Текст книги "Пропавший чиновник. Загубленная весна. Мёртвый человек"

Автор книги: Ханс Шерфиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

ХАНС ШЕРФИГ

«Пропавший чиновник»

«Загубленная весна»

«Мёртвый человек»

Отсканировано и обработано: «Библиотеки Прошлого»

ХАНС ШЕРФИГ И ЕГО КНИГИ

Ханс Шерфиг (1905—1979) – один из наиболее значительных датских прозаиков нашего времени. Общий тираж его книг достиг в настоящее время 700 000 – цифры огромной для страны, отнюдь не претендующей на массовость читательского контингента. Популярность эта тем более драгоценна, что не имеет ничего общего с искусственно раздуваемой сенсационностью, которой нередко окружается на Западе имя того или иного автора «бестселлеров». Писатель-коммунист, Шерфиг никогда не был баловнем официальной критики, на протяжении многих лет его творчество попросту замалчивалось, и лишь сравнительно недавно оно заняло заслуженное место в фундаментальных трудах, освещающих историю датской литературы новейшего времени. Мало того, за последние годы в Дании были опубликованы две монографии, специально посвященные исследованию произведений Шерфига, – факт знаменательный, поскольку подобной чести редко удостаиваются при жизни датские писатели, в особенности те, кто критически воспринимает и изображает общественную действительность своего времени.

***

Ханс Шерфиг родился в 1903 году в Копенгагене, в буржуазной семье. Отец его, директор акционерного общества, придерживался в политике консервативных взглядов, но не пытался навязывать свои убеждения сыну. По воспоминаниям писателя, отец «очень мирно» отнесся к его вступлению в коммунистическую партию, хотя и побаивался, что тот «окажется замешанным во что-нибудь».

Как считал Шерфиг, именно отцу он был обязан интересом и любовью к природе – наряду с искусством, естествознание всегда было подлинным увлечением писателя. Окончив в 1924 году гимназию, Шерфиг собирался посвятить себя зоологии, и хотя она и не стала его основной профессией, позднее он неоднократно обращался к изучению животного мира и даже написал несколько работ о пресноводной фауне.

С детских лет увлекался Шерфиг и живописью. В этой области он достиг признания задолго до того, как стал известен в литературе, – первые картины его появились на выставках уже в 1927 – 1928 годах. И несмотря на то, что в дальнейшем литература заняла главное место в его жизни, с пером и кистью он никогда не расставался. На страницах коммунистической газеты «Ланд ог Фольк» публиковалась серия рисунков Шерфига к его же переложению философского романа Людвига Хольберга «Подземное путешествие Нильса Клима» – классического образца литературы датского Просвещения; нередко он выступал в качестве художника при издании собственных романов и путевых очерков.

Живописные полотна Шерфига чем-то сродни произведениям Анри Руссо. Сочность красок, пристрастие к экзотическим пейзажам и необычность перспективы придают картинам Шерфига сходство с работами примитивистов, однако и в живописи он не отказывался от актуальных политических тем. Так на одной из его картин последних лет изображена Дания среди партнеров по общему рынку – белоснежный пушистый кролик в окружении самых разнообразных хищников, недвусмысленно раскрывших пасти.

По словам Шерфига, мысль стать профессиональным писателем зародилась у него в начале 30-х годов – у Шерфига началась болезнь глаз, и возникло опасение, что от живописи придется отказаться. Однако писать он начал раньше и уже к 1930 году опубликовал несколько очерков в различных газетах и журналах. Литературный дебют Шерфига состоялся в 1937 году, когда он опубликовал повесть «Мертвый человек», сразу же привлекшую внимание читателей к молодому автору. За первым произведением последовали новые – в 1938 году выходит роман «Пропавший чиновник», в 1940 – «Загубленная весна».

9 апреля 1940 года Дания подверглась немецко-фашистской оккупации. Хотя на первых порах оккупационные власти изо всех сил стремились превратить Данию в «образцовый протекторат» и избегали слишком открытого вмешательства во внутренние дела страны, все издательства, журналы и газеты с самого начала находились под строжайшим контролем цензуры. Поэтому нет ничего удивительного в том, что завершенный Шерфигом в 1942 году роман «Идеалисты» впервые предстал перед читателями в переводе на шведский язык: экземпляр рукописи был тайно вывезен в Швецию и там напечатан в 1944 году. (Первое датское издание романа было осуществлено лишь после освобождения страны, в 1945 году.)

Сам писатель был 22 июня 1941 года арестован в числе других коммунистов и помещен в Западную тюрьму в Копенгагене. Со свойственной ему иронией Шерфиг благодарил «прекрасную болезнь глаз» за то, что она, «по всей вероятности, спасла ему жизнь в период оккупации»: наступило резкое ухудшение, и тюремные власти вынуждены были перевести Шерфига в больницу, откуда после операции ему удалось выбраться на свободу.

В послевоенные годы писатель продолжает интенсивную творческую деятельность. Он создает романы «Скорпион» (1953), «Замок Фрюденхольм» (1962) и повесть «Пропавшая обезьяна» (1964), однако больше всего сил отдает публицистике. На протяжении этого периода на страницах газеты «Ланд ог Фольк» печатались сотни статей, хроник, очерков и политических комментариев, вышедших из-под пера Шерфига. Многие из них вошли позднее в регулярно выпускаемые коммунистическим издательством «Ежегодники» Шерфига, но и помимо этого писателем опубликовано более десятка сборников эссе и очерков. Большое место в публицистике Шерфига занимают путевые очерки – увлекательные рассказы о его многочисленных поездках в Советский Союз и другие страны социалистического лагеря.

Произведения Шерфига заслужили широкое признание не только в Дании, но и за ее пределами – в общей сложности его романы и публицистические работы переведены на 22 языка и завоевали популярность у миллионов читателей в самых разных странах.

Незадолго до семидесятилетнего юбилея писателю была вручена высшая литературная награда Дании – премия Датской академии.

***

Советский читатель уже давно знаком с творчеством Шерфига – в русском переводе публиковались повести «Мертвый человек» и «Пропавшая обезьяна», романы «Пропавший чиновник», «Загубленная весна», «Скорпион», «Замок Фрюденхольм», в различных периодических изданиях печатались рассказы и очерки; нередко в советских газетах появлялись статьи, специально написанные для них. На экранах Советского Союза демонстрировался датский фильм, созданный по роману «Пропавший чиновник». Думается, что новая встреча с Шерфигом будет для нашего читателя не менее интересна и полезна, чем прежние.

В настоящее издание включены три первых произведения Шерфига, созданные в конце тридцатых годов. Несмотря на десятилетия, отделяющие нас сегодня от времени написания романов, очень многое в них по-прежнему сохраняет свою актуальность – не случайно именно эти произведения писателя принадлежат к числу наиболее читаемых в Дании в наши дни. Но они представляют и несомненный исторический интерес – автору удалось с необычайной яркостью запечатлеть в них духовный климат предвоенной Дании, показать зарождение тенденций, которые более полно и открыто развились в общественной действительности страны в последующие годы.

В повести «Мертвый человек» объектом безжалостной сатиры Шерфига стало продажное фиглярствующее «искусство», рабски приспосабливающееся к вкусам платежеспособных «потребителей». Центральный герой романа – Хакон Бранд, фигура, вызывающая одновременно смех и отвращение, – становится олицетворением всего того, что видит автор в подобном искусстве. Избрав погоню за успехом в качестве единственного «творческого стимула», Хакон Бранд обрекает себя как художника на неминуемую гибель: его нелепая смерть приобретает в романе символический оттенок, логично завершая собою неуклонную деградацию личности, отрекшейся от собственного «я». Так же символично и мнимое убийство, которое приписывает себе Бранд: хотя злодеяние, о котором идет речь, свершилось лишь в его воображении, он действительно преступник, ибо предал истинное искусство.

Весьма существенно, что фигура Хакона Бранда предстает в романе не как исключительное явление, а как доведенное до крайности выражение определенной и чрезвычайно опасной тенденции, существующей, по мнению автора, в современном буржуазном искусстве. Именно поэтому Шерфиг проводит перед читателем полную вереницу лаконично очерченных «деятелей искусства» – сначала копенгагенских, а затем и тех, что наводняют Париж. Каждый из этих «гениев» озабочен прежде всего тем, чтобы любой ценой привлечь к себе внимание публики и прессы – татуированными ногами, кольцом в носу, эксцентрическим одеянием. Цель всех этих «творческих поисков» одна: как можно выгоднее продать себя и свои произведения.

Двадцать семь лет спустя Шерфиг вновь обратился к теме судьбы искусства в буржуазном обществе. В повести «Пропавшая обезьяна» в острой гротескной форме он показал плачевный финал того процесса, зарождение которого констатировал в «Мертвом человеке»: искусство оказывается во власти международного империалистического концерна, а художника заменяет дрессированная обезьяна.

Нелепо было бы видеть в произведениях Шерфига протест против поисков новых путей в искусстве или отрицание возможности существования подлинного искусства в условиях капиталистического общества – однако подобные обвинения не раз предъявлялись писателю. Отвечая на упреки критиков в связи с выходом повести «Пропавшая обезьяна», Шерфиг писал: «Уже много лет я утверждаю, что искусство, как и наука, по только имеет право, но и обязано экспериментировать». Но при этом он ставит непременное условие – надо уметь видеть разницу «между тем, что служит жизни, и тем, что ведет к смерти, к разрушению». К этому стоит прибавить, что лучшим свидетельством вздорности попыток обвинить Шерфига в косности и консерватизме является его собственное творчество художника.

Герои романа Шерфига «Пропавший чиновник» далеки от мира искусства. Теодор Амстед – типичный представитель средней буржуазии, он живет размеренной, раз и навсегда устоявшейся жизнью и не помышляет о высоких материях. Правда, где-то в глубине души этого исполнительного чиновника и идеального семьянина теплится живой огонек, почти неосознанное чувство протеста против тех узких рамок существования, которые предопределены ему в мире. Именно это становится толчком к «бунту» Амстеда, но попытка вырваться из замкнутого круга условностей и привычек, предписанных ему буржуазной моралью, оказывается наивной и беспомощной. Столкнувшись с реальной действительностью вплотную, Амстед приходит в ужас от жестокости и неразрешимой для него сложности жизни и готов добровольно отказаться даже от тех мизерных рудиментов свободы и самостоятельности, которыми располагал вначале. Горьким сарказмом проникнут финал романа, когда герой обретает свой идеал бытия в тюрьме, где он обеспечен всем необходимым и надежно защищен от всех жизненных невзгод.

Этим романом Шерфиг внес свой вклад в исследование одной из центральных тем литературы тридцатых годов – судьба «маленького человека» и характер роли, отводимой ему в обществе. Подобно многим писателям, интерпретировавшим эту тему, Шерфиг увидел и показал трагедию измельчания и стандартизации личности под воздействием обывательской среды и оружием сатиры боролся против принижения человека, против уничтожения его индивидуальности. В те годы, когда создавался роман, поставленные в нем вопросы обладали особой остротой и актуальностью: над миром все более ощутимо нависала черная тень фашизма, и в этих условиях пассивность, беспомощность и безразличие обывателя из его личной беды перерастали в источник опасности для всего общества.

После «Пропавшего чиновника» Шерфиг вполне закономерно обращается к теме, тесно связанной с кругом вопросов, поднятых в этом романе, – к проблеме воспитания человека в буржуазном обществе. Эта тема также занимала большое место в литературе тридцатых годов, и роман «Загубленная весна» стал одним из самых ярких и интересных ее воплощений.

На этот раз писатель обращается к тому типу произведения, который в датском литературоведении получил наименование «романа о коллективе». В центре внимания автора находится не один, а целая группа персонажей, и исследование их судеб дает основания не для единичных заключений, а для широкого обобщения. Перенося действие из одного временного пласта в другой, Шерфиг получает возможность продемонстрировать и самый процесс воспитания – а точнее, уродующую деформацию, которой подвергается в процессе воспитания человеческая личность, – и результат, к которому это приводит. Читатель может наглядно сопоставить те задатки, которые были первоначально заложены в каждом из учеников одного класса респектабельной гимназии, с убогим и своекорыстным миром интересов и чувств тех «мужчин в расцвете сил», которых общество вырастило и воспитало из этих мальчишек.

В числе персонажей нового романа Шерфига мы встречаем и Теодора Амстеда, и его друга Могенсена, самоубийство которого толкнуло Амстеда на то, чтобы превратиться в «пропавшего чиновника». Но рядом с ними – еще много других людей, судьбы которых не менее трагичны, так же исковерканы тем, что их «весна» была сознательно и планомерно «загублена». «Все они мечтали о чем-то другом, пока бездушная машина не зажала их в свои тиски и не превратила в то, чем они стали теперь. И пока их воспитывали и вразумляли, они не понимали, что над ними творят. Они и сейчас не сознают этого». Эти горькие слова, сказанные Шерфигом от своего имени, – один из чрезвычайно редких случаев, когда писатель открыто выражает свое отношение к изображаемому, тем самым подчеркивая важность этого вывода.

С некоторыми действующими лицами этого романа читатель вновь встречается в романах «Идеалисты» и «Замок Фрюденхольм», где прослеживаются события последних предвоенных лет и периода оккупации. В «Идеалистах» Шерфиг высмеивает и обличает тех интеллигентов-обывателей, которые старались не замечать реальной опасности фашизма и искали панацеи от всех социальных болезней в мистике, оккультизме, вегетарианстве и т. п. В романе «Замок Фрюденхольм» Шерфиг, впервые в датской литературе, воссоздает подлинную картину жизни в оккупированной Дании. Опираясь на исторические документы, собственные воспоминания и рассказы друзей-коммунистов, писатель ведет глубоко правдивое повествование о бесчинствах захватчиков, о соглашательстве политических заправил, о предательстве местных пособников фашистов и о героической борьбе датского Сопротивления, призванного к жизни и возглавленного коммунистической партией.

Особое место в послевоенном творчестве Шерфига занимает роман «Скорпион». Это произведение было создано в годы «холодной войны» по прямому заказу коммунистической партии. В Дании шел в это время скандальный процесс, так называемое «дело Паука», в ходе которого были выявлены такие злоупотребления правительственных чинов, столь постыдная коррупция и тесная связь между воротилами черного рынка и полицией, что результаты расследования были поспешно засекречены. Именно история этого процесса и стала основой сюжета романа «Скорпион», печатавшегося отдельными главами в газете «Ланд ог Фольк».

Поскольку коммунистическая газета в тот период непрестанно подвергалась судебным преследованиям, Шерфиг сделал все возможное, чтобы самые ядовитые разоблачения, заключенные в романе (кстати сказать, основанные на документальном материале), не могли стать поводом для привлечения газеты к суду. Этим объясняется неопределенность места действия (хотя любому читателю-датчанину сразу же ясно, что это – Копенгаген), вымышленные "космополитические» названия улиц и имена героев и т. д. Эта вынужденная мера стала дополнительным сатирическим приемом, так как убедительно свидетельствовала об ущербности хваленой «свободы слова».

Но роман «Скорпион» интересен не только остротой политической сатиры. В нем мы встречаемся с героем, казалось бы, очень близким по своему характеру к персонажам «Пропавшего чиновника» и «Загубленной весны». Скромный школьный учитель Карелиус, законопослушный и мирный обыватель, волею обстоятельств оказывается вовлечен в скандальный процесс и едва не становится жертвой продажного правосудия. В отличие от Амстеда, Карелиус, однако, не воспринимает все происходящее как должное и отнюдь не склонен провести остаток своих дней в тюрьме. Хотя даже и в финале романа он далек от активного протеста, все пережитое рождает в Карелиусе ощущение беспокойства и неясное представление о необходимости каких-то изменений в существующем порядке вещей. «Маленький человек» не остался прежним, он начинает прозревать, он не безнадежен – таков оптимистический вывод, к которому приводит нас автор.

Уже в повести «Мертвый человек» наметились многие особенности, ставшие затем характерными для всех произведений Шерфига в этом жанре. Прежде всего, это композиционный прием «ложного детектива». Во всех романах завязкой сюжета служит таинственное событие – нераскрытое убийство, подозрительное исчезновение, смерть при сомнительных обстоятельствах. И во всех романах автор умело переключает внимание и интерес читателя с детективной линии на истинное содержание произведения. Дочитав роман до конца, мы иногда так и не обнаруживаем разгадки тайны или попросту успеваем утратить к ней интерес. Справедливо замечает один из исследователей творчества Шерфига, что как образцы детективного жанра его романы «никуда не годятся», – писатель и ставил себе иные цели. Вместе с тем загадочные события, открывающие роман, не только призваны увлечь читателя с первых же страниц, но и входят органически в сложный комплекс социальных проблем, составляющих его содержание.

Манера повествования, избранная Шерфигом в первом романе, так же в основном сохраняется в его последующих произведениях. Нарочито бесстрастный тон, почти полное отсутствие комментариев и отступлений, лаконичность описаний и характеристик призваны как бы подчеркнуть объективность авторской позиции: писатель, казалось бы, лишь констатирует происходящее, не высказывая своего отношения к событиям и персонажам. Однако за этой сдержанностью скрывается тонкая ирония и едкий сарказм, сострадание к своим героям или неприязнь к ним. (Особенности стиля Шерфига делают его произведения очень трудными для перевода – при кажущейся простоте и прозрачности почти каждая фраза многозначна и полна скрытого смысла.) Именно эта мнимая объективность авторской позиции позволяет Шерфигу достигать необычайно сильного сатирического эффекта, когда он в повести «Пропавшая обезьяна» включает в текст заумные рассуждения, дословно цитируемые из подлинных работ «теоретиков» модернистского искусства, или в романе «Замок Фрюденхольм» использует материалы прессы и официальные документы периода оккупации, содержание которых явно противоречит истинному положению вещей, изображаемому в книге.

Интересно, что если в «Мертвом человеке» повествование велось от первого лица, и рассказчик отчетливо идентифицировался с автором (в некоторых местах он даже назван по имени), то в дальнейшем Шерфиг полностью отказывается от такого приема. Сознательно «удаляясь» со страниц своих произведений, писатель, однако, не лишает читателя своего присутствия: мы все время испытываем ощущение, что рядом с нами находится умный, наблюдательный, обладающий огромным чувством юмора собеседник, который не желает навязывать нам свои суждения, но предоставляет в наше распоряжение весь материал, необходимый для того, чтобы мы эти суждения вынесли самостоятельно.

Ханс Шерфиг, большой и чрезвычайно оригинальный художник, в творчестве которого нашли достойное продолжение и развитие лучшие традиции реалистической литературы Скандинавии, является ярким примером самоотверженного служения подлинно гуманному и животворному искусству, верности высоким принципам. Вне всякого сомнения его произведениям предстоит еще очень долгая жизнь, и все новые и новые читатели будут пополнять ряды тех, кто относит этого датского писателя к числу своих любимых авторов.

Е. Куприянова

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

В прошлом году, в начале октября, в Копенгагене исчезли два человека. Об их исчезновении сообщили в полицию почти одновременно, с промежутком всего лишь в несколько дней. На первый взгляд между этими двумя людьми не существовало никакой связи.

Один из пропавших, нелюдим и чудак, жил в крайне стесненных обстоятельствах, а другой, почтенный отец семейства и чиновник, был вполне обеспеченный человек. И по образу жизни и по характеру они совершенно не походили друг на друга.

Если тем не менее полиция пыталась связать оба происшествия, то прежде всего потому, что в обоих случаях не было никакой возможности установить их подоплеку. Внимание полиции привлекло и то обстоятельство, что оба пропавших были ровесники. Они родились в одном и том же году. Это, конечно, могло быть простым совпадением, но оказалось, что следствие не зря уделило столько внимания этой незначительной подробности, ибо она пролила некоторый свет на обстоятельства дела.

Во всяком случае, полиции удалось в кратчайший срок выяснить, что одни из пропавших самым чудовищным и необычным способом покончил с собой. Но понадобилось еще некоторое время, чтобы определить, кто именно из двух совершил самоубийство. Только после того, как было найдено предсмертное письмо самоубийцы, удалось опознать труп, обнаруженный на территории Амагерского полигона.

Но полиции стало известно о предсмертном послании лишь через много дней после самоубийства, и виной тому была крайняя приверженность к порядку и неукоснительное соблюдение служебного долга, присущие начальнику одного из отделений военного министерства. Никто, разумеется, не вправе попрекнуть чиновника за приверженность к порядку. Но в данном случае следствие усложнилось и затянулось именно по этой странной причине.

Впрочем, и после того, как было найдено предсмертное письмо самоубийцы, в этом деле оставалось еще много темного и необъяснимого. Почти целый год полиция билась над ним, прежде чем ей удалось до конца распутать его. Обработка крайне скудных данных, на которые опиралось следствие, протекала под покровом полной тайны. Это была высокоответственная и хлопотливая работа: нельзя было допустить, чтобы какая-нибудь, даже самая незначительная деталь ускользнула из поля зрения полиции. Некоторые на первый взгляд совершенно пустяковые сведения, дошедшие до полиции при содействии частных лиц – некоего парикмахера из Северной Зеландии и бывшего учителя одной из столичных школ, – на поверку оказались решающими.

Да, это действительно была одна из самых сложных головоломок, которые когда-либо приходилось решать полиции. А когда решение было найдено, оно вызвало не только сенсацию, но и всеобщее восхищение. И газеты, разумеется, совершенно справедливо отмечали как заслугу полиции, что только в итоге образцовой организации и замечательного взаимодействия между всеми ее отделами стало возможным распутать это необычное в судебной практике дело.

Создание системы единой полицейской службы сыграло в этом случае решающую роль.

Глава 2

Первые сведения были получены полицией от фру Амстед.

Вечером, около восьми часов, она позвонила в полицейское управление. Ее муж, Теодор Амстед, сообщила она, чиновник одного из отделов военного министерства, все еще не явился со службы домой. Обычно же он возвращался точно в двадцать минут шестого. Это был пунктуальный человек. В пять часов он выходил из своего кабинета и покидал красное здание министерства. Чтобы добраться до своей квартиры на Гаммельхольме, ему требовалось ровно двадцать минут. Он шел кратчайшим путем средним размеренным шагом.

При этом он старался ступать непременно посредине каменных тротуарных плит, не задевая швов между ними. Точно так же он придавал какое-то значение тому, чтобы непременно наступать ногой на некоторые из канализационных крышек, встречавшихся на его пути. И если ему случалось по рассеянности забыть об этом, то он мог преспокойно вернуться, чтобы твердо ступить ногой на пропущенную крышку. Как человек долга, он чувствовал угрызения совести, если не выполнял всего, что полагалось.

Только в очень плохую погоду он прибегал к услугам трамвая. Впрочем, это не составляло никакой разницы во времени. Трамвайные линии были расположены так неудобно, что он мог проехать только две остановки. У памятника Нильса Юля он выходил из трамвая и всю остальную дорогу – по улицам Нильс-Юльсгаде и Херлуф-Троллесгаде – шел пешком.

Фру Амстед, разумеется, уже звонила и в министерство. Один из секретарей, задержавшийся на работе, сообщил ей, что господин Амстед отбыл из министерства около двух часов дня. Он получил письмо, которое, по-видимому, сильно взволновало его. Он очень нервничал и, уходя, забыл свой коричневый портфель и палку.

Это сообщение сильно встревожило фру Амстед. Часы шли, и у нее не было другого выхода, как позвонить в полицию.

Муж ее, даже если бы с ним стряслось что-нибудь из ряда вон выходящее, мог бы позвонить по телефону домой. У них никогда не было тайн друг от друга. Их брак был совершенно счастливым. Никому и в голову не пришло бы, что она или муж пойдут куда-нибудь развлекаться в одиночку. Все восемнадцать лет супружества они прожили душа в душу. Фру Амстед даже не представляла себе, кто мог писать ее мужу, и почему письмо адресовано в министерство, а не на Херлуф-Троллесгаде.

О том, чтобы муж ее познакомился с какой-нибудь женщиной и переписывался с нею втайне от жены, не могло быть и речи.

Ей известно все, что касается ее мужа. Ни в жизни, ни в душе, ни в теле его нет ни одной черточки, которая не была бы прекрасно знакома ей или могла бы ускользнуть от ее внимания.

– Так, так! – ответили фру Амстед из полицейского управления. – Теперь дайте нам только время. Если бы ваш муж попал в автомобильную или в какую-нибудь другую катастрофу, мы уже имели бы об этом сведения от санитарного отдела пожарной команды или от скорой помощи. Между тем ни в городские, ни в пригородные больницы не доставлен ни один пострадавший по имени Теодор Амстед. Нет и таких, чье имя не удалось бы установить.

Но это, конечно, не успокоило фру Амстед. За восемнадцать лет ни разу не случилось, чтобы муж явился домой позже чем в двадцать минут шестого. Только однажды он ушел из министерства раньше времени. У него тогда было воспаление надкостницы, и боль вдруг так усилилась, что он не в силах был дольше терпеть. Но, разумеется, и тогда, прежде чем отправиться к зубному врачу, он позвонил домой.

А письмо, которое Теодор Амстед получил по служебному адресу, – это уж нечто совершенно непостижимое. Кто же, во имя всего святого, мог ему писать?

Фру Амстед знала, что шестнадцатилетним гимназистом ее муж был платонически влюблен в какую-то продавщицу из киоска. Фру даже помнила стишки, которые юный Амстед посвятил даме своего сердца.

Вот сидишь ты в узком окошке киоска,

Как вешние грезы, смеются глаза...

На меня же обрушилась дождь и гроза.

Фру Амстед давно уже простила мужу этот грешок юности. Если она когда-либо напоминала ему об этом, то только в шутливой форме, поддразнивая его; в таких случаях он краснел и смущенно улыбался.

Нет. Никаких тайн от жены у него не было. И все происшедшее кажется ей таким непонятным и диким.

Фру Амстед плакала. «Что же могло приключиться с нашим папочкой? Что случилось?» – то и дело повторяла она.

И ее мальчик – тринадцатилетний Лейф – тоже плакал и так стучал зубами, словно его знобило. Это был худой, бледный мальчик с очень светлыми волосами.

Обед давно остыл, и фру Амстед уже не раз подогревала его. На обед были фрикадельки с сельдерейной подливкой. «Нет ничего хуже сельдерейной подливки», – думал Лейф. Всхлипывая, он все же испытывал некоторое удовлетворение от того, что обеденная трапеза с ненавистными фрикадельками и сельдерейной подливкой откладывается на неопределенный срок.

Да и вообще вся обстановка как-то удивительно будоражила и щекотала нервы. В строго отрегулированную и размеренную жизнь ворвалось что-то необычное, потрясающее.

Когда обед, наконец, подали, у матери уже не хватило духу уговаривать сына, чтобы он все съел. Обычно она начинала его пилить:

– Ты никогда не вырастешь большим и сильным, если не съешь всего! Сельдерей с фрикадельками – самая полезная пища! Уж можешь не сомневаться, что Лейф Счастливый всегда начисто съедал свои фрикадельки с сельдерейной подливкой!

Лейф Счастливый, прославленный викинг и мореход, всегда ставился в пример мальчику – когда он плохо ел или когда у него не выходили задачи.

На этот раз, вставая из-за стола, фру Амстед даже не заметила, что на тарелке Лейфа осталось немного сельдерея. Обычно же в семье придавалось огромное значение тому, чтобы впихнуть в глотку юнцу именно эти остывшие комки. Однажды, когда Лейф был еще малышом, он целый вечер продержал во рту одни из таких «остатков». Не будучи в силах проглотить эту снедь, Лейф несколько часов хранил ее за щекой, так что родителей даже встревожило его молчание. Обнаружилась эта проделка в тот самый миг, когда он собирался выплюнуть вязкий ком в носовой платок. Какой тут поднялся отчаянный переполох! В назидание мальчику помянули и Лейфа Счастливого и тех бедных детей, которые были бы наверху блаженства, если бы их кормили так жe вкусно, как Лейфа. А если он и впредь будет вести себя предосудительно, пригрозили ему, то когда-нибудь ему и в самом деле придется голодать. А Лейф решил про себя: как это, должно быть, замечательно! Нет, он совершенно не думал о еде.

В этот вечер даже уроки были забыты. Обычно мать проверяла сына по истории и географии. Арифметику и немецкий язык взял на себя отец.

Немало ожесточенных стычек разыгрывалось ежедневно в квартире на улице Херлуф-Троллесгаде. Зато Лейф шел одним из первых учеников в классе. Это доставалось, конечно, не без слез. В свое время и отец Лейфа принадлежал к числу лучших учеников. И это тоже стоило многих слез. Отец Лейфа посещал ту же самую серую школу на площади Фруе-Пладс, которую окончил его отец. Да, в семье Амстедов были свои традиции...

Фру Амстед то и дело бегала к окну и окидывала взором пустынную и темную Херлуф-Троллесгаде. При этом она старалась особенно бережно обходить ту часть ковра, которая больше всего подверглась износу.

Лил дождь. Непогода так разыгралась, что слышно было, как дребезжит термометр за окном. Издали, с Новой Королевской площади, доносился грохот трамваев. А вдали, в порту, гудели пароходы. В комнате еще попахивало сельдереем. Да и разрисованный линолеум, которым устлана была столовая, тоже сохранял свой собственный запах. «Зато до чего же легко мыть линолеум!» – говаривала обычно фру Амстед.