статьи. И здесь никто не знал о его местонахождении. Он обычно появлялся регулярно, но в последнее время сгинул. И на почту ничего не присылал. Это тем более огорчительно, что он получил у них аванс и должен газете несколько статей.

Секретарь газеты был взбешен почти так же, как квартирная хозяйка с улицы Рерхольмсгаде.

Я решил разыскать его родственников и через них попытаться узнать адрес или какие-нибудь новости о нем после той размолвки. Но это тоже не принесло результатов.

Семья Вольбека уже много лет как порвала с ним. Он был той овцой, с которой никто не хотел знаться. В свое время его всячески поддерживали. Пора уже ходить на своих ногах. Они не знают, где он. Да, собственно, их это не интересует.

Оставался адресный стол. Справка стоила семьдесят пять эре. Мне выдали ее со старым адресом на улице Рерхольмсгаде, где я уже побывал. Итак, зазря выброшены семьдесят пять эре.

Стремление во что бы то ни стало разыскать следы пропавшего привело меня в военный призывной участок на Бремерхольмене. Там меня приняли с военной суровостью и посмотрели так, словно налицо все доказательства того, что я занимаюсь шпионажем в пользу иностранной державы. Долго рылись в книгах, перелистывали списки, но справки о местонахождении Вольбека так и не смогли дать. Мне намекнули, что, если он уехал за границу и не сообщил об этом в военный участок, его за это не погладят по головке. Стоит только ему ступить на датскую землю, как его ждет штраф или другое наказание.

На этом исчерпывались мои возможности разыскать человека, неожиданно исчезнувшего из Копенгагена. В полицию я не обращался. Кому польза, если возникнет скандал и Бранда арестуют? К тому же вся эта история меня лично не особенно касалась.

Фру Друссе – особа куда энергичнее. В своих поисках она продвинулась дальше. Поместила объявление в газете в рубрике «Личное»:

Поуль В.,

где ты? Сильвия тоскует. Откликнись!

Это не принесло результатов, и она понесла другое объявление:

Поуль В – бек,

Сообщи адрес! Волнуюсь! Опасаюсь самого страшного!

Сильвия Д.

Наконец появилось следующее:

Поуль Вольбек.

Любого, кто может что-либо сообщить о писателе Поуле Вольбеке, прошу сообщить по адресу...

На этот раз пришло несколько писем от кредиторов Вольбека. Но эти люди не могли сообщить ничего нового. Они сами не знали, где он. И никто не слышал о нем с того самого дня, как он поссорился с Хаконом Брандом.

Глава 10

Бранд стал не только трезвенником, он теперь был обращенным, или, как он говорил, «преображенным».

Многие наверняка еще помнят религиозное движение, именовавшееся «оксфордским». В свое время оно вызвало немало шума и привлекло внимание прессы. Скандинавию с ним познакомил небезызвестный мистер Бакмен и его так называемая «команда».

За очень короткое время в Дании это движение успело оказать значительное влияние на многих. Среди первых его приверженцев оказался Бранд.

На собрании в Уллерупе в полумиле от Свенборга, где собралось множество народу во главе с командой мистера Бакмена, Бранд выступил с признанием своих грехов и с заявлением о своем обращении.

Собрание обставили с большой помпой, и оно послужило отличной рекламой движению. Бранд, по выражению самого Бакмена, был «ценным приобретением для Оксфорда».

В высшей степени откровенные признания Бранда слушались с величайшим напряжением, особенно женской половиной публики, и, когда он взволнованным голосом закончил свою длинную речь, раздался гром аплодисментов. Бранд отвечал благосклонным поклоном и чарующей улыбкой. И если он оказался полезен движению, то и движение не осталось в долгу у молодого художника. В течение одного дня Хакон Бранд стал известен всей стране и приобрел заказчиков, для которых живопись всегда была пустым звуком.

Теперь, после «обращения» Бранда, его весьма интересных признаний в речи на собрании в Уллеруне, известность Бранда (которую он успел приобрести, правда, не картинами своими, а разнузданным поведением) окончательно утвердилась.

