Текст книги "Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

В квартире Амстеда на улице Херлуф-Троллесгаде сидит молодой человек.

Стройный и смазливый молодой человек. Он сидит в кабинете, в кожаном кресле, за турецким курительным столиком. Но не курит. Не выносит табачного дыма. Спиртных напитков он тоже избегает. Алкоголь может погубить тот особый дар, которым он наделен.

Это Эйнер Ольсен, медиум, посредник между фру Амстед и ее покойным мужем.

В квартире все осталось, как было. На лакированном ломберном столике стоит портрет Теодора Амстеда в кожаной рамке. Амстед чуть-чуть смущенно оглядывает комнату. На лбу у него две глубокие скорбные складки.

В кабинете царит полумрак, какой бывает во время спиритических сеансов. Желтовато-коричневый пергаментный абажур с отделкой из парчи и шелковой бахромой затеняет лампу. Освещенная этими бронзово-желтыми отблесками, фру Амстед выглядит совсем молодой.

Они сидят в «берлоге» Теодора Амстеда и беседуют о жизни и смерти, которая на самом деле есть не смерть, а лишь изменение состояния, переход в другой мир.

Фру Друссе, поэтесса, в свое время принесла фру Амстед весть из мира духовного. Но фру Друссе уже не бывает на улице Херлуф-Троллесгаде. Эти две дамы теперь не узнают друг друга. Их теплая дружба перешла в ожесточенную вражду.

Разлад у них начался с чисто религиозных вопросов. А затем прибавилось и еще кое-что. Пропасть, разделяющая их, глубока и непреодолима.

Фру Амстед, правда, уверовала в спиритизм, но не вступила в такие тесные и сердечные отношения с братьями и сестрами по общине, как фру Друссе, и не открыла им свою душу.

Присутствуя на спиритических сеансах, фру Амстед научилась пользоваться тем остроумным духовным механизмом, который устанавливает связь между потусторонним миром и теми, кто еще живет на земле.

Но она не регулярно посещает храм, не является ревностным участником богослужений, не возносит вместе со всей общиной молитв. Она не вербует новых братьев и сестер. И не оказывает кружку верующих той материальной поддержки, которой можно было ожидать от такой состоятельной особы.

–      У нее лишь чисто эгоистический интерес к спиритизму, – говорит фру Друссе. – Она все еще проникнута земным высокомерием. Нет, она не из тех сестер, которые самозабвенно служат нашему делу. Ее душа черства и предана мирской суете.

Это суровые слова. Но за ними последовали еще более оскорбительные упреки и обвинения, которые фру Друссе высказала в присутствии владельца типографии Дамаскуса и самой фру Амстед; о примирении между двумя приятельницами уже не могло быть и речи.

В кружке не было ни одного человека, который усомнился бы в правдивости сообщений, получаемых фру Амстед от мужа через медиума. Но фру Друссе энергично возражала против того, чтобы один только молодой Ольсен все время являлся посредником между мужем и женой. Почему бы духу Теодора Амстеда не посылать сообщения жене через другого медиума, например через весьма способную Майю?

Несомненно, именно Ольсен настроен на тот духовный лад, на который реагирует фру Амстед. Но разве справедливо, чтобы одна сестра так широко использовала в своих целях способности медиума? Разве это не злоупотребление силами, которые должны служить благу всей общины, а не отдельным частным интересам?

–      Мы, медиумы, – несчастные люди, – говорит Эйнер Ольсен. – Мы так восприимчивы, так сверхчувствительны! Это такое особенное, ни с чем не сравнимое чувство, когда в твое тело вселяется чужой дух. Собственная твоя душа становится бесприютной и трепещет от страха: удастся ли ей вернуться в свое обиталище? Одолевает усталость... Бесконечная слабость...

–      Неужели транс отнимает у вас так много сил? – тихо спрашивает фру Амстед и с материнской лаской гладит его светлые волосы. – Бедный мальчик! Вы устали?

–      Сейчас я не так уж устал. Ведь у нас с вами полный душевный контакт. Но в нашем кружке!.. Ах, там часто бывает тяжело. Как мучительно сознавать, что рядом сидит человек, настроенный к тебе враждебно. Когда цепь духа не замкнута... Знали бы люди, как осторожно надо обходиться со своими мыслями! А если два духа хотят одновременно вселиться в мое тело, как было тогда в храме!.. Когда, помните, стол развалился на куски... Мне угрожала большая опасность. Я уже и не надеялся, что моя душа вернется в тело. Это было что-то страшное. Ведь, казалось бы, перешедшие в потусторонний мир очищены, свободны от плотских вожделений. Но, к сожалению, многие, слишком многие остаются такими же, какими они были на земле. Я иногда просыпаюсь по ночам и дрожу от страха перед этим Хаконом и этим Друссе, которые еще не достигли чистоты н ясности, всего того, что является предпосылкой жизни в духовной сфере. Я чувствую, что это не любовь, а греховное вожделение, что в мое тело вселяются нечистые желания и помыслы... и они оскверняют его. О, если бы вы знали, как это ужасно!..

–      Бедный мой мальчик, мне жаль вас! Это, должно быть, очень тяжело!.. Но здесь вам лучше, не правда ли?

–      Конечно! Здесь все иное... Здесь есть родственный мне дух, который хочет перейти в мое тело. В вашем доме царит гармония. Инструменты настроены на один тон. И я, так сказать, остаюсь самим собой.

–      Теперь вы не устали?

–      Нет, только чуть-чуть. Мне хотелось бы немного посидеть и отдохнуть... Здесь все дышит миром...

–      Может быть, вам чего-нибудь хочется? Чаю? Или еще чего-нибудь?

–      О нет, спасибо, спасибо... Мое тело получило все, в чем оно нуждается. Ах, как это освежает! Организм мой так истощен, что потребность в материальной пище у меня сильнее, чем у других людей. Но здесь эта пища была предоставлена мне в изобилии. Это укрепляет. Вы превосходно готовите, фру Амстед!

–      В самом деле? Очень рада. Да я и старалась.

В столовой бьют часы. Медленно и торжественно. Одиннадцать ударов.

–      Поздно уже. Но здесь так хорошо. Такой мир... От этого легко на душе...

–      Отдыхайте, отдыхайте. Сколько хотите. Будьте как дома. Я вам бесконечно обязана. Вам и ему...

–      Вы никогда не думаете о будущем, фру Амстед? – Он берет ее руку в свою и рассматривает линии ладони.

–      Не знаю. Разве вы умеете предсказывать будущее?

–      Я мог бы многое сказать вам... Вы будете опять счастливы. Уже здесь, на земле. Очень, очень счастливы. Вы переплывете через большую воду. И будете любить. Чистой незапятнанной любовью...

Он подается вперед и впивается глазами в ее руку, испещренную тонкими линиями. В комнате так тихо...

И вдруг их словно поражает удар тока. В тишину врывается резкий пронзительный звонок; оба испуганно вздрагивают.

Фру Амстед поднимается и идет к телефону.

–      Что бы это могло быть? В такой поздний час? О, мне прямо жутко... Только бы с Лейфом ничего не случилось... Я так беспокоюсь за него с тех пор, как он в интернате... Ах, не следовало бы разлучаться матери с ребенком, но при таких обстоятельствах это необходимо... Да, да... Алло! Кто? Что вы говорите! Полиция?

Ольсен с тревогой посматривает на фру Амстед. Он поднимается и из скромности переходит в другую комнату. Но прислушивается внимательно и настороженно.

–      Жив? Я это знаю. Конечно, он жив. Ведь смерти нет. Что вы говорите? Мой муж? В Северной Зеландии? Арестован в Северной Зеландии?.. Жил под чужим именем? Но... Но... Да что ж это такое?.. Боже мой, что вы такое говорите? Ах, помогите мне... Ольсен! Ольсен!.. Вы слышите?.. Помогите... Случилось нечто ужасное!..

Она роняет трубку и бежит к Ольсену. Но его уже нет и комнате. Она слышит крадущиеся шаги в коридоре. Потом хлопает входная дверь. Медиум Эйнер Ольсен дал тягу.

Глава 45

Теодору Амстеду предоставили не очень-то много времени для отдыха после того, как он прокатился в автомобиле через Северную Зеландию.

В полиции ему учинили подробный допрос. В его деле осталось много невыясненного. Почти год его выслеживали. И вот теперь, когда его, наконец, накрыли, надо получить у него сведения, которые пролили бы свет на это темное и загадочное дело.

Амстед и не помышляет что-либо скрывать. Он привык отвечать на вопросы. Он сдал так много экзаменов, что привык отвечать без запинки, когда его о чем-либо спрашивают.

Но он не все может объяснить, хотя и был бы рад сделать это. Многое осталось загадкой и для него. В его деле сыграли роль происшествия н случайные обстоятельства, в которых он и сам еще как следует не разобрался. Все это не так-то просто и вовсе не так тщательно продумано и подготовлено, как предполагает полиция.

–      Чего ради вы это сделали? Почему хотели исчезнуть? Зачем вам понадобилось инсценировать самоубийство?

Нелегко на это ответить. По-видимому, в нем просто-напросто заговорила жажда свободы, которая вдруг прорвалась при благоприятном стечении обстоятельств. Ему захотелось хоть раз в жизни принять самостоятельное решение. Захотелось распоряжаться самим собой, своим временем, своей одеждой и едой. Но нелегко все это объяснить полиции.

–      Вы были несчастны в браке?

–      Что вы! Вполне счастлив!

–      Не может быть. Не покидают же свою жену, когда счастливо живут с ней.

–      Конечно, нет!

–      Значит, вы были влюблены в другую? У вас была связь с какой-нибудь женщиной?

–      Нет! Нет! Для меня не существовало никого, кроме жены.

–      Но ведь полиция обнаружила стихотворение, посвященное одной девушке, продавщице из киоска. Его нашли при обыске в вашей квартире на улице Херлуф-Троллесгаде. Как вы это объясните?

–      Это же было так давно. Просто юношеское увлечение. Это не имеет никакого значения. Ни малейшего!

–      Как фамилия этой женщины?

На этот вопрос он не может ответить. Зачем причинять неприятности ни в чем не повинной продавщице из киоска? Да он и не помнит ее фамилии.

Но почему он поссорился со своей женой? Почему они стали врагами?

Да они вовсе не ссорились. И никогда не были врагами.

Значит, тут было взаимное соглашение? Жене было известно об его плане? И все было задумано для того, чтобы получить страховку?

Нет! Нет! Его жена ни о чем не подозревала. Он и сам не думал о страховой премии.

–      Послушайте, надо вам, наконец, собраться с мыслями! – говорит полицейский комиссар Хадерслев. – Отвечайте толком на мои вопросы. И хорошенько думайте!

Амстед думает, думает. Но он не в состоянии придумать объяснение, которое удовлетворило бы полицейского комиссара.

–      Сколько вы получили по лотерейному билету?

–      Лотерейному? Вы, значит, и про это знаете?

–      Да, мы знаем больше, чем вы думаете. Но будьте любезны ответить на вопрос.

–      Билет выиграл пятьдесят тысяч!

–      Так. Но у вас была половина билета. Значит, вы получили двадцать пять?

–      Да!

–      Почему вы утаили выигрыш от вашей супруги?

–      Я и сам хорошенько не знаю! Все это было так странно. Я сам не знал, что мне делать с этими деньгами. Я просто хранил их. Спрятал их в свой стол в министерстве.

–      Вы хотите сказать, что не преследовали никакой определенной цели? Вы же после жили в деревне на эти деньги!

–      Я получил деньги еще до того, как решил отправиться в деревню.

–      Когда вы решили ехать в деревню?

–      Это решение созрело внезапно. После самоубийства Могенсена.

–      Вы уверены, что Могенсен покончил с собой?

–      Да! А что еще могло с ним произойти?

–      Спрашивать будете не вы. Я спрашиваю, убеждены ли вы, что Могенсен умер по своей воле?

–      Да!

–      Это ваш школьный товарищ?

–      Да. Мы учились в одной школе.

–      И вы постоянно с ним встречались?

–      Только изредка. Я знал, где он живет. И посылал ему иногда... маленькое пособие.

–      Пособие? Что за пособие? Почему пособие?

–      Могенсен был очень беден. Я иногда давал ему немного денег. И поношенные вещи. Моя жена думала, что я дарю эти вещи посыльному из министерства.

–      Почему вы скрывали от жены, что знакомы с Могенсеном и помогаете ему?

–      Не думаю, чтобы он пришелся ей по душе. Это был человек со странностями. Он часто говорил весьма... весьма смелые вещи. И был не очень опрятен.

–      У вас была особая причина оказывать помощь Могенсену?

–      Нет!

–      Зачем же вы это делали?

–      Он был очень беден.

–      Но в Копенгагене бедняками хоть пруд пруди. Не могли же вы всех их поддерживать. Почему же именно Могенсена? У вас на это была особая причина?

–      Нет.

–      Значит, только по доброте души?

–      Я же знал Могенсена. Это был мой школьный товарищ.

–      И много вы давали Могенсену?

–      Только маленькие суммы. Лишь когда я выиграл деньги в лотерее, я дал ему более значительную сумму.

–      Что вы называете «значительной суммой»?

–      Тысячу крон.

–      Да, это щедро! И у вас действительно не было другой причины, кроме сострадания, для такой щедрости по отношению к старому школьному товарищу?

–      Я думал, что хорошо бы ему снять комнату получше. И купить себе что-нибудь из платья. Тогда он, может быть, и работу какую-нибудь получил бы.

–      А как он распорядился вашими деньгами?

–      Этого я не знаю. Думаю, что он, к сожалению, потратил их па покупку динамита.

–      Но нельзя же попросту купить динамит у первого попавшегося лавочника. Каким путем он достал его?

–      Не знаю!

–      А ведь вы сами интересовались взрывчатыми веществами. Читали пространные труды на эту тему. Откуда у вас этот интерес?

–      Чисто профессиональный. R связи с моей работой в министерстве. Нам предложено было дать заключение об одном проекте, о так называемых «механических солдатах»: это особого рода мины. Вот мне и пришлось ознакомиться с некоторыми техническими вопросами.

–      Вот оно что! А вы совершенно уверены, что дело обстояло именно так?

–      Да. А как же еще?

–      Вопросы задаю я. Запомните это хорошенько. Не было ли у вас личного интереса к взрывчатым веществам?

–      Нет. Личного интереса не было.

–      Ведь частному лицу вроде Могенсена невозможно раздобыть динамит. Вы согласны? Какие у него могли быть связи?

–      Эго мне не известно!

–      Вам самому, например, было бы гораздо легче достать динамит. Если вы по долгу службы занимались минами и «механическими солдатами», то для вас не составило бы труда добыть немного динамита!

–      Это нелегко.

–      Даже для вас?

–      Во всяком случае, пришлось бы преступить закон.

–      Ясно. А такой человек, как вы, не способен на преступные махинации?

Теодор Амстед не отвечает.

–      Во всяком случае, Микаэлю Могенсену было гораздо труднее достать динамит, чем вам. Разве не так?

–      Пожалуй!

–      А вам не известно, как это удалось Могенсену?

–      Нет!

–      Знали ли вы, что Могенсен задумал покончить с собой?

–      Нет. Этого я не знал. А впрочем... Он делал какие– то туманные намеки. Но я не принимал их всерьез.

–      Что он говорил? Будьте добры ответить точно!

–      Говорил странные вещи. Будто он хочет нанять самолет и выброситься из него. Что он отправится «на небеса» на воздушном шаре. Могенсен говорил много такого, чему трудно было поверить.

–      Когда вы ушли в последний раз со службы, из четырнадцатого отдела военного министерства, вы получили письмо. Его принес посыльный. Будьте добры сказать, от кого было письмо?

–      От Могенсена. Он писал, что намерен покончить с собой, что теперь он может осуществить определенный план, что решил взорвать себя динамитом на Амагерском полигоне. Это было ужасное письмо... «Теперь я отправляюсь на небеса. Вы можете ползать по земле, я же поднимусь в более высокие сферы. Жизнью я не дорожу. И не доволен формами бытия. Я – последний философ и умираю, как грек».

–      Какие это греки умирали таким способом?

–      Могенсен всегда выражался очень странно. Он не желал подчиняться требованиям общества. В школе он учился хорошо, но в годы студенчества в нем как будто что-то сломалось.

–      Что вы сделали с письмом?

–      Разорвал, как только прочел.

–      Очень жаль. А что вы сделали после того, как прочитали это необыкновенное послание?

–      Я тотчас же ушел из министерства и отправился на Амагорский полигон. Надеялся, что поспею еще вовремя.

–      Почему вы не поставили в известность полицию? Вы не думаете, что дежурная полицейская машина очутилась бы там раньше вас?

–      Да, это была оплошность с моей стороны. Но я не верил, что Могенсен действительно покончит с собой. Он ведь часто говорил подобные вещи. Кроме того, мне казалось, что времени еще достаточно. Он писал, что немедленно отправляется на полигон. А письмо было принесено посыльным, так что времени прошло немного. И я ведь тоже сел в машину...

–      Да, это нам известно, мы говорили с шофером. Пока ваши показания соответствуют фактам. А что вы сделали потом?

–      Я пошел на то место, которое было указано Могенсеном. Туда, где Кальвебодская плотина упирается в Амагер... «Ты найдешь там дыру в земле!» – писал Могенсен.

–      И что вы нашли?

–      Там действительно была воронка. Я тотчас же понял, что произошло. Это было ужасное зрелище!

–      Да, это мы знаем. И затем вы взяли свои часы и разбили их вдребезги?

–      Да, несколько раз бросил их о камень.

–      Зачем?

–      Чтобы кто-нибудь нашел осколки, и тогда полиция решила бы, что это мои часы и что я...

–      Что вы сами взорвали себя на воздух? Немного наивно для человека, изучавшего действие взрывчатых веществ. Если бы у Могенсена в жилетном кармане были часы, от них ничего не осталось бы.

–      Я не подумал об этом.

–      Но вообще все это было очень основательно продумано. Когда вам пришло в голову обменяться ролями с Могенсеном?

–      На полигоне. Когда я увидел, что произошло, и понял, что Могенсен разорван на мелкие куски, я подумал, что точно так же... что это могло бы случиться и со мной.

–      Вы только тогда задумали исчезнуть, когда стояли на полигоне?

–      Да. Окончательное решение я принял только там. Но, конечно, я уже раньше немного... фантазировал на этот счет.

–      Когда же вы начали фантазировать на этот счет?

–      Когда я выиграл в лотерею деньги.

–      И вам представился счастливый случай?

–      Да, мне представился... случай!

–      После этого вы написали прощальное письмо?

–      Да!

–      Почему вы послали его в министерство, а не жене?

–      Я не хотел, чтобы это известие поразило ее слишком внезапно. Я знал, как долго у нас в министерстве происходит обработка входящей почты. Проходит немало времени!

–      Значит, вы хотели выиграть время! Так не будем говорить о ваших чувствах к жене, о бережном отношении к ней. Мы не очень-то верим в ваше сострадание. Ну, а теперь скажите, почему вы хотели бесследно исчезнуть?

Да, почему? На это господин Амстед не знает, что ответить. Он уже давно фантазировал на этот счет. Мысленно он рисовал себе жизнь на свободе. Такую жизнь, чтобы он мог целиком располагать собой. Тихая жизнь на лоне природы. В местности, которую он знал еще ребенком и которая теперь рисовалась ему раем. Раем, куда бы он мог уехать на вечные каникулы.

Он сидел в своем кресле в кабинете и тосковал по свободе. Прочь отсюда, с улицы Херлуф-Троллесгаде, прочь из военного министерства, скорее бы избавиться от всех этих начальников – дома и на службе. А потом эти деньги. И самоубийство Могенсена. От Могенсена ничего не осталось, и Теодор Амстед мог отлично сойти за погибшего Могенсена. Кроме того, на Могенсене было старое платье Амстеда. Все это были звенья одной цепи. Вдруг появилась возможность превратить мечту в действительность.

Зачем? – спрашивают его. Нелегко объяснить это полиции. Он действовал импульсивно. А затем было уже поздно идти на попятный. Оп просто уступил давно сдерживаемому желанию прогулять. О последствиях он не думал.

Вопросы сыплются градом, а ответы не могут удовлетворить полицию. Она не может понять вечного школьника, который в сорок шесть лет удрал с уроков и отправился па поиски приключений.

–      Вот вы назвались Гербертом Джонсоном. И выбрали это имя неслучайно. В Соединенных Штатах действительно живет некий Герберт Джонсон. Он тоже ваш школьный товарищ, и его звали тогда Гербертом Йенсеном. Ловко придумано – присвоить себе фамилию американца датского происхождения. Получилась вполне правдоподобная история: человек вернулся домой из-за границы. Значит, в бланке переписи населения и анкете вы поставили чужое имя. Похоже на то, что все было очень тщательно продумано и подготовлено, Теодор Амстед. К тому же вы достали несколько долларовых билетов – для большего правдоподобия. Мы навели справки в банке и списались с Гербертом Джонсоном.

–      Да, полиция знает немало!

–      Затем вы сбрили себе усы. Это тоже известно полиции. Чтобы изменить свою внешность. Но не умно было с вашей стороны проделать это в маленьком городишке. Далее вы купили себе очки с обыкновенными оконными стеклами. И все в том же городишке. И там же взяли местную газету, чтобы узнать адреса свободных квартир в деревне, и наткнулись на объявление Йенса Йенсена.

Полиции известно многое. И все же в полицейском управлении недовольны результатами следствия. Остались невыясненные вопросы...

Наконец, кандидату юридических наук Теодору Амстеду предоставляют защитника. Пока что ему предъявлены обвинения в обмане страхового общества, подделке документов и уклонении от уплаты налогов.

Но как бы к этому не прибавилось еще кое-что.

Глава 46

Амстеду инкриминировали немногое. И новых обвинений не предъявили.

Как выразился защитник, он дешево отделался. Удалось избегнуть многих неприятностей, большой сенсации. Скандал не разросся до чудовищных размеров. А ведь полиция выдвинула версию, за которую держалась крепко и упорно. Но теперь она вынуждена от нее отказаться.

Его подозревали в убийстве Микаэля Могенсена.

Он убил Могенсена? Но зачем, ради всего святого, ему убивать Могенсена?

Да, зачем? Полиция предполагала, что Могенсен вымогал у Амстеда деньги. Иначе зачем было Амстеду помогать какому-то чудаку с Розенгаде.

К тому же полиция не нашла удовлетворительного объяснения самоубийству Могенсена.

Нищета? Могенсен был философ, он презирал материальные блага. Кроме того, Амстед дал ему тысячу крон. Почему же он почувствовал усталость от жизни как раз в тот момент, когда ему подарили такую крупную сумму денег?

Кроме того, чиновнику военного министерства куда легче достать динамит, чем бедному одинокому человеку.

Полиция построила свою версию на довольно прочном фундаменте. Однако решающих улик у нее не было. От обвинения в убийстве пришлось отказаться и довольствоваться остальными пунктами обвинительного заключения.

Но достаточно и этого.

Для Теодора Амстеда это означает разорение и гибель, означает потерю пенсии, потерю гражданских прав, позор и исключение из общества порядочных людей.

Это финансовый крах. Полученные страховые суммы необходимо вернуть с процентами. Так же как и пенсию, которая выплачивалась его жене. И еще штраф в налоговое управление. И возмещение убытков и судебных издержек.

А быть может, еще и развод и алименты. Фру Амстед хотела посетить его в тюрьме и поговорить с ним. Но ее не пустили к нему, и пришлось сноситься с ним через защитника.

Фру Амстед в полном отчаянии. Возвращение мужа явилось для нее гораздо большим ударом, чем его смерть. Что теперь будет? Как жить? Все разрушено. Все, достигнутое хорошим воспитанием, школой, университетом. Вся основа их существования. От квартиры на улице Херлуф-Троллесгаде придется отказаться, обстановку продать.

А Лейф? Вряд ли представится возможность дать ему образование. Что с ним будет? Без школы, без учения – что он станет делать все то время, пока ему не исполнится двадцать пять лет? Да, главное сейчас – Лейф. Неужели из него не выйдет такой же дельный чиновник и уважаемый гражданин, какими были его предки?

Сколько вопросов и проблем!

На кладбище есть могила. Могила с надгробной плитой, цветами и белым песком. Она куплена на сорок лет, как место вечного упокоения, – куплена для постороннего человека. Как с ней быть?

Теодор Амстед этого не знает. Он не может делать никаких распоряжений насчет своей собственной могилы. Он сидит за решеткой и свободен от всякой ответственности. От многого он теперь свободен – с него взятки гладки.

Надо было бы договориться с родственниками Могенсена, если таковые существуют. Но Теодор Амстед не может вести переговоры. Хорошо еще, что при данных обстоятельствах он очутился за решеткой...

Когда предварительное следствие заканчивается, Теодор Амстед не ходатайствует об освобождении. Не просит выпустить его из тюрьмы до суда. И не хлопочет о свидании с женой.

Много есть неразрешенных вопросов. Много бед свалилось на семью Амстед.

Но арестованному Амстеду все же повезло. В одном по крайней мере: обвинение в убийстве ему все-таки не предъявлено.

Остается лишь обман страхового общества, подделка документов и уклонение от уплаты налогов.

За все вместе он получает восемь месяцев тюремного заключения.

Теодор Амстед не желает подавать апелляционную жалобу.

Глава 47

В жизни Теодора Амстеда снова царит тишина и порядок.

Его день распределен до минуты. У него снова есть занятие. И жизнь снова приобрела для него смысл.

Работа его состоит в том, что он клеит бумажные кульки.

Это не требует ни выдающихся способностей, ни большого напряжения мысли. Нужны только аккуратность и любовь к порядку. А этого у Теодора Амстеда хоть отбавляй. Эти качества ему прививали с семилетнего возраста.

Он обрезает края, загибает их и тщательнейшим образом промазывает клеем, стараясь не истратить зря ни единой капли. Он не спешит, но зато все делает чрезвычайно аккуратно. И его хвалят за хорошую работу.

Эта работа немного однообразна, но ничуть не однообразнее или скучнее, чем работа в 14-м отделе военного министерства. Он привык к такой работе и теперь может блеснуть теми качествами, которые воспитывали в нем много лет.

Вообще он давным-давно освоился с той жизнью, которая ожидала его в тюрьме.

Еда выдается регулярно, в положенное время. Это все та же хорошая простая еда, которую он получал годами и к которой тоже успел привыкнуть. Все те же фрикадельки под сельдерейным соусом; такие фрикадельки готовила его мать, потом – жена, и он, естественно, притерпелся к вкусу этого блюда за более чем сорокалетний срок его потребления. Та же рисовая каша и то же рубленое мясо, которыми он питался изо дня в день всю свою жизнь. Здесь завтракают, обедают и ужинают неизменно в одни и те же часы, минута в минуту, как и дома.

Здесь не приходится думать о топливе, белье и чистых носках.

Центральное отопление действует безотказно. Кто-то заботится о том, чтобы в камерах поддерживалась должная температура. Амстед может не беспокоиться об этом.

Каждую неделю ему выдают чистые шерстяные носки. Точно так же, как это делали его мать и жена. «Пожалуйста, вот рубашка! Надень! А вот чистый носовой платок!»

Беспризорный человек снова обрел тишину и порядок. Снова обрел спокойствие и глубокое внутреннее удовлетворение жизнью. Он больше не испытывает страха перед природой, не слышит крика совы и разных жутких ночных голосов, не боится воров и бандитов. Дверь заперта. И не все ли равно, как она заперта: изнутри или снаружи? Он ежедневно получает необходимую порцию движения и свежего воздуха. Прогулка во дворе, по кругу, происходит в установленное время. Совершенно так же прогуливался он некогда утром по воскресеньям вдоль набережной или шагал в будни по дороге на службу и со службы. Тюремный двор выложен плитами. И здесь Амстед тоже старается не ступать на соединяющие их швы.

По вечерам он читает книги из тюремной библиотеки. Такие же легкие и безвредные книги, как те, которые жена всегда получала в библиотеке по абонементу.

Все осталось так же, как было.

И все же теперь лучше, чем прежде. Прежде он только чувствовал себя одиноким, но никогда не оставался наедине с самим собой. Приходилось всегда отвечать на вопросы, принимать участие в разговоре. Надо было то бранить Лейфа, то мириться с ним. Корпеть над немецкими сочинениями и задачами, которые не давались мальчику. Думать о бюджете семьи. Время от времени приходилось бывать в обществе, как того требовало его положение. Надевать смокинг, когда его приглашали на обед знакомые, в свою очередь отдававшие ему визиты. Выносить обидное, унизительное обращение начальника отделения.

Здесь этих неудобств нет. Здесь исполнилось все, к чему он стремился всю свою жизнь. Здесь обеспеченность, порядок, чистота, регулярность и безопасность.

И Амстеду чудится, что он, наконец, достиг желанной цели. Всего того, к чему он готовился еще в школе в течение многих, многих лет. В школе, а потом в университете, занимаясь бесконечной зубрежкой и сдавая бесчисленные экзамены.

Амстед спокойно спит по ночам. У него хороший аппетит. Желудок – в полном порядке. Когда он хворает, немедленно является тюремный врач. Он устроен и обеспечен во всех отношениях.

Он добился всего того, что является, как ему неизменно внушали, основой жизненного благополучия. Он добился высшего идеала буржуазного общества.

Глава 48

Амстед был бы совершенно счастлив, если бы не мысль, что скоро этому благополучию придет конец.

Такое блаженное состояние не будет длиться вечно. Лишь очень ограниченное время придется ему жить в условиях, к которым он был подготовлен всей своей жизненной практикой. Лишь несколько месяцев сможет он наслаждаться покоем и регулярностью, строгим распорядком дня и обеспеченностью – всем тем, к чему всегда стремилась его семья, равно как и тысячи других буржуазных семей.

В один прекрасный день его освободят.

В один прекрасный день его вытолкнут в суровый и опасный мир. Мир, которого он не понимает и никогда не научится понимать.

Оп считает дни и недели. Вот уже половина срока прошла, а вторая половина пройдет еще быстрее. Впереди у него всего несколько месяцев. Но и эти месяцы скоро пролетят. Никакая сила на земле не может остановить их бег.

Теодор Амстед не годится для жизни в этом мире. Условия, необходимые для его существования, исчезли. Жизненный путь его прервался. А он не способен жить иной жизнью, чем та, для которой его воспитали, вышколили, предназначили.

Его путь проходил по прямой линии от серого здания школы к красному зданию военного министерства. Здесь ему было отведено место в жизни. Стоило Амстеду сойти с этого пути – и он погиб.

Теперь ему остается одно: совершить что-нибудь такое, за что его снова посадят в тюрьму, так полно отвечающую его идеалам житейского счастья.

Он может совершить преступление. Настоящее преступление. Большое и серьезное правонарушение, за которое его приговорят к пожизненному тюремному заключению.