«Оксфордская» встреча в Уллеруне транслировалась по всей стране, и я лично, сидя у репродуктора, слышал Бранда. Хотя он и старался придать своему голосу пасторскую елейность, я без труда узнал его.

Вначале он говорил об искусстве, назвав его божественным призванием. «Талант – это дар бога. Его следует направить так, чтобы он отражал дух божий. Художник должен позволить богу говорить через себя, должен быть медиумом. Он – нечто вроде микрофона для бога. (Аплодисменты.)

То, что материалисты называют разумом (Фи! Фи!), здравым смыслом, строгим критическим подходом, зрелым размышлением, – все это ничего не имеет общего с искусством, с божественным искусством.

Современное искусство – извращенность. Здесь человек восстал против божественного. Человек захотел уподобиться самому Создателю. Человек захотел улучшить природу. Улучшить природу, созданную богом!

Человек захотел поучать Создателя! (Смех.)

Когда человек стремится противопоставить себя богу, это значит: в него вселился дьявол. Он делает это неспроста. У него одна цель – смутить человека, сбить его с истинного пути.

Современное искусство – не что иное, как наваждение, дьявольское наваждение. Современное искусство надломлено. Оно аморально. Оно негативно. Оно бесплодно».

Да, он тоже был одним из этих модернистов, и как художник и как человек. Да, нравственно он тоже был архисовременным. Но теперь это все позади. (Восторженные восклицания.) Он пал слишком низко. Но теперь он преображен. Перед вами стоит заново рожденный Хакон Бранд, о чем он сам свидетельствует. (Гром аплодисментов.)

А затем последовали признания в грехах. Тут было что послушать. Легко представить, как захватил этот рассказ участников митинга. Бог знает, но преувеличивал ли он? Неужто и вправду можно так занятно грешить?

Но об одном Хакон умолчал. Он не сказал ни слова о том, в чем признался мне, когда я по наущению фру Друссе посетил его ателье. Не признался в том, что убил человека и спрятал его труп.

Закончил он свою речь рассуждениями о датской культуре добрых старых времен. Говорил о надгробных камнях, курганах, шпилеобразных деревенских церквушках. О наших милых памятниках старины, которыми следует дорожить. О нашей национальной традиции, которую он как художник будет развивать. Он пойдет впереди и укажет путь своим прежним товарищам. Он будет знаменем, факелом...

Это историческая встреча. Смотрите, как развеваются и трепещут флаги над добрым фюнским краем, над тысячами зрителей, над бесконечной вереницей автомобилей. Прошел дождь. А сейчас вновь выглянуло солнце. Это доброе предзнаменование обещает нам новые времена, что грядут. Перед лицом Оксфордского движения все равны. Богатые и бедные. Великие и неприметные, господа и слуги. Рабочие и управляющие. Каждый обязан трудиться и выполнять свой долг на том месте, которое отвел ему господь, каждый должен воздавать хвалу и славу богу за судьбу, которая уготована ему в жизни. Это великое божественное братство народов.

Превращение Бранда стало излюбленной темой разговоров, ко всем иным новостям, в том числе к тому, что творилось в мире, интерес был утрачен. О Бранде писали на первых страницах утренние газеты. О нем говорили целый день. Одним взмахом «Оксфорд» сделал его знаменитым. Уже на самой встрече двое управляющих заказали Бранду картины. Многие последовали их примеру.

Я прослушал всю передачу до конца, с напряжением ждал, не подойдет ли Бранд вновь к микрофону и не откроет ли свою страшную тайну. Ничего подобного. Выступали другие, но их признания были чистой водицей по сравнению с брандовскими. Выступила дама из высшего копенгагенского общества, в великолепном шелковом платье, с бриллиантовым крестом на груди. Слушатели затаив дыхание ждали, что поведает она. Однако грехи ее были так ничтожны и безобидны, что невольно наводили на мысль: не сама ли королева Дагмар предстала перед ними. Правда, спустя некоторое время дама была осуждена за воровство, в том числе – того самого шелкового платья, в котором выступала па «оксфордской» встрече. Но в этом она забыла признаться.

И Бранд забыл признаться в преступлении, в которое посвятил меня. Перед тем как выключить радио, я услышал следующее сообщение:

«Полиция Копенгагена доводит до сведения о начавшихся розысках 34-летнего журналиста Поуля Вольбека.

10 месяцев назад Поуль Вольбек покинул свою квартиру (он проживал на улице Рерхольмсгаде, 18) и с тех пор не возвращался домой. Никто из его родных и знакомых не встречал его на протяжении этого времени.

Рост Поуля Вольбека – 167 см, глаза светло-голубые, темный блондин. Волосы, разделенные пробором посредине, гладко причесаны. Цвет лица – бледный. Широкоплеч, довольно крепкого телосложения. Ходит, наклонившись вперед.

На Поуле Вольбеке в последний раз, когда его видели, был темный пиджак и полосатые брюки. Без головного убора. Под мышкой он нес желтый портфель.

Есть опасения, что он совершил самоубийство.

Все сведения об исчезнувшем 34-летнем журналисте Поуле Вольбеке просим сообщать в главное полицейское управление Копенгагена – телефон Центр-1448 (один, четыре, четыре, восемь) – или в ближайшие полицейские участки».

Глава 11

Не знаю, кто заявил в полицию о необходимости начать розыски Поуля Вольбека, хозяйка ли с улицы Рерхольмсгаде или фру Друссе. У меня не было желания видеться ни с одной из них. Делу теперь дан законный ход, и наверняка Вольбека найдут.

До меня доходили слухи, что фру Друссе, потеряв сразу двух своих молодых друзей, стала еще более экзальтированной и странной. Она с большим рвением предалась оккультным занятиям. Те, кто навещал ее на Фиулстреде, рассказывали, что она подолгу сидит, уставившись в стеклянный шар, зажигая длинные свечи во спасение души Вольбека.

–      Он не умер. Моя душа ведет с ним беседы каждый вечер. Он присутствует здесь, в этой комнате! – говорила она гостям, размахивая бахромой на рукавах.

Полиция в поисках исчезнувшего нисколько не торопилась использовать сведения фру Друссе, почерпнутые столь таинственным способом. Однако собственные методы расследования и объявление по радио не принесли результатов. Правда, несколько человек обратились в полицейское управление, но все они отрекомендовались кредиторами Вольбека, желавшими убедиться, вправду ли он умер. Если так, то пропали их денежки! Ответ полицейских едва ли мог утешить:

–      Во всяком случае, труп пока не обнаружен.

А Бранд тем временем жил припеваючи в плодородном крае Фюн. Он, по-видимому, не испытывал никакого желания помочь полиции. Да у него и без того хватало хлопот.

Он рисовал портреты управляющих и фабрикантов из Оденсе и их жен. Получил заказ сделать фреску на историческую тему для реставрировавшегося Свенборгского замка. Несмотря на энергичные протесты Национального музея, нескольким фюнским депутатам риксдага удалось настоять на своем, и его ужасные картины, изображающие короля Свена, рыцарей и лошадей, были повешены в пустынной комнате старого замка.

Картины же, которые он посылал на выставку в Копенгаген, безжалостно отвергли. Не хотели их принимать и в Шарлоттенборге Бранд негодовал, злился н даже грозил, что на будущий год все свои полотна заполнит королевскими особами, пусть тогда-то Шарлоттенборгский цензурный комитет осмелится отвергнуть их.

В утешение ему дали несколько премий, очевидно полагая, что доходы у него теперь достаточно высоки, чтобы удостоить его этой чести. А тем временем картины Бранда становились все хуже и хуже.

Та же аляповатая манера, что и на картинах с кладбищенскими сюжетами. Только здесь ужасы сменились патриотическими и религиозными мотивами. Продуктивность его была поистине поразительной. Он работал, так сказать, поточным методом. Одновременно запускал в дело несколько картин и придерживался строгой системы. Сначала на всех появлялось голубое небо, потом зеленые деревья, затем мазки красных, как свежее мясо, красок, и так далее.

Ловкость и напористость, с какой он сбывал свои работы, были достойны подражания. Бранд неутомимо осаждал священников и советы приходских церквей, предлагая украсить их помещения и молитвенные дома. И, надо сказать, ему везло: он даже получил заказ на роспись алтаря в маленькой деревенской церквушке близ Свенборга. Трудно было устоять перед его даром увещевания. К тому же он был «обращенный». Как тут не поддержать верующего художника, не отдать предпочтения перед неверующими.

С не меньшей прытью осаждал он редакции журналов и газет, выполняя любые заказы. Он как-то сразу раскусил секрет популярности. Бранд не гнушался иллюстрировать пошлые новеллы в еженедельниках, далее в изданиях самого низкого пошиба.

А к рождеству на обложках журналов и альманахов появились его ангелы, елочки, избушки, засыпанные снегом.

Верующий не обязательно должен выглядеть скорбящим, – заявил он в интервью небольшой провинциальной газетке «Почтовый голубь». – Христианство дарует радость, спокойствие. Благодаря «Оксфордскому учению» я познал христианство радостное, здоровое. «Улыбайся!» – вот его девиз. Человек с чистой совестью всегда весел.

Казалось, совесть Бранда абсолютно чиста. Он научился улыбаться, выставляя напоказ передние зубы, точь-в-точь как его учитель мистер Бакмен. Должно быть, это оказалось не труднее, чем откусывать горлышки у бутылок. И он убедил всех, что для веселия и довольства вовсе не обязательно прибегать к алкоголю.

Теперь вместо спиртных напитков он в большом количестве поглощал молоко или взбитые сливки. В нем вдруг проснулся необузданный гурман. Нужно было видеть, как он набрасывался на жирные соусы. Шоколад жевал целый день, только и говорил, что о еде. На его натюрмортах красовались бифштексы, оковалки говядины в натуральную величину и яичницы-глазуньи. Трезвенность его была столь же отталкивающа, как и пьянство.

Бранд очутился в центре общественной жизни и Свенборга, и Оденсе. Его принимали как желанного гостя в домах торговцев зерном, управляющих и служителей культа. Его речь в Уллерупе хорошо запомнилась и была оценена по заслугам. Еще бы: всем, чьи доходы перевалили за двадцать тысяч, очень пришлись по душе его разглагольствования о том, что каждый сверчок должен знать свой шесток и довольствоваться судьбой, уготованной свыше.

Зажиточные представители общества особенно высоко оценили слова Бранда о всеобщем равенстве перед богом, находя их зрелыми и разумными.

Итак, Бранд был человеком исключительно интересным для общения. Людям, привыкшим к однообразному и скучному узкому кругу, он казался приятной отдушиной. Все наперебой приглашали его в гости, нередко соперничая между собой.

– Посмотрите, он запивает цыпленка не красным вином, а только солодовым пивом, – удивлялись хозяева. – И при этом талантлив, одарен и остроумен. Он набожный и «обращенный» и в то же время такой весельчак и шутник. А самое главное – незаурядный художник. Его картины – истинное искусство. Судите хотя бы по тому, что на них изображено. Должно быть, так и впрямь выглядели Нильс Эббесен, бог Иисус, королева Дагмар и дева Мария.

Да, Бранд пользовался популярностью в кредитоспособных фюнских кругах. Он приобрел осанку. Стал импозантен. Худой, бледный художник превратился в дородного господина, а брызжущая здоровьем упитанность располагала солидных буржуа к доверию, обеспечивала ему новые заказы. Настали счастливые времена для столь неустроенного в недавнем прошлом Хакона Бранда.

Мне выдался случай повстречаться с ним в этот счастливый период его жизни. Случилось это в Копенгагене, куда Бранд ненадолго заглянул по «хозяйственно-закупочным» делам, как он выразился.

Мы случайно столкнулись у магазина красок. Увидев меня, Бранд отпрянул, должно быть, опасаясь, что я напомню о том странном разговоре, который он вел о Вольбеке и двух трупах. Но так как я не подал вида, что собираюсь вспоминать старое, он сразу повеселел и разговорился.

Ханой потолстел, был хорошо одет. У него появилась неприятная самодовольная манера говорить. Он участливо расспрашивал меня о том, как я живу, удается ли сводить концы с концами. С надменностью расспрашивал о наших общих знакомых и его прежних товарищах – живут все так же? Околачиваются в «Пивном дворе»? Сидят и ничего не заказывают, по-прежнему без гроша, ха-ха!

–      Да, взгляни, я купил автомобиль. Вот стоит у подъезда. Красивая штука, не правда ли? Человеку, так много разъезжающему, как я, без машины нельзя. Это почти необходимость. Почему бы тебе не обзавестись? Нет, ты обязательно должен купить себе машину. Приобретение машины вполне оправдывает себя. Правда, стоит она не очень дешево.

–      Ты, кажется, преуспеваешь?

–      Да, пишу много, иногда – по четыре картины в день. Делаю массу рисунков. Все хотят иметь их, меня буквально осаждают. Не хочется доставлять разочарование людям. Вот и приходится вставать ежедневно в шесть часов утра. Я тотчас же приступаю к гимнастике, глубоко дышу перед открытыми окнами. Вид из моих окон на Свенборгский залив прямо-таки божественный! Затем завтракаю, ем вдоволь и с аппетитом. Это необходимо, чтобы хорошо работать, быть в форме. Еда – высочайшее наслаждение. Лучше, чем девчонки и все такое прочее! Ты любишь поесть? Пью же я только солодовое пиво. Тебе тоже советую. Очень укрепляет. Кроме того, выпиваю пол-литра сливок каждое утро. Представить себе не можешь, как это освежает и стимулирует. Витамины, как ты сам понимаешь! В них все дело.

На минуточку он прервал разговор, чтобы сделать заказ продавцу.

–      Сколько холста в этом рулоне? Тридцать пять метров? Ага. Ну, хорошо, пришлите мне два рулона, нет, лучше три. Я ведь быстро работаю, ха-ха-ха!

Ему понадобились и краски и кисти. Оп закупил все в большом количестве, не интересуясь ценой.

–      Отошлите мне домой! Где я живу? Не знаете? Ах, вот как! Я живу в Свенборге, там-то меня знают. Достаточно написать только – Свенборг, Хакону Бранду. И все!

–      Не пойти ли нам вместе? – спросил он меня. – Я с удовольствием приглашу тебя в молочный бар. Там, правда, нет пива. Или, может, ты хочешь есть? – И он сделал рыцарский жест рукой, которому, по-видимому, научился у своих оденсовских меценатов.

Я отказался:

–      Спасибо, Бранд. Я тороплюсь. До свидания!

–      До свидания! Будь здоров и не унывай, – крикнул он мне весело. – Поступай, как я: наслаждайся пищей. Не представляешь, как это важно.

Глава 12

А время шло. Я долго не видел Бранда. Да и он не давал о себе знать. Картины его ни разу не выставлялись в Копенгагене, только ближе к рождеству замелькали в витринах книжных магазинов цветисто размалеванные обложки рождественских журналов.

В Свенборге и в ближайших его окрестностях Бранд неизменно считался первоклассным художником. Но время сенсаций миновало. Религиозные картины его представляли лишь локальный интерес. Остальная страна как– то скоро забыла о художнике, поднятом «Оксфордским движением». Не могло же его «обращение» постоянно занимать умы. На одном пьянстве или трезвенности художник долго не продержится на поверхности.

Да и об «Оксфордском движении» больше не говорили. Газеты прекратили рекламную шумиху вокруг него. М-ра Бакмена и его команду потянуло в другие охотничьи угодья. В Дании движение пошло на убыль, а вскоре о нем и вовсе забыли.

Вместо этого стали увлекаться иной игрой под названием «Йо-йо». Но и это увлечение оказалось кратковременным, оно тоже было быстро забыто и даже вспоминалось с трудом, что же такое «Йо-йо».

Вольбека тоже забыли. Полиция заявила, что она провела тщательное расследование. О его исчезновении объявлялось по радио. Газеты помещали его фотографии, описание его примет. Однако его труп не удалось найти.

«Не что иное, как самоубийство, – заявила полиция. – Сомнений нет, самоубийство. У такого человека, как Поуль Вольбек, было достаточно оснований покинуть этот мир».

На том все разговоры и прекратились.

Фру Друссе я видел довольно редко. Она стала еще более загадочной. Всякий раз, когда я встречал ее, она заводила речь о переселении душ, о передаче мыслей, о магии, занималась вызовом духов и всевозможной колдовской тарабарщиной. А в промежутках между этим сочиняла кулинарные рецепты. Помимо кулинарной странички она обрела новое занятие – составляла гороскоп недели для читателей «Семейного журнала».

–      Я составила гороскоп и для себя, – сказала она печально, когда я однажды повстречал ее на улице.

–      Вот как! И что же он предсказывает?

–      Я умру двадцать седьмого декабря этого года.

–      Боже милостивый, что за страсти! Вы уверены, что составили его правильно?

–      Звезды не лгут.

–      Что ж, это очень прискорбно.

–      Нисколько. Жизнь не представляет никакой ценности для меня. Я не боюсь смерти. Смерть – не безвозвратное исчезновение. Я с радостью жду двадцать седьмого декабря.

Пришло 27 декабря, а фру Друссе и не думала умирать. Она была в полном здравии, когда я столкнулся с ней в первых числах января на улице Норрегаде.

–      Рад вас видеть, фру Друссе, живой и здоровой. Вы великолепно выглядите. А осенью прошлого года вы говорили, что умрете двадцать седьмого декабря. Как хорошо, что ошибся гороскоп!

–      Жива? Кто сказал, что я жива? – Она поглядела на меня широко открытыми глазами. – Откуда вы знаете, что я не умерла в тот самый, названный вами день?

–      Многое свидетельствует о том, что вы живы. Ну хотя бы то, что вы стоите здесь и разговариваете со мной. На вас новое пальто и шляпа, в руках – сумка, перчатки и зонтик. К тому же вы выглядите вполне здоровой.

–      Здоровой! Могу вам поведать кое-что. Я мертва. Я действительно умерла двадцать седьмого декабря. Вы разговариваете с мертвецом!

Мы еще немного постояли, затем распрощались, и она пошла домой в сторону площади Фруе Пладс. Жила она по-прежнему на Фиулстреде. Прощаясь, она сказала:

–      Заглянули бы как-нибудь. Только позвоните перед приходом!

Так что у нее был телефон, телефонный номер. Это после смерти-то. И она продолжала регулярно публиковать кулинарные рецепты.

Мир становился все более и более мистическим. При таких обстоятельствах не трудно составлять гороскопы.

Ну как же...

Однажды пожаловали приверженцы «Оксфордского учения» с песней, барабанным боем, трам-там-там. И «обращали» людей. Затем незаметно испарились, словно роса с восходом солнца. Учредилось великое братство народов во Христе. Но у людей по-прежнему разные доходы. Несколько тысяч человек стали обращенными, однако разницы заметить не удавалось. Фру Друссе утверждает, что она мертва, хотя разгуливает по Копенгагену, живая и невредимая.

Бранд утверждал, что он убийца, хотя не заикнулся об этом, каясь в своих грехах.

Вольбек исчез, и полиция считает, что его нет в живых, хотя труп его не найден.

Бранд же утверждал, что видел и прятал два экземпляра вольбековского трупа.

Что и говорить, удивительные времена...

Глава 13

Жил в Свенборге человек, который зарабатывал уйму денег, производя различные алкогольные напитки из датских плодов и ягод.

«Монастырский добрый ром из черной смородины» – назывался один из них. Причем на судебном разбирательстве было доказано, что он действительно был из черной смородины.

«Истинно старинное монастырское вино, – гласила готическая этикетка на бутылках с другим напитком, – изготовляется набожными монахами». На самом же деле это монастырское вино варили фюнские девушки из стеблей ревеня за 16 крон в неделю.

И хотя на завод не имели доступа ни один монах или пробст, – сам заводчик был человек набожный и благочестивый. Звали его Нильсен, и, несмотря на заурядную фамилию, он был широко известной личностью не только в Свенборге, но и во всей стране.

У него были огромнейшие плантации ревеня и черной смородины. Он владел отелями и кабачками. Так как Нильсен заседал в правлении туристской фирмы, то из его заведений каждое лето велись специальные радиопередачи, так что их знал каждый ребенок в стране.

Это Нильсен при въезде в Свенборг построил известный трактир «Старинный лесничий двор», где проезжие автомобилисты утоляли жажду монастырским вином, сидя под закопченными сводами у камина с потрескивающими углями, а официант в голубом жилете с желтыми рукавами и в шутовском колпаке напевал: «Так выпьем же, дорогие братья!»

И, уж конечно, Нильсен построил прославленный во всей стране кабачок «Древний монастырский погребок» в Оденсе. Здесь монастырский напиток из черной смородины подавали официанты в монашеских рясах. И, хотя они отказывались носить сандалии на босу ногу, атмосфера в погребке и без того была вполне приглушенной и мрачной. Вскоре кабачок стал первоклассным туристским аттракционом и серьезным конкурентом андерсеновского зала Трига.

Свой собственный дом Нильсен выстроил в Свенборге на открытой возвышенности. Здесь, неподалеку от памятника Кристиану, открывался прекрасный вид на зеленые буковые леса и голубизну Свенборгского залива.

Дом был величествен изнутри и снаружи. Он ломился от антикварных предметов и старинной источенной жучком мебели. Спало семейство Нильсен на мягких кроватях под балдахинами. Ели они в готическом зале с высокими потолками. Отправляли свои нужды в ватерклозетах, разукрашенных в стиле ренессанс. Во всех залах тикали, били, играли, гудели старинные борнхольмские часы и часы французской работы, украшенные позолоченными дамами.

В сводчатых погребах созревали превосходные вина. Ни монастырская черносмородиновка, ни старинное монастырское из ревеня не признавались в стенах виллы. «Торговое предприятие само по себе, а частная жизнь сама по себе», – любил говорить Нильсен.

Он был, как уже сказано, человеком набожным, знал, что все его блага – от бога.

Ежедневно за обедом, прежде чем служанка подавала на стол, он читал обеденную молитву. Глубоким хрипловатым голосом благодарил бога за все дары, посылаемые ему, в то время как все присутствующие, опустив головы, смущенно смотрели в тарелки.

В одной из городских церквей семейству Нильсен были отведены постоянные места. Здесь неизменно каждое воскресенье восседали супруги Нильсен, внимая словам божьим и зычно распевая псалмы. Всякий раз, когда Нильсен бросал взгляд на купол церкви, он думал, что немало его денежек пошло на реставрацию и позолоту храма. И деньги принесли не только орден рыцарского креста. Многообразные проценты с этих денег так и сыпались на него, словно манна небесная.

Но прежде всего Х.-Н. Нильсен был истинным датчанином. Во имя родины, а не в личных интересах он так широко развернул свою деятельность и зарабатывал большие деньги, утверждал он. Оба его заведения – «Старинный лесничий двор» и «Древний монастырский погребок» – служат идейным целям: они возрождают культуру далекого прошлого и наше историческое своеобразие, утверждал Х.-Н. Нильсен. А также привлекают туристов в страну